На следующее утро Турецкий в бодром настроении сбегал по лестнице и ощутил в заднем кармане джинсов назойливую вибрацию мобильного телефона. Звонил Агеев.
– Саша, ты сейчас куда?
– Я думаю еще раз наведаться в квартиру Заботина. А то мы вчера закопались в этих фотографиях. Меня не покидает чувство, что мы что-то пропустили. Кстати, Демидов тебе не звонил?
– Какое там звонил! Он же провожал Шихтера в четыре утра. Пока проводил, пока вернулся… Спит, небось, без задних ног. Пускай отсыпается. И сами справимся.
– Тогда езжай к экспертам. Отвези фотографии на экспертизу. Потом узнай, проверили ли в базе данных «пальчики», которые мы наснимали у Заботина. Может, внук Заботина действительно отбывал срок. Мне Щербак звонил спозаранку. Сказал – соседка вспомнила, что видела наколку на руке этого Мити. Кстати, а почему мы его так называем? Здоровый мужик, а он у нас все Митя.
– Потому что бабуля из Совета ветеранов нам сказала – внук Митя.
– С этой минуты он Дмитрий.
– А что за татуировка?
– Жук какой-то – сказала. Думаю, скарабей. Тогда он действительно сидел, если не понтуется.
– А к бабуле из Совета ветеранов не зарулишь?
– Собираюсь. Хочу поподробнее о внуке Заботина расспросить. Вчера как-то не очень удобно было. Она так за ветерана переживала. Да еще эта квартирка с запахом. Как только выдержала… Да, забеги к медэксперту. Конечно, надежды мало, но вдруг он уже сделал вскрытие. Ну ладно, – Турецкий уже подошел к машине и снял ее с сигнализации. – Будем на связи.
В квартире Заботина, несмотря на открытые окна, запах все еще не выветрился. Турецкий прежде всего уселся на диван и, стараясь не касаться затылком жирных пятен на обоях, стал раздумывать, где же ветеран мог хранить деньги. Не на антресолях, конечно. Хоть он и борец за права трудящихся, и деятельный, и самостоятельный, взобраться по лестнице под потолок не мог в силу своей старческой слабости. Скорее всего, он держал деньги в какой-то коробке или ящике. Вчера они с Агеевым уже порылись в традиционных местах, где обычно прячут деньги. В бельевом шкафу, хотя все знают, что воры первым делом шарят между бельем. Потом в крупе. Заглядывали в холодильник, в морозилку. Перетрясли книги, которых в доме было немного.
Он поднял ковер и простукал паркет, прощупал пространство под шкафами – все напрасно. Уже в прихожей на обувной полке увидел щетку и баночки с кремом для чистки обуви. Еще вчера он обратил внимание на то, что все это добро уместнее было бы хранить в коробке, а не на ее крышке. Но общий беспорядок в доме примирил его с этой странностью. Для очистки совести он снял крышку и заглянул в коробку. Пусто. На дне – скомканный клочок бумаги. Он развернул ее и увидел столбик цифр, которые перечеркивались по мере того, как под ними появлялись дополнительные цифры. В последней строке стояла корявая надпись – 250 000. Турецкий понюхал коробку. Пахло деньгами. В буквальном смысле слова.
В агентстве «Глория» он застал картину, которая одновременно заинтриговала его и позабавила. У экрана монитора рядом с Максом сидел Агеев и зачарованно наблюдал за действиями компьютерного гения. Отобранные накануне фотографии семейства Заботиных уже находились на экране монитора. Бородатый Макс с вдохновенным видом нажимал на клавиши, словно колдуя над фотографиями, отчего они менялись на глазах. Десятилетний мальчик мужал и постепенно приобретал черты взрослого человека. Наконец, Макс откинулся на спинку стула, любуясь творением своих рук, как маститый художник.
– Ну вот так он теперь навскидку выглядит… – скромно заключил он.
С возрастом у десятилетнего Мити нос стал абсолютно дедовским, хищным, небольшие, близко поставленные глаза смотрели обиженно и недовольно.
– Он что, такой же капризный, как в детстве? – удивился Филипп.
– Вряд ли это постоянное выражение его лица. Но я не стал менять. Только придал ему возрастные изменения. Вам же это нужно?
– Это… А волосы у него какие?
– Темнее, чем в детстве. Но это уже не суть важно. Важен общий облик. По этой фотографии Дмитрия узнают все, кто его видел.
– А теперь посмотри на похоронную фотографию, – попросил Агеев. – Где его мать хоронят. Хочу узнать, есть ли Дмитрий среди этих людей.
Макс увеличил фотографию и стал производить какие-то замеры, расчеты, укрупняя лица мужчин, которые столпились у гроба.
– Его здесь нет, – сказал он наконец.
– Сына нет на похоронах матери? – не поверил Турецкий.
– Может, это он фотографировал, – предположил Агеев.
– Такого быть не может, – возразил Макс. – Родственники своих умерших родных не снимают. Для этого нанимают профессиональных фотографов.
– Тогда почему он не приехал на похороны?
– Потому что не мог. Наверное, был слишком далеко, – высказал свое предположение Макс.
– Или сидел… – задумчиво произнес Агеев. – Макс, распечатай нам фотографию обиженного Дмитрия. Фамилию его матери не узнал еще?
– Сейчас займусь, при условии, что кто-то из вас сделает мне кофе.
Агеев пошел к кофемашине, которой совсем недавно разжились вскладчину сыщики. Пока он загружал программу, Турецкий похвастался обувной коробкой.
– Видал, что принес?
– Туфли? Коробка нефирменная, что это тебя на дешевку потянуло? – подколол его Агеев.
– В жизни не угадаешь. Это тайник нашего старикана.
– Да ты что? И в нем клад?
– Клад уплыл, но деньги точно хранились в коробке. Вот доказательство – старик вел учет поступлениям. А тот, кто спер деньги, бумажку скомкал и оставил за ненадобностью. Запах денег в коробке стопроцентно. Сейчас отвезу ее на экспертизу.
– А как теперь с нашей зарплатой? – обиженно спросил Агеев, наблюдая за процессом наполнения чашки горячей шоколадной жидкостью.
– Теперь у нас тем более есть стимул найти вора, – с некоторым злорадством в голосе ответил Турецкий.
– На твоем месте я бы не ехидничал, – огрызнулся Агеев. – Не одному мне нужны деньги.
В районном отделении милиции следователь, которому поручили вести дело по убийству Заботиной, встретил предложение Николая Щербака с недоверием. Он даже высказал его в самой прямой форме.
– А зачем вам дело? Я, в принципе, не против передать его в руки сыскарей, у нас и так работы навалом. Просто мне хотелось бы знать причину.
– Нет ли моего личного интереса? – улыбнулся Николай. – Да ни капельки. Просто со вчерашнего дня мы расследуем убийство бывшего мужа Заботиной.
– Гражданка Заботина была в квартире прописана одна!
– И старикан был прописан один, да еще в другом районе. Они уже пять лет в разводе. Дело в том, что их посещал внук. Такой примерный родственник – таскал деду продукты, вежливо здоровался с соседями, многие его знали в лицо. А тут покормил дедулю кашкой – и тот откинул тапочки.
– Травонул?
– Именно.
– Вчера?
– Три дня назад. Дед лежал дома, пока его не хватились в Совете ветеранов.
– Бабку Заботину тоже три дня назад убили. На ее теле обнаружили восемь ножевых ранений. Потом злодеи подожгли квартиру, надеялись, что она выгорит и огонь скроет следы преступления. Значит, этот внук решил грохнуть своих родных одним махом? А мотив какой? Чем они ему так насолили?
– Скорее всего, решил их ограбить. И сейчас нам найти бы этого внука. Потому что все знают его имя, но никто фамилию. Да и где он живет, тоже неизвестно.
– А в базе данных смотрели? Фотка у вас есть?
– Фотка есть. Сейчас наш сотрудник над этим работает. А мне бы пока медицинское заключение, акт с места преступления и ключ от квартиры. Вы из квартиры Заботиной что-нибудь изымали, помимо улик по убийству?
– Нет, собирались это сделать на следующий день. Квартиру опечатали. Так что все ваше. Пишите акт приема. Все передаю в целости и сохранности, – повеселевший следователь передал папку и ключ от квартиры.
В тощенькой папке лежали несколько бумаг: описание места преступления, перечень вещественных доказательств, к которым относилась только окровавленная одежда старушки и ее постельные принадлежности, фотоснимки жертвы в разных ракурсах. Щербак и не надеялся, что на следующий день после изучения места преступления будут готовы результаты экспертиз, поэтому отправился к дому Заботиной.
Когда Николай уже зашел в квартиру Заботиной, зазвонил мобильный.
Демидов жизнерадостным и счастливым голосом возвестил, что уже отдохнул и готов приехать на помощь.
– Диктуй адрес. Так соскучился по настоящему делу! – его бас рокотал в самое ухо, и Щербак непроизвольно отстранил трубку, спасая свою барабанную перепонку.
– Давай, приезжай. Лишние руки и мозг никогда не помешают.
Щербака еще и разбирало любопытство, хотелось узнать, каково быть охранником у иностранного капиталиста.
А пока приходилось дышать гарью и только радоваться, что комната не выгорела. Мебель по стенам совсем не пострадала, только посредине комнаты лежала куча обгорелого тряпья и прогорели полы. Вещи в комнате были разбросаны, и теперь уже трудно было понять – то ли грабители что-то искали, то ли опергруппа проводила обыск. Пол затоптан, доски вспучились, это уже результаты профессиональной деятельности пожарных.
Николай не особо печалился, что со следами на полу теперь полная неразбериха. Районные менты свое дело уже сделали, нужно только дождаться результатов экспертизы. А вот порыться в домашнем архиве у него времени было предостаточно.
Пока Демидов добирался в Митино, Щербак рылся в бумагах старушки. Турецкий ему уже успел пожаловаться на полный кавардак в документах деда Заботина. У бабули с этим было все в порядке. В ее альбоме семейных фотографий соблюдалась идеальная хронология. Под каждой фотографией стояли имя и год съемки, некоторые сопровождались ностальгическими надписями, выведенными каллиграфическим почерком. Например: «Моя лапулечка» или «О, как мы были счастливы». Или «Незабываемые дни». Он нашел фотографию дочери Заботиной с ее новоиспеченным мужем. Но вот беда – фамилия мужа не значилась. На одной из страниц альбома на него смотрело мужское лицо – осунувшееся, с хищным носом и довольно злыми глазами. Под фотографией стояла надпись драматического содержания: «Митенька, что с тобой стало?»
Щербак вытащил фотографию из альбома и отложил в сторону. Подошел к комоду. На полу под ящичком, который кто-то выдвинул, да так и не задвинул обратно, валялась синяя лакированная сумочка, такая старая, что ее предназначение сразу стало понятным. Из нее высовывались пожелтевшие бумаги – старые облигации, квитанции и прочие бумаги, которые старые люди обычно хранят как память.
В дверь позвонил Демидов, и Щербак обрадовался другу, словно они не виделись целый век.
– Шаришь? – спросил Владимир, едва переступив порог комнаты.
– Глаз – ватерпас, – похвалил его за наблюдательность Щербак.
– Какая у нас задача номер один?
– Найти какие-нибудь документы, или справки, или любую хрень, чтобы выяснить фамилию внука Заботиных.
– Да, жаль, что в паспорта стариков не вписывают их детей и внуков. Скольким бы следователям это облегчило жизнь, – сокрушенно заявил Демидов. – Документы у нее только в этом ридикюльчике?
– Посмотри в буфете, я там еще не рылся.
Оба зашелестели бумагами.
– Ну как твой Шихтер? – не сдержал своего любопытства Щербак.
– Ну его на фиг. Дай хоть денек о нем не вспоминать, – попросил Демидов. – Ты не представляешь, что такое опекать взрослого мужика сутки напролет. За ним глаз да глаз нужен. То его дверцей такси прищемило, то в метро вздумал прокатиться – турникет его прихлопнул. Он мне свои синяки каждый день показывал… То объелся в ресторане и из туалета не вылезал. Пришлось на один день переговоры перенести. Я с ним нянькался целый день, утешал. А его экскурсии на Красную площадь каждый божий день?
– А что он повадился? – удивился Николай. – Я понимаю – день, два, но всю неделю!
– Говорит – ничего не видел красивее. Наша Красная площадь – самая прекрасная площадь в мире. У него настроение поднималось, когда он встречал утро, устремляя свой взор на собор Василия Блаженного. Я ему, правда, сказал, что на Лобном месте головы отсекали во времена Ивана Грозного. А он мне в ответ – у каждого народа есть свои кровавые страницы истории.
– Он что – историк? Вроде ты говорил – бизнесмен.
– Историк-любитель. Пристыдил меня. Он нашу историю лучше меня знает. Сказал, что про отсечение голов – брехня. Я потом специально звонил одному историку – действительно выдумки.
– Да? – удивился Щербак. – А я думал – правда!
– А какая же мука была общаться с Шихтером! Мой английский знаешь же какой хреновый…
– А почему он переводчика не взял?
– Потому что жмотяра. На переговорах переводчик был с русской стороны, халявный. Так что бизнес Шихтера не страдал. В смысле, я его с помощью своего английского провалить не мог. А в остальное время ему достаточно было моего английского. А я слова путаю. Он ржет, собака… Я перепутал слова «лайбрэри» с «лэвэтэри». Он как загогочет, ну чистый конь.
– «Лайбрэри» вроде библиотека. А второе слово какое?
– «Лэвэтэри» – туалет, блин. Он спросил про наш Политехнический музей. Ну я слово «музей» знал. Потом вспомнил, что там еще и библиотека. Думаю, дай блесну, пускай знает, что у нас политехническая библиотека в таком шикарном здании. И перепутал слова. Говорю: «Зис ис политэкникал лэвэтэри». Он как заржет! Потом раз десять за день повторял и ржал. Опозорился я, одним словом. А что это я о нем заговорил? – спохватился Демидов. – Ведь слово себе дал – хоть один день не вспоминать Шихтера.
– Ну, извини, любопытно все-таки, – Щербак, посмеиваясь, вернулся к архиву Зинаиды Михайловны.
– Все равно ведь достанете расспросами. Потом расскажу, – махнул рукой Демидов. И как бы в продолжение темы, не меняя тона, обыденным голосом сказал: – Письма Клесова Дмитрия Викторовича из зоны родной бабушке Заботиной.
– Что? – Щербак, который уже удобно расположился в кресле, перебирая бумажки, вскочил.
– Говорю – сидел бабкин внук. И фамилия его Клесов. Вон пишет, чтобы прислала ему денег отовариться в магазинчике. Обещает – по гроб жизни не забудет. Дорогой бабулей называет…
– Насчет гроба не соврал. Загнал собственноручно, – подтвердил Щербак слова Клесова Дмитрия. – Восемь ножевых ранений на теле старушки обнаружили.
– Скотина!.. – выругался Демидов.
Он разложил на столе тощенькую стопку писем, прихлопнул их рукой.
– В каждом письме просьба прислать деньги. Написаны, как под копирку.
Щербак открыл деревянную шкатулку, на которой стояла фигурка пластмассового ангела. Достал пачечку корешков от переводов.
– А вот и отрывные талоны к переводам на имя Клесова. Она из пенсии выкраивала, а внук приехал и убил благодетельницу.
– Скотина! – повторил Демидов. – Смотри, он еще и в Липецке ошивался. Открытку ей прислал.
– Поздравительную?
– Денег просил.
– За что ж такого урода любить? – возмутился Щербак.
– За то, что кровь родная. И адреса обратного нет. Просил прислать «до востребования».
Демидов вытащил целлофановый пакет с документами.
– Смотри, свидетельство о смерти Клесовой Елизаветы Степановны, матери Дмитрия.
Щербак посмотрел на дату.
– Позвоню Турецкому. У них фотография с похорон матери Клесова. Там дата тоже указана.
– А вот свидетельство о смерти Клесова Виктора Николаевича, отца Дмитрия.
– Ну, вот все и сложилось. На конвертах с письмами дорогой бабуле, которые надписывал Клесов, его отчество – Викторович.
Он набрал номер, и пока Демидов продолжал изучать семейный архив старушки, Щербак сообщал Турецкому о находке.
– Саша, фамилия Дмитрия – Клесов. Мы нашли его письма из зоны. Вот тебе причина – почему он не был на похоронах матери. Сидел в это время. Есть и свидетельство о смерти его матери. Она по мужу Клесова. И свидетельство о смерти папаши злодея – он Клесов Виктор Николаевич.
– Слушай, а мы с вами работаем в унисон. Только что получили информацию из базы данных о судимых, что внук Заботина отбывал срок за грабеж. «Пальчики» его засветились. Но похоже, кроме него дед к себе никого не пускал. Потому что каких-либо других отпечатков пальцев не обнаружено. Отпечатки следов на полу тоже принадлежат Дмитрию.
– А это откуда известно?
– Мы ведь вчера изъяли тапочки из прихожей в квартире деда. Эксперты сравнили с отпечатками на полу – полное совпадение. Сейчас они работают над выделением ДНК из потожировых следов на тапочках. А Макс не отрывается от компьютера. Разыскивает его дядьку – Заботина Сергея Степановича. В Москве он не живет. Сейчас загрузил данные Дмитрия Клесова, ищет его адрес. Пора нам посетить его берлогу.
– Клесов прислал бабке открытку из Липецка, просил денег. Значит, он там был какое-то время. Может, его дядька там живет?
– Попробуем узнать. Кстати, пришел ответ от патолога по деду Заботину. Вскрытие показало, что его действительно отравили кашей. Там нитроглицерина – море. И как старик ее ел? У него что, невосприимчивость к вкусу пищи?
– Такое бывает. А если к этому добавляется отсутствие обоняния, можно есть тухлятину и даже не чувствовать ее запаха. Я одну такую старушку знаю. На каждой кастрюльке наклейку лепит, когда готовит. Чтобы не промахнуться и не отравиться.
– Сколько удовольствия человек теряет, – пожалел несчастную Турецкий.
– А мотив убийства?
– А теперь о мотиве. Поскольку квартира внуку в наследство не светила, так как Заботин ее не приватизировал, он убил деда, чтобы ограбить его. Двести пятьдесят тысяч неплохой улов.
– Получается, он только перед ограблением узнал, где дед хранит деньги? Мог ведь и раньше ограбить.
– А раньше он у него просто таскал из коробки. На ней есть и старые, и свежие следы Клесова.
– А что показала экспертиза микрочастиц содержимого коробки, которую ты нашел у деда?
– Результат экспертизы еще не получен, но я уверен, что там хранились деньги. Иного объяснения записям на бумажке я не вижу. И кроме того – хочешь верь, хочешь не верь, но запах денег в коробке очень устойчивый.
– Ладно, эксперты проведут и запаховую экспертизу. Но если Заботин, судя по записям, вел учет своим поступлениям, то не мог не видеть, что внук его грабит. Что ж он его в дом продолжал пускать?
– А вот это и мне непонятно. Как и то, почему внук так долго ждал, чтобы убить деда. Должна быть причина, толчок. Ведь он сидел не за убийство, на воле уже четыре года… Ладно, все, пятиминутка закончилась. Макс только что узнал, где прописан Клесов. Едем к нему.