Патриция не понимала, что происходит, и, находясь в полном смятении, не могла выудить из своей памяти нужные отрезки времени. В мозгу все путалось и переплеталось, и те самые обычные действия, которые она совершала каждый день: завтрак, отправка маленькой дочки в детский сад, а Андреа в школу, уборка в доме, необходимые покупки два раза в неделю, посещение кулинарного кружка, все это вдруг смешалось и по частям выпало из ее сознания.
Андреа пропал! И ощущение горя, поселившееся в ней с того самого дня, превратилось в тупое заледенелое безразличие. Она уже не пыталась восстановить все по минутам, как ее просила полиция, а потом и муж, а просто повторяла как заведенная: «Это был самый обыкновенный день. Куда мог деваться Андреа? Куда пойти?»
Патриция рано вышла замуж и тут же переехала к Атилио, а очень скоро они купили в кредит квартиру, в которой и жили до сих пор. Атилио считался завидным женихом, несмотря на то, что отец и мать его не были богатыми, а, как говорится, только benestante, что означало среднего достатка, но семья его слыла работящей, а главное – вполне современных взглядов, что в маленьком городке Калабрии встречалось не так часто и было важно для девушки, пришедшей к ним в дом от разведенных родителей, прославившихся скандалами на весь Ваццо.
Патриция всегда не очень ладила со своей матерью, а когда та разошлась с отцом и привела к ним другого мужчину, от одного присутствия которого ее бросало в дрожь, и вовсе ожесточилась. Ее всегда удивляла сестра Манола, которая была старше и могла бы давно, по мнению Патриции, уйти из семьи, однако терпела выходки матери, стараясь угодить и вашим, и нашим.
Манола представляла из себя потерто-невзрачную копию самой Патриции. Она хоть и казалась чересчур худой по южно-итальянским меркам, имела классический овал лица с идеальным прямым носом, огромные бездонные глаза, а главное, необъяснимую чувственность во всех движениях. Что бы она ни делала: шла за покупками, не спеша переставляя длинные ноги, или гладила белье, медленно водя утюгом по распластанной простыне, старательно полола артишоки на грядке или собирала оливки, грациозно нагибая ветки деревьев, неторопливо резала овощи или расставляла тарелки для ужина, легким взмахом поправляя скатерть, – все это затягивало, взывало к желанию. Каждый поворот тела, рук, головы неумолимо производил впечатление нескончаемого эротического танца.
Когда родители разошлись, а пребывание постороннего мужчины стало в доме постоянным, Патриции не исполнилось еще и шестнадцати лет. Мать, и до этого не баловавшая дочерей своим вниманием, теперь окончательно забыла об их присутствии.
Это было такое тяжелое время для Патриции! Ненависть, ярость и отчаянная безвыходность смешались в ее маленькой головке: «Я не нужна никому! Никто не вспомнит обо мне, даже если я завтра умру! А может, это и есть выход – умереть…»
Мать часто посылала дочерей к фонтану за питьевой водой, но сестра раздражала Патрицию своим кудахтаньем, и она старалась уйти одна. Подставив ладошку под тугую ледяную струю, она смотрела, как брызги, искрясь и играя на солнце, отскакивают, разбиваясь о руку, и маленькими брильянтиками падают обратно в чашу фонтана. Наполнив пластмассовые бутылки, ставила их в тень и шла через сад к мельнице, останавливалась по дороге, срывала матовые виноградные грозди, бросала в рот по одной ягоде, с хрустом давила зубами, впитывая винно-сладкую вязкость. Заглядывала в цементный канал, где тогда еще шумела вода, любовалась корявой дикой яблоней, возвышавшейся сбоку от виноградника и, как ни странно, еще не спиленной. Обнимала одинокое дерево, поглаживая шершавую кору, шептала горькие безнадежные слова: «Я совсем одна, как и ты… не могу так больше, не могу… да и тебя скоро срубят, и мне совсем не с кем будет поговорить… но что делать, что?..»
Однажды, в последний раз посмотрев на старую яблоню, решилась – развязала поясок на сарафане, обвила вокруг толстой ветки, приладила узел и просунула было голову. И тут услышала отчетливый звук приближающихся шагов. Еле успела освободиться из петли и даже отскочить.
– Привет! Так это ты бутылки у фонтана оставила? – перед Патрицией стоял Вальтер Мота, друг отчима и известный в районе охотник.
– Да, – Патриция сделала шаг в сторону от дерева, оставив поясок безвольно болтаться на суку, но, по-видимому, Вальтер уже догадался обо всем.
– Давай мне руку, и пошли отсюда, – строго сказал он ей, ни о чем не спрашивая, и крепко взял ее за локоть.
Патриция вдруг обмякла, ноги не слушались, горло сдавил внезапный спазм, а глаза наполнились слезами.
– Ничего, ничего! – обнял ее Вальтер. – Все пройдет, все пройдет.
Она недолюбливала этого друга отчима – ей совсем не нравилось, когда он хвалился своими охотничьими подвигами, показывая фотографии убитых животных. А как-то даже притащил двух уток с болтающимися головами и перепончатыми красными лапами, и мать заставила их с сестрой ощипывать мертвых птиц, чего Патриция не забудет никогда-никогда! А как он смотрел на нее и Манолу, когда они чуть было не подрались из-за того, кому мыть посуду, и уже начали толкать друг друга. Злясь и сопя, стукнувшаяся головой об косяк Патриция так заехала Маноле в пах, что та, охнув, скрючилась, а Патриция отпрыгнула к дивану, где как раз и сидел Вальтер, который и не думал их разнимать.
– Ну и чего вы остановились? – проговорил он и вытащил Патрицию из-за угла, поставив ее напротив Манолы, как на ринге.
– А тебе чего надо? Ты чего подстрекаешь? – перевела на него свой гнев Манола.
– Отпусти! – вывернулась из его рук Патриция. – Без тебя разберемся!
– Что здесь происходит?! – в комнату вошел отчим, Вальтер тут же вернулся к дивану.
Патриция никогда не понимала этого странного поведения охотника, но теперь, забыв обо всем, она уткнулась носом в пропахшую грубым потом рубаху Вальтера Моты, комок в горле распался на кусочки и вышел освобождающими слезами. Не отпуская ее руки, Вальтер довел ее до дома, сдал матери и рассказал, что произошло.
После того случая она поставила себе целью выйти замуж и оставить наконец свой дом. Полностью занятая поисками жениха, она даже забыла об одиночестве.
Атилио подвернулся очень быстро. С незаметной простой внешностью, не особо богатый, но совсем не это беспокоило Патрицию, хотя и не хотелось прозябать в бедности. Забота и обожание – вот что светилось в глазах Атилио, смотрящих на Патрицию, и именно этого внимания и мужской опеки не хватало ей, чтобы окончательно покончить со своими страхами.
Никого из родных, кроме сестры, не было на ее свадьбе – отец уехал на заработки на север Италии, а мать Патриция не пригласила.
Манола, накрашенная так, что глаза казались двумя черными дырами, а губы занимали оставшиеся пол-лица, затянутая в кремовое противно шуршащее платье, складки которого на талии особенно выделялись, изображала нелепую карикатуру на саму Патрицию. Прохаживаясь между столиками с закусками, оттопырив мизинец, она подносила бокал с шампанским к малиновому рту и откровенно рассматривала гостей. «Надо же, и мэр приехал! А вон и семья Соати! Уж никак не думала, что Стивали с ними так близко знакомы! Вроде и не слыли богатыми, а такую свадьбу отгрохали! И как только Патриция разглядела этого Атилио! Ведь совсем невзрачный. Повезло сестренке…»
– Привет! – прервал ее размышления высокий загорелый мужчина. – Ну, вот и породнились мы, значит. Ты мне теперь кто? Невестка или свояченица?
– А, так ты – брат Атилио, Валерио! – догадалась Манола и тут же томно повела глазами, прогнулась, как смогла, и отклячила зад. Платье неприятно зашуршало.
Он не обратил на ее телодвижения никакого внимания.
– Давай за жениха и невесту! – и чокнулся с Манолой.
«А Валерио-то совсем ничего! – прикидывала Манола. – Внешне поинтереснее Атилио будет, и как это его Патриция упустила! Или он женат уже? Надо бы разузнать».
Распахнулись двухстворчатые двери, всех пригласили в зал, гости плавно начали перетекать к сервированным столам.
– Увидимся еще, – быстро проговорил Валерио и отошел к темноволосой женщине.
«Вот, что и требовалось доказать, – жена, наверное, или сожительница, – расстроилась Манола, уже наметившая Валерио себе в жертву. – Ну ничего, ничего, мужчин здесь много, да и праздновать только начали», – и она закрутила головой, как галка на заборе. Помимо всего ее сильно терзало то, что младшая – Патриция первая вышла замуж, и, чувствуя себя в какой-то мере униженной, Манола пыталась наверстать упущенное.
Не успела Манола найти карточку со своим именем и усесться на указанное место, как заиграла музыка и на широкой мраморной лестнице показались жених и невеста.
– Поприветствуем новую семью Стивали! Атилио и Патрицию! – крикнул ведущий в микрофон, стараясь перекрыть оркестр.
Патриция, поразительно похорошевшая, в кипенно-белом платье, струящемся мерцающими складками, и длинной ниспадающей фате, придававшей ее лицу необыкновенную чистоту и нетронутость, притягивала взоры. Атилио стоял невидимой тенью. Они двинулись вниз по лестнице, и плывущие шаги Патриции, ее чарующее тело, взмахи ее рук превратились в сексуальный танец и полностью заворожили присутствующих.
– Вот это да! Черт побери! – восхищенно произнесли рядом.
Манола повернулась – брат Атилио Валерио смотрел с сумрачным восторгом и только что не вытирал слюни.
– Вот это краля!
– С каких это пор тебе стали стиральные доски нравиться? – с сарказмом поинтересовалась темноволосая женщина, стоявшая рядом, но Валерио даже не удостоил ее ответом.
Патриция смотрела на улицу и беззвучно шевелила губами: «Это был самый обычный день… такой же, как всегда…»
Рядом сидел сникший Атилио.
Они оба увидели, как перед их калиткой остановилась полицейская машина, но не двинулись с места – дверь в доме была открыта.
На пороге возникли два полицейских, они стояли молча. Наконец один не выдержал:
– Вам придется с нами проехать, к старой мельнице. Нашли… – он запнулся, – тело мальчика. Опознать надо.