– Плохие новости, киса, – сказала Берта. – Сегодня сливок не будет.
Сливок не будет? Я не ослышалась? Это, конечно, риторический вопрос. Разумеется, я прекрасно слышу. Собственно, всё, что касается меня, – всё прекрасно. Выгляжу я, к примеру, великолепно. Я воплощённая красота: от кончика носа, похожего на блестящую бусину, и до самого хвоста – пушистого и белоснежного. А мои глаза! Я скажу, не скромничая – стоит вам только посмотреть в них, и вы уже не сможете отвести взгляд. Со мной это случается довольно часто – по сути, каждый раз, как я смотрюсь в зеркало.
В кухне у нас тут, в гостинице Блэкберри Хилл, зеркал нет. Мне больше нравятся комнаты с зеркалами, но для кухни я делаю исключение. Каждое утро, проснувшись, я совершаю небольшую прогулку, шествуя в высшей степени элегантно – совсем не так, как ещё один здешний обитатель, с которым вам, должно быть, ещё предстоит познакомиться – тут уж ничего не поделаешь. Так вот, я соскальзываю с верха дедушкиных часов в прихожей и иду сюда. Наша кухарка Берта в этот момент уже наливает свежие сливки в прекрасное китайское блюдечко с золотой каёмочкой. Это блюдце все так и называют – Принцессино блюдечко. Принцесса – это я, если вы вдруг не поняли. Вы за мной поспеваете? Впрочем, не надейтесь, что я стану под вас подстраиваться.
Я застыла в дверях, ожидая… Чего, собственно, я ждала? Объяснений? Того, что Берта опомнится? Нет! Я ждала своих сливок. Точка. Что в этом сложного? Я, Принцесса, по утрам пью свежие сливки, подаваемые на специальном блюдце. Ясно как день.
Берта смотрела на меня. Я смотрела на Берту. Берта – крупная, крепкая женщина с круглым лицом, довольно симпатичная. Она вполне сносный представитель человеческого рода, и мы с ней неплохо ладили до сегодняшнего дня.
– Что такое с тобой? – спросила она.
Я не шелохнулась. Разве что пара усиков подрагивала на лёгком ветерке, дующем из прихожей. Усы у меня очаровательные – своего рода завершающий штрих ко всему облику. Кроме того, они очень чувствительны. Я бы, пожалуй, не стала упоминать, что они подрагивали, но… зеркала нет. Настроение у меня – столь благодушное в момент пробуждения – быстро портилось.
– Не сердись, – сказала Берта. – Я не виновата.
И что? Какое это имеет значение? Разве я ищу виноватых или допытываюсь о причинах? Или, может…
В этот момент в кухню из двери, ведущей в жилые помещения, вошла мама.
– Доброе утро, Берта, – поздоровалась она, оглядываясь. – Ты с кем-то разговари- вала?
Кухарка кивнула в мою сторону. Не стану спорить – у некоторых людей есть милые движения, и вот этот кивок подбородком – одно из моих любимых.
Мама рассмеялась:
– Я тоже так постоянно делаю.
Я не поняла, в чём соль. Ну да – мама со мной разговаривает. Что в этом смешного? Мы с ней подруги. Она рассказывает мне много такого, чего никому больше не стала бы. Вот почему я знаю, что Блэкберри Хилл – это принадлежащая нам гостиница. Когда я говорю «нам», я имею в виду себя, маму и двойняшек Хармони и Бро, у которых сейчас что-то вроде каникул, и, наверное, ещё одно существо, которое я уже упоминала, хотя уж оно-то этого точно не заслужило, потому что только и делает, что нас объедает и… Так на чём я остановилась? Ах да: гостиница. Дела идут плохо – мне мама недавно вечером так сказала, когда мы сидели у камина в небольшом кабинете. Деньги, которые должны поступить на наш счёт, всё ещё заблокированы судом, и с каждым днём всё только сильнее запутывается.
– Нам нужны постояльцы, Принцессочка. Много постояльцев. Ну ты сама пони- маешь…
Да, понимаю. Сейчас конец зимы. Снег тает, превращаясь в слякоть и грязь. В кухонное окно мне видно то, что осталось от большого белого снеговика, которого слепили Хармони и Бро. Сейчас он осел и скособочился, а его бок весь расписан жёлтыми зигзагообразными линиями – следами гигиенических повадок одного типа. Сама я довольно редко выхожу из дома, а уж в слякоть – тем более. Позволить грязи облепить мою шубку? Что может быть ужаснее?!
Пошёл дождь. Он забарабанил по крыше, по стеклу потекли струйки воды.
– Думаю, Принцесса на меня сердится, – пояснила Берта. – Сегодня нет сливок.
– Как так? – удивилась мама.
– Понятия не имею. Когда я ухожу днём, я выставляю пустые бутылки на заднее крыльцо, а Уолтер всегда меняет их на полные ещё до моего появления здесь утром: два галлона парного молока и пинту сливок.
– А кто такой Уолтер?
– Это наёмный работник мистера Дуна. Ну, скорее, наёмный ребёнок: ему всего-то лет семнадцать-восемнадцать на вид.
Мама открыла заднюю дверь. На крыльце стояли две большие и одна маленькая стеклянные бутылки. Они были пусты. И что теперь? Если мы куда-то и продвинулись, то это совсем не заметно. Мама закрыла дверь.
– Может, у коров выходной, – проговорила она.
Берта засмеялась. Видимо, это опять была шутка такая. Мама тоже рассмеялась. Иногда она смеётся над собственными шутками. Мама, когда смеётся, очень красивая. Да, собственно, она вообще очень красивая. У неё изумительные глаза – большие, тёмные и задумчивые. Разумеется, до моих им далеко – надеюсь, вы понимаете. Я рада вам, но не ждите, что я буду всё разжёвывать.
– Вообще-то у него всего одна корова, – сказала Берта. – И выходных у неё не бывает.
– У мистера Дуна всего одна корова?
– Зато она Эмсворт.
– Эмсворт? – переспросила мама. – Это такая порода? Никогда не слышала.
Кухарка покачала головой.
– Нет, не порода. Она пра-пра-пра-пра… не знаю, сколько «пра» нужно там вставить… одна из праправнучек Леди Эмсворт, самой знаменитой коровы, когда-либо жившей в наших Зелёных горах. Её зовут Сладкая Леди Эм – такое уж у неё молоко сладкое.
Покосившись на меня, Берта добавила:
– …и сливки.
Да, мои сливки. Спасибо за напоминание. Где мои сливки? Что с ними сделала эта Сладкая Леди Эм? У меня очень небольшой опыт общения с коровами. Честно говоря, я с ними всего один раз контактировала, и это нельзя назвать приятным общением.
Случилось это в те времена, когда я бывала на улице чаще, чем теперь. Они закончились после нашего визита к одной старушке из организации со странным названием типа «Общество защиты птиц». Защищать птиц? На мой взгляд, это бессмыслица. Птицы и сами прекрасно себя защищают – например, стремительно вспархивая и взмывая в небо. Нужно быть ещё быстрее, чтобы поймать кого-то из них. И я с гордостью могу заявить, что мне не раз удава- лось…
Но вернёмся к тому случаю с коровой. Я выслеживала мышь, обнюхивая её след, шедший через крошечную дыру в стене хлева невдалеке от речки Блэкберри Крик, которую я никогда не пересекала. Речки отвратительно мокрые. Маленькие отверстия для меня не проблема. Я буквально просочилась внутрь хлева, где впервые увидела саму мышку – мою толстенькую маленькую подружку, копошившуюся в соломе на полу. Судя по всему, мы оказались в стойле, где, кроме нас, была ещё рыжая корова, занятая пережёвыванием чего-то вонючего. Она всё жевала, жевала и не проглатывала. Но это не моя проблема. У меня проблем не было. Жирная мышка – задача несложная. Необязательно даже быть лучшим в мире охотником. Хотя я-то как раз лучшая.
Я сделала бросок. Какое же это наслаждение! Выражение ужаса на мышиной мордочке не сопровождается ни единым писком, и в то же время она сохраняет абсолютное благодушие – одна из нас толкает другую от лапы к лапе, а другая шныряет между ними. Никакого членовредительства, никакой боли. Ни намёка на то, чем всё закончится – и это делает игру ещё занимательней! Мы с подружкой-мышью так увлеклись, что не следили за коровой, а она тем временем, видимо, сменила положение, потому что внезапно я ощутила, что мой хвост жутко отяжелел. Я попыталась вырваться, но безуспешно. Это был кошмар. Мышь тем временем быстро взглянула на меня, затем бросилась в сторону и скрылась из вида так, будто кто-то позволил ей самой решать, когда нам пора закончить эту игру. От такого с ума можно сойти! И ещё больше сводило с ума тяжёлое копыто. Я развернулась и решительно впилась в него зубами. Кстати, мне, наверное, давно нужно было предупредить: зубы у меня острые, как иголки. Корова слегка наклонила голову и посмотрела на меня, продолжая жевать так же отвратительно. Ничто не свидетельствовало, например, о боли, причинённой моими острыми зубами.
Я попробовала зашипеть. Шиплю я громко и резко – так, что сама иногда пугаюсь. Но она продолжала жевать как ни в чём не бывало. Жвачка? Это же так называется? Думаю, да. Следующий момент был самым гадким: корова сплюнула эту жвачку прямо на меня! На мою нежную блестящую шёрстку! Я понимаю, каким сочувствием ко мне вы сейчас преисполнились, и ценю это. Уверена: вам никогда не доводилось слышать ничего более жуткого.
Но вернёмся ко мне. Не знаю почему, но корова медленно подняла голову и перешла на другую сторону стойла. Я опрометью выскочила из хлева и умчалась назад в гостиницу, где взмыла на дедушкины часы и просидела там до тех пор, пока отвратительный запах не выветрился полностью. Это, если я ничего не путаю, заняло несколько дней.
И вот – снова коровы, и снова неприятности. Где мои сливки? Я требую сливки! Слив-ки! Слив-ки!
– У неё что, шерсть дыбом встала? – спросила мама.
– Похоже на то, – кивнула Берта.
– Интересно, что это с ней?
– Что-что? Сливок своих она хочет, что ещё.
– Думаешь?
– Даже не сомневайтесь.
Мама посмотрела на меня:
– До чего же забавное ты существо, а!
– Можно и так сказать, – хмыкнула Берта.
– Да ладно вам! Я же знаю, как вы её любите.
– Хмм, – промычала кухарка. Это она так подтвердила, что любит меня – если вдруг вам не ясно. Мама никогда не ошибается, когда дело касается чего-то важного.
Мама открыла дверь в нашу часть дома и крикнула, подняв голову к лестнице:
– Бро? Ты проснулся?
– Нет.
– Сходи, пожалуйста, к Дунам. Узнай, когда они принесут молоко.
– И сливки, – добавила Берта.
Конечно, она меня любит. Очень сильно любит. Это так мило с её стороны, хоть и не удивительно.
– А почему не Хармони? – крикнул Бро.
Бро и Хармони – двойняшки, не близнецы. Я так много раз слышала, как это объясняли разным людям, что это прям бесит. Когда я злюсь, шерсть у меня встаёт дыбом. Как сейчас. День выдался отвратительный. А ведь ещё только утро!..
– Я тебя попросила, – откликнулась мама.
– Почему я?
– Так карта легла. И захвати с собой Артура. Ему полезно размяться.