Вера Тапкина была из невезучих. Многое в ее жизни могло бы сложиться по-хорошему, а сложилось иначе.
Для начала Вера могла бы родиться в Москве – когда-то ее родители жили там и трудились на заводе ЗИЛ. Потом им надоело общежитие, и они вернулись в свой маленький и сонный городок в четырехстах верстах от столицы. За год до Вериного рождения.
Вера могла бы уродиться в мать – стройную, сероглазую, с пышными волосами красавицу, а вышла – копия бати. Тот бы смугл, как цыган, носовит и узкоглаз, напоминал копченую селедку. Вера и фигурой пошла в отца – крупная, мосластая, с большими руками.
После восьмилетки Вера хотела пойти в медучилище, а потом работать в поликлинике – белый халат, белая шапочка. Все бы уважали и ценили, соседки бы просили померить давление или поставить укол. Вера бы никому не отказала, чувствуя свою значимость. А отец заставил пойти в ПТУ, на плиточницу. Что, говорит, тебе с говном и мочой возиться? А там всегда будешь с халтурой. Вера была слаба характером и отца послушала.
Потом, на первом курсе, случилась у нее любовь, та, что до гроба. Звали его Колькой. Гуляли вечерами в парке культуры, ходили на танцы, целовались в подъезде. Дальше – ни-ни. Не так воспитана.
Проводила Кольку в армию. Два года писала письма, рыдала, ночей не спала. А он вернулся с молодой женой – привез ее из Барнаула. Вера тогда чуть с ума не сошла. Решила топиться, слава богу, передумала.
Вскоре в семью радость пришла – дали бате новую квартиру. На новоселье гуляло ползавода. Танцевали под баян, а Вера все хотела поставить пластинку с Пугачевой.
Пошла работать на стройку. Через два года у нее завязался роман с прорабом Петровичем. Петрович был старше Веры на двадцать лет и имел многодетную семью. Замуж за него Вера не хотела, ныть не ныла, ничего не просила. Все еще любила предателя Кольку. Встречала его иногда с женой и коляской – сердце рвалось из груди, и становилось так душно, что дышать тяжело.
Мать ее просила: ты хоть ребеночка роди, мы люди немолодые, с кем останешься? А от кого рожать? От Петровича не хотелось, а больше и не от кого было. Городок маленький, все на виду.
Колька стал пить и жену поколачивать. Об этом все знали. Вера видела ее в магазине – лицо опущенное, глаза на мокром месте. Однажды Колька пришел к Вере. Пьяный, конечно. В дверь колотился, орал. Вера не открыла. Вот бы от Кольки родить! А куда рожать от пьяницы?
В тридцать пять Вера осталась одна – родители ушли в один год, друг за дружкой. Вера сделала поминки, но отпевать побоялась, отец был коммунистом. Через год поставила хороший памятник – два голубя целуются, а над ними – веночек, буквы золотые. Очень ей этот памятник нравился.
Теперь деньги матери отдавать было не надо, и Вера купила себе дубленку – колкую, каменную, с цветочками по подолу. Правда, белая овчина после дождя козлом воняла, но все равно Вера была довольна.
Зарабатывала она неплохо. Весь год собирала на отпуск – и поехала в Болгарию, на Золотые Пески. Надеялась: а вдруг там найдет свою судьбу?
Через три дня на пляже познакомилась с пузатым немцем из ГДР. Объяснялись жестами. Немец пригласил ее в номер попить пива. Вера принарядилась и пришла. Долго стучала в дверь, не открывали. Толкнула дверь рукой – она оказалась незапертой. Кавалер спал на кровати в одних трусах. Храпел так, что стены тряслись. На следующий день Вера поехала на экскурсию, чтобы с ним не встречаться. Больше его не видела – видно, кончился у фрица отпуск и он уехал, да и черт с ним. Вера купила себе кофту-«лапшу», замшевую юбку с фестонами и духи «Розовое масло».
А в январе она сломала руку – поскользнулась у подъезда. Перелом был сложный, в трех местах, с осколками. Врач сказала, что сидеть Вере на больничном месяца два. Потом – неизвестно. Рука-то правая. По больничному платили пятьдесят процентов. На что жить?
И Вера решила сдать комнату. Жилец нашелся быстро – молодой врач из Питера, приехал по распределению. Парень простой, непьющий, звать Сергеем. Жилец оказался человечным. Видел, как Вера с рукой мается, – мог и картошки сварить, и щей на неделю, приглашал к столу: поешьте, Вера Григорьевна, горячего. Когда рука болела невмоготу, делал обезболивающий укол. Жили тихо, мирно, друг друга не задевая.
Работал Сергей в городской больнице и крутил роман с замужней медсестрой. Вера его слушала и головой качала:
– Жениться тебе надо, а не с замужней путаться. Вон сколько девчонок хороших, а ты?
– Я люблю женщин солидных и умных, – смеялся он. – А с девчонками мне неинтересно.
В свою замужнюю медсестру был влюблен не на шутку, просил уйти от мужа, а та все отмахивалась: отстань, мне и так хорошо.
Он ей ультиматум, а она: раз так, так и иди к черту.
В общем, нашла коса на камень. Он, бедолага, страдал, Вере плакался. Она его и пожалела. Пожалела одну ночь, вторую – так у них и поехало. Вера дурой не была, все про себя понимала. Влюбиться в него не влюбилась, хотя нравился он ей сильно, что говорить.
Денег за постой теперь у него не брала, неудобно как-то. Рука тем временем зажила, и в апреле Вера вышла на работу.
История с постояльцем как-то постепенно сошла на нет. Сначала он приходить к ней стал реже, говорил, что устал на дежурстве, потом и вовсе перестал. Вера на него не обижалась, и за то, что было, спасибо. Помог в трудную минуту, ухаживал, душу отогрел – и то хорошо. Ведь к хорошему Вера была непривычная.
Деньги, кстати, он теперь подкладывал на кухонную полочку. Тихо, без слов. Вера их сначала не трогала, а потом стала брать. Видела, что жилец переменился: глаз горит, брюки наглаживает, по вечерам торопится, убегает. Все поняла.
А потом он ее на разговор вызвал. Смущался, правда, страшно. Краснел, запинался:
– Вера Григорьевна, я жениться собираюсь – уж не обессудьте. Так вот получилось. Вам за все спасибо, вы – хороший человек. Но буду я подыскивать другое жилье. Невеста моя в положении, жилплощади у нее нет, там семья большая, братья, сестры, племянники. Так что надо нам семью строить на своих, так сказать, метрах, в смысле на съемных. Комната у вас хорошая, светлая, денег вы берете немного, хозяйка вы не вредная. Но неудобно как-то, сами понимаете, – он опять покраснел и запнулся. – И ребеночек вам мешать будет, да и две хозяйки на кухне… В общем, что говорить! Съеду я от вас, как только комнату подыщу.
Вера сидела молча, опустив голову, и теребила бахрому у скатерти. Они оба долго молчали. А потом Вера сказала, вздохнув:
– Не надо никакой другой комнаты, Сережа. Здесь ты привык, да и до работы тебе пешком. И вон двор какой хороший с малышом гулять. Да и я чем смогу помогу. Я ведь одна на свете, Сережа, никого у меня нет. А так будет семья. И денег мне платить не надо – я ведь хорошо зарабатываю.
Вера замолчала, боясь поднять на Сергея глаза. Молчал и Сергей.
– Ну а буду мешать вам – так съедете, вы же вольные люди, – засмеялась Вера. – Да и с женой твоей я общий язык найду. Уверена, что найду. Что вам по чужим углам мотаться, да еще с ребеночком? А мне только радость, Сережа! Поверь, только радость. Ты ведь мне не чужой.
Вера смутилась и отвернулась к окну. Сергей порывисто встал и вышел с кухни. Вера всю ночь не спала: боялась, что он передумает и она опять останется одна. Ведь они стали почти как родственники, привыкли друг к другу, ни разу не поругались.
Вечером того же дня Сергей принес букет гвоздик и торт. И еще красивый платок – на синем фоне красные розы.
– А что девушку свою не привел? – удивилась Вера.
Девушку свою он привел через два дня – с чемоданом и стопкой книг. Девушка была хорошенькая, черноглазая, курносая, с толстой косой до пояса. Звали ее Олей.
Вечерами, если Сергей был на дежурстве, Вера прогуливала беременную Олю по парку. Потом пили чай с печеньем, Вера терла Оле яблоко с морковью и вязала будущему малышу носочки и варежки. По воскресеньям Вера пекла пироги и накрывала стол белой скатертью. Присмотрела в «Детском мире» коляску. Только не знала, какую брать – синюю или красную. Решила подождать.
Со смены торопилась домой. Надо было прибрать и сготовить ужин – теперь у нее была семья. А что может быть важнее? Ведь она, как никто, знала, какое страшное дело – одиночество, не приведи бог!
Жизнь впервые была наполнена смыслом, Вера была счастлива.
И еще она ходила в церковь и долго просила бога, чтобы ничего в ее жизни не переменилось.