Мальчик сидел за фортепиано и разучивал заданный на каникулы этюд. Разбирать новое произведение всегда не очень-то легко.
Линеечки нотной строки, которых и было-то всего только пять, казались ему тонкими, тянущимися вдаль гибкими веточками.
Ноты прятались среди них, затаивались и вдруг неожиданно выскакивали, повисая на веточках, словно маленькие юркие птички.
Мальчику казалось, что они нарочно перепрыгивают с ветки на ветку, дразнятся и насмешничают над ним.
Там, где мальчику попадались ноты, которые он легко узнавал, мелодия шла плавно и ровно.
Если же попадались такие, с которыми он ещё не был хорошо знаком, мальчик останавливал игру и, нахмурившись, долго всматривался в них, обдумывая нужную клавишу и ноту.
Ему приходилось несколько раз повторять небольшой отрывок мелодии, чтобы ноты соединились, сдружились друг с другом и мелодия могла пойти дальше.
К слову сказать, и сам мальчик, с каждым повторением всё более и более вслушиваясь в мотив, привыкал к нему и уже начинал любить это, пока ещё не разученное им произведение.
Мелкие чёрненькие нотки теперь уже казались ему знакомыми первоклашками с продлёнки – шустрыми и почему-то чумазыми. Некоторые из них гуляли неболь-шими группами.
Другие – наверное, девчонки! – бродили парами и, склонив головы, тихонечко шушукались.
Издали казалось, что у них даже косички перепутались, сцепившись друг с другом, не давая им разлучаться.
За всеми детьми наблюдала воспитатель-учительница – строгая и прямая.
В конце каждой нотной строки попадались ноты круглые, белые, напоминающие добрые лица бабушек, пришедших встречать внуков после занятий.
К ним всегда можно приласкаться и, тесно прижавшись и никуда не торопясь, посидеть рядышком на лавочке возле раздевалки, делясь своими впечатлениями об ушедшем школьном дне.