– Привет, поварешка! – услышала я реплику за спиной, набирая поварешкой из большого котла очередную порцию борща и собираясь, подать тарелку на окно раздачи.
От неожиданности я уронила поварешку обратно в котел и, обернувшись, посмотрела на нахала.
– Мне сгущенной колбасы, – не унимался парень, это был узбек Рахмат из нашего студенческого стройотряда, расположенного в поселке Степановка Томской области.
– У меня борщ на обед, а колбасу будешь дома есть, – отрезала я.
– Дайте жалобную книгу, – смеясь, сказал парень, – хамство на кухне.
Я сунула ему журнал через окно и бросила:
– Пиши, что хочешь, мне все равно.
Тарелку с борщом поставила рядом.
– Э, нет, – не унимался он, – а где вареная сгущенка?
Мне захотелось стукнуть его поварешкой по голове, со мной никто так не разговаривал, я была высокомерной и отчаянно смелой девицей и быстро осаживала парней.
Он что-то деловито писал в книгу, рядом его друзья покатывались со смеху.
Когда он ушел, я прочитала: «Все было очень вкусно, особенно сгущенка, масло и хлеб, спасибо нашим поварам, за то, что вкусно варят нам!»
Вот нахал, похвалил то, что куплено в магазине, а не приготовлено мной! Мне расхотелось с ним связываться: «Лучше держаться от него подальше» – решила я.
Смуглый, загорелый дочерна на солнце, с шикарной иссиня-черной бородой, которой бы позавидовал сейчас Тимати, да и все мужчины из модного нынче лейбла Black Star, Рахмат наводил на меня тихий ужас. Позже он сказал мне, что борода у него начала расти еще в девятом классе, и он не брил ее и ходил так в школу, у него была кличка «Борода». К тому же он носил в школе длинные волосы до плеч.
Когда он пришел вечером на ужин и начал умничать, я снова посмотрела на него: волосы на бороде были густые и мелко вьющиеся, иссиня-черного цвета, на голове военная армейская кепка, присланная ему братом из Афганистана. Из-под кепки длинные волосы падали на плечи. Одет он был в зеленую военную рубашку с закатанными рукавами. В моей голове сразу всплыл образ душмана из нового, увиденного мной кинофильма об Афгане. В темно-карих глазах Рахмата все время прыгали маленькие бесенята, так и казалось, что хозяин этих глаз сейчас скажет острое словцо или фразу, на которые не сразу найдется ответ.
Это было наше первое знакомство.
Как-то, уже после стройотряда, в Томске, я шла из общежития, расположенного на площади «Южная», в учебный корпус и увидела знакомое лицо, это был Рахмат. Он обрадовался встрече и сказал, что хочет, чтобы я пригласила его на чай, а он принесет сладкое.
– Ну приходи, – ответила я, – только учти, у меня в комнате пятеро подруг живут, они такие острые на язык, что быстро тебя осадят, их пятеро, а ты один, справишься с ними в словесной войне, значит повезет, не пройдешь проверку, считай, пропал. Они сами себя, смеясь, называют гадюками с жалами вместо языков, а нашу комнату в шутку зовут серпентарием.
В комнате общежития со мной жили: моя младшая сестра, сестры Приходченко Света и Люда, Таня Гомбоева и Лена Еськова.
Рахмат пришел со своим другом из группы, мы пообщались за чаем, все невозможно умничали, особенно мои подруги, задавали всевозможные каверзные вопросы Рахмату. Но он держался дерзко, с достоинством парируя нападки девчонок. Вскоре мои подруги поняли, что тут не поумничаешь особенно. Когда он ушел, подруги начали меня пытать, что у меня с ним? Я ответила, что ничего особенного, просто напросился на чай, наверное, скучает по моей стряпне. Они все же начали отговаривать меня от будущих возможных отношений с ним, говоря, что он слишком дерзкий, даже наглый. Хотя одна из них, выйдя за мной в коридор, сказала, что он настоящий мужчина, это чувствуется. После этого мы виделись один раз, когда он с одногруппником Сашей шел мне навстречу, они остановили меня, поговорили и предложили прогуляться по городу и поболтать. Я согласилась, и мы часа два бродили втроем по вечернему городу и разговаривали на различные темы.
На следующий год я поехала снова в стройотряд, в тот же самый поселок Степановку.
Каково же было мое удивление, когда через несколько дней приехала бригада ребят, и они пришли на кухню, чтобы я их накормила, я услышала опять тот же голос:
– Привет, поварешка, ну что будет сегодня сгущенная колбаса?
– О, опять ты? Что снова будешь меня доставать? – спросила я, – тебе сразу подать книгу жалоб?
Он рассмеялся:
– Да ты же не читаешь, что я тебе пишу, лучше я буду с тобой говорить.
– Нет, уж, кушай, да иди со всеми работай.
– До вечера. – услышала я.
Вечером после ужина ко мне на кухню зашли двое: этот самый Рахмат со своим другом, татарином Рашидовым Раушаном, другом детства. Они жили в одном городе Курган-Тюбе в Таджикистане, учились в одной школе и сейчас вместе учились в Томске в одной группе. Раушан был неординарной личностью, я его запомнила, всего раз увидев в Томске возле нашего общежития – он сильно выделялся в толпе студентов. На его голове была шикарная шевелюра русых, мелко вьющихся, волос, похожая на туркменскую папаху (такую папаху я видела в кино). Носил он светлые брюки клеш и очки, как у Джона Леннона.
Рахмат на этот раз сбрил волосы на голове, с роскошной иссиня-черной бородой, черными очками и в военной кепке – ну прямо актер из зарубежного фильма. На нем были модные коричневые вельветовые джинсы, модные кроссовки и коричневый свитер. Надо сказать, что одевался он стильно, в импортные вещи, которые были недоступны обычным студентам. Его одевала старшая сестра Муттабар, которая могла достать любой дефицит на базах и из-под полы и сама ездила за границу в Чехословакию, в то время это было невероятно круто, так как только единицы могли себе позволить выехать за рубеж. Для нас, студентов технического вуза, заграница была табу, нас очень тщательно проверяли перед тем, как принять в вуз, проверялись все связи и документы и первый главный вопрос был: есть ли родственники за границей? По окончанию института у нас была подписка о невыезде за рубеж в течении пяти лет.
Фирменные джинсы и кроссовки были мечтой каждого студента, часто недостижимой. Я, например, зарабатывала в стройотряде 1300 рублей за лето, работала поваром и готовила еду на 50—70 человек (завтрак, обед, полдник и ужин) и могла позволить себе купить на барахолке джинсы, которые стоили 300 рублей. Но я предпочитала купить себе на эти деньги импортный финский костюм, финские сапоги, которые были страшным дефицитом и стоили на барахолке баснословные деньги. Я помню, что моя мама, главный бухгалтер, работая на полторы ставки, получала 80 рублей. Хлеб в то время стоил 16 копеек, а бутылка водки 3,62 – это я так, для сравнения пишу, чтобы вы знали, в какое время мы жили, и какие ценности у нас были. Так что, Рахмат был «упакованный мальчик», как говорила мне потом его одногруппница Оля Митюряева, и что мне очень повезло, потому как у него очень хорошая семья, и я не буду ни в чем нуждаться с ним.
В руках у Рахмата была гитара. Рахмат и Раушан вместе смотрелись очень колоритно.
– Помощь нужна? – спросил Раушан.
Я посмотрела на гитару и бросила:
– Нет, трубадуров я не заказывала.
– А мы не трубадуры, – ответил Раушан – мы пришли помочь, говори что делать, посуду помыть, картошку почистить или дров нарубить?
Желая, чтобы они отстали, я показала им на огромный бачок с отходами и сказала, чтобы они вынесли его к мусорной яме.
Вынос бачка с отходами к яме считался самой черной и неприятной работой, его выносили дежурные ребята, которые оставались убирать комнаты по утрам и помогать мне на кухне, что-то поднять или отнести. Они всегда смеялись и почему-то называли его «бА-чек», с ударением на первом слоге и просили меня не наполнять его до самых краев. Всех парней, которые вечером приходили на кухню ко мне чаек попить да поболтать, я отсылала вынести бачок.
Бачок был полный, чтобы нести его, им пришлось согнуться и медленно идти, дабы не расплескать содержимое и не запачкаться, я смотрела им вслед и была довольна собой – больше не придут, решила я. Но не тут-то было.
– А вот и мы. – сказал довольный Раушан и сел чистить картошку, Рахмат взял гитару и начал петь.
Затем они поменялись ролями: Раушан стал петь под гитару, а Рахмат подвинул к себе мешок с картошкой, сморщил нос и сказал: «Блин, похоже на всю ночь хватит».
И так было каждый вечер, эти двое не подпускали близко ко мне ни одного парня из нашего отряда и отгоняли местных парней, которые пытались познакомиться со мной.
Когда мы заканчивали работу на кухне, Раушан вставал, улыбался своей белозубой обаятельной улыбкой и говорил, немного смущаясь и почесывая шевелюру:
– Ну, это, значит, я пошел, значит.
Рахмат оставался и провожал меня до комнаты.
Так продолжалось месяц, потом он все же уговорил меня погулять с ним по деревне.
Он много говорил, я больше молчала. Шел второй месяц, Рахмат всерьез ухаживал за мной.
Черемухи пьянящей белая кипень,
И буйно в цвет идущая сирень,
И ночи белые, и в роще соловьи,
И песни под гитару до зари.
Густой над речкою туман
И жарких слов хмельной дурман.
Решив подшутить над ним я спросила:
– А ты будешь меня на руках носить?
Он посмотрел на меня и сказал:
– Буду, если подниму.
Он поднял меня на руки и я, чтобы облегчить свой вес, держалась за березки с обеих сторон. Мы рассмеялись – была комичная картина: я высокая, как говорится, в теле, крупная девушка, Рахмат чуть выше меня, тонкий, стройный, как кипарис, но мускулистый.
– Не сломаешься? – спросила я
– Нет, только вот, надо будет тренироваться каждый день, – пошутил Рахмат, – будет, чем заняться на досуге.
Там же, в стройотряде мы решили с ним, что по приезду в Томск распишемся.