Санаторий «Седьмое небо» - читать онлайн

Глаза альбатроса

Издали шум моря походил на грохот мчащегося по рельсам грузового поезда – тяжеловесного «товарняка» нескончаемой длины. И, лишь приблизившись к полосе прибоя, можно было различить в едином монотонном шуме множество звуков, издаваемых разбушевавшейся стихией: угрожающее завывание ветра, яростные удары волн о берег, шипение тающих пенных брызг, рокот смещаемой галечной массы и стук скачущих по дну огромных булыжников. Иногда в непрекращающийся тревожный гул вклинивались пронзительные крики чаек, похожие на панические вопли утопающих, уже осознавших, что помощь не подоспеет вовремя. Но чайки не терпели бедствие – они готовились пировать и носились над водой белыми бестиями, высматривая в метущихся волнах свою добычу. Завидев рыбу, птицы камнем падали вниз, хватали ее мощными, как тиски, клювами, и, если та оказывалась слишком крупной, чтобы проглотить целиком, стрелой мчались на опустевшие пляжи, увлекая за собой стаю менее удачливых сородичей, тоже желающих полакомиться свежим уловом. Там добыча мгновенно разрывалась на куски, и дележка всегда сопровождалась душераздирающими воплями пернатых. Проглотив все, птицы еще какое-то время бегали по камням, внимательно оглядывая место пиршества в поисках случайно отлетевшего кусочка, склевывали разбрызганные потроха и чешую и затем, одна за другой, вновь возвращались к охоте.

Лев сидел, прислонившись спиной к бетонному волнорезу, и смотрел на дерущихся чаек – единственный зритель зажигательного птичьего шоу. Желающих провести время на пляже в шторм, кроме него, не было. Никому не хотелось терпеть натиск сырого ветра и сыплющиеся градом крупные брызги – никому, и Льву в том числе. Но он не мог уйти отсюда – по крайней мере, пока был жив. Пока еще глаза его, измученные бессонницей, не утратили способности видеть, Лев не терял надежды однажды найти какой-нибудь знак, который подсказал бы, что ему делать дальше, особенно в шторм, когда бурные волны выкатывались на берег далеко, к самому волнорезу, и выносили вместе с водорослями и мусором разные предметы, сокрытые прежде в морской пучине. Смотреть на них Льву было страшно. Ведь, если это окажется вдруг ее вещью (в тот день – он помнил – на ней был белый сарафан и голубые сандалии, а волосы были стянуты в два «хвостика» резиночками с пластмассовыми заколками в виде дельфинчиков), то, значит, версия полицейских подтвердится: утонула. А, может быть, море сжалится над ним – отдаст ему ее тело, и, увидев ее мертвой, Лев сможет уйти, наконец, с проклятого пляжа, прервать этот затянувшийся на неопределенное время страшный отпуск, покинуть жуткое место, а заодно и весь этот мир. И он ждал вердикта от судьбы, подозревая, что, скорее всего, так ничего и не дождется, а просто умрет однажды ночью на холодных сырых камнях от истощения и непрерывно разрывающего душу горя, так никогда и не узнав, что на самом деле случилось с его крошкой, маленькой хохотушкой Раюшкой-попрыгушкой, подвижной и озорной, как солнечный зайчик, с таким же упрямым взглядом, как у него, и с точно такой же улыбкой, как у ее матери. В глубине души Лев не верил, что его дочь могла утонуть: Рая с восьми лет занималась балетом, и к девяти годам мышцы у нее были крепкие, как стальные тросы, а плавала она, пожалуй, лучше него. Но, милостивый Бог, где, где же она тогда может быть?! Версии, одна страшнее другой, рождались в его измученном воображении, разливаясь огнем по нервам, сводя все тело дикими судорогами, и в такие моменты Льву хотелось взорваться криком – так, чтобы лопнули голосовые связки, а вместе с ними и горло, чтобы фонтаном забила кровь и вытекла из вен и артерий в одно мгновение, лишь бы прекратилась эта невыносимая пытка. Но Лев продолжал сидеть каменным изваянием, как дремлющий до поры вулкан, сам не понимая, как это ему удается, и, наверное, сливался с темно-серой бугристой поверхностью волнореза, потому что чайки совершенно не обращали на него внимания, пробегая иногда прямо по его вымокшим насквозь кроссовкам и пытаясь склевать принимаемые за червяков шнурки. Пожалуй, если птицы и угадывали в нем человека, то, скорее всего, считали мертвым – слишком уж бесцеремонно игнорировали его присутствие. Не то что люди – те видели в нем бомжа и часто просили администрацию пляжа выдворить его с территории. Лев мог их понять: вид у него, наверняка, был устрашающий, если учесть, что всю последнюю неделю он день и ночь просиживал на одном и том же месте у буны, отлучаясь лишь к ближайшему кафе, чтобы проглотить какой-нибудь еды. За это время его лицо густо поросло щетиной, а спортивный костюм цвета топленого молока и белоснежная футболка превратились в изжеванные лохмотья цвета мокрого пепла с прилипшими ошметками водорослей. Ко всему прочему, угрюмый взгляд исподлобья и скрюченная неподвижная поза с подтянутыми к подбородку коленями добавляли облику общеизвестные признаки асоциальной личности. Впрочем, все местные охранники его уже знали и не трогали. Лев слышал иногда, как они объясняли недовольным отдыхающим: «Не обращайте внимания, горе у человека, дочка пропала на прошлой неделе, с тех пор так и сидит», и это становилось для туристов главной темой разговоров на остаток дня. Люди шептались, и в обрывках фраз то и дело звучало: «как заштормит, так и выбросит утопленницу», «да нет, уже, поди, разобрали на органы», «вывезли за границу и продали в рабство», «если повезет, может, выкуп еще потребуют», «какой там выкуп – сказали же, неделя прошла», «смотреть надо за своими детьми, тогда и не пропадут», «что творится-то, ужас какой!». От этой болтовни у Льва все внутренности скукоживались, и ему хотелось бежать подальше от скопления красно-коричневых тел, чтобы не слышать жутких домыслов. Но он не мог уйти отсюда – по крайней мере, пока был жив. Сегодняшний шторм был как нельзя кстати: на безлюдном пляже метались лишь крикливые чайки, а птичьего языка Лев, к счастью, не понимал, поэтому никто не мешал ему прокручивать в памяти подробности того самого последнего дня, когда Раюшка еще была рядом.

Тот день для Льва начался точно так же, как и десять предыдущих: влажное и бодрящее морское утро вместе с птичьими трелями медленно полилось в гостиничный номер через распахнутое Раюшкой окно, подхватило и вынесло его из пучины сновидений на поверхность реальности. Хотя сознание еще покачивалось на зыбкой границе между дремой и бодрствованием, он почувствовал, как дочь стягивает с него ворох одеял – ночи в октябре были прохладные, а отопление в здании еще не включили. Все тело тотчас покрылось «гусиной кожей», и он заворчал:

– Рая, холодно же!

– Наслаждайся, пап, денек будет огненный! – Звонкий, даже пронзительный голос спицей вонзился в правое ухо, и Лев сердито рыкнул:

– Однажды я оглохну от твоих воплей! – Он терпеть не мог, когда дочь так делала, пытаясь поскорее поднять его с постели.

– Мя-а-ау-у! – Рая нарочно взвыла кошкой, которой отдавили хвост, и, упав на него всем телом, заливисто рассмеялась. Он, не открывая глаз, попытался столкнуть проказницу, но дочь вовремя соскочила с кровати, угадав замысел отца, и теперь прыгала по номеру на одной ноге, намеренно топая по-слоновьи, отчего на лоджии зазвенели стекла, а старый паркет захрустел и защелкал так, будто собран был из артритных старческих суставов.

Этот гостиничный номер, как и все остальные в здании, по современным меркам, был далек от совершенства – комфортным назвать его было нельзя. Старая, еще советская мебель, темная и громоздкая, в свое время наверняка считалась роскошной, но заметно обветшала, покрылась разнообразными отметинами, надписями и нацарапанными рисунками – наверное, отдыхающие мнили себя пещерными жителями, впечатлившись наскальной живописью во время экскурсий в подземелья Кавказских гор. На полу распростерся поблекший красно-черный ковер из натуральной шерсти с вытертым до гладкости ворсом. В сочетании с облезлым паркетом он казался аристократом – обнищавшим, но гордым, и еще хранил былое величие благодаря угадывающемуся за потрепанностью высокому происхождению. В монументальные шкафы было страшновато заглядывать – казалось, внутри притаились скелеты советских чиновников. Свои и дочкины вещи Лев распихал по тумбочкам, будто опасаясь, что в бездонных недрах лакированных шифоньеров они могут затеряться или вовсе исчезнуть магическим образом, провалившись в прошлое. Ванная выглядела камерой пыток: песочного цвета метлахская плитка на полу и голубой глянцевый кафель на стенах были покрыты несмываемыми бурыми разводами, будто здесь кого-то зверски убили. Кран рыдал, как обиженный слон, а унитаз шумел, как штормящее море. Единственное, что в этом номере претерпело изменения – стены: их недавно покрыли свежей штукатуркой, по-современному рельефной, но, как ни странно, ее вид нисколько не контрастировал, а наоборот, даже дополнял общий дух «советского ампира».

Прежде это был санаторий для избранных, роскошный и величественный, с огромным дендропарком, в зелени которого прятались, будто стыдясь чего-то, разнообразные скульптуры из светлого камня, а по обе стороны прогулочных дорожек, уставленных через каждые три метра приземистыми кривоногими лавочками и похожими на цветочные бутоны урнами, выстроились чугунные фонарные столбы, увитые лианами. Здания корпусов украшали колонны с шапками бетонных завитков и причудливая лепнина. Этим все санатории советского периода были похожи друг на друга, отличаясь лишь размахом и уровнем комфорта. Предназначенные для простых граждан обычно наполнялись мебелью и бытовыми предметами без особых изысков, но архитектурный стиль и наличие скульптур советской тематики превращало черноморские здравницы если не в близнецов, то, по крайней мере, в кровных родственников. С тех пор многие из них пережили реконструкцию и сильно изменились, запестрели современными отделочными материалами, обзавелись новыми стеклопакетами и современной тротуарной плиткой на парковых аллеях, утратив прежнюю ауру, навевающую уютную ностальгию на тех, кто помнил те времена. Тишины, сопутствующей размеренному отдыху, там больше не было – территорию наводнили кафе и рестораны, а их, в свою очередь, – шумная энергичная публика, не утихающая до утра. Любителям спокойного здорового отдыха пришлось туго: найти тихое местечко на побережье стало очень непросто.

Лев не искал тихое место. Он наткнулся на этот санаторий несколько лет назад, причём совершенно случайно, роясь в интернете в поисках недорогого жилья у моря – в то время, еще до рождения Раюшки, у них с Верой было неважно с деньгами, а погреться на южном солнышке жене очень хотелось. Тогда они были молоды и влюблены…

«Она бросила тебя!» – разлилась ядовитым огнем по венам внезапная обжигающая мысль. Так бывало всегда, когда он вспоминал о жене. Стоило позволить ее образу проникнуть в голову (он пытался не пускать, но время от времени образ все равно вероломно вторгался, разрушая все возможные преграды), и огненный цветок тотчас же распускался внутри, воспламеняя каждую нервную клетку, а вскоре все тело охватывало жаром, и душа его, словно у грешника в аду, корчилась от непрерывной тягучей боли. Когда это случалось, Лев уже не в силах был остановить процесс погружения в прошлое, испытывая вместе с муками болезненное наслаждение от воспоминаний.

Вначале санаторий показался им отвратительным. То, что выглядело на рекламной картинке сказочным дворцом, утопающим в пышных пальмах и бесконечно высоких кипарисах, наяву предстало облезлым зданием в трещинах и темных пятнах плесени. Но снаружи все было еще не так плохо по сравнению с тем, что открылось взору, когда Лев и Вера распахнули высокие массивные двустворчатые двери и вошли в темный холл. В первое мгновение убранство показалось роскошным, впечатление портил лишь затхлый воздух. Под высоченным потолком щегольски красовалась гигантская многоярусная – похоже, хрустальная – люстра. Пол из темного паркета покрывали толстые пестрые ковры. Слева возвышалась стойка администратора, справа сверкали витрины сувенирной лавчонки, увешанные разноцветной бижутерией. Вдоль стен стояли уютные диванчики и глубокие объемные кресла в нежной велюровой обивке. Прямо по центру гостеприимно раскинулась ведущая наверх широкая лестница, сверкая лакированными ступенями из массива какого-то хорошего темного дерева. Однако вскоре неприглядные детали проступили повсюду во всей красе: как только взгляд привык к полумраку после яркого солнечного света, стало ясно, что место это ужасно запущенное, давным-давно не знавшее ремонта. Обшарпанность была во всем: в облупившейся и повисшей лохмотьями краске на потолке, в темных пятнах, покрывающих ковры и мебель, в сколах на гипсовой лепнине, густо украшающей верхнюю часть стен, в дверных ручках, сломанных и от того скособоченных в разные стороны, в прорехах на коврах и надрывном скрипе пола при каждом шаге. Полное отсутствие людей в огромном холле усиливало тягостное впечатление. Не было не только отдыхающих, но и персонала, и продавца в сувенирной лавке, даже стойка администратора пустовала – их никто не встречал.

Вера прерывисто вздохнула, явно сдержав недовольное высказывание: наверное, не хотела расстраивать Льва, ведь это был его выбор. Жена всегда была очень тактична со всеми. Вдруг ее внимание привлекло большое черное пианино, стоявшее в глубине холла справа от лестницы. Вера отпустила ручку чемоданчика, который катила за собой, и поспешила к инструменту под звучные скрипы паркета. Откинув крышку, она прошлась по клавишам одной рукой, и пианино выдало приятную мелодию, слегка ущербную из-за западающих клавиш, но глубокого качественного тембра, говорившего о том, что инструмент в свое время был очень даже хорош. Наверное, на нем давно никто здесь не играл, и неожиданные звуки привлекли внимание обитателей: тотчас откуда ни возьмись за стойкой администратора возникла пожилая женщина слегка помятого вида – возможно, она дремала, устроившись где-то под ней, и не услышала шагов вошедших. Теперь же, внезапно разбуженная музыкой, она суетливо загремела ключами и неуклюже выбралась из своего укрытия в холл, приветствуя гостей. Одновременно с ней из бокового коридора вышел мужчина в форме охранника и окинул всех пристальным взглядом, но, наверное, убедившись в отсутствии опасности, буркнул что-то невнятное и тут же исчез.

Женщина-администратор проводила их в номер, расположенный на втором этаже – просторный, с высотой потолков (Лев прикинул «на глаз») никак не меньше четырех метров, с огромной лоджией, за окнами которой призывно сверкала морская синева, выглядывая в просветах между пальмами. Залитая ярким солнечным светом большая комната сгладила давящее чувство, оставшееся после сумрачного холла. И пахло здесь гораздо лучше – морем, кипарисами и счастьем. Вера метнулась к окнам, загремела старыми железными шпингалетами, раскрыла створки на всю ширину, сдвигая цветастые легкие шторы, и, обернувшись к нему с сияющим лицом, завопила так, будто нашла клад:

– Смотри! Здесь граната!

Лев непонимающе моргнул, соображая, что она имеет в виду, а Вера уже высунулась по пояс в окно и тянулась куда-то обеими руками, опасно балансируя на одной ноге, а вторую пыталась забросить на подоконник. Еще секунда, и жена рухнула бы вниз, а, учитывая высоту потолков, шансов остаться в живых у нее было совсем не много. Лев сорвался с места и вовремя втянул ее обратно, испуганно крича: «Куда?! С ума сошла?!» Вера повернулась, смеясь, показала зажатый в руке красно-коричневый плод и снова воскликнула: «Граната!» Только теперь до Льва дошло: этот рискованный маневр был предпринят женой, чтобы сорвать с растущего за окном дерева гранат! Она почему-то всегда произносила название этого плода именно в женском роде, прекрасно зная, что это неправильно. Лев рассердился на нее тогда: «Что ты творишь?! Как ребенок! Хорошо хоть, не упала! А если кто-то увидел, как ты покушаешься на собственность санатория? Позорище! Неужели нельзя на рынке было купить?!» Она весело возразила: «Как ты не понимаешь: на рынке – это же совсем не то!»

«Граната» оказался плодом совершенно несъедобным, кислющим до невозможности, а зерна в нем – белыми, и Вера его выбросила. Но прежде попросила сделать несколько ее снимков с «трофеем» в руке у окна на фоне синеющей полосы моря. Снимки до сих пор хранились в памяти его смартфона вместе с множеством прочих. А Веры в его жизни уже не было.

«Бросила! – выскочила мысль, и нервный импульс, вызванный ей, кинжалом вонзился прямо в сердце. – Бросила и меня, и Раюшку! Бросила, как ненужные старые вещи! Что за мать, которая бросает своих детей, особенно таких маленьких! Раюшке было всего восемь! Что за мать?! Гадина!» – Нахлынувшая внезапно волна гнева начисто смыла сладкие грезы счастливого прошлого, и неизвестно, как долго он еще истязал бы себя ненавистью и болью, но голос дочери прервал жестокую пытку, выдернув его сознание из зацикленного состояния:

– Па-апа! Ну, па-а-па! – Раюшка кричала, как сердитая чайка. – Кофе твой уже остыл совсем! Иди завтракать, я бутерброды сделала и овсянку заварила!

Лев поднялся со скрипучей кровати и побрел на лоджию, где стояли круглый стол и два плетеных кресла, на одном из которых восседала, забравшись на сиденье с ногами, дочь с огромной дымящейся кружкой в руках. В воздухе плавал головокружительный аромат какао.

– Хозяюшка! – Он через силу улыбнулся ей, стараясь не выдать того, что творилось в душе, но лицо его мгновенно вытянулось и застыло в страдальческой гримасе, когда взгляд скользнул сквозь распахнутое окно: напротив подоконника на тонкой изогнутой ветке покачивался круглый красно-коричневый гранат. Плод выглядел в точности так же, как и тот, который десять лет назад сорвала Вера. И почему этот случай вспомнился ему именно в то утро? В то безмятежное утро самого страшного дня в его жизни.

Звонок телефона, донесшийся из глубины комнаты, заставил Льва вернуться к кровати. Приглушенная мелодия пробивалась из-под подушки. Он выудил аппарат и замер в нерешительности. Только этого сейчас не хватало! На экране высветилось имя: «Надежда». Сестра жены! Странно и неожиданно. Отвечать не хотелось, но Лев подумал, что, если откажется говорить, то потом весь день будет ломать голову, гадая, что ей было нужно. К тому же, скорее всего она ему снова перезвонит, и говорить все равно придется.

– Да! – рявкнул он совершенно недружелюбно, давая понять, что не склонен к беседе.

– Привет, – раздался приятный девичий голос, и по телу Льва мгновенно побежали мурашки. Ему показалось на миг, что говорит Вера. Голоса сестер были почти идентичны, особенно по телефону – он часто путал их в первые секунды разговора.

– Надя? – уточнил он, словно сомневаясь.

– Еще узнаешь? – ответила та с грустной усмешкой. – Кажется, сто лет не общались. Нельзя же так! Отгородился совсем. Неправильно это. – Голос Нади сделался жалостливым, просящим.

– Перестань! – раздраженно отрезал Лев. – Твой звонок очень не вовремя.

– Когда же он будет вовремя? – Из-за ироничной интонации голос прозвучал пискляво и отталкивающе. – Ты рассказал Рае правду о матери?

– Нет. Не было подходящего момента. – Лев уже пожалел, что ответил на звонок. Ничего нового сестра жены ему не скажет, так и будет нудить одно и то же, как обычно.

– Ты обещал… – Ее осуждающий тон взбесил Льва. Ну вот, она начала снова его урезонивать!

– Послушай, чего ты от меня хочешь? Чтобы я сказал ей, что мать бросила и ее, и меня из-за своих дурацких фантазий?! – выпалил он и тут же спохватился испуганно: не услышала ли Рая. Вытянув шею, он осторожно заглянул на лоджию. Дочь сидела, уткнувшись в экран планшета, увлеченная игрой, и не смотрела в его сторону. Лев вздохнул с облегчением (не слышала) и вернулся к разговору, собираясь немедленно его закончить.

– Знаешь, Надя, – зашипел он гневно, – мы сейчас в санатории, отдыхаем на море. Не порти отпуск, пожалуйста! Поговорим, когда вернусь, на следующей неделе.

– Ты слишком жесток к Вере, – прозвучало в ответ. – Поступаешь не по-человечески. Ты ведь сам довел ее до этого, признайся!

– Ну-ну, давай… Пусть тот, кто без греха, первым бросит в меня камень! – сам от себя не ожидая, перефразировал он цитату из Библии. – По крайней мере, я не бросал ни жену, ни дочь, так что… Ладно бы, она оставила только меня, но как она могла поступить так с собственным ребенком?!

– Господи! Ну, может быть, не могла она по-другому?! Все делают ошибки в жизни! – С шепота Надин голос перешел на визг, и в ухе Льва неприятно завибрировало.

– Согласен. Но некоторые поступки невозможно оправдать, – возразил он железным тоном. – И не надо пытаться меня разжалобить. Никому от моей жалости легче не станет. До связи, Надя. – Лев с облегчением нажал отбой, и в тот же миг с лоджии закричала Раюшка:

– Па-а-а-а-па! – Вышло с сильным нажимом на первом слоге, очень требовательно, и тут же она добавила обиженно: – Кофе давно остыл, а скоро и каша прокиснет! Посмотри в окно, солнце уже вовсю жарит, а мы еще в номере сидим! Все нормальные люди давно на пляже!

Лев через силу проглотил завтрак, приготовленный для него Раюшкой, зная, что та не отстанет от него, пока он все не съест. Дочь проворно убрала со стола и вымыла посуду: научилась хозяйничать за последний год, оставшись без матери. (Бросила!) Затем Рая ненадолго исчезла в ванной и появилась, готовая к пляжному отдыху, в белом сарафане. Из-под бретелей на плечах выглядывали голубые завязки купальника. Волосы были стянуты в два высоких «хвостика» резинками с голубыми дельфинчиками. Холщовая сумка с полотенцами стояла на тумбочке в прихожей, дочь подхватила ее и сунула ноги в сандалии. Лев еще долго возился с одеждой, и Рая ворчала на него, подпрыгивая на месте от нетерпения, а бирюзовые бусы, болтающиеся на ней чуть ли не до пупа, дробно позвякивали, порядком действуя ему на нервы этим звуком. Снова она их нацепила!

– Зачем тебе на пляже бусы? – спросил Лев, сердито покосившись на дочь.

– Затем! – огрызнулась та, порывистым движением прижала нитку бус к груди и упрямо поджала губы, давая понять, что бусы она будет отстаивать до конца.

Это были бусы Веры, из натуральной, очень дорогой бирюзы. Лев подарил их ей на рождение Раюшки. Тогда он уже мог себе позволить подобные траты. Теперь бирюзу носила дочь, и сколько Лев ни пытался уговорить ее дать укоротить длину нитки, так и не сумел. «Ходишь, цепляешься бусами за все подряд!» – вразумлял он ее, но все было тщетно. Бусы висели на Рае до пояса и гремели при каждом движении, напоминая о Вере острыми уколами в сердце.

Снаружи оказалось уже очень жарко, южное солнце быстро прогревало остывший за ночь воздух. Зной проник даже в тенистый дендропарк, а на пляже было настоящее пекло. Марево колыхалось над морем, и казалось, что небо тоже идет волнами и вот-вот перемешается с водой в единую бирюзовую массу.

Свободного пространства между лоснящимися телами было не так уж много, несмотря на то, что октябрь – последний и самый прохладный месяц курортного сезона. Лев и Рая расположились поближе к воде на небольшом пятачке между полной крупной женщиной с виду лет пятидесяти, отличающейся огненной кудрявой шевелюрой, и молодой девушкой, загоревшей уже до кофейного цвета и неизвестно чего еще желавшей получить от солнца. Когда Лев растянулся на пляжном полотенце, между ним и девушкой оставалось не больше двух метров, а Рая оказалась совсем рядом с рыжеволосой дамой, и обе сразу начали болтать, как старые знакомые. Льву показалось, что он уже видел эту немолодую пышнотелую рыжуху здесь раньше, и, возможно, она тоже была из их санатория, просто из другого корпуса. Большинство людей на пляже он знал в лицо, встречаясь с ними последние десять дней отдыха. Это давало ощущение некоторой безопасности, будто все вокруг «свои». Как же он был наивен! Почему он не поинтересовался сразу, как зовут эту незнакомую тетку, не спросил, откуда она, если видел, что с ней болтает его дочь? Почему он даже не послушал, о чем там они болтают? Почему он больше не взглянул на Раюшку и не вспомнил о ней до того самого момента, когда спохватился и внезапно понял, что давно не слышал ее голоса?! Потому, что… всего в двух метрах от него лежала симпатичная девушка, и он заметил, как внимательно она наблюдает за ним из-под прищуренных век. Впрочем, у той девушки он тоже не спросил имени – наверное, из-за оживленной беседы не успел… зато успел предложить ей прийти вечером к ним в гости в санаторный номер.

Девушка постоянно улыбалась, сверкая красивыми зубами, белоснежными на фоне смуглой кожи, и Лев, слушая ее, боялся пропустить хоть слово, хотя, насколько он мог сейчас вспомнить, говорила пляжная нимфа всякую чушь, что-то типа: «Жаркий октябрь, пиво в местном кафе разбавленное, видела дельфинов, нашла на бунах устрицы». Точно, вот про устрицы она тараторила не меньше четверти часа, рассказывая ему, что черноморские лучше средиземноморских, потому что в последних столько соли, что их невозможно есть, и поэтому для продажи устрицы там выращивают в опресненной воде, а здесь можно лакомиться сразу, срывая прямо с камней, беда лишь в том, что попадаются они редко. Лев слушал, не перебивая, лишь иногда односложно отвечая на ее вопросы, типа: «Вы на отдыхе или местный? А это ваша дочурка? Такая прелесть! Долго еще пробудете? А где остановились?» Голос дочери все время доносился до него отдаленным фоном. Несколько раз Рая настойчиво просила его о чем-то, но Лев так и не смог вспомнить суть ее просьб. В памяти осталось лишь: «Па-а-ап! Ну, можно, па-а-ап?! Ну, пожалуйста, ну, можно?!» Он, дурак, кивал, не глядя, и та отставала. А о чем она его просила, Лев узнал гораздо позже и совсем не от нее.

Рая исчезла одновременно с рыжеволосой дамой. Когда Лев хватился дочери и поискал взглядом пышнотелую соседку, чтобы расспросить ее о своем ребенке, той поблизости не оказалось. Вначале он даже не испугался, решил: купаться пошли, но желающих окунуться в прохладное октябрьское море было гораздо меньше, чем загорающих – неподалеку от берега виднелось лишь с десяток голов, и все они принадлежали незнакомым людям.

– Ты не видела, куда она ушла? – нервно спросил Лев у девушки, с которой беседовал последний час.

– Кто? – Пляжная нимфа высоко вскинула татуированные брови и округлила глаза.

– А! – Отмахнувшись от нее, Лев поднялся и, обжигая ступни о раскаленную гальку, пошел расспрашивать отдыхающих. Биение его сердца уже ускорилось, но в тот момент он еще надеялся на лучшее. Большинство окружающих вспомнили, что видели и Раю, и рыжеволосую женщину, которую, кстати, никто не знал, но когда и куда те подевались, сказать не могли. Кто дремал, кто читал, кто разглядывал чаек. Один мальчик лет семи, сын семейной пары, расположившейся неподалеку, сообщил, что слышал, как Рая просила Льва разрешить ей покататься на катамаране с тетей Жанной. Мальчик запомнил это, потому что тоже захотел отправиться в морское плавание и начал просить родителей взять катамаран в прокате. Так Лев узнал, что хотела от него дочь и на что он бездумно, не вникая, дал согласие, а также выяснил имя незнакомой женщины, хотя от этого толку было немного.

Взгляд Льва заметался по морской глади, но в поле зрения не было ничего похожего на катамаран, только рыбацкий катер, стрекоча мотором, удалялся по направлению к горизонту. Растерявшись и не понимая, что ему делать, Лев сложил ладони рупором и принялся выкрикивать имя дочери, надрывая голосовые связки. Люди с сочувствием поглядывали на него, кто-то встал рядом и тоже начал кричать, повторяя за Львом. Внезапно Лев почувствовал чье-то прикосновение. Перед ним стоял незнакомый дед в серой рабочей робе – судя по мешку с мусором, зажатому в руке, это был уборщик пляжа – и сообщил, что заметил, как женщина с девочкой забирались в прогулочный катамаран, какие сдаются в прокат неподалеку.

Учащенный стук сердца превратился в набат. Лев, не отдавая себе отчета, вцепился в стариковские плечи и заорал:

– Где это было? Куда они поплыли? Куда?!

Не ожидавший такого напора, дед отшатнулся и забормотал виновато:

– Да я не смотрел на них, все больше под ноги! Работа у меня такая. Мусор собирал. Видел, как в катамаран залезали, а чтоб обратно высаживались, не приметил. А что случилось-то?

– Где ты их видел?

– Да у проката, вон там! – Он махнул рукой влево.

Лев потащил деда за собой в прокат катамаранов, находящийся в паре сотен метров левее. Парень, выдающий «плавсредства», подтвердил, что женщина и девочка брали у него катамаран на два часа, но назад еще не вернули. Два часа не истекли, и поэтому он не беспокоился. Женщину и девочку работник проката видел впервые, документов не спрашивал, деньги получил вперед. Больше парень ничего сказать не мог.

Пришлось вызвать полицию. Те приехали быстро, ходили по пляжам, опрашивая всех подряд, но вместо дочери нашли только прогулочный катамаран, прибившийся к берегу в паре километров от того места, где последний раз видели пропавшую девочку. Дед-уборщик, взглянув на «плавсредство», сообщил, что катамаран похож на тот, в который садились женщина и девочка, но утверждать, что это тот самый, не может – мало ли одинаковых катамаранов в море плавает!

Но все-таки оказалось, что катамаран тот самый. И когда это выяснилось, Лев ощутил на себе, что значит выражение «свет померк перед глазами». Когда он увидел зацепившуюся за педаль нитку бирюзовых бус, все вокруг тотчас исчезло из поля зрения: полицейские, дед, море, катамаран и даже сама педаль, на которой болтались бусы. Остались лишь бирюзовые шарики – взгляд, казалось, намертво прирос к ним, и ничего больше Лев не мог видеть.

По найденной вещи полицейские сделали вывод, что ребенок и рыжеволосая дама утонули. Предполагалось, что одна из них могла потерять сознание из-за солнечного удара – скорее всего, пожилая женщина, а девочка либо по глупости попыталась вытащить ее из воды и упала, либо катамаран во время падения в воду крупногабаритной пассажирки перевернулся, и, возможно, девочка получила травму, отчего тоже пошла на дно. Полицейские подключили водолазов. Те исследовали дно в течение нескольких дней, и все это время Лев, словно парализованный, сидел на пляже в ожидании страшной находки. Но Раю так и не нашли. Ему сказали, что во время поисков был охвачен достаточно большой периметр, но дальше искать они не могут: начинается шторм, и работать в таких условиях небезопасно. Полицейские все равно определили Раю, как утонувшую. Личность рыжеволосой женщины установить не удалось. На этом и закрыли дело.

Шторм все набирал силу, волны набрасывались на берег, с каждым рывком подступая все ближе. Пена с угрожающим шипением таяла под кроссовками, ее обрывки плевками покрывали лоб и стекали по щекам, застревая на губах, – соленые, как слезы. Лев сидел, уткнувшись лицом в колени. Перед закрытыми глазами одна за другой сменялись картины рокового дня. Его мучило бесконечное «если бы»: если бы они с Раюшкой расположились в другом месте, подальше от рыжеволосой тетки; если бы он не заговорил с девушкой; если бы он, в конце концов, слушал, о чем просит дочь, тогда этого не случилось бы. Не случилось бы в этот раз, но могло произойти в следующий, потому что он и в самом деле хреновый отец, и ему гораздо интереснее было слушать дурацкую болтовню красотки, из которой он едва помнит пару фраз, чем уделить внимание собственной дочери! Красотки… Они исковеркали всю его жизнь! Вечно лезут к нему со своими призывными улыбочками, заманивают щебетом, ослепляют яркой внешностью. Это из-за них ушла Вера! Это из-за них он потерял Раюшку! И сколько ни пытался Лев удержаться, не поддаваться на их уловки, они всегда оказывались сильнее его. Коварные хищницы с глазами ангела! Жадные – им всегда было мало, сколько ни дай. Мало денег, украшений, автомобилей! Они всегда хотят забрать все, что есть, и что еще только будет, получить с его помощью безлимит на красивую жизнь. Они всегда пытаются заграбастать его самого, с потрохами, и ни одна не желает довольствоваться дорогими подарками, на которые он всегда был так щедр! Красотки… Они с грациозной легкостью шагают по головам мужчин и смеются над ними, считая доверчивыми простачками.

Льву показалось даже, что он слышит издевательский пронзительный женский смех. Уверенный, что это лишь игра его воображения, он все же поднял голову и окинул хмурым взглядом пустынный пляж. Кроме крикливых чаек, поблизости никого не было, однако смех отчетливо доносился со стороны моря и, приближаясь, становился все громче. Смех звучал возмутительно: заливисто, даже визгливо, как у сумасшедшего клоуна, и этим бил по нервам. Лев повернулся к морю и увидел гигантскую птицу, парящую над бугристой поверхностью воды; размах ее крыльев мог посоперничать с дельтапланом. Контрастное оперение, черное сверху и белоснежное с внутренней стороны, делало птицу похожей на Бэтмена, мчащегося на очередную спасительную операцию. Альбатрос! Лев никогда не видел его воочию, хотя часто бывал на море, и теперь от созерцания величественного красавца у него даже дух захватило. Смех оказался криком буревестника, и в этом Лев усмотрел некую издевку природы: разве подобает покорителю морей так вульгарно хохотать?!

Тем временем птица летела, казалось, прямо на него, заслоняя крыльями небосклон. Альбатрос снизился неподалеку, устроившись на добела вылизанном волнами огромном корневище неизвестного дерева, выброшенного штормом, и уставился на Льва пристальным взглядом, нисколько не беспокоясь по поводу присутствия человека. «Надо же, какой храбрец!» – с удивлением подумал Лев. Казалось, протяни руку, и можно поймать его за горделиво вытянутую шею. Но, наверное, пернатый насмешник понимал, что человек его не тронет, и спокойно стоял перед ним, сверля черными глазами. От его взгляда у Льва возникло чувство, будто тот хочет что-то сказать ему. Что-то важное. Ведь не зря же он прилетел сюда и сел напротив! Альбатрос что-то знает. Он наверняка все видел с высоты поднебесья! Видел, что случилось с Раюшкой. Знает, где она сейчас. Лев пожалел, что не понимает птичий язык: возможно, в смехе альбатроса он мог услышать подсказку. Дочь жива, он чувствовал это всем сердцем, но не имел ни малейшего представления, где ее искать.

Неподалеку захрустела галька. Кто-то шел по пляжу, и вспугнутая птица, развернув бесконечные крылья, поднялась в воздух. Лев повернулся на звук шагов и узнал деда, уборщика пляжей. Только вот что тому было делать на побережье во время шторма? Ведь убирать мусор бессмысленно: море постоянно вышвыривает новые порции разнообразного хлама, охапками выносит сломанные ветки и пучки водорослей. Потом Лев понял, что мусор деда совсем не интересует. Тот шел, не глядя под ноги, и с каждым шагом приближался к нему.

– Чего тебе, батя, не сидится дома на теплом диване в такую погоду?! – крикнул Лев. Перекричать рев моря было не так-то просто, и хотя дед был уже рядом, но все равно не расслышал и переспросил, повернувшись ко Льву ухом с приставленной ребром ладонью.

– Меня, что ли, проведать решил?! – снова выкрикнул Лев, глядя на деда снизу вверх. Он бы встал, да опасался, что ноги, задеревеневшие от долгого сидения, подведут и не удержат его тело.

– Ага! – тоже крича, ответил дед, роясь в кармане куртки. – Тут вот это… Нашел кое-что. – Он извлек мятый листок бумаги и протянул его Льву. Лист затрепетал, тут же схваченный ветром, намерившимся вырвать его из стариковской руки. – Письмо, что ли, какое-то.

Лев вцепился в бьющийся пойманной птицей листок, расправил и поднес к глазам, пытаясь разобрать корявые буквы текста, написанного синим карандашом, но не успел прочесть и первой фразы, как буквы неожиданно смешались и хаотично забегали перед глазами скопищем потревоженных насекомых. И в тот же миг взорвалось его сердце. Первые три слова, которые Лев успел прочитать – «Привет, Лека-лежебока!» – были написаны неумелым почерком Раюшки.

Дразнить его «Лекой-лежебокой» Рая начала в отместку на Раюшку-попрыгушку, – прозвище, придуманное Львом за то, что дочь часами скакала по квартире, пытаясь исполнить балетные трюки, называемые ею «па де бак» и «антраша», и при этом тяжело топала. «Я не попрыгушка, я балерина! – сердито кричала она в ответ на казавшееся ей обидным прозвище. – А ты… ты тогда Лека-лежебока! Вот! Только и делаешь, что лежишь на диване!» Лев возразил ей, что Лека не может иметь к его имени никакого отношения, слишком уж исковерканное, но Рая с тех пор только Лекой его и звала.

Лев прижал к коленям пляшущий в руках лист и жадно впился в него взглядом. Буквы понемногу успокаивались, возвращаясь на свои места, и вскоре можно было читать дальше. Весь окружающий мир мгновенно перестал существовать, пока Лев пожирал глазами слово за словом, в надежде, что истина вот-вот откроется: похоже, дочь нашла способ сообщить, где находится! Наверняка она похищена, и, раз выкуп до сих пор не потребовали (Лев установил на смартфоне самую большую громкость звонка и часто проверял список входящих вызовов, но последний, недельной давности, был от Нади), значит, цель похищения – не деньги, и думать об этом было страшно.

Однако, кое-как осилив небольшой текст, Лев разочарованно замотал головой и прикусил нижнюю губу, сдерживая подступившее рыдание – в письме не было никакой информации! Лишь бессмысленный набор цифр и слов, похожий на нескладную считалочку. Ничего – совсем ничего! – о том, где сейчас его дочь, цела ли и как ее вернуть!

Текст был следующего содержания:

Ни единой зацепки! Ноль информации! Наверное, Раю накачали какими-то сильнодействующими препаратами, и она написала это в неадекватном состоянии. Боже, ужас! Хотя не так уж все и плохо – теперь он знает главное: дочь жива! Лев почувствовал, как жизнь стремительно возвращается в его одеревеневшее тело, врывается бурным водопадом, толкает бежать на поиски со всех ног – хоть на край света. Вот только еще знать бы, где этот край… И вдруг догадка озаряет мозг яркой вспышкой: это может знать тот, кто передал письмо!

Деда-уборщика рядом уже не было. Его удаляющаяся фигура маячила вдали. Льву казалось, что прошла секунда с того момента, как он взял письмо из его рук, и вот, того и гляди, дед скроется в туннеле подземного перехода под железнодорожными путями. Лев сунул драгоценный клочок бумаги в карман спортивной куртки, вскочил и помчался следом на нетвердых, подкашивающихся ногах, спотыкаясь и едва не падая. Чудом не разбился, растянувшись на ступенях лестницы, ведущей наверх, на набережную, оцарапав колени и ладони. «Де-ед, сто-о-ой!» – заорал он хрипло. Крик прозвучал карканьем обезумевшего ворона. Дед обернулся, на лице его отразился испуг, и он припустил бегом, неуклюже переваливаясь с боку на бок и шаркая ногами. Лев догнал его в подземном переходе, схватил за плечи и с размаху впечатал в стену, обложенную кафелем.

– Кто? Кто дал тебе… письмо?! – бешеным зверем прорычал Лев, с силой встряхивая тело старика, будто от этого ответы могли сами вывалиться из него.

– Никто. – Тот растерянно захлопал глазами. – Я ее не знаю.

– Кого «ее»?! – взревел Лев, вспугнув пожилую пару, появившуюся из-за поворота. Те мгновенно исчезли, повернув обратно.

– Барышня одна обронила. Да отпусти, не убегу! – Дед спихнул с плеч удерживавшие его руки Льва. – У супермаркета. Она мимо урны промахнулась, а я подобрал. Я в том супермаркете тоже уборщиком подрабатываю, если что… За пляж-то много не платят. В общем, полюбопытствовал, развернул бумажку и вижу: «Лека-лежебока» написано. Слыхал как-то раз, что дочка твоя так тебя звала, ну, и решил тебе отдать. Вдруг там зацепка есть.

– Как выглядела девушка? – спросил Лев, немного успокоившись и отстраняясь, но лишь на полшага.

– Как, как… Не знаю. Молодая, красивая. – Старик задумчиво поскреб заросшую щетиной щеку.

– Ну, а ты ее раньше где-нибудь видел?! – Надежда Льва найти похитителей быстро испарялась, оставляя в душе горький осадок разочарования.

– Поди всех упомни-то! За сезон столько народу перебывает! Может, и видел, но знаком не был. А что там, в письме? Что так взбесился-то? Неделю сидел ни живой, ни мертвый, а тут, глянь, озверел! Страху-то нагнал! Я уж думал, убивать меня бежишь! – Дед потирал намятые плечи. – Аж в спине хрустнуло что-то, как швырнул-то меня об стену! – Испуг в его взгляде сменился укоризной.

– Прости, батя. Сам не свой, не думаю, что творю. От дочки письмо, только ни черта не понятно. Зачем она это написала? Загадка, – произнес Лев виновато, и вдруг последнее сказанное им слово натолкнуло его на мысль: что, если в тексте кроется что-то еще? Наверняка Рая не могла написать все открыто, иначе письмо бы не передали. Точно! Какой же он дурак! А Раюшка – умница, наверное, придумала способ, как обхитрить похитителей. Надо лишь напрячь как следует мозги… Лев хотел уже достать письмо и тут же заняться разгадыванием ребуса, но вспомнил, что дед все еще стоит перед ним, не имея возможности уйти: он нависал над стариком, как коршун над жертвой.

– Дед, ты… это… иди, наверное. Не держи зла, ладно? – Лев отошел, освобождая путь.

– Да какое там зло! – тот сочувственно покивал. – Такое стряслось! Дите пропало, это ж… Любой разум потеряет. Так жива, значит, дочка-то? – Он с любопытством покосился на листок, уже извлеченный Львом из кармана.

– Жива! – Лев поднял голову и просиял улыбкой – впервые за последнюю неделю. – Я скоро ее найду!

– Поди, в полицию надо сообщить, – произнес дед неуверенно.

– В полицию? – Лев тут же представил бесконечные вопросы следователей, заполнение бумаг, изучение экспертами письма: все это могло занять много времени, тогда как важна была каждая минута. – Некогда мне с ними. Сам управлюсь.

– Ну, как знаешь… – Старик похлопал Льва по плечу. – Удачи тебе! – Повернувшись, чтобы уйти, дед вдруг обернулся и сказал: – Вспомнил я… У барышни той на руке ангелочек был!

– Что?! – Лев вскинул голову и уставился на деда. – Какой еще ангелочек?!

– Татуировка, вроде. – Старик показал на тыльную сторону своей левой руки. – Вот здесь был ангелок. Маленький такой. Черный.

Память тотчас выдала Льву картину: тот самый страшный день на пляже, Рая о чем-то щебечет с рыжухой, а он смотрит на вытянувшуюся перед ним загорелую нимфу. Девушка лежит на животе, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, кисть левой расположена на локте правой. Лев тогда не обратил внимания на тату, потому что у девушки были более интересные части тела, на которые ему нравилось смотреть, но все-таки он заметил его – миниатюрный ангелочек, выбитый на нежной бронзовой коже под большим и указательным пальцами. Теперь Лев отчетливо вспомнил татуировку в мельчайших деталях. Его встряхнуло от осознания того, что пляжная нимфа замешана в исчезновении его дочери. Так вот почему эта красотка трещала без умолку, не давая ему возможности даже обернуться к Рае! Отвлекающий маневр! Но ведь он сам выбрал место возле той девушки! Если похищение было спланировано заранее, откуда ей было знать, что он с дочерью расположится рядом? Это могло означать то, что похитить планировалось не именно Раю, а любого ребенка, который оказался бы поблизости. Расчет был прост: люди, разморенные на солнце, на пляже обычно становятся беспечными и не так зорко следят за своими детьми. Похитители прекрасно это знали. И как ловко придумано: взять напрокат катамаран, а потом бросить его в море – будто утонули! И у полиции никаких хлопот! Ведь ни один сезон не обходится без утонувших. Ну, а то, что тела не нашли, так где ж их найдешь – море-то вон какое огромное, тело в нем, что камушек с галечного пляжа. Не всех ведь находят. Бывает.

Лев вдруг вспомнил о старике и огляделся, но того в подземном переходе уже не было. Шум воды, доносящийся из-под решеток «ливневки», заглушил шаги уходящего. Лев вышел из туннеля на набережную и сел на лавочку лицом к морю. Сейчас его память представлялась ему захламленной кладовкой, в которой среди наваленных кучей старых вещей требовалось отыскать кое-что очень важное. Где-то вдали под аккомпанемент штормовых раскатов по-прежнему хохотал знакомый ему альбатрос.