Они легли в кровать прижались друг к другу.
– Прости меня, Лино! Прости меня за эту боль и горе!
– Я ему завидую!
– Завидуешь?
– В комедии твоей жизни, девочка моя, он сыграл одну из главных ролей!
Элизабет вспомнила «Однажды император Октавиан Август спросил своих друзей «хорошо, ли он сыграл комедию своей жизни»…
– Его имя будет указано в титрах вначале фильма!
Лино влюблённо посмотрел на неё.
– А я, Элизабет? Я сыграл роль в твоей жизни?!
Она смутилась.
– Да… Да! Сыграл! И играешь… Ты всегда рядом со мной, ты никогда не оставляешь меня одну!
– А он оставил?
Как грустно он посмотрел на неё, Лино… Он улыбался, а в глазах была боль.
– Покинул. – Сказала Элизабет и в её голосе прозвучала тоска. – Человек парадоксален, счастье моё; я хотела, чтобы он меня оставил, но я не хотела, чтобы он меня покинул!
Усмешка на её рубиновых губах.
– Мне кажется, что он мне отомстил…
– Он не мстил, жена, он не мог по-другому! Ты же сама сказала мне «Одних убиваем мы, а другие – нас, никто не проклят, мы просто не можем по-другому»!
– Я тебя люблю! Если бы ты знал, как я тебя люблю! Но ты знаешь!
– Знаю! Я всегда это знал!
– Прости!
– За что?!
– За то, что я тоже не могу по-другому!
Лино посмотрел на неё с нежностью.
– «И в горе и в радости», помнишь? Знаешь, о чём эти слова? Когда любишь так, как я люблю тебя, любовь становится вечной, ничего не замечаешь, ни горя, ни радости, только вечное счастье!
Странно он посмотрел на неё.
– Я не мальчик, Элизабет, и не трус, меня не пугают боль и горе… noblesse oblige1!
Усмешка.
– Я постоянно вижу боль и горе, больше, чем что-либо ещё, и я понимаю; их надо уметь пережить! Потому, что они с нами всегда, потому, что человек не может быть только счастливым или только несчастным. Однажды горе пройдёт…
Вновь усмешка, но уже лукавая.
– Или мы вместе с ним! Но лучше оно, чем мы! Горе пройдёт, и ты скажешь мне; Лино, мне хорошо, мне тихо, мне спокойно!
Странно Элизабет почувствовала себя… Она хотела жить, хотела удавиться, но этот мужчина… она не могла на него насмотреться! Она его обожала, его чёрные волосы и голубые глаза, его нежно оливковую кожу, и большой прямой нос римского императора…
Она поцеловала его алые губы, обняла, прижалась к нему, как ей хорошо с ним!
Элизабет вспомнила тот постер в офисе Лино, в больнице – Ардити2 преследующие Смерть с кинжалами в руках, и издевательским улюлюканьем… Молодые парни, выкрикивающие проклятия и показывающие на неё пальцем.
Она вспомнила, как Жан писал ей «Я живу на острове среди торговцев бусами и пожирателей лотосов, маленький остров Пальм. Местные жители говорят, что пальмы это люди, заглянувшие в своё будущее. Нужно смириться, Лизетт, с тем, что у каждого человека своя жизнь и смерть, мы любим их, но мы не можем их спасти, спасти от самих себя, от этого безумия, которое так больно называют Надеждой! Я не верю в то, что пишу. Если смириться, то, лучше жить на таком острове среди кокосов и голожопых людей!».
– Да, – Подумала Элизабет. – Я как ты, капитан Гара, я тоже не могу смириться!
Тогда в первый раз в Сен-Шарле, она спросила его «Убивать, Жан… как это?».
– Как будто умер кто-то, кого ты когда-то знал; не больно, – странно, ты думаешь: ты живёшь, а его нет…
Он посмотрел ей в глаза, он долго смотрел ей в глаза.
– Я видел смерти многих людей, видел, вещи хуже смерти, и я понял: если умереть, то быстро, чтобы ничего не успеть почувствовать, просто упасть в эту бездну, и… уснуть.
Улыбка на его губах, алых тоже.
– Когда-нибудь я её вам покажу.
– «Её»?
– Беатрис.
Вновь улыбка.
– Ее зовут «Беатрис», мою винтовку Драгунова.
– Женщина? – Улыбнулась Элизабет.
– Женщина…
Он заглянул ей в глаза, красивый мужчина, – он не был красавчиком, он был красив, Мужчина, от взгляда, до манеры держаться. Ласковый взгляд – он смотрел на неё как на хорошенькую женщину, с искрой, – и сдержанное поведение сильной личности.
– Если умирать, то…
Улыбка стала лукавой.
– Держа женщину в руках.
Его взгляд вдруг стал серьёзным, но искра не погасла.
– Когда я смотрю на вас, Лизетт, я думаю; мы остаёмся с теми, кого достойны. Гермес остался с вами, а вы – с ним, а я… я, остаюсь с женщиной, которая меня немножко презирает… Почему?! Потому, что я убивал?!
– Вы ищите смысл там, где его нет, месье.
Элизабет взяла свой бокал-тюльпан с коньяком, отпила.
– Я не верю ни в какого бога, Жан, я верю в высшую справедливость, – я много раз имела возможность, убедится, что эта справедливость есть.
Она заглянула ему в глаза.
– Высшая, низшая… насрать, главное – это то, что справедливость есть, и вы не правы мучаясь из-за её презрения, презрение, знаете ли, очень субъективная вещь, я например, презираю кленовый сироп, но это ни для кого ничего не меняет!
Он мягко улыбнулся, с теплом в глазах.
– Верлен называло Рембо «безумным ребенком», а я называю вас страстным ребёнком, – женщина, которая тебе нравится, всегда будет для тебя ребёнком!
Элизабет захотелось услышать, как Хулио Иглесиас поёт «La Cumparsita»
Если бы ты знала,
Что в душе
Я всё ещё храню ту нежность,
которую испытывал к тебе!
Она подумала с тоскливой и враждебной усмешкой, – Слизняк! Как я ненавижу тебя, Джейк! У тебя никогда не было силы воли!
Тогда в первый раз в Сен-Шарле, Мэри сказала ей «Я его не прощаю… Знаете за что, Элизабет? За силу воли! Гермес выглядят спокойным и счастливым, он смог успокоиться, оставив меня, и даже обрести счастье, а я не смогла!».
Элизабет вновь почувствовала эту страшную боль, боль вины в смерти другого человека. Джейк тоже… не смог её простить!
– Почему, Лино? Почему его смерть кажется мне то понятной, то непонятной…
– Потому, что смерть должна быть понятна, иначе она становится бессмысленной.
– И ты понимаешь? Смерти других людей…
Лино посмотрел на Элизабет задумчиво.
– Когда ты счастлив, смерть близкого человека переживать сложнее… жизнь продолжается… Эта сука всё равно продолжается!
– «Сука»?..
– Да, Элизабет, сука, бляди они такие, непотопляемые…
Она захохотала, она не собиралась, но засмеялась.
А потом:
– Ты прав. Наверное, поэтому мне так…
– Ты любишь жизнь, в этом твоя трагедия!
– «Трагедия», Лино?
Он посмотрел на неё с симпатией.
– Ты понимаешь, что он потерял… Нелюбовь женщины, даже если любовь. Ребёнка – он не увидит, как его дочь его любит!
Элизабет поняла Лино.
– Он ничего не обрёл, да? Умерев, он ничего не обрёл!
– Хуже. Он сделал несчастными тех, кто его любил!
Она подумала, закурив горькую, крепкую сигарету, – Да, я несчастна, несчастна не потому, что я виновата в его смерти, а потому, что я не захотела его услышать!
Элизабет с сожалением усмехнулась, – Какая безжалостная правда, не захотела!
Она посмотрела в окно, на казавшиеся вечными, снега Сен-Шарля.
– Я не знала, что я такая безжалостная…
Элизабет перевела взгляд на Лино, он сидел рядом с ней, положив ногу на ногу, и эти длинные мускулистые ноги… она почувствовала желание, рассмеялась.
– Я говорила тебе… какой ты?!
Ямочки на его щеках.
– Скажи ещё раз!
Глаза Лино вспыхнули, он заулыбался.
– Люблю, когда ты говоришь мне комплименты, ты очень ласковая и страстная любовница, я тебе верю!
Лино заглянул ей в глаза, улыбка утихла, а радость – нет.
– У меня никогда не было такой любовницы как ты, такой непредсказуемой! У меня никогда не было такой женщины… ты любишь себя, ты выбираешь себя, ты мыслишь категориями своего блага, а не чужого, если ты и станешь приносить себя в жертву, то, из любви!
Элизабет поняла, что он услышал её, услышал её слова о её безжалостности, и он сказал ей: это не безжалостность, это – здоровый выбор.
Ей захотелось сказать ему:
– Я благодарна тебе. Я благодарна тебе за то, что ты никогда меня не осуждаешь, и никогда надо мной не смеёшься!
Лино посмотрел на неё с удивлением.
– Я люблю тебя всю мою жизнь, я бы не смог быть к тебе настолько безжалостным!
Он шел ей навстречу широким шагом, так стремительно, словно хотел скорей с ней встретиться.
Он улыбался, ей казалось, что она слышит его смех.
– Мадам! Как я хотел вас увидеть!
– Жан!
Элизабет заулыбалась.
Он подошёл к ней, посмотрел в глаза, и в его чёрных глазах отразилось обожание.
– Можно вас поцеловать?
Она засмеялась.
– Я этого ждала!
Элизабет повернула голову, и подставила щеку, но Жан ласково прикоснулся к другой её щеке, и повернул её лицо к себе.
– Я так давно хочу поцеловать вас в губы…
Лукавая нота в его голосе.
– Что не сплю по ночам!
Она рассмеялась.
– А что я скажу Лино, когда он спросит, чем мы занимались?
Элизабет посмотрела на него лукаво, с симпатией.
– А ты не говори, – Тихо сказал ей, Жан. – Один поцелуй не считается, Лизетт, дорогая!
Он нежно взял её за плечи, наклонился над ней, и трепетно прикоснулся к её губам своими губами.
– Лизетт…
Он отстранился, заглянул ей в глаза.
– Спасибо!
Элизабет тоже заглянула ему в глаза, улыбнулась.
– Если уж грешить, то по-настоящему…
Она погладила его по щеке.
– Поцелуй меня так, как тебе хочется… в первый и в последний раз!
Жан посмотрел на неё с интересом.
– И ты не боишься?
– Чего?
– Моей страсти.
Она посмотрела на него очень ласково.
– Если бы ты сказал «любви», то да, я бы испугалась!
Он посмотрел на неё с таким откровенным желанием, что Элизабет почувствовала ответную страсть.
Он обнял её, мужчина, одетый в шубу из койота, он прижал её к себе так сильно, что она почувствовала себя (как с Лино) маленькой и беззащитной. Он накрыл её губы своими губами, он поцеловал её так настойчиво и ласково, что ей стало больно от желания.
А потом он весело сказал ей:
– Я понял, кого вы напоминаете мне, мадам!
И вновь это «вы», он дал ей отстраниться – не себе, ей.
– Кого же?
Элизабет тоже позволила себе эту весёлость, но её весёлость была тоскливой, она боялась его ранить.
– Глорию – героиню Лиз Тейлор из фильма «Баттерфилд 8»…
– Проститутку?
Она улыбалась, шокированная.
Жан посмотрел на неё с болью.
– Женщину… Женщину, которая даже любя не переставала принадлежать самой себе!
Элизабет расслабилась, поняла.
– На несколько секунд, мне показалось, что ты меня обидишь…
– Что я тебя неправильно понял?
Жан посмотрел на неё с нежностью.
– Я не дурак, Лизетт, я знаю, что ты бы никогда не пришла ко мне!
Она смутилась.
– Я же вижу, как ты смотришь на Гермеса… Вы как те двое из древней легенды, близнецы, которые стали близки как мужчина и женщина, ещё в утробе матери!
Потом Элизабет вспомнила «Я знаю, что ты бы никогда не пришла ко мне».
Она подумала, – Да, не пришла бы, – я бы ни к кому не пришла, кроме Лино!
Элизабет вспомнила «Мужчина может предать женщину, но не друга», и она была как мужчина – она могла бы предать мужчину, но не друга, не близкого человека!
Он всегда был для неё особенным, Лино, непостижимым – лучшим из мужчин, она любила его, любила за сильный характер и сильную волю, за внутреннюю силу – за человечность.
Она бы не смогла быть с незрелым мужчиной, так как человечность это именно зрелость духа, личности…
Элизабет прислушалась к музыке звучащей в машине Жана похожей на танк, Танго, «Танго Негро», Хуан Карлос Касерес – «Чёрное Танго»
Чёрное танго, чёрное танго
ты исчезло, без предупреждения,
гринго переняли
эту манеру танцевать.
Чёрное танго, чёрное танго,
хозяин ушел в море
и закончились кандомбе
в квартале Монсеррат
– О чём ты думаешь? – Спросил её Жан-Юг, посмотрев на неё странно – почти украдкой.
Она вдруг сказала ему:
– Помнишь, ты сказал мне, что живёшь бессмысленной жизнью, так как у тебя нет любви?
Они посмотрели друг на друга.
– Помню.
Он был очень коротко пострижен, седина бросалась в глаза как демон Титивиллус.
– Я тоже так жила – молодая, но уже старая, с болящей душой… Я не понимала: если ты любишь, кого-то, кроме самого себя, это значит, что у тебя есть любовь, а если есть любовь, то жизнь не бессмысленна!
– Тебе стало легче, когда ты это поняла?
Капитан Гара закурил «Gitanes», и, вдохнув дым этой сигареты, Элизабет вспомнила «– Вы ждете ребенка, а я курю!
Элизабет улыбнулась.
– Мы от этого не умрём.
Жан-Юг посмотрел на нее очень внимательно.
– Вы мне нравитесь, вы настоящая, вы живая!
– Я не всегда была такой, месье.
– Знаю.
Она удивилась.
– Вы сильны, а это значит, что вы не всегда можете быть счастливой.
Он раздавил сигарету в пепельнице.
– Вы понимаете: всё именно так, как должно быть».
Она подумала с болью и тоской, – Правда? Понимаю?!
Элизабет ответила Жану:
– Я себя так очеловечила, Жан. В жизни без любви, есть что-то бесчеловечное… а я хотела быть человеком!
Странно он посмотрел на неё.
– Я влюбился в вас, – Сказал ей, он. – Не той любовью, что вырывает сердца, а той, от которой появляется желание жить, и вы правы, Лизетт, быть человеком!
Она поняла его.
– Вы мне нравитесь, знайте это, помните об этом всегда…
– Но вы несвободны!?
Он улыбнулся, больно, с благодарной тоской.
Элизабет смутилась, оказалось, что тоска бывает такой… святой.
– Я не свободна не так, как вы думаете, не от Гермеса даже, я не свободна сама от себя, от своего духа – мой дух любит этого человека. Мой дух свободен только с ним (счастлив, и потому свободен)!
Жан выдохнул дым сигареты.
– Странно вы говорите… сложным языком, но я понимаю, я понимаю вас, а через вас, я понимаю себя.
– И что вы понимаете, Жан?
– Дух не прощает – никому, ничего, а душа прощает всем всё!
Он посмотрел на неё с глубокой симпатией.
– Когда я увидел вас впервые, вы сами того не зная, воззвали к моей душе. Вот, в чём ваша сила; вы привели меня к Богу, – как хороший священник, обратно, к Богу, ни смотря на все мои разочарования, к Свету!
Перед поездкой на стрельбище, Элизабет и Жан заехали в кафе.
Жан снял шубу и оставил её в машине.
– Мне часто говорят, что я выгляжу в ней… дико! – Весело сказал он, Элизабет.
– Учитывая то, какие холодные зимы в Сен-Шарле…
Лукавая нота в её голосе.
– Это не их собачье дело!
Жан-Юг Гара захохотал.
Они вошли в кафе.
– Что вы желаете, Лизетт? Попить, поесть…
Элизабет посмотрела на Жана.
– Бокал шампанского.
Странно он посмотрел на неё.
– Вы тоже?..
– Что?
– Словно умираете перед первым выстрелом.
Ей захотелось закурить, ей захотелось сказать ему:
– Я постарела, Жан… уже не перед первым.
Мужчина, напоминающий ей Лино, посмотрел на неё с нежностью.
– Как я люблю вас… за правду, за истину!
Элизабет мрачно усмехнулась.
– Я истекаю кровью, вы видите?
Он был одет в чёрное, джинсы, куртка, сорочка, а на груди – крестик.
– Вы верите в Бога?
– Верю.
Ей показалось, что Жан не договорил.
– И как они, ваши отношения с Ним?
Элизабет закурила «Gitanes».
– Любовь к Богу похожа на любовь к женщине – от душевных метаний, ты не станешь любить её меньше.
Она выдохнула дым гадкой, крепкой сигареты.
– От кого вы мечетесь, и к кому?
Он взял свой бокал с шампанским, отпил.
– Я люблю жизнь, Лизетт, и я ненавижу её! Ненавижу за то, что она отняла у меня!
– Это похоже на любовь к недостойному человеку…
Элизабет тоже взяла свой бокал с шампанским, и отпила.
– Козёл, но ты его любишь!
Жан рассмеялся.
Она накрыла его руку своей рукой.
– Люби, ненавидь, но живи, иначе мне вновь будет больно!
Элизабет смятенно добавила:
– «Вновь» – это значит «заново», «как в первый раз»…
– И ты боишься? – Тихо спросил Жан.
– Я в ужасе!
– Я давно хочу вам признаться, или довериться… Я – псих, ненормальный!
Она рассмеялась.
– Почему? Что случилось?!
– Любовь к женщине…
– «Любовь»? О, она всех делает безумцами…
Он посмотрел на неё с надеждой, капитан Гара.
– Вы тоже? Безумны…
– Я?
Элизабет посмотрела на бокал с шампанским в своей руке – грубоватое дешёвое стекло и золотой напиток…
– Вы сказали мне «я люблю жизнь»… Я тоже, Жан, я тоже люблю жизнь! Когда ты любишь жизнь, ты живёшь, ни смотря, ни на что, живёшь – трагедий много, а жизнь одна!
– Знакомьтесь, оружие пехотного снайпера (марксмана) – СВД (снайперская винтовка Драгунова)!
Оружие было матово-чёрным, только под оптическим прицелом, с правой стороны, краска вытерлась почти до металла.
– И каково это? – Задумчиво спросила Элизабет, Жана. – Обладать чем-то страшным?
– Так же как и обладать чем-то прекрасным… испытание!
Она удивилась.
– «Испытание»?
– Да, – Весело сказал он. – Властью!
Элизабет задумчиво усмехнулась, ей понравился его ответ.
На стрельбище было очень холодно – Жан снял шубу, и укутал её.
– Вам тепло?
Он улыбнулся, посмотрел с нежностью.
– Да!
Она заглянула ему в глаза.
– Давай больше не будем встречаться наедине?
Его глаза потемнели, он расстроенно спросил:
– Ты меня боишься?!
Элизабет посмотрела на него очень ласково.
– Боюсь, что… я боюсь себя!
Он расхохотался, громко, весело, с надрывом.
У неё внутри всё перевернулось от этого смеха, ей захотелось оправдаться:
– Я же живая… Я живой человек!
Жан посмотрел на неё, странно, посмотрел.
– Один человек рассказывал мне, что встречается с некой женщиной, чтобы просто подержаться за ручки, прижаться к ней, вдохнуть аромат её парфюма… Идиот, подумал я, держаться за руки… Я бы лучше с ней трахался…
Пауза.
– Это я идиот, а не он, я не понял, что он мне сказал, я ничего не понял!
Усмешка, страшная усмешка.
– Я искал это всю жизнь, с юности, думал, что ищу любовь, жажду, любви, а я искал эмоциональную близость… этот человек говорил мне об эмоциональной близости!
Когда Элизабет пришла домой, её встретил Рик.
– Привет! – Ласково сказала ему, она. – Где твой отец?
– Привет!
Он улыбнулся с теплом в глазах.
– В зимнем саду. Переживает!
– «Переживает»? – Удивилась она. – Из-за чего?
– Из-за тебя…
Улыбка Рика стала лукавой.
– Он приехал домой, а тебя нет…
Элизабет почувствовала досаду на себя.
– Я забыла ему сказать!..
Странно юноша посмотрел на неё, тоскливо.
– Поэтому и переживает, Элизабет!
Лино сидел в кресле, одетый в свои любимые голубые джинсы «Balmain» и белую сорочку.
– Привет! – Сказала ему, Элизабет.
– Привет!
Он посмотрел на неё то ли, сердито, то ли, грустно.
– Почему ты не позвонила мне, и не предупредила меня, что едешь с Жаном на стрельбище?
– Я забыла…
Она вновь почувствовала досаду на себя, разозлилась, сама на себя.
– Прости меня!
– «Забыла»?! – Резко сказал Лино. – Как ты могла забыть обо мне, Элизабет!
– Я не забыла о тебе! Я никогда о тебе не забываю!
Он нервно раздавил сигару в пепельнице.
– Я запрещаю тебе встречаться с ним наедине!
Элизабет вспомнила «Давай больше не будем встречаться наедине?».
Её поразило то, как Лино всё чувствует… чувствует её!
– Хорошо. – Примирительно сказала ему, она, не желая обострять конфликт. – Пожалуйста, прости меня!
Он посмотрел на неё – ей в глаза.
– Почему? Почему ты поехала с ним?! Чего я тебе не додаю?!
Боль в его глазах, и тоска.
Элизабет почувствовала такой гнев на себя, что ей захотелось себя ударить.
Она вспомнила тоску в глазах умершего Джейка, в глазах Жана, Рика, Лино, она подумала, – Я что, монстр?!
– Мне это было нужно!
– Что именно?!
Элизабет ответила ему не сразу, вытащила из себя:
– Я боюсь. Счастье моё, я до безумия боюсь надоесть тебе со своим горем, со всеми этими чувствами, которые разрывают меня изнутри!
Она вдруг вспомнила «Однажды человек по фамилии Флиткрафт ушёл на обед из своей маклерской конторы в Такоме и более туда не возвращался. Не пришел он, и играть в гольф в четыре часа дня, куда сам же пригласил знакомого за полчаса до своего ухода на обед. Жена и дети больше никогда его не видели… Он исчез, как исчезает кулак, когда разжимаешь пальцы… Случилось это в 1922 году. В 1927 я работал в крупном детективном агентстве в Сиэтле. Приходит к нам миссис Флиткрафт и говорит, что в Спокане видели человека, похожего на её мужа. Я поехал туда. Это действительно оказался Флиткрафт. Он уже два года жил в Спокане под именем Чарлза Пирса. Торговал автомобилями, что приносило ему от двадцати до двадцати пяти тысяч долларов в год, имел жену, сына-малыша, дом в пригороде Спокана и в теплое время после четырех часов дня любил играть в гольф… Чувства вины Флиткрафт не испытывал. Он оставил свою первую семью хорошо обеспеченной, собственное же поведение казалось ему вполне оправданным… В тот день по дороге на обед он проходил мимо стройки. Неподалеку от него на тротуар грохнулась балка, сорвавшаяся с восьмого или девятого этажа. Балка его не задела, правда, осколком выбитого асфальта ему оцарапало лицо. Просто кожу содрало, но шрам всё-таки остался. Когда он рассказывал об этом, то любовно потирал его пальцем. Хотя он, по собственному признанию, до смерти испугался, главным всё же было потрясение, а не испуг. Он испытывал такое чувство, будто кто-то сорвал покров с жизни и показал ему её устройство. Флиткрафт был достойным гражданином, хорошим мужем и заботливым отцом не по принуждению, а из внутренней потребности жить в согласии с окружающим миром. Его так воспитали. Такими были люди вокруг него. Та жизнь, которую он знал, была ясной, упорядоченной, здравой и ответственной. Падение балки показало ему, что на самом деле жизнь совсем не такова. Его, достойного гражданина, мужа, отца, могло смахнуть с лица земли между конторой и рестораном случайно сорвавшейся балкой…».
Элизабет подумала, – Я как Флиткрафт, я не ожидала такой развязки!
Лино встал и подошёл к ней.
– Я же тебе сказал «и в горе и в радости».
Он вновь посмотрел ей в глаза.
– Моя хорошая, моя красивая девочка, поставь себя на моё место, а меня на твоё – если бы я скучал по кому-то, как ты скучаешь по Джейку…
Лино прикоснулся к её щеке, погладил.
– Эта боль, которая разрывает тебя изнутри… ты скучаешь! Элизабет, ты должна скучать по нему, это нормально, не борись с этим, вы были мужем и женой шестнадцать лет!
Элизабет уткнулась лицом в его грудь, заплакала, зарыдала, закричала, завыла от … тоски.
На стрельбище, показывая ей СВД, Жан сказал ей «Только я знаю, как пуля жестока, и как она добра… Помните, «Охотник на оленей»? После войны охотник возвращается в лес, но он больше не может убивать… он изменился, он больше не тот, кем был, теперь он знает, что такое смерть – это жизнь, оборванная жизнь!».