Глава 3

Он лежал на спине и боялся открыть глаза, потому что по лицу ползали скользкие лапки насекомых. Они ощупывали лицо, пытались пробраться под веки, в рот, проползти по пищеводу и дыхательным путям, чтобы осесть в нем новой жизнью, которая будет питаться его телом. Пищи будет много, мягкой и теплой, а когда личинки вылупятся, от него останется только пустая оболочка. Они с легкостью прорвут ее, чтобы продолжать жить вне его, но ему это уже будет все равно – к тому времени они съедят сердце, мозг, легкие, выпьют кровь, оставив белые чистые кости.

Скользкие личинки, они преследовали его там, в пещерах, и они последовали за ним и сюда. Там были влага и сырость, но здесь еще хуже – на лицо падает дождь, и уже трудно отличить, где колен касаются дождевые капли, а где тонкие назойливые лапки.

Они нащупали ноздри, и он с силой выдохнул воздух. Да, об этом он не подумал… значит, осталось недолго… его начнут есть с головы…

– Парень, открой глаза. Ты слышишь меня?

Глаза? Он уже открывал глаза по приказу, и вспышки света подавляли волю, и сознание съеживалось в крохотный комок, с ужасом наблюдающий, как тело исполняет приказы, подчиняясь чужой воле. Так было вначале, но постепенно он обнаружил, что подчинение тем, кто имеет право приказывать, не так уж и страшно. Если они действительно имеют это право.

А это кто? Нет, нужно вспомнить… Вспомнить и жить в соответствии с заложенным знанием.

– Сэр, санитарный глидер на подлете.

– Хорошо. Грузите его и сообщите в госпиталь, что через час у них появится сложный пациент.

– А кто оплатит лечение?

– Если не найдем родственников, попробуем договориться с муниципалитетом. Все, взяли…


Сквозь затененное фильтром темное, почти черное стекло солнце казалось желтым теннисным мячом, подброшенным в воздух для подачи и странным образом зависшим в небе.

Город лежал у ног, теряясь в закатной дымке. Игла штаб-квартиры концерна «Макнамара инк.» взметнулась на тысячу двести футов, и ее можно было увидеть с любой окраины столицы. Если бы только он мог так же просто разглядеть то, из-за чего жизнь превратилась в никчемное занятие, которым он занимался лишь по многолетней привычке…

Джеффри Макнамара прикосновением пальца отключил затемнение и вперился в солнце ненавидящим взглядом. Всего лишь пять минут! Ну неужели он не сможет?

Нет… Не прошло и минуты, как из-под век наплыли слезы, он непроизвольно моргнул и грязно выругался.

Вернувшись к столу, Макнамара смахнул слезы и грузно опустился в кресло. Детство, конечно, – загадывать желания, но что он еще мог сделать? Полиция, разведка и контрразведка уже опустили руки, то есть они еще делают вид, что все будет в порядке, но что им остается? А что остается ему? Молиться? Он пробовал… Вот Марта, она нашла выход, но ему он не подходит. Никогда Джеффри Говард Макнамара не опускал руки и не отдавался на волю высших сил. И черт с ним, с Федеральным бюро. За те деньги, что он может предложить, найдутся охотники перелопатить не то что эту планету, а половину освоенных миров в поисках Майкла. Он никогда не сдастся, иначе – вся жизнь зря.

Макнамара достал из кармана сигару, настольной гильотиной срезал кончик, подогрел на огне и неторопливо раскурил.

Неизвестность – вот что угнетало. Он мог поднять своих людей, мог при желании задействовать даже вооруженные силы – президент уже справлялся, не нужна ли помощь. Но что толку? Кого ловить, куда лететь? С кого, в конце концов, спросить за все, что случилось?

Одиннадцать месяцев прошло, как Майк исчез, будто его унесло в космос с поверхности планеты, не оставив никаких следов. Одиннадцать месяцев, и четыре, как Марта…

Писк коммуникатора прервал тяжелые мысли. Макнамара взглянул на часы. Для ежедневного доклада Томаса Лундквиста – секретаря, с которым он работал вот уже двадцать пять лет, было еще рановато.

Он встал из-за стола, отошел к окну и негромко сказал:

– Да.

Настроенный на распознавание голоса и речи компьютер разблокировал замок. В темном стекле Макнамара увидел Томаса, вошедшего в кабинет и остановившегося у дверей. В руках тот держал свою неизменную старомодную папку с документами. Макнамара перевел взгляд на свое отражение. Лицо с тяжелым подбородком, короткий нос, глубоко посаженные глаза, ершик седых волос. Все как всегда, только нет прежней уверенности во взгляде. Словно кто-то вынул из него важную деталь, без которой он – один из миллионов обывателей, а не глава могущественной корпорации, построивший ее собственными руками.

– В чем дело, Том?

– Сэр… – далее если бы Лундквист не запнулся, Макнамара по его тону понял бы, что что-то случилось, – со мной связался профессор Шейдеман из госпиталя Святого Патрика. Сегодня к ним поступил пациент. Профессор утверждает, что это ваш сын.

Лундквист замолчал, уставившись в широкую спину Макнамары. Спина была недвижима, как базальтовый монолит.

«Ну, скажи хоть что-то! Прояви хоть каплю эмоций, чертов ты истукан!» – подумал Лундквист. Иногда невозмутимость шефа доводила его до бешенства. Выдержанность хороша на переговорах, при заключении сделок, но неужели нельзя позволить себе проявить хоть каплю эмоций наедине с ним, Томасом Лундквистом, который знает шефа, как никто другой? Лишь однажды, пятнадцать лет назад, Лундквист был свидетелем, как Макнамара вышел из себя. Тогда эсминец новой серии, только что сошедший со стапеля одной из верфей концерна, в результате диверсии взорвался на ходовых испытаниях. С тех пор вспышек эмоций секретарю наблюдать не доводилось.

Макнамара почувствовал, как хрустнула в зубах сигара и рот наполнился крошками табака. Пепел упал на безупречный костюм. Он не спеша вынул сигару изо рта, снял с губ крошки и, не поворачиваясь, спросил:

– На чем основана его уверенность?

– Они провели анализ ДНК.

Макнамара кивнул. Госпиталь Святого Патрика был единственным медицинским учреждением, где хранились карты ДНК на всю их семью. Снова повисло молчание. Лундквист с ненавистью смотрел на шефа. Он знал Майкла Макнамару даже не с рождения, а, можно сказать, с момента зачатия – вестью о том, что у него будет наследник, Джефф Макнамара первым поделился с ним.

– Пусть подготовят мой глидер, – наконец сказал Макнамара.

– Я уже распорядился, сэр.

– Я поднимусь через пять минут.

Лундквист кивнул и повернулся, собираясь уходить.

– Минуту, Том. Как там дела с «Юниверс голд»?

– Э-э… – секретарь тряхнул головой, покусал губы, – на прежнем уровне, но есть тенденция к повышению котировок, сэр.

– Пусть чуть прибавят. Мне нужна эта компания, но я не собираюсь платить за нее слишком много.

– Слушаюсь, сэр.

Макнамара дождался, пока Лундквист выйдет из кабинета, стряхнул с пиджака пепел и бросил в пепельницу разжеванную сигару. Сняв с окна затемнение, он снова уставился на солнце, и снова на глазах закипели слезы. Схватив со стола пепельницу, он что было сил шваркнул ее в стекло и, подняв руку, оттопырил средний палец в сторону заходящего светила.

– Вот тебе, а не Майкл!!!


Госпиталь Святого Патрика считался одним из эталонов медицинского учреждения во всем Содружестве. Строили его долго и трудно, со скандалами, сменой подрядчиков и разоблачениями нечистых на руку строителей в прессе. Основным заказчиком строительства считались вооруженные силы, но в тот момент правительство опять обуял приступ экономии, так что сроки сдачи госпиталя в эксплуатацию раз за разом корректировались и, по выражению одного из адмиралов флота, стремились к бесконечности.

По просьбе начальника Объединенного комитета штабов Макнамара вложил средства в строительство, обеспечил госпиталь новейшим оборудованием и лучшими медицинскими специалистами, оговорив возможность лечения и обследования персонала штаб-квартиры своего концерна (это позволило изрядно сэкономить на страховке). Его пожелания воспринимались в госпитале как приказы, но он еще ни разу не позволил себе каким-то образом открыто продемонстрировать свою власть.

Глидер приземлился на крыше, оборудованной для приема санитарных машин. Главный администратор ждал Макнамару возле лифтов с медицинским халатом наготове.

Проводив высокого гостя до этажа, на котором располагались палаты реанимации, администратор сослался на занятость и исчез, передав Макнамару и Лундквиста профессору Шейдеману. Высокий, сутуловатый профессор кивнул в знак приветствия и не торопясь пошел по коридору, заставляя гостей приноравливаться к своему шагу. Дежурный врач и медсестры следовали за посетителями и были похожи на королевскую свиту.

– Пациент поступил к нам из больницы Святой Марианны в Пуэрто-Амариньо. Поскольку личный идентификационный код показал, что он является одним из постоянных, зарегистрированных пользователей нашего госпиталя, они сразу же связались с нами. Больница Святой Марианны – учреждение достаточно бедное. Он поступил к нам в стадии сильного истощения и обезвоживания организма, что довольно странно, поскольку его нашли на плато Нуэстра-де-Монтебланко, а там сейчас сезон дождей, – негромко говорил Шейдеман, не слишком заботясь, слышат его собеседники или нет, захотят – услышат. – Замедление реакций на внешние раздражители, поверхностные повреждения кожных покровов и, похоже, частичная потеря памяти. К сожалению, он не желает общаться ни с кем, но…

– Насколько вы уверены, что это Майкл Макнамара? – не выдержал Лундквист.

Шейдеман остановился, обернулся и укоризненно посмотрел на него, явно давая понять, что не привык, когда ему не дают закончить свою мысль.

– Анализ ДНК дает уверенность в идентификации пациента на девяносто семь целых и шестьдесят сотых процента, – лекторским тоном произнес он.

– Где он сейчас? – снова спросил Лундквист, видя, что Макнамара не желает вступать в разговор.

– В реанимационном боксе. Мы как раз туда направляемся. – По тону профессора можно было понять, что если бы не несвоевременные вопросы, они бы уже давно прибыли на место. – Прошу, господа, мы почти пришли.

Майкл, опутанный нейлостаповыми нитями, как муха, попавшая в паутину, висел в боксе за толстым стеклом. Профессор и его свита остались снаружи, Макнамара подошел к стеклу вплотную, глядя на истощенное тело. По стеклу бежали данные о состоянии организма, понятные лишь посвященному, но Макнамара не видел их – он смотрел на сына и чувствовал, как лед, сковывавший его изнутри все одиннадцать месяцев, плавится, превращаясь в тепло, подступает к глазам, туманит их, заставляет учащенно биться сердце.

– Джефф, ты уверен, что это он? – спросил Лундквист.

Он обращался к Макнамаре на «ты» только наедине и в исключительно редких случаях.

– Уверен, – ответил Макнамара и порадовался, что голос звучит как обычно.

– Почему?

– Эх, Том… вот когда у тебя будут собственные дети…

Они помолчали, будто заново переживая прошедшие одиннадцать месяцев: судорожные поиски, нашествие журналистов, уход Марты.

– Я хочу знать, кто его нашел, – сказал Макнамара.

– Я узнал. Какой-то турист-экстремал, в одиночку пересекавший плато.

– Я хочу, – Макнамара подчеркнул слово «хочу», – чтобы этот человек никогда и ни в чем не нуждался. Ни он, ни его семья.

– Я позабочусь, – ответил Лундквист. – Полиция захочет поговорить с Майком.

– А вот об этом я позабочусь сам. – Макнамара оторвался от стекла и посмотрел на секретаря. – Все будет зависеть от желания Майка. Возвращайся в офис, меня сегодня не будет.

– Слушаюсь, сэр, – кивнул Лундквист.

В сопровождении дежурного врача Макнамара поднялся на крышу.

– В монастырь Великомученицы Катарины, – скомандовал он, усевшись в глидер. – Фрэнк, говорят, вы принимали участие в гонках? – Достав из кармана сигару, Макнамара откусил кончик и выплюнул его в окно.

– Было дело, сэр, – кивнул пилот, аккуратно поднимая машину, – по молодости, по глупости. Адреналина не хватало, как и всем молодым.

– А ну-ка покажите класс, старина, – попросил Макнамара, с удовольствием раскуривая сигару.


Женский монастырь Великомученицы Катарины располагался на окраине столицы, в огромном парке, больше напоминавшем лес. Лишь несколько гектаров вокруг монастыря были обихожены: разбиты цветники, проложены дорожки, посыпанные песком. Посещение монастыря на транспортных средствах не возбранялось, но и не приветствовалось; впрочем, это касалось только лиц, пожелавших принять послушничество и вступить в монастырь. Считалось, что, достигнув обители по едва заметным тропинкам и преодолев немалые трудности в виде буреломов и оврагов, будущие монахини всерьез задумаются, стоит ли посвящать себя служению Господу, – случайных людей в монастыре не любили.

Глидер приземлился на опушке леса, там, где деревья уступали место подстриженным газонам и цветникам. Монастырь серой громадой возвышался впереди, темнея в наступающих сумерках.

Подойдя к воротам, Макнамара несколько раз стукнул бронзовым молотком, подвешенным рядом с маленьким окошком. Через несколько минут окно отворилось, и на него взглянула монахиня с аскетичным лицом и поджатыми губами:

– Слушаю вас?

– Я Джеффри Макнамара. Здесь находится моя жена, и я хотел бы ее повидать.

– К сожалению, время посещений закончилось и сестры пребывают на вечерней молитве. Приходите завтра. – Монахиня сделала движение, чтобы закрыть окно.

– Минуту! Дело не терпит отлагательств. У меня чрезвычайно важные известия.

– Я поговорю с настоятельницей, – сухо сказала монахиня.

Через пятнадцать минут, когда Макнамара, уставший бродить вдоль каменной стены, собрался постучать вновь, ворота заскрипели и отворились.

– Сестра Агнесса ждет вас в своей келье. Я провожу. – Монахиня впустила его во двор, тщательно заперла ворота и пошла впереди.

Двор монастыря был пуст, из приоткрытых дверей церкви доносилось пение.

По витой лестнице они прошли на второй этаж, где находились кельи монахинь. Свет здесь был приглушенный, рассеянный, шаги гулко отдавались в пустом коридоре.

Возле распахнутой двери кельи Макнамара остановился и требовательно посмотрел на монахиню. Она холодно кивнула и удалилась.

Обстановка в келье была простая: кровать, застеленная темным шерстяным одеялом, небольшой шкафчик и умывальник. Марта стояла на коленях перед простым распятием, укрепленным под узким окном. Услышав шаги, она поднялась с коленей и обернулась.

Он не видел ее два месяца и поразился произошедшей перемене: лицо стало бледным, почти серым, и во всей фигуре сквозила покорность судьбе. Но больше всего его поразили глаза – всегда ясные и чистые, сейчас они поблекли и казались старым жемчугом, слишком долго пролежавшим в шкатулке и оттого ставшим почти бесцветным. Она сложила руки под грудью и слабо улыбнулась.

– Майк… – Голос изменил ему, и он, досадливо поморщившись, кашлянул. – Майк нашелся. Я за тобой.

Она опустила глаза, и он заторопился, понимая, что если не найдет нужных слов – все будет впустую:

– Мы будем вместе, и все будет по-прежнему. Он в госпитале, сильно истощен, но Шейдеман сказал, что ничего страшного…

Она покачала головой, словно удивляясь его словам:

– Я знала, что с Майком все будет в порядке, – я молилась. Будет по-прежнему… Ты так ничего и не понял, Джефф. Именно потому, что я не могла жить по-прежнему, я и ушла в монастырь. Исчезновение Майка было последней каплей…

– Но он вернулся!

– Ты не понимаешь. Он вернулся потому, что я просила об этом Господа. Он внял моим молитвам. Как же я могу ответить неблагодарностью?

Макнамара почувствовал, что лед, растаявший было в груди, вновь смерзается в острые иглы, комком перекрывает дыхание.

– Я никогда ни о чем не просил, – глухо сказал он, – но сейчас…

– Это бесполезно, – ответила Марта, – я всегда буду рада видеть Майка, но тебя прошу не приходить. – Она говорила спокойно, может быть, даже равнодушно, и было видно, что она все для себя решила. – Я приняла обет. Решение тяжело досталось мне, Джеффри, но Господь являет чудо только тем, кто готов принести Ему самые великие жертвы. Я принесла свою.

Он постоял, пытаясь в сумерках увидеть выражение ее глаз, но она опустила их, и Макнамара понял, что она ожидает его ухода.

Резко повернувшись, он вышел из кельи…


Лундквист встал из-за стола при его появлении. Косо взглянув на него, Макнамара прошел в кабинет. Зачем он вернулся? А куда было идти? В пустой дом, чтобы слушать собственные шаги, теряющиеся в лабиринте комнат? Майк в госпитале, а Марта…

Макнамара достал из бара бутылку виски, присел за стол и, налив полный бокал, сделал несколько крупных глотков. Ничего. У него есть сын, наследник. У него есть дело, а стало быть, жизнь продолжается. В то, что он где-то ошибся, в чем Марта пыталась его убедить, Макнамара не верил. Он не ошибался почти никогда, иначе просто не смог бы выстроить собственную жизнь и жизнь своих близких по своим принципам.

Голова слегка затуманилась, он долил виски в бокал, закурил и нажал кнопку на коммуникаторе.

– Томас, зайди.

Лундквист вошел в кабинет и застыл у порога, освещенный светом из приемной.

– Акции «Юниверсум голд», как вы и просили… – начал он.

– Черт с ними, – отмахнулся Макнамара, – садись. Выпьешь? – Не ожидая ответа, он наклонился и достал еще один бокал.

Лундквист присел в кресло для посетителей перед столом, принял бокал и отпил глоток.

– Ты был у Марты?

– Да. – Макнамара уперся взглядом в столешницу. – Она не вернется.

– Я знаю, – кивнул Лундквист.

– Что? Каким образом?..

– После исчезновения Майка ей незачем стало жить с тобой. Она ничем не могла помочь в его поисках и схватилась за последнюю возможность – вымолить его жизнь у Бога. Она сделала это…

– Ерунда! Я не знаю, где он был и как оказался на плато, но мы это выясним, и тогда…

– А это уже не важно. Майк для нее был потерян с рождения. Ты выбрал для него дорогу, ты вел его по жизни, а она осталась одна.

– Что ты несешь? – рявкнул Макнамара. – Я дал ей все!

– Да? И что же именно? Торопливую любовь, когда у тебя было время и ты не слишком уставал на работе? Заботу, в которой нуждается любая женщина? Ты дал ей одиночество, Джефф. И не ори на меня! Хочешь выслушать мое мнение – слушай, а потом, если захочешь, я уволюсь к чертовой матери. Я, слава богу, работал с тобой почти тридцать лет, и хоть напоследок позволь высказать все, что думаю. Ты превратился в монумент самому себе, у тебя полностью исчезли человеческие чувства. Что? Ты скажешь, это не так? Ты руководишь огромным концерном, ты заботишься о служащих, у тебя нет права на личную жизнь, но у Марты это право есть! И у Майка тоже. А твои заботы – это заботы техника о нормальном функционировании механизмов, где главное – не допустить сбоя программы. Все выстроено, все взвешено, все рассчитано. Люди – не механизмы, Джефф. У тебя больше нет семьи. Впрочем, ты потерял ее давно, и даже Майка ты рассматриваешь как своего преемника, а не как сына. Ну скажи, что я не прав.

– Теперь поздно что-то менять, – пробормотал Макнамара, – возможно, ты прав, но ты делаешь больно, Том.

– Зато, надеюсь, я разложил все по полочкам. – Лундквист допил виски, положил на стол папку и поднялся из кресла. – Материалы по «Юниверсум» здесь. Извини, я пойду. Устал чертовски.

– Надеюсь, ты не всерьез говорил об увольнении? – буркнул Макнамара.

– Куда ж я от тебя денусь, – хмыкнул Лундквист.


Дежурный врач встретил Макнамару возле лифта. На вопрос, как здоровье сына, зачастил, пересыпая речь медицинскими терминами, из которых можно было понять, что кризис миновал, но нежелание общаться внушает врачам некоторые опасения.

– Я могу с ним поговорить? – спросил Макнамара.

– Да, конечно. Профессор Шейдеман распорядился пускать вас в любое время.

Майка уже перевели в палату интенсивной терапии. Безучастно скользнув взглядом по лицу отца, он перевел его за окно, в котором были видны сверкающие солнечными бликами зеркальные стены Конгресса.

Макнамара присел возле кровати. От снежно-белых простыней и стерильного мертвого воздуха ему стало немного не по себе. Майк выглядел исхудавшим донельзя, но смотрелся намного лучше, чем вчера, когда Макнамара видел его висящим в паутине нейлостановых нитей.

– Здравствуй, Майк. Профессор разрешил повидать тебя. Надеюсь, ты не против? – Макнамара помолчал, ожидая, что скажет сын, но он безучастно смотрел в окно, будто даже не слышал его голоса. – Я уладил вопрос с полицией, и если ты не захочешь, тебя ни о чем спрашивать не станут. Может быть, потом ты мне что-то расскажешь, но настаивать я не буду. Мне было очень одиноко, Майк. – Макнамара вздохнул. – Но теперь мы наверстаем упущенное. Поправляйся скорее – у меня много дел, а Томас не успевает во всем помогать. Я очень надеюсь на тебя. Тебе уже пора учиться управлять моими… нашими делами…

– А где мама? – неожиданно спросил Майк, продолжая смотреть в окно.

– Она… не придет, – через силу проговорил Макнамара. – Когда ты пропал, она держалась сколько могла, но в конце концов сдалась. Она в монастыре, Майк, она решила принять постриг. Я был у нее. Она считает, что вымолила тебя у Господа и теперь, чтобы не разочаровать Его, должна остаться в монастыре. Она приглашает тебя приходить, когда захочешь. – Макнамара покусал губу. – Майк, мы остались вдвоем. Если и ты… – Он не закончил и обреченно махнул рукой.

Майк повернул к нему голову, нащупал лежавшую на одеяле ладонь и слабо пожал ее:

– Я с тобой, отец.

– Вот и отлично. А сейчас мне пора. Завтра я приду еще. – Макнамара пожал слабую руку сына и поднялся. – И вот что: не осуждай мать – она сделала выбор в пользу Господа.

– Я не осуждаю, – прошептал Майк, когда отец вышел из палаты, – но она выбрала не того Бога.

Загрузка...