Майка быстро шла по залитому апрельским солнцем Бродвею, в сторону Батарейного сквера, к океану. Заметно округлившаяся фигурка никак не мешала ей ловко лавировать в довольно плотном людском потоке. Дел у нее тут никаких особых не было, просто выпали три свободных часа – заранее запланированная важная встреча отменилась, так что все совпало: встречаться должны были на Манхэттене (ньюйоркцы смешно произносят – Ман’этен, не выделяя, а лишь обозначая звук «х»), встреча отменилась не по ее вине. Поэтому вовсе не стыдно потратить некоторое время на бестолковое, но такое симпатичное занятие: потолкаться в веселой нарядной бродвейской толпе, наполовину состоявшей из туристов, полюбоваться на прекрасные витрины модных магазинов в районе Пятой авеню, а потом, пройдя мимо огромного чугунного бычары, вечно оседланного детьми и молодежью, выйти к заливу и поглазеть на океан.
Откровенно говоря, это было совсем неконструктивно. Скорее в духе папы, чем мамы. Но – безумно приятно.
Вообще, данная темка часто занимала Майкины мозги.
Мама, несомненно, была кумиром и примером для подражания. Столько интеллекта, перемешанного с куражом, бешеной жаждой созидания и самоутверждения, Майка больше ни у кого не встречала. Хотя и сама училась в достойном вузе и общество себе всегда выбирала по привитому мамулей вкусу.
Папик – стопроцентно обратная картина.
Умен – однозначно. Не просто умен, а глубоко и разносторонне. Выглядит тоже на все сто. Тетки до сих пор оборачиваются, когда он легкой походкой крейсирует по бульвару. Но ему без разницы, что надевать.
Ему без разницы, с кем общаться.
И самое главное – ему без разницы, чего он в конце концов добьется в этой жизни.
Перед самым отъездом в Америку, где она продолжила московское образование, Майка совершенно случайно познакомилась с папулиным тренером по боксу, довольно старым, хоть и бодрым дедуном Виктором Иванычем.
Мир-то тесен: его дочка оказалась Майкиным тренером по фитнесу. Подружились, пригласила в гости, там – общительный дед, ну, в общем, слово за слово…
Так вот, узнав, что Майка – Чистова и учится в МГУ, дед спросил, не дочка ли она Вовчика Чистова, мальчишки с факультета экономики.
А дальше выяснилось столько всего интересного…
Хотя – нет.
Ничего принципиально нового не выяснилось. Просто картина дополнилась множеством характерных деталей.
Дед до сих пор считает, что у него не было более талантливого ученика, чем ее папуля.
Природная «физика» плюс быстрые мозги делали его уникальным спортсменом. Вовчик Чистов на ринге был почти неуязвим. Он так стремительно и умно перемещался, что гораздо более опытные бойцы просто не могли в него попасть.
И если другие спортсмены вызывали аплодисменты зала своими жесткими, хлесткими ударами, то папуля восхищал публику финтами, красивыми уходами или даже – когда нечасто подхватывал кураж – полностью открытой стойкой, с опущенными руками, то есть мишень была – вот она, а попасть в нее противник не мог.
Виктор Иванович сказал, что такого высшего пилотажа в плане защиты он больше за всю свою долгую тренерскую карьеру не встречал.
– А что же ему мешало? – поинтересовалась тогда Майка. – Плохо держал то, что все-таки проходило?
– Нет, – ответил дед. – Нормально держал. Уже не так феноменально, как защищался, но и не плохо. Достаточно стойкий был пацан. На твердую четверку.
– Что ж он не стал чемпионом? Даже до мастера спорта недотянул, – спросила переживавшая за папулю дочка.
И тут дед ответил.
Да так ответил, что Майка и сейчас, пробираясь по запруженной народом Батарейке, тот ответ вспоминала.
А дед сказал следующее: не может даже выдающийся боксер стать чемпионом, если ему чертовски не хочется делать больно сопернику.
Ни больше ни меньше.
Дальше уже было не так интересно. Не революционно. Просто информация к отчету, так сказать.
Все папулины победы – а они, разумеется, имели место, иначе бы камээса не получил – были по очкам. Нокаутом он выиграл один-единственный бой. И то – почти вынужденно: соперник был не слишком техничен, зато быковат и сильный боец, отличный панчер. Кроме того, любовь к окружающему миру и жалость к партнерам на ринге точно не мешали ему боксировать.
В итоге Вовчик в первом же раунде получил обиднейшее рассечение, причем не в результате честного попадания перчаткой, а после бессовестного бодания головой.
Соперник заработал предупреждение, с него сняли два очка, но по очкам Вовчик вчистую выиграл бы и без этого.
А тот рациональный парнишка стал яростно целить в и без того обильно кровившую бровь. Уходить же стало труднее, так как глаз заливало, а без бинокулярного зрения дистанцию точно не определить.
Рефери дважды за раунд останавливал бой, подзывая врача. Тот осматривал, протирал, охлаждал рану, качал головой, но поединок пока не прекращал.
В перерыве Виктор Иванович простым русским языком объяснил Вовчику, кто он есть, а главное – кем он станет: и сегодня на ринге, и завтра, и вообще. Если, конечно, не прекратит танцевать и не начнет драться.
Вовчик только улыбался.
Может, ему и в самом деле было без разницы.
Хотя вряд ли, в этом случае проще было сразу пойти в бальные танцы, у него бы тоже точно получилось.
А бычок во втором раунде решил повторить успех и снова попытался войти в клинч и боднуть головой. Далее Вовчик все сделал на автомате: шаг назад, полшага влево и – классическая двойка, причем вторая перчатка вошла в цель буквально через доли секунды после первой.
Второй удар был абсолютно акцентированный, в него вошли не только годы тренировок, но и бессознательная ярость от боли, обиды, вкуса и запаха собственной крови.
Бычок упал не сразу, секунду-две пошатался. Потом – рухнул.
С ринга его унесли под вой осчастливленной толпы.
Вовчик же был близок к панике и моральному самоуничтожению.
Старый тренер с минуту подумал и принял до сих пор обидное решение: пусть погибнет чемпион, но останется хороший мальчишка. Они даже вместе съездили навестить поверженного бычка. Тот очень удивился: не ожидал таких нежностей, тем более что сломанная переносица и вывих нижней челюсти – обычные атрибуты жизни боксера. Так же, как и несколько сопутствующих карьере сотрясений мозга.
Вот такую историю услышала Майка в доме своего фитнес-тренера.
И если уж совсем честно, то по размышлении она не особо много добавила в папулин портрет.
Разве что несколько штрихов.
На набережной ярко светило солнце. По воде бегали катера и паромы, мерно ходили крупные суда.
На табло высветилось, что сейчас уйдет паром на другую сторону залива. Можно было бесплатно прокатиться, Манхэттен – остров, и, чтобы разгрузить мосты и тоннели, власти придумали такую завлекаловку. Дополнительное удовольствие – во время рейса паром пройдет мимо статуи Свободы, позеленевшей от времени и визуально уменьшившейся в размерах на фоне манхэттенских и нью-джерсийских небоскребов, но по-прежнему притягательной для туристов.
Майка подумала и на паром не пошла. Здесь было намного приятнее: солнце, яркая толпа, чайки, огромные и действительно белокрылые. Оказывается, это и есть знаменитые альбатросы, если источник информации – местная девчонка из их университета – ничего не перепутала.
Впрочем, гордые альбатросы предпочитали вместо дальних полетов питаться здесь же, неподалеку, благо ресторанов на берегу хватало, да и судов с отдыхающими тоже было немало.
Вообще полгорода представляло из себя пристань.
А приставало к берегу самое разное: от яхт, паромов и элегантных пассажирских лайнеров до огромных грязно-ржавых сухогрузов и даже гигантского авианосца. Последний по совместительству был музеем. Майка еще до него не добралась, но обязательно доберется: уж больно нестандартен был вид этой серой громады, нависшей над берегом.
Очень ей здесь, у океана, нравилось, не то что около ее американского дома.
Сама она жила в Бронксе, час на метро отсюда, и там был совсем другой Нью-Йорк.
Без небоскребов, без праздношатающихся красивых толп.
Маленькие, как правило, двухэтажные, домишки стояли правильными квадратами, образуя стрит и авеню. Между ними были еще безымянные проезды, по которым пробирались к своим гаражам владельцы домиков, а в случае нужды – подъезжали амбулансы и пожарные машины.
Все соседи знали друг друга. Селились по национальной и социальной принадлежности. Это было заметно, даже когда Майка рассекала пространство под городом в метро.
На одной остановке зашли азиаты, заняв почти весь вагон. Потом также дружненько вышли. После подтянулись афроамериканцы. Вслед за ними – латиносы.
Нет, не восхищала Майку двухэтажная Америка – тот же Тамбов, разве что гораздо более удобный для человеческого проживания.
Поражало не богатство страны, сгребающей к себе финансовые и людские ресурсы со всего мира, а самоуважение людей и их взаимная ответственность, за исполнением которой жестко следит государственная машина.
Например, дорожки перед домиками дворники здесь не чистят – за неимением дворников. А снегопады – хорошие. Покруче московских бывают. Да еще со штормом в придачу. Так вот, то, что нападало, убирают сами жильцы. Если не вычистят – могут попасть на большие бабки: кто-нибудь поскользнется перед чужим домиком, ногу сломает – потащит владельца в суд. Волчьи законы капитализма.
Так что асфальт скребут все, кроме больных и старых, – их обслуживают социальные работники. Можно, конечно, и откупиться: после каждого снегопада по их району ходят афроамериканцы с латиносами, предлагают почистить территорию. Местные белые мальчишки тоже ходят, на игрушки подзаработать. Или на травку – кто на что. Цены – божеские, Майке было лень махать лопатой, обошлась пятнадцатью долларами.
А еще ей нравится, что здесь серьезное отношение к деньгам. Не такое, как в Москве. Здесь никто не швыряется чаевыми. Здесь, проехав весь Манхэттен, можно оставить таксисту пару долларов (причем безналом, с карточки, как и основной платеж), и он не будет считать себя униженным. Здесь студенты, дети весьма состоятельных родителей, пол-лета ишачат в кафе, чтобы заработать свои собственные деньги. Даже если потом недельку-другую проведут на родительской яхте.
Или вот еще история, и не кем-то рассказанная – Майка все видела своими глазами.
Она ведь в Штатах уже второй раз. Первый – год назад приезжала на языковую стажировку и жила в религиозной семье в другом районе Нью-Йорка, Бруклине. Очень приятные люди. Дом без излишеств, у Майки в Москве все гораздо круче и современнее.
Каково же было Майкино удивление, когда выяснились кое-какие прикольные детали.
Например, Двора-Лея, мама семейства, женщина лет пятидесяти, родившая и воспитавшая восьмерых (!) детей, оказалась весьма востребованным специалистом-педиатром. Точнее – детским психологом с выдающимися результатами при работе с малышами, страдающими аутизмом.
К ней в клинику и на домашние консультации приезжали родители со всей страны.
Папа и старший сын рулили фирмой по производству автоматов для продажи напитков и снэков. С очень хорошими – даже для Америки – оборотами.
При этом папа раз в неделю дежурил на телефоне в обществе «Ангел» – совершенно бесплатной общественной тусовке, помогающей водителям при неисправностях их авто. То есть сами они ничего не чинят, но по вызову диспетчера выезжают на место поломки или аварии и помогают отбуксировать машину на станцию, а водителя разместить в отеле по карману.
Сынок, Самуил, как и положено, пошел дальше папы.
Будучи по образованию инженером-механиком, а по роду деятельности – крупным бизнесменом, он в свободное от работы время закончил курсы… парамедиков, то есть младших медицинских работников.
Тоже, кстати, затратное по часам мероприятие. И теперь два раз в месяц, в собственный выходной, раскатывал на амбулансе их района, выезжая не только по вызовам «своих» – в основном благополучных жителей, – но и на результаты разборок в соседнем, гораздо более бедном, негритянском квартале.
Да, чтобы не забыть: амбулансы эти – вовсе не государственные, а купленные на пожертвования жителей района. Чтоб не ждать обычную «Скорую», пока она проедет по нью-йоркским пробкам.
При всем при этом никакой идиллии в американском обществе Майка не наблюдала. И наркоманы здесь присутствовали, и бандиты, и коррупционеры. Но все это, включая коррупцию, жило под постоянным давлением тяжелой государственной длани, а вовсе не при ее попустительстве или, не дай бог, прямой поддержке.
Майка вдруг резко сменила ход мыслей. Меньше всего сегодня ее интересовала американская коррупция. А больше всего – что ей делать с Сашкой.
Поженились они год назад. Шикарная свадьба, лимузины, ресторан на Рублевке. Но это не для них, это для родителей. («Правда, предварительно исключив из их числа моего любимого папика», – додумала Майка, потому как Владимиру Сергеевичу Чистову было наверняка абсолютно фиолетово, в какого класса ресторане будет бракосочетаться его дочка.)
А у них была такая любовь-морковь, что, наверное, и перспектива жить в шалаше их бы не остановила.
Сашка вообще был равнодушен к деньгам. Сначала Майке это нравилось – напоминало папулю. Теперь – пугает, потому что молодой муж не только ничего не делает, чтобы заработать денег, но, похоже, без ее нотаций эти мысли в его голове даже не возникают.
Может, поэтому и домой неохота?
Майка и так знает, что там увидит: толпу поддатых обожателей-прихлебателей.
Она всегда сопровождает Сашку. Всегда и везде. Ему нравится быть добрым и щедрым, тем более что для этого ничего не надо предпринимать, разве что сбегать лишний раз к банкомату.
Майке не жалко денег свекра. Ей жалко Сашку, своего мужа. И еще – себя. Потому что она не видит своего будущего – и будущего своего ребенка – рядом с амебой в брюках, пусть даже и очень материально обеспеченной.
Мамуля, успокаивая напуганную дочь, тоже не раз упоминала папика. Но разве их можно сравнивать?
Папа никогда не был лодырем. Папа всегда был чем-то занят. И папа всегда лично трудился, чтобы окружающим его людям было хорошо.
А этот – просто прожигает время.
«Господи! – ужаснулась Майка. – Я подумала про Сашку – «этот». Полный пипец». Год назад, даже про себя, она его иначе как любимым не называла.
Расстроенная, она пошла ко входу в метро.
В рациональной Америке наземных вестибюлей не строят, вход – просто дырка в асфальте, куда уходят ступени и перила.
Похоже, с Сашкой придется расставаться. Самое ужасное, что он даже не понимает, в чем проблема. Она ему – про работу, про их будущее, а он на калькуляторе ей подсчитывает, что ему, единственному сыну стального российского магната, физически невозможно будет истратить все уже имеющиеся деньги. Так зачем же зарабатывать новые?
Вот же – знаменитое проклятие ресурсов, только на суженном, семейном уровне.
Майка набрала мамин телефон – хотелось немедленно выплакаться в родную жилетку. Вряд ли мама поймет, скорее, скажет что-нибудь типа «дополни его возможности своими». Но она-то хочет идти по жизни с мужиком, а не с кредитной карточкой, пусть даже и безлимитной.
Мама не отвечала.
Наверное, опять министр запер их готовить какой-нибудь доклад президенту – мамуля у Майки была крутая.
Тогда позвонила папе. Тот трубку снял сразу.
– Алло! – ответил папуля.
– Папик, ты как там?
– У нас все отлично. Как у вас?
– У нас тоже все хорошо. – Майке вдруг ужасно не захотелось изливать на папика свои проблемы. Он же испереживается весь.
– Тебя бы вот еще сюда вытащить малыша понянчить, – неожиданно добавила она.
Эта мысль пришла Майке внезапно, уже в процессе разговора.
Если бы только он приехал! Как хорошо было в детстве – прижмешься щекой к папиной груди (мама сантиментов не одобряла), а папа коснется губами Майкиного затылка – и все ее беды разом заканчивались.
И, наоборот, начинались праздники. Иногда, правда, немного странные. Например, сходить на набережную Москвы-реки, напротив «Красного Октября», чтобы понюхать запах шоколада.
Или прокатиться на троллейбусе маршрута «Б» пару колец по Садовке.
Или сгонять на Птичий рынок, погладить щенят и прочую живность, полную, по маминым словам, блох и болезнетворных микробов.
В общем, папа точно не был активным строителем коммунизма. А также – апологетом воспитания подрастающего поколения в духе современных требований.
Но счастливое детство двум отдельно взятым детям он обеспечил.
– Сама понянчишь, – ответил Владимир Сергеевич, и Майка, даже не видя его, точно знала – он улыбается.
Ну да, это ей намек на постоянно делавшую карьеру маму. Нет, определенно надо пройти по жизни где-то посередине между маминым и папиным путями.
– Папик, а ты не знаешь, где мама? Ни по одному телефону нет.
– Знаю, конечно. В Давосе симпозирует.
– Господи, как же я сама не догадалась? Все время ж по телику талдычат, – укорила себя дочка. – А ты один, значит, на хозяйстве?
– А что, это необычно? – Папик, похоже, разозлился.
– Да ладно тебе, папуль. У вас всю жизнь так.
Еще чуть-чуть поболтали, и Майка дала отбой.
В самом деле на душе стало немножко легче.
Только вот папуля в затылок Майку поцеловать может, однако сегодняшние ее проблемы точно не решит.
Придется самой.
Майка вытерла платочком набежавшие слезинки и с потоком ньюйоркцев нырнула в чрево подземки.
Ничего, справится.
Не подведет ни себя, ни родителей, ни своего будущего, но уже такого любимого сыночка.