Мы все родом из России. Потому что Россия – это не просто страна на карте мира. Россия – это мир. В разное время он назывался по-разному: Русь, Великое княжество Московское, Московское царство, Российская империя, СССР, Российская Федерация… не важно.
То и дело враги приходили на эту землю с войной. Время от времени вся Россия или какая-то её часть оказывались под чужой властью. Триста лет татаро-монголы брали свой ясак; долгие годы польские паны стремились превратить русских в своих холопов; Наполеон сжёг Москву; Гитлер душил в тисках блокады Ленинград.
А Русь жива, как говорил Александр Невский тысячу лет назад (ладно, почти тысячу). Жив русский дух, никуда не делся. Потому опять горят в полях Донетчины танки с черно-белыми тевтонскими крестами и будут гореть, пока не отобьём у врага последнюю пядь родной земли, пока не воткнём пограничный столб там, откуда его когда-то сняли те, кто хотел бы, чтобы русских вообще не существовало.
Но самое мерзкое в этой войне – то, что враг нам противостоит сильный и хитрый. Потому что нет хуже врага, чем брат Каин. Они, те, кто сегодня на другой стороне, образно говоря, из одной с нами колыбели. Они с нами одной крови, но воспитали их наши враги. А когда твой брат мутант, манкурт – это страшно, друг.
В них ещё жива отвага их дедов, которые сражались с нацистами, их отцов, гонявших «духов» в Афгане, но эта отвага теперь служит нашему общему врагу. Иногда, перед смертью, они понимают, что натворили, и в такие минуты я жалею, что не священник, хотя есть ли в мире священник, способный отпустить грехи Иуды и Каина?
И всё-таки враг сумел отравить их души своим ядом, научить их своей подлости. Когда мы только начали СВО, наши противники, бросив хорошо оборудованные позиции, отступили в города. Зачем? Для того чтобы использовать мирных жителей как живой щит. Они и сейчас при первом удобном случае прячутся за спинами горожан, но теперь мы научились бороться с этим. Ну, то есть не совсем так – учимся и сейчас, учимся на ходу, но теперь у нас есть профессиональные «чистильщики», асы штурма, которые умеют воевать в жилой застройке так, чтобы жертв среди гражданского населения было как можно меньше.
Я – один из таких профессионалов. Нас здесь много – людей со сломанными судьбами, тех, по кому стальным катком прошли девяностые с их беспределом, чья судьба была сломана, как молодая берёзка, воспетым немецкой группой «Scorpions» ветром перемен. Наша жизнь и так уже искалечена, потому смерть не кажется нам такой уж страшной. Реальность бывает пострашнее смерти…
– О чём задумался, Саня? – Вик всегда подходит неслышно, за что получил своё прозвище, ставшее теперь позывным, – «Тень». Фамилию свою он не говорит, мы даже не знаем, Виктор он или Викентий какой-нибудь. Кадровики-то знают, но нам не говорят, а мы не спрашиваем. Он – Тень. Чаще всего, иногда – Вик. Знаю ещё, что сидел он по «мокрому», что неудивительно – стрелок он от Бога, потому и работает у нас снайпером. Как правило, выслушав приказ по группе, Вик исчезает – вот он был, а вот его и след простыл; в эфире его тоже не слышно, а он слышит всех, и пули из его винтовки не ведают промаха.
Нас вообще называют «скорой помощью» за то, что вызывают мою группу тогда, когда ситуация становится патовой. А иногда нам дают индивидуальные задания – тоже не из простых. Вот как сегодня.
– Высотку видишь? – отвечаю я, указывая в сторону здания к северо-западу. Высоткой здание можно назвать только по местным меркам – вряд ли в нём было больше шестнадцати этажей, а сейчас и того меньше. Торчит этот огрызок на краю квартала, застроенного хрущобами разной степени повреждённости, но отделён от него широким проспектом, отрезком уходящего за город шоссе. Кажется, что этот гигант отбежал от своих более медлительных и меньших по размеру соплеменников и застыл в окружении дворов и домиков частного сектора, будто ожидая, когда остальные подтянутся следом, а те не спешат.
– Давно её приметил, – кивает Вик, потирая неровно растущую бороду, которую он никак не может расчесать как следует. Он моложе меня лет на десять, выходит, его молодость пришлась как раз на девяностые. – Забраться бы туда – можно было бы весь квартал к востоку под обстрелом держать. Будь у меня напарник…
Вик постоянно ноет про напарника, хотя я не понимаю, зачем он ему: Вик и так везде успевает. Помнится, мы с группой Бертика и Костяного в депо под плотный огонь попали – шесть пулемётов, кинжальный огонь; залегли, у нас уже двое погибли, и так вышло, что мы втроем – я, Бертик и Костяной – чуть ли не одновременно Вику наводку дали на те пулемёты. Эх, жаль, я тогда время не засёк, но могу поклясться – он все шесть огневых точек за полминуты заставил замолчать. Конечно, так везёт не всегда. Всё-таки СВД уступает по дальнобойности более современным образцам оружия, и нашего, и западного, так что многое и от позиции зависит. Где Вик в тот раз окопался, понятия не имею, но пришёл он весь перемазанный углём, словно печи в аду растапливал в ожидании тех, кого потом сам же и отправил в адскую котельную в качестве топлива.
– А если там сейчас снайпер сидит, откуда бы ты его взял?
– Праздные вопросы задаёшь, товарищ командир, – отвечает Вик, доставая из куртки пачку сигарет – «в поле» он курит золотую «Яву», четыре дюйма. Одну сигарету протягивает мне, другую закуривает сам. – Видишь, как они предполье зачистили, целый квартал частников, почитай, с землёй сровняли…
Он замолкает, и я жду, но он отвечает в своём фирменном стиле:
– Так что, откуда я буду прикрывать вас во время атаки, вы никогда не узнаете. Есть там два-три местечка, где можно основную позицию сделать и запасную накатать. А что, пойдем на эту высотку?
Я киваю, выпуская дым через ноздри. Не знаю, почему другие крутят носом от «Явы», как по мне – вполне приличные сигареты, я почти всю жизнь курил намного хуже. У нас вообще снабжение – дай Боже, и оружие, и экипировка, всё, вплоть до сигарет. Мне есть с чем сравнивать…
– А смысл? – интересуется Вик. – Ну, возьмём мы её, а потом их артиллерия нас там и накроет. Им же пофиг на мирных, не то что нам…
– Думаешь, там гражданские остались? – спрашиваю я, хотя знаю наверняка – да, кто-то остался.
Вик кивает:
– Под домом подвал, там коммуникации, бойлер, всё такое. Наверняка туда согнали всех, кого получилось. Так на кой ляд нам эта высотка?
– У них там корректировщики сидят, – говорю я. – По нашим флангам бьют, у смежников проблемы. Высоты у города они заняли, а как вперёд начинают идти, тут их бандеровская артиллерия и накрывает…
– Та… – начинает он и замолкает, – ну да. Надо высотку зачистить и мирных вывести, пока они не очухались. Как в кино, но это ни хрена не кино.
Вик затягивается сигаретой и, прищурившись, смотрит на злополучную многоэтажку, похожую на гнилой зуб какого-то доисторического чудовища.
– Маневрировать придётся. Если я с одного фланга бить начну, они сразу поймут, откуда будет атака, – говорит он, сбивая пепел. Сигарету Вик держит по-нашему, большим и указательным пальцем, так, что ладонь образует как бы покрытие – удобно и в дождь, и огонёк не заметен. Привычка из зоны, понятно, – курить так, чтоб «вертухай» не заметил. Сам так дымлю. – Тут наши у гаражного кооператива бандер накрыли – долго понять не могли, где они, половину гаражей перемололи, пока не зажали их в центре. Штука в том, что те между гаражами, между смотровыми ямами, потерну пустили и по ней туда-сюда шлялись.
– Хочешь по канализации с фланга на фланг перепрыгивать? – догадываюсь я.
– Ага, – говорит он, зевая, – если получится. Сам знаешь, по трубам с веслом[3] скакать – так себе удовольствие, у нас тут не Париж, где в канализации текут реки с набережными, но всё одно, чай, не впервой.
– Я тебе карту на планшет сброшу, – говорю я ему. – Вообще, карта довольно неточная. Ходят слухи, что тут внизу целый подземный город накопали на случай ядерной войны, но инфы по нём нет, сам понимаешь.
– Тогда я пошёл готовиться, – улыбается он в прокуренную бороду. – Выйду в два тридцать, будет у меня люфт в полтора часа. Заставлю придурков подёргаться.
Я не говорил ему, во сколько выходит вся группа, но ему это и не нужно. Наше время – четыре часа ночи, самое начало «часа волка», часа депрессии, когда у самых бдительных сторожей глаза слипаются, если они не на таблетках. Бандеровцы, конечно, своих наркотой закармливают мама не горюй, но на каждого часового наркоту каждую ночь отпускать – не напасёшься. Хотя, говорят, их тыловики даже дурь ухитряются налево пускать, ну, прапор он и в Америке прапор.
А Вика уже и след простыл. Я стою у парапета крыши, скрытый от любопытных наблюдателей каким-то выступом руста, докуриваю бесконечно длинную «Яву» и думаю.
Думаю о Вике. Повадки выдают человека. Сразу было видно, что СВД ему не в диковинку. Служил снайпером во Вторую чеченскую? Или даже в Первую? Кто знает… но потом я однажды заметил, как он, лёжа на позиции (в обороне, вестимо, во время штурмовых операций я, как уже говорил, вообще понятия не имею, где он находится), сделал выстрел и машинально протёр замызганным куском фланельки приклад и цевьё. Потом спохватился, осмотрелся и, не заметив меня, смущённо спрятал фланельку в карман.
И я подумал, уж не с «Белого лебедя» ли прибыл к нам Вик? Потихоньку прислушивался к тем разговорам, что вели ребята в часы досуга. Пермский край был ему знаком, а ещё однажды он как-то намекнул, что даже смерть лучше одиночки, если знаешь, что никто никогда тебя не навестит. По какому поводу Вик так разоткровенничался, я уже не помню, да и не важно.
Многие из нас хлебнули этого, многие, но не все. Я и сам здесь оказался прямиком из-за колючей проволоки. Так уж вышло – «крытка» за мной полжизни гонялась, думал было, что ушёл я от неё, а поди ж ты, догнала. Хотя досидел я своё, почитай, до звонка, чуть больше полугода оставалось, но…
От нас никто ничего не скрывал. Нанимали нас сюда не поварами. В ЧВК «Вагнер» на воле очередь добровольцев стоит. Условия здесь отличные, деньги платят – будь здоров, а охочих повоевать всегда найдётся. Идут ребята головастые – специалисты по связи, по РЭБ; идут пилоты, многие из которых сбивали самолёты противника чуть ли не во Вьетнаме (комэск наших «грачей» недаром носит позывной Ли Сицын). Нам прямо сказали: «Братва, мы берём вас на убой. Три из четырёх, что вы до конца контракта не доживёте. Зато умрёте как люди, а не как быдло под шконкой».
Зэк ведь тоже зэку рознь. Есть фраера расписные, для кого тюрьма – мать родная; им такие расклады не нужны, они не верят, не боятся, не просят. А есть те, кто на нары приплыл хоть за дело, да не по совести. Не все из них, конечно, нанимаются – некоторые предпочитают досидеть да живыми остаться. А у других жжёт внутри, поскольку тюрьма им совсем чужая и весь блатной мир, в котором тебя либо ломают, либо ты сам начинаешь ломать, для них как ад при жизни. Вот я из таких.
Контракт я сразу подписал, и его моментально одобрили. И на то есть свои причины. Служил я в Афгане, а после этого участвовал в проекте, отдалённо напоминающем нынешние ЧВК, только тогда и слова такого ещё не было. Сам пошёл, и, что меня даже самого удивило, оба моих сокамерника тоже. Ильича уже нет – почти сразу нарвался на пулемёт во время атаки, а Борзой со мной. Интересный парень – ему сейчас тридцать два, а волю он последний раз видел двадцать семь лет назад – с малолетки переведён на общий. Хотя не так, два раза выходил, да недолго ему воля улыбалась. Первый раз полтора месяца погулял, второй – вообще десять дней.
Почему? Думаете, он зверь какой? Да нет. Просто воля для него – как для меня, скажем, Луна. Попади я на Луну, я бы тоже не знал, что делать, что можно, что нет. Парень привык жить по понятиям, а его, едва срок вышел, за шкирятник и на улицу, в казённом шмоте за пять сотенных рублей. Крутись, как хочешь, живи, как знаешь, а как крутиться, если ты один на белом свете, как перст?
Вот и влетел Борзой по полной. Первый раз – на стреме стоял, хотя какой там гоп-стоп? Дело было в пятницу; шёл парнишка по улице, голодный, без гроша, а тут навстречу тело пьяное из дорогого кабака выходит. Миша ему… он по паспорту Борзов Михаил Сергеевич, если что, говорит культурно: одолжи, земляк, рублей сто (тогда сотка ещё деньгами была), а тот его оттолкнул, да так, что Борзой на землю присел. Вот дебил! Он хоть бы на татухи Мишкины посмотрел, у того ж вся биография выбита: на пальцах – перстень с черно-белой пиковой мастью, разбитой линией по диагонали, восемнадцать лет встретил за решёткой; «черный квадрат» – отсидел от звонка до звонка; собор с тремя куполами – три ходки… ну, то есть этого у него ещё тогда не было, потом появился. Дальше «север» – знак заполярных ИТУ, олень с солнышком… мало этого – кинжал, пробивший погон, насильственное преступление против сотрудника полиции.
Если не знать историю Борзого, бог весть что нафантазировать можно. А дело самое простое – мать пацана вышла замуж за участкового; вышла «с прицепом», третьим браком, с двумя детьми на руках – Мишкой и его старшей сестрой. Мишка раз домой со школы вернулся, слышит, а из родительской спальни шум какой-то раздаётся… неправильный. Он туда, а там отчим с сестрой его Наташкой, девчонка вырывается, а этот гад за волосы её держит и ширинку расстёгивает на брюках. Ну, Борзой отвёртку схватил и выродку промеж лопаток засадил, да как-то не особо удачно – убить не убил, а ниже пояса парализовало. Мишка и сам испугался, на улицу выскочил, весь в крови… короче, отправил его отчим на малолетку, а сестра всё равно через год с небольшим с собой покончила.
Так вот, в тот раз Мишка и не хотел ничего, но, когда упал на землю, разозлился, вскочил, схватил «лебедя» за шкирку да головой об лобовое стекло машины, стоявшей у тротуара. Да не учёл, что всё под камерой произошло. Привет, вторая ходка.
А с третьей вообще странно получилось: опять чужой город, опять в кармане казённые копейки, попытка найти жильё хоть на первое время – и в каком-то занюханном хостеле что-то в Мишке не понравилось какому-то гостю с жарких югов. А Борзой уже второй раз отсидел, и злости в нём только прибавилось. Расшиб гастарбайтеру голову о радиатор отопления, ТТП с отягчающими…
Слыхал я, братцы, такую «философию»: дескать, есть в человеке «противоправное начало», ген преступника, что ли. Мол, если за «колючкой» очутился, то, выходит, от роду меченый, нормальный бы так не поступил, чтобы на статью нарваться. Ох, не хочется ругаться матом, а как тут без мата скажешь? Как по мне, надо таких философов… не буду говорить, что с ними делать, но что-то очень нехорошее.
Я уж не говорю, что многих, на самом деле очень многих за решетку отправляют в результате судебной ошибки. Был у меня такой знакомый, Афанасий. Не кличка, а имя, даром что молодой, чуть за возраст Христа. Посадили за убийство жены из ревности. Там из улик-то было: у парня алиби не оказалось, и других кандидатов не нарисовалось. Он клялся-божился, что жену любил, что даже не подозревал за ней такого, да и простил бы… Нет, дали восьмёрку, а прокурор вообще дюжину просил. Семь лет парень честно оттянул. Он за собой-то так-то не особо следил, да блатные его жалели. Убивался, видать, по жене своей непутёвой.
Потом пришли на зону новенькие, стали травить всех уже без предела. Потом их, конечно, на место поставили, но лихорадило зону с месяц. И где-то в самом начале нарвался Афанасий на такого беспредельщика желторотого, метр с кепкой чистой наглости. Схватил и об стену головой, да малость не рассчитал, пациент после ЧМТ идиотом сделался. Ну, суд накинул Афанасию ещё шесть лет. Он чего-то забуянил – его в ШИЗО. Он из ШИЗО вышел совсем каким-то потерянным, а через неделю раздобыл где-то стекло да по венам. Хватились – а он холодный уже.
И всё бы ничего, ну, свёл урка счёты с жизнью, мало ли, совесть замучила – так буквально чуть ли не на следующий день приходит в ИТУ бумага: «В результате следственных мероприятий по делу гражданина такого-то установлено, что в году две тысячи непутёвом указанный гражданин порешил гражданку такую-то (то бишь жену Афанасия), с которой состоял в интимной связи. В связи с этим бла-бла-бла…» Выходит, что Афанасий-то наш семь с хвостиком отсидел за того парня! Ну, тому упырю, что жену Афанасия порешил, по совокупности пожизненное дали, да вот в чём заковыка – Афанасию-то от этого что? Он, когда это дело выяснилось, уже второй день в морге местном прохлаждался.
А сколько всего таких Афанасиев на нарах числится – кто знает? Но я даже не о них. Я о таких, как Борзой. Типа с «геном преступника». Скажите мне, как на духу, если бы вашу сестру насиловали у вас на глазах, что бы сделали вы? В сторонке стояли? Вежливо попросили выродка в погонах оставить девочку в покое?
Да даже не в этом дело – многие из нас выросли как бурьян при дороге. А с волками жить – по-волчьи выть. Это уж я в своей жизни хорошо выучил. Всю жизнь вою…