«Разведёнка-разведёнка, разведёнка-брошенка» – цоканье каблуков складывалось в издевательскую дурацкую рифму, непонятно откуда взятую. Натка спешила, и цоканье было шустрым. Она проворочалась почти всю ночь, уснула под утро и проспала. На работу собиралась по-солдатски за двадцать минут и теперь неслась к студии, снова опаздывая. Вбежала, на ходу здороваясь с вахтёршей, распахнула дверь (теперь Кешиного!) кабинета:
– Доброе утро!
Картина повторила вчерашнюю: Кеша сидит за столом Нины и смотрит на часы на руке.
– Так, Никитина, опять опаздываем! На одиннадцать минут! А коллеги, между прочим, ждут тебя.
Прянишников повёл рукой в сторону журналистов, чинно рассевшихся вдоль стены на диванчике. Свободными оставались место с края диванчика и кресло возле Кешиного стола. Она села на диванчик. Кеша сидел, по-бабьи подперев щёку рукой, и глядел на Натку с вялым осуждением. Может, тоже не выспался?
– Кеш, да ладно тебе. Ну, проспала. У меня ещё время толком не переключилось после Москвы. И вчера я отсюда ушла в восемь.
– Во первых, не Кеша, а Иннокентий Яковлевич, во вторых у тебя ненормированный рабочий день, так что на работу должна приходить вовремя.
Читая нотацию, Кеша сел ровно и начал постукивать ручкой по разложенным на столе бумагам.
– Слушай, хватит меня воспитывать, а? – вспыхнула Натка.– Я, между прочим, вчера вечером задержалась, потому что твою работу делала – Анжелку правила. А ты мне тычешь какими-то минутами! Ну вот она я, дождались меня. Может, теперь про выпуск поговорим?
– А вот учить меня работать не надо. Начальник здесь я. И если тебе непонятно, что на работу надо приходить вовремя…
– Кеш, извини, я опоздала, – в комнату влетела Марина Кудрявцева, быстренько плюхнулась в кресло напротив шефа, тряхнула головой, откидывая свою русую гриву за спину, закинула ногу на ногу и пристроила блокнотик поверх своей экстремальной мини-юбки. Приготовилась писать план сегодняшних новостей.
– Я много пропустила?
– Нет, Мариш, мы еще не начинали, – Прянишников в упор разглядывал Маринкин блокнотик и, похоже, несколько упустил нить беседы.– На чем мы остановились?
– На том, что ты здесь начальник – подсказала Натка.
– Точно. Слушайте, а как я вчера новости провел? Нормально? – Кеша оглядел корреспондентов, явно ожидая восторгов и похвалы.
– Нормально провёл, – нейтральным голосом ответила Дина Дубинина. Остальной народ молчал.
– Никитина, а тебе понравилось?
– Не знаю. Я вчера выпуск не посмотрела, я во время эфира домой возвращалась. Наверное, нормально, ты же не в первый раз в кадре работаешь.
– Ну-ну, – помрачнел Прянишников, оглядывая корреспондентов. Те дипломатично отводившили глаза. – Ладно, давайте планироваться. Мариночка, пиши. Первым сюжетом пойдет материал от Лосевой из Москвы. Там Гудков чего-то с северным завозом решает, деньги выбивает авансом. Потом совещание по золотодобыче. Поедет Беликова. Так, затем из морпорта звонили, докерский профком опять бастует, поедет…
Прянишников опять сам раскидал все сюжеты, и опять все темы мимо Натки.
– Кеш, а мне что делать?
– А тебе, Никитина, готовых тем не хватило. Но уверен, ты справишься – ты же умеешь себе работу находить? Вот и поищи тему, подумай, может, надумаешь что по работе. И вообще
***
– Слушай, Нат, ты бы поаккуратнее с Иннокентием общалась. От вас просто искры летят, ты его заводишь, как красная тряпка быка!
Дина курила в открытую форточку. Идти на улицу, где как раз расползались мокрые клубы тумана, привет холодного моря, было неохота. Некурящая Натка не возражала, а больше и возражать было некому. Остальные два стола в кабинете пустовали. Маруся Рюмина была в декретном отпуске, а Валера Кедрач приходил к двенадцати.
– Дин, да он просто цепляется ко мне. Тоже мне, начальник. Начальник, так наладь работу, а не гайки закручивай. Хронометрирует он меня, а сам по двадцать минут с утра про всякую фигню болтает. Вчера текст мой про это рукоделье детское править затеял, как будто я плохо пишу! А Анжелкины перлы пропустил, а там полный караул! Анна Ивановна вчера просто за голову хваталась от её текста! Самому же с этим её бредом в эфир выходить! Кстати, как он вчера смотрелся в новостях?
– Ужасно. Полкоробки театрального грима извел, пудры с килограмм, и все равно видно, что лицо нечистое. Хотя как ведущий отработал прекрасно, и выпуск выстроил грамотно. Слушай, а чего ты сегодня взвинченная такая? У тебя что-то случилось?
Натка вздохнула.
– Случилось. У меня, Дина, муж ребёнка ждет.
– Не поняла? – забыла про сигарету Дубинина.
– Генка, говорю, ребенка ждёт. От Нади. Он ушел к ней жить.
– Что, просто так собрал вещи и ушел? – хмыкнула Динка, затягиваясь.
– Ага.
– Счастливая!
– Кто? – опешила Натка.
– Да ты, конечно. Представляешь, счастье-то какое: мужик собрал вещи и ушел. Сам. Насовсем.
– Да ну тебя, пострадать не даёшь, – рассмеялась Натка, отмахиваясь.
Чему завидовала приятельница, было понятно. Для Дины лёгкое расставание с мужчиной было больной темой. Сначала она долго и тяжело расставалась с мужем. Когда устала терпеть скандалы с рефреном «твоя идиотская работа» и «нормальная жена должна дома сидеть», решила действовать. Купила, поднатужившись и набрав денег в долг, однокомнатную квартиру и предложила супругу туда переехать, а ей с сыном оставить двухкомнатную. Могла бы и по-другому решить: развод, раздел имущества. Тем более, что у супруга-предпринимателя и так была вторая двухкомнатная квартира, в ней он сделал офис. Но купить бывшему мужу квартиру, куда бы он мог уйти, Динке показалось правильнее. А мужу её показалось иначе. Он пару месяцев закатывал Динке регулярные истерики с разделом мебели и барахла и воплями, что все в этом доме куплено на его деньги.
Закончилась эта история забавно и неожиданно. Динка делала сюжет об американских миссионерах, наводнивших город – пять конфессий на городок с полутора сотнями тысяч населения! И герои её сюжета, мормоны, напросились к ней в гости. Пришли, огляделись: а давайте помолимся, чтобы в этом доме царили любовь и согласие! Помолились, Динка тоже, сложив ручки, попросила о своём, о девичьем. Минут через сорок после ухода мармонов в дом пришел её супруг и с криком «Я эту гребаную квартиру уже видеть не могу» собрал сумки и съехал.
Но на этом её тема с мужиками не закончилась. Не прошло и пары месяцев после исхода бывшего мужа, как Дубинину угораздило спутаться с Мишей Кривцовым. Она рассчитывала на необременительный секс, но старый неухоженный истосковавшийся по женской ласке холостяк Кривцов моментально врос в Динку всеми фибрами своей души, возжелал связать с ней свою судьбу и у неё поселиться. Причём произошло это столь стремительно – хватило нескольких свиданий, – что Динке пришлось отдирать его с мясом, и рана кровоточила до сих пор. Отодранный Кривцов теперь мстил. Он каким-то образом раздобыл американский грант, выпускал на него хилую предпринимательскую газетку и каждый раз находил повод написать в ней о женском коварстве. Коварную он описывал в самых нелестных эпитетах, и хотя имени её Кривцов в своих опусах не называл, все, кто знал об их с Динкой романе, отлично понимали, о ком идет речь.
– Нет, ну правда, Нат, – села рядом с ней Дубинина, – с чего ты расстраиваешься? Ты его любишь, мужа своего?
– Когда-то любила. Сейчас – не знаю.
Натка помолчала, собираясь с мыслями.
– Знаешь, я просто привыкла, что Генка есть в моей жизни. Он ведь первый у меня. И никогда другого мужчины у меня не было… Дин, мне страшно, я не знаю, как жить одной.
– Да как у нас большинство тёток живет! Ты посмотри, кто из наших теледам при муже? Я развелась, Ленка Ступина развелась, Ольга-режиссёрша своего алкаша выгнала. Дуся вообще никогда замуж не ходила, Кира одна живет, Анька Беликова и Маринка Кудрявцева тоже замуж не торопятся. Умные потому что.
– Лемешева у нас счастливая супруга. И Маринка, вроде, живет с кем-то. Он у нее какой-то тренер по лыжному спорту,– возразила Натка.
– Да? Ну, дай им бог, хотя Маринка мало похожа на верную жену, в таком-то мини… Насчёт Танечки – разговор отдельный, сама понимаешь. Кто у нас ещё? Степнова со своим мужиком регулярно разводится. Заявления подает, потом забирает. Я точно знаю, у меня подруга в суде работает. Только у Лисовской крепкая семья, наверное, потому что еврейская.
– Грустная картина, что-то я даже не думала об этом. Получается, либо семья, либо работа?
– Получается, у кого что получится. А факт, что не всякий мужик жену-журналистку выдержит. А то, что Генка твой ушёл – не катастрофа. Что ты, сама, что ли, не проживешь? Зарабатываешь хорошо, квартира у тебя есть, теперь ещё и свобода. Подожди, еще оценишь, какой подарок тебе сделал муж своим уходом.
– Кто от кого ушел? – в кабинет вошел Кеша Прянишников и с интересом уставился на женщин. Натке показалось, что он даже дышать перестал от любопытства.
– Никто, это мы так, о преимуществах развода, – быстро ответила она.
– Известно, какие преимущества – мечтательно расслабился Прянишников, – можно спать с кем хочешь. Вот ты, Никитина, если бы была в разводе, могла бы спать со мной!
– Кеш, иногда твои шуточки граничат с сексуальными домогательствами, – фыркнула Натка. – Твоё счастье, что мы не в Америке, а то подала бы на тебя в суд.
– Да ладно тебе, не трепыхайся. Я гипотетически. Я что зашёл-то. Тут из Москвы звонили, просят с мужиком одним связаться. Он к ним в передачу письмо прислал, что очень красивый и хочет лицо своё продать. Для рекламы, что ли. Найди его, вот адрес. Поговори, вдруг псих какой.
Натке в Кешином голосе послышалась надежда: а вдруг и вправду псих? То-то она с ним повозится!
По адресу оказался дом-развалюха на окраине Северска. На звонок никто не ответил, и Натка сунула в почтовый ящик записочку. Так, мол, и так, съёмочная группа северского телевидения желает с вами пообщаться по просьбе московского телевидения. Позвоните! И вернулась на студию.
***
– Ой, Никитина, привет! Ты уже вернулась! Что-то ты бледная какая-то, осунулась. И потолстела!
– Тань, ты бы определилась в комплиментах. Если я осунулась, то как же я потолстела, – ничуть не обиделась Натка.
Обижаться на Лемешеву, с которой они столкнулись в коридоре, было бесполезно. Лемешевой Танечка стала всего два месяца как, прежде была Горбач по второму мужу, но ни смена мужей, ни смена фамилий не поколебали её взгляда на себя и остальных. Лемешева обладала комплексом стопроцентной полноценности, была абсолютно уверена в своей неотразимости, таланте и сексапильности. Бог-отец и мать-природа наделили Лемешеву миловидным лицом с глазами в пол лица и губками бантиком, тёмными прямыми волосами ниже плеч и фигурой в форме гитары. Всё это приправлялось Танечкиной уверенностью, что всё и все в этом мире – лишь фон для её неотразимости. Чужие жизни, успехи, наряды она прикладывала к себе, любимой, как к эталону. Если прикладываемое до эталона не дотягивало, Танечка снисходительно давала советы из разряда «делай как я». Если же эталон затмевало, Танечка злилась, поджимала губки и говорила гадости вроде «Как ты вечно умудряешься за полцены находить себе приличные вещи. У тебя, наверное, нюх на дешёвку» или «Как на тебя с таким задом мужики смотрят? Или твоим всё равно, с кем спать?»
Поначалу Лемешева раздражала Натку чрезвычайно. А потом она как-то привыкла к её «неотразимости» и стала наблюдать за Танечкой, как за диковинной зверушкой, которая живёт в своём мире, заявляет о своей системе ценностей и виртуозно эти ценности перетасовывает при необходимости. Наблюдала, как Танечка отбила Лемешева у своей подруги. Он числился у подруги в женихах, а та сначала обсуждала с Танечкой сложности своих с Лемешевым отношений, а потом позвала их обоих в ресторан свой день рождения отмечать.
Не известно, на что рассчитывала подруга – может, на Танечкин совет, может, на жениховскую стойкость, а, может, и на тот финал, что случился, но Танечка затащила Лемешева в постель в тот же вечер. Она после, закатывая глаза и с придыханием, рассказывала Натке с Динкой про новую любовь и неземную страсть, которая вспыхнула сразу и внезапно. Натка неземную страсть расшифровывала так: парень то ли слаб оказался, то ли слишком пьян в тот вечер, чтобы сопротивляться Танечкиным флюидам. А флюиды Танечка излучала всегда на любую, более-менее на её взгляд перспективную, особь мужского пола.
Лемешева умела смотреть как-то по особому. Натка однажды её взгляд перехватила. Гудков привозил в Северск одного из министров и устроил ему пешую прогулку по Аллее памяти. Аллея начинается как раз возле студии, там лимузины и высадили губернатора с именитыми гостями. Натка, Танечка и Дина в это время стояли на крылечке, курили-трепались. Естественно, во все глаза на министра уставились: молодой, высокий красавец с улыбкой, растиражированной СМИ. И тут Натка краем глаза зацепила, как на министра глядит молодожёнка Лемешева, и уставилась уже на нее. Во взгляде Танечкиных распахнутых в пол лица глаз был и вызов, и обещание, и приглашение, и сообщение: «Я – приз. Ты меня достоин?» И министра – холёного балованного красавца, столичного плейбоя – зацепило! Он стал оглядываться на Танечку, и будь один, и не всучи ему Гудков венок для возложения к стене Памяти, не нацелься телекамера круглым внимательным зрачком – подошёл бы, точно, подошёл. И кто знает, не получил бы тогда отставку свежеиспечённый муж Лемешев…
Так что при Танечкиной манкости бедному Лемешеву, необстрелянному отпрыску одной из богатейших в городе семей, выбора не оставалось. Танечка назначила его в свои следующие мужья – Горбач отказался от этой роли, устав за семь лет от истерик, лжи и левых романов – и парень попался. Далее Натка наблюдала образцово-показательную свадьбу – Лемешева приносила фотографии, где она, прекрасная, в белом пышном платье и с фатой. Будто впервые замуж выходила, а не по третьему разу! И образцово-показательную семейную жизнь. Танечка беспрестанно рассказывала, как она теперь счастлива, и как она любит своего котика. А уж он так её любит, так любит!
Лемешев тоже участвовал в показательных выступлениях: носил букеты прямо на студию и вручал в фойе при всем честном народе. А Танечка ставила эти букеты в своём кабинете, нюхала, томно прикрывая очи, и вздыхала «Ах, не сглазил бы кто мое счастье. Люди так завистливы!»
Натка офигевала от Танечкиных талантов к показухе. И жалела Лемешева. Сама как-то слышала, как Танечка сварливым голосом велела своему котику явиться в студию с цветами ровно без десяти шесть. «Что значит, ты не успеешь? Что значит у вас до шести совещание? Да после шести в студии уже половина народу разбежится! Так, я сказала – без десяти шесть!» И принес, болезный! И вручил, и расцеловал Танечку при свидетелях. А Танечка ахала и зарывалась лицом в бутоны: «Ты ставишь меня в неловкое положение, милый, нельзя же так афишировать наши чувства». В общем, наблюдать за Лемешевой было интересно. А беседовать с ней – прикольно.
– Ну, что ты скажешь о моей новой авторской передаче? – спросила Лемешева и сделала благосклонное, готовое к чужим восторгам лицо.
– Какая? – не поняла Натка. – «Спроси у Тани»? Так разве она новая? Ты же её три месяца как ведёшь!
– Ну, ты, Никитина, даёшь! – презрительно выгнула бровь Танечка. – Ты что, вчера не смотрела, что ли? Вся студия обсуждает, а ты и не знаешь. «Спроси у Тани» я уже переросла. Я новую передачу придумала, «Перекрёсток», приглашаю героев в студию и беру у них эксклюзивные интервью.
– Ты придумала интервью в студии? Слушай, по-моему интервью – это классика жанра.
– Классика жанра – твой вчерашний сюжетик про детское творчество. Хотя про лоскутки и старые тряпки, и про голь, которая на выдумку хитра, ты ввернула удачно. Кеша, что ли, подсказал?
– Нет, Танюш, все сама и только сама, – отмахнулась Натка от подначки. И тут же забыла про Танечку, заметив дальше по коридору Веру Чудину, главного режиссера.
– Вера! Чудина! Можно тебя на минуточку?
Вера стала главным режиссёром месяца четыре назад. Стала с благословения Степновой. Чудина была очень талантлива и перспективна, Нина, уставшая от постоянного пьянства и откровенной халтуры Германа Штоца, сместила его с главрежского кресла и отдала место Вере. В результате в эфире появились симпатичные отбивки между передачами, сами передачи сменили оформление, появилась парочка новых интересных проектов. Чудина спокойно, исподволь, без шума, пыли и революций навела порядок в режиссёрском хозяйстве и канал растерял остатки местечковости, которую Герман (очевидно, от неспособности и лени что-либо сменить) берёг и называл «лицом канала».
Натка догнала Чудину у дверей съёмочного павильона:
– Вера, мне нужно попробоваться на ведущую новостей. Зоя уехала, осталась только Маринка, а у меня диплом, и Прянишников сказал сделать пробы и обсудить на худсовете!
– Да? Ну, хочешь, давай прямо сейчас пробуйся. У меня павильон с двух до четырех заказан, а Федорчук застрял где-то, звонил, что на полчаса задерживается. Пойдешь?
– Сейчас? Слушай, у меня причёски нет, и не накрашена я толком. Картинка будет плохая.
– Нат, ну тогда только через неделю, остальное время расписано.
– Ладно, фиг с ней, с причёской. Пошли сейчас!
И Натка потянула на себя дверь павильона.
В качестве ведущей она в этой студии уже работала – провела парочку прямых эфиров с депутатами городской Думы. Но это были скорее диалоги перед камерой. Ведение же новостей требовало других ракурсов, другой осанки, другого взгляда в камеру, другого темпа речи. И ей уже не терпелось увидеть – каких?
Она уселась в выгородку для новостей, оператор Борисыч выставил свет, прикрепил микрофон, встал за камеру. Вера наблюдала за всем этим сверху: павильон был высотой в два этажа, режиссёрский пульт находился на втором этаже, режиссёр выглядывал из окошка под самым потолком, с места его было не разглядеть. Оставалось слушать по громкой связи.
– Готова? – спросила Вера из-под потолка.
Натка кивнула.
– Сядь немного наискосок. Левое плечо слегка назад, правое вперед. Спину ровнее. Нос не задирай. Чуть отпусти подбородок. Так, можешь читать. Мотор! – скомандовала Чудина.
По экрану суфлёра поползли строки, и Натка принялась читать вчерашние новости. В той позе, в которую её закрутила Вера, она чувствовала себя по-дурацки, однако постаралась сосредоточится на тексте и прочесть его внятно и напористо.
– Стоп! – вмешалась Чудина. – Нат, ты слишком быстро читаешь. Смени темп, постарайся интонировать получше. Не торопись! И улыбайся. Мотор!
Натка принялась читать заново, стараясь замедлить темп и подпустить модуляций, одновременно растягивая губы в легкой полуулыбке. «Интересно, чего это Чудина меня улыбаться заставляет? Кудрявцева с таким лицом читает – снежная королева. И ничего, отлично смотрится».
– Нет, Наташ, что-то не то! Василий Борисыч, поднимите ей стул повыше!
Борисыч нажал рычажок под сиденьем, и Наткин стул подрос сантиметров на десять. Теперь она сидела левым плечом назад, правым вперед, локти висели в воздухе.
– Так! Возьми в руки что-нибудь! – скомандовала Чудина. – Ручку возьми. Спину прямо, подбородок прямо, улыбайся, мотор!
– Здравствуйте! В эфире новости, – завела Натка по третьему разу, стараясь не крутить в пальцах ручку, держать спину, помнить про темп, интонировать и улыбаться. Чувствовала она себя при этом полным чучелом.
– Слушай, Вер, – сдалась она, наконец, – я все-таки не могу так, с наскока. Давай на следующей неделе? Я хоть подготовлюсь морально и физически.
– Смотреть будешь, что получилось?
– Нет, я и так знаю – получилась идиотка с резиновой улыбкой!
– Не, в первый раз у тебя хорошо было, – возразил Борисыч, который уже снял свои наушники и помогал отстегнуть микрофон-петличку.– Это просто Вера от Лисовской еще не отвыкла, вот и попыталась тебя под неё выстроить.
Действительно, согласилась Натка, вспомнив Зою. Высокая, с длинной гибкой шеей, длинными тонкими пальцами, которыми красиво держала ручку. Жаль, что Лисовская ушла. Новости она вела потрясающе. В камеру смотрела так, будто рассказывала что-то хорошее и именно тебе. Интонации звенели радостью, отчего к новостям хотелось прислушиваться – что же там такого случилось замечательного? И в общем-то понятно, отчего Вера из неё сейчас Зою лепила, – тоже жалела, наверное, что Лисовская ушла. Они втроём, Зоя, Вера и Федорчук, были командой и делали передачи, которые собирали премии и дипломы на региональных телеконкурсах.
Да, Натка не Зоя. Ладно, повторим через неделю, пусть Вера смирится, что Лисовскую не вернуть.