В великом барде словно всегда боролись два начала – темное и светлое.
Помните песню Высоцкого «Раздвоенная личность»?
И вкусы, и запросы мои странны,
Я экзотичен, мягко говоря,
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два «я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
Когда один стремится на балеты,
Другой стремится прямо на бега.
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Но часто вырывается на волю
Второе «я» в обличье подлеца.
И я боюсь, давлю в себе мерзавца,
О, участь беспокойная моя!
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе «я».
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
Но вот летят к чертям все идеалы.
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
А суд идет. Весь зал мне смотрит в спину,
И прокурор, и гражданин судья.
Поверьте мне, не я разбил витрину,
А подлое мое второе «я».
И я прошу вас, строго не судите,
Лишь дайте срок, но не давайте срок,
Я буду посещать суды, как зритель,
И в тюрьмы заходить на огонек.
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан. Так и запиши.
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.
Искореню! Похороню! Зарою!
Очищусь! Ничего не скрою я.
Мне чуждо это «я» мое второе.
Нет, это не мое второе «я».
Первое впечатление – замечательная шуточная пародия в образе пьяного хулигана на извечное русское свойство оправдывать даже самые низкие свои поступки воздействием неких внешних злых сил. Даже если эти силы вроде как составляют часть души лирического героя, но они все равно остаются там частью внешней, чужеродной, неосознаваемой. Словно герой стихотворения действуют в состоянии аффекта или в него вселяется дьявол. И пьяный, конечно же, совершенно не помнит наутро, что и как творил в хмельном угаре, и потому искренне недоумевает, почему его судят и собираются посадить.
А вот еще песня, одна из самых ранних:
Если б я был физически слабым —
Я б морально устойчивым был, —
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!..
Если б я был физически сильным —
Я б тогда – даже думать боюсь! —
Пил бы влагу потоком обильным,
Но… по бабам – ни шагу, клянусь!
Ну а если я средних масштабов —
Что же делать мне, как же мне быть? —
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
Конечно, примерным пионером и комсомольцем Володя Высоцкий никогда не был. Не был он ни набожным христианином, ни примерным семьянином. А вращался он в такой среде, сначала дворовой, потом театральной, где не пить было просто нельзя. На беду, у Высоцкого скоро обнаружился природный алкоголизм (а склонность человека к этой болезни определяется исключительно генами), что предопределило его судьбу. Хотя, окажись его печень покрепче и не пристрастись Высоцкий к наркотикам, он и сегодня мог бы радовать нас своим творчеством. И, наверное, и женщины, и выпивка в его жизни в наши дни бы присутствовали. А вот песен того качества, что в 60 – 70-е годы, он, боюсь, больше не создал бы. Дело в том, что авторская, или бардовская, песня – жанр, к которому обычно относят творчество Высоцкого, – была востребована в период поздней оттепели и позднейшего «застоя», т. е. в период с конца 50-х до второй половины 80-х годов XX века. Затем, с началом перестройки и крахом СССР, значимых авторских песен, по крайней мере, у тех бардов 60 – 70-х годов, которым посчастливилось дожить до 90-х годов и полной, казалось бы, общественной свободы, написано больше не было. Дело было, конечно, и в наступившей старости, ослаблении творческих порывов. Но в еще большей степени – в том, что время переменилось. Для тех настроений, которые ранее выражала авторская песня, появилась масса других каналов – радио, телевидение, пресса, общественно-политические дискуссии и прямая политическая борьба. Стало широко доступно творчество западных певцов и композиторов самых разных жанров. Напомню, что пионер авторской песни Булат Окуджава, скончавшийся в 1997 году в Париже, куда приехал на лечение, фактически перестал писать песни в 1988 году, когда создал их только три. Последнюю песню, «Отъезд», Окуджава создал в 1996 году, чувствуя приближение кончины:
С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
Бричка вместительна, лошади в масть.
Жизнь моя, как перезревшее яблоко,
Тянется к теплой землице припасть.
Высоцкий был младше Окуджавы на 14 лет. Если бы он прожил на свете столько же лет, сколько Булат Шалвович, ему суждено было бы умереть в 2011 году. Но вряд ли бы он много песен написал после конца 80-х. Хотя вполне возможно, что тогда Владимир Семенович обратился бы преимущественно к стихам и создал бы собственно стихотворные шедевры. А так его творчество свелось почти исключительно к песням. И ни одно из стихотворений Высоцкого так никогда и не обрело той популярности, какую имели его песни, ни одно не было признано поэтическим шедевром.
Вообще, Высоцкий неоднократно возражал, когда его творчество причисляли к авторской, или бардовской, песне, которую еще называли самодеятельной. Он резонно возражал, что он все-таки профессиональный артист и потому его песни – отнюдь не самодеятельность. Но бардом Высоцкого, как мне кажется, вполне правомерно называть. Ведь кто такие были барды? Это поэты – исполнители собственных песен, которые либо жили при дворах кельтских королей или вождей, либо странствовали (кельтское «bardos» означает «провозглашать, петь»). Фактически это были профессиональные артисты, зарабатывавшие на хлеб своим ремеслом. Любопытно, что кельтские барды славились не только своими песнями, но и своими любовными похождениями. Да и добрую чарку вина или пива любили пропустить чуть не каждый день. И в этом отношении от них в своем большинстве не отличались советские барды 60 – 80-х годов. Бывшая жена одного из них как-то признавалась в разговоре, что супруг был охоч до прекрасного пола, аки мартовский кот, из-за чего им и пришлось в конце концов расстаться. Высоцкий же среди советских бардов был несомненным чемпионом как по части выпивки, так и по обширности своего донжуанского списка.
Считается, что почти у каждого великого художника-творца (а к артистам это особенно относится) в душе существует некий внутренний разлад, который успешно преодолевается каждый день посредством творчества. Никакой трагедии этот разлад сам по себе не несет, наоборот, становится мощнейшим источником творчества. Беда, однако, случается в том случае, если творец является природным алкоголиком или, не дай Бог, пристрастится к наркотикам. Тогда алкоголь и наркотики также становятся, наряду с творчеством, мощными средствами преодоления душевного разлада. В конце концов они почти всегда ведут художника к гибели либо посредством преждевременной смерти (особенно наркотики), либо, если благодаря крепкому организму художнику доведется прожить достаточно долго, к постепенному разрушению творческого начала и его вытеснению на периферию жизни. У Высоцкого, которому довелось прожить всего сорок два с половиной года, наркотики и алкоголь почти не успели повлиять на творческую составляющую (хотя в последние месяцы жизни барда она уже явно находилась в угнетенном состоянии). Зато они чрезвычайно быстро разрушили от природы очень крепкий организм актера и свели его в могилу.
Здесь Высоцкий был совсем не одинок, и его судьба очень мало зависела от того, при каком общественно-политическом строе он жил. Тот же путь повторили многие его западные коллеги, в чьем преждевременном уходе из жизни никак не приходится винить тоталитарную систему.
Может быть, последний и наиболее яркий пример – судьба короля мировой эстрады Майкла Джексона, который пережил Высоцкого всего лишь на восемь с половиной лет и к концу жизни оказался полной развалиной как в физическом, так и в психологическом отношении. Джексон не был наркоманом в строгом смысле слова, но фактически подсел на пропофол и другие снотворные средства. В смерти певца и танцора, музыканта и композитора официально винят его лечащего врача, допустившего роковую передозировку пропофола. И точно так же в смерти Высоцкого будут винить его лечащего врача, который, согласно некоторым версиям, допустил передозировку то ли наркотика, то ли какого-то успокаивающего средства.
Кстати сказать, к песенному творчеству как к главному делу его жизни, по справедливому замечанию его второй жены Людмилы Абрамовой, Высоцкий пришел от безысходности: «А почему он начал писать песни, которые – Володя Высоцкий? А что делать актеру, когда ему нечего играть? А что делать Актеру с самой большой буквы – Великому Актеру! – когда ему нечего играть? Он сам себе начал делать репертуар. То есть не то чтобы он делал его сознательно: «Дай-ка я сяду и напишу себе репертуар…» Так не было. А вот когда есть потребность себя высказать, а негде: в «Свиных хвостиках», что ли, или в «Аленьком цветочке» (в этих спектаклях Театра имени А.С. Пушкина Высоцкий играл эпизодические роли. – Б. С.)? Вот он и зазывал своих друзей, придумывал всякие штучки-дрючки, чтобы актеры похохотали».
Таким образом, Высоцкий стал сам себе режиссер, композитор, аккомпаниатор и поэт, писавший песни – мини-спектакли. Но и выкладываться такому артисту-универсалу приходилось сторицей. А природный алкоголизм сразу же подсказал главное средство расслабления после тяжелейших нервных перегрузок. И пошло-поехало. Как сказал о Высоцком один из его друзей, «он сам себя загнал».
Приведем еще одну песню Высоцкого на тему пьянства – «Ох, где был я вчера…»:
Ох, где был я вчера – не найду, хоть убей!
Только помню, что стены – с обоями,
Помню – Клавка была, и подруга при ей,
Целовался на кухне с обоими.
А наутро я встал —
Мне давай сообщать,
Что хозяйку ругал,
Всех хотел застращать,
Что я голым скакал,
Что я песни орал,
А отец, говорил,
У меня – генерал!
А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,
Говорил, будто все меня продали,
И гостям, говорят, не давал продыхнуть —
Донимал их блатными аккордами.
А потом кончил пить —
Потому что устал,
Начал об пол крушить
Благородный хрусталь,
Лил на стены вино,
А кофейный сервиз,
Растворивши окно,
Просто выбросил вниз.
И мене не могли даже слова сказать.
Но потом потихоньку оправились —
Навалились гурьбой, стали руки вязать,
А потом уже все позабавились:
Кто плевал мне в лицо,
А кто водку лил в рот,
А какой-то танцор
Бил ногами в живот…
А молодая вдова,
Верность мужу храня —
Ведь живем однова, —
Пожалела меня.
И бледнел я на кухне разбитым лицом,
Делал вид, что пошел на попятную.
«Развяжите, – кричал, – да и дело с концом!»
Развязали, но вилки попрятали.
Тут вообще началось —
Не опишешь в словах!
И откуда взялось
Столько силы в руках —
Я, как раненый зверь,
Напоследок чудил:
Выбил окна и дверь
И балкон уронил.
Ох, где был я вчера – не найду днем с огнем!
Только помню, что стены – с обоями…
И осталось лицо – и побои на нем,
И куда теперь выйти с побоями!
…Если правда оно —
Ну, хотя бы на треть, —
Остается одно:
Только лечь помереть!
Хорошо, что вдова
Все смогла пережить,
Пожалела меня
И взяла к себе жить.
Хорошо!
Зарисовка, что и говорить, колоритная. Тут буян, без какого-либо намека на творческую одаренность, о своих похождениях узнает только со слов очевидцев-друзей, которые его «развязали, но вилки попрятали». И в роли спасительницы выступает молодая вдова, способная принять его такого, в надежде обуздать его разрушительную стихию. В жизни такой спасительницей выступала Марина Влади, с которой Высоцкий познакомился как раз в июле 67-го, в год написания песни. Но в тот момент он еще не знал, какую роль ей предстоит сыграть в его судьбе. На то, что она была прототипом героини этой песни, претендовала актриса Лионелла Пырьева, вдова известного режиссера Ивана Пырьева. Однако их роман с Высоцким случился в 1968 году, уже после появления этой песни. Кстати сказать, именно Пырьева после одного из запоев сдала Высоцкого в психиатрическую клинику, где он пробыл всего несколько дней. Запой удалось прервать, но недуг не был излечен.
Или вот еще цитата из песни на тему пьянства:
Считать по-нашему, мы выпили немного.
Не вру, ей-богу. Скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То что б нам было с пяти бутылок?
И здесь вроде бы герой шутовской, так что у слушателей и читателей даже мысли не должно было возникнуть, что это – сам бард. И только близкие друзья знали, насколько все это автобиографично, вплоть до величины выпитых доз горячительных напитков. Вот друг Высоцкого, актер Таганки Борис Хмельницкий, отвечая на вопрос интервьюера «Как вы считаете, почему многие актеры так подвержены пьянству?», утверждал: «Потому что у нас работа такая – экстремальная. Мы все пропускаем через свою нервную систему, через свои эмоции. Актеры живут и умирают на сцене, на съемках – так ушли Миронов, Вертинский, Шукшин… Высоцкий тоже умирал на сцене, ему уколы делали за кулисами, когда он играл Гамлета. И многие другие играют на пределе – больной, не больной, – нельзя не выйти на сцену, нельзя на сцене показывать свою боль». Тут надо оговориться, что Высоцкому во время спектакля отнюдь не сердечные препараты впрыскивали. И Хмельницкий об этом знал, но интервьюеру страшной тайны раскрывать не стал. Борис Алексеевич продолжал рассказывать Александру Левиту: «К слову, я вообще не пил, когда пришел в театр. Там пристрастился к этому делу, а завязать – ох, как сложно!..
Как говаривал Штирлиц, привычка, выработанная годами. Пить меня научил Юрий Любимов. После первой премьеры зашел в гримерку: надо отметить! Я говорю: вы знаете, что я не пью и не курю, так нас с сестрой Луизой родители воспитали. А он в ответ: «Что же это за артист такой?!» Потом, когда он ругал Высоцкого за очередную пьянку, я напоминал ему, кто спаивает актеров в Театре на Таганке (смеется)».
А другому интервьюеру Хмельницкий признался: «Выпить я уважаю. Но только в свободное от работы время. Пожалуй, припомню только один случай, когда «принял на грудь» накануне спектакля. Да и то лишь потому, что день недели перепутал. Ведь выпить и идти на сцену – это же сплошное мучение. Зачем измываться над собой и зрителями. Но когда я пью, удовольствия не получаю. Думаю, идет это не от распущенности, а от той нервной нагрузки, которая выпадает на сцене, на съемочной площадке. Примешь сто грамм – и полегчает. Поэтому я – убежденный пьяница. Не знаю, что такое похмельный синдром. Могу пить, могу не пить – хоть неделю, хоть две. А алкоголизм – это страшная болезнь, к тому же трудноизлечимая. Я видел это на примере своих товарищей, которые уходили из жизни, не в силах справиться с властью рюмки. Не доведи, как говорится, Господь…
Моя первая рюмка случилась только на втором курсе театрального института, когда мы сдали первый акт спектакля «Добрый человек из Сезуана». Потом постепенно втянулся. Это понятно: ВТО, Дом кино, «поклонники таланта»…
Шампанское я не очень люблю. А вот коньяка, водки иной раз по девятьсот грамм приходилось принимать на нос, по литре. Но чем старше становлюсь, тем труднее берется эта планка… Перед любовным свиданием или во время него обязательно люблю выпить. Тонус поднимается, жизнь кажется прекрасной и удивительной, женщина – особенно соблазнительной… Правда, случалось пару раз, что, готовясь к бурной ночи, слишком много «принимал на грудь», сил своих не рассчитывал. Потом каялся: вот идиот, такая женщина была прекрасная, а я перебрал…
Когда сидим теплой мужской компанией, я говорю примерно так: «Мои друзья, я безумно рад вас видеть. Тебя, Толя Ромашин, тебя, Ивар Калныньш, тебя, Виталик Шаповалов… Давайте выпивать весело, но не будем никому мешать. И не станем торопиться туда, куда ушли Володя Высоцкий, Олег Даль, Гена Шпаликов, Марис Лиепа…»
Высоцкий, как и многие другие актеры Таганки, иной раз выходил на сцену подшофе, что однажды привело к страшному конфузу, о котором мы еще расскажем. По многочисленным свидетельствам друзей и знакомых, Высоцкий, когда позволяли средства или обстоятельства, предпочитал дорогие иностранные напитки – ром, коньяк, виски. Водку не любил и пил только тогда, когда не было других напитков. В молодые годы, когда он еще не был богат и знаменит, Владимиру Семеновичу приходилось довольствоваться водкой и дешевым портвейном. А опохмеляться поутру он всегда любил шампанским.
Высоцкий часто писал о том, чего на личном опыте никогда не знал, но слушателям его песен казалось, что перед ними бывший зек (фронтовик, геолог, шахтер, рабочий и т. д.). Он умел замечательно перевоплощаться в каждого из героев своих песен, а их специфический жаргон превращать в высокую поэзию, но так, что у слушателей сохранялась полная иллюзия, что они слышат живую разговорную речь.
Друг Высоцкого, актер Таганки Виталий Шаповалов, говорил о нем: «Он не успевал: он знал Мещанскую, Каретный, театр, знал круг друзей, знал страну по рассказам людей. Не отсидев в тюрьме, писал о зеках, и зеки благодарны ему, потому что это написано так, как будто он сам сидел. Воевавшие благодарны за то, что он будто с ними воевал и т. д. Но все это – только следствие таланта Володи. Многим непонятно, как можно так писать. Мне ясно одно: это переработка гениального человека».
Замечу, что Высоцкий замечательно воспроизводил в своих песнях не только зеков и фронтовиков, но и пьяниц. А вот тут ему уже в немалой мере помогал большой жизненный опыт. Некоторые поклонники в свое время искренне верили, что и здесь имеют дело с блестящей стилизацией, а в действительности Владимир Семенович – вовсе не пьяница. Ну, пропустит рюмку-другую по праздникам или в компании друзей, не более того. К несчатью, песни о пьяницах были по-настоящему автобиографичными.
Мы не знаем, когда стартовал Высоцкий в выпивке – то ли на первых курсах МИСИ или Школы-студии МХАТ, то ли еще в старших классах средней школы. Марине Влади, согласно ее книге, Владимир признался, будто начал пить с 13 лет, но тут могло быть поэтическое преувеличение, как со стороны Владимира, так и со стороны его вдовы. Сам Высоцкий, в отличие от того же Хмельницкого, откровенных интервью о своем пристрастии к алкоголю никогда не давал и в своем пристрастии к спиртному никогда публично не сознавался. Ему требовалось создавать перед зрителями и слушателями совсем иной образ – крепкого, здорового мужика, надежного друга, который всегда придет на помощь и без хныканья преодолеет трудности. Согласимся, что с таким образом совершенно не вязался образ тяжелого алкоголика, изводящего родных, близких и коллег по работе своими запоями и сам нуждающийся в экстренной помощи.
Марина Влади в своей книге о Высоцком указывала на социальные и психологические корни его алкоголизма: «Ты острее, чем другие ребята твоего поколения, чувствуешь на себе сталинские наставления, клевету, чванство и произвол. Ты заклеймишь все это в своих песнях. Придавленный окружающей тебя обыденностью, отмеченный исторической обстановкой – «победителей не судят», – ты искалечен не физически, как твои товарищи, но душевно. Твои поэтические и чисто юношеские фантазии, уже тогда сложные и противоречивые, похоронены под слоем «хороших поступков», торжественных выходов в свет – «на людей посмотреть и себя показать». А после сытного ужина никто даже не подумает поговорить с обеспокоенным ребенком, который ложится спать и мечтает. К счастью, есть нежная и любящая мачеха. Она смягчает для тебя этот период терпеливой заботой и тем, что осталось в ней от древней культуры Армении – ее родной земли. Только ради нее я заставляла тебя видеться с отцом. Все это время я тянула тебя за рукав, я назначала эти встречи, я водила тебя на скучные ужины. Тебе не о чем было с ним говорить, и говорила я.
Гораздо позже я поняла: из-за всего этого – отца, матери, обстановки и уже тогда изгнания – ты начал с тринадцати лет напиваться».
Думается, все-таки алкоголизм барда не столь сильно зависел от его непростых отношений с родителями или давления удушливой атмосферы последних лет сталинского правления. Гораздо большее значение для превращения Высоцкого в законченного алкоголика имел богемный образ жизни в актерской тусовке.
О том, как проходили запои Высоцкого, подробно рассказала Марина Влади: «Все начинается обычно с рассказов или анекдотов. Ты с удовольствием возвращаешься к смешным деталям – и Бог его знает, смешно ли это? – но все смеются. Таково твое искусство актера. Любая рассказанная тобой история становится комическим номером. Сначала я тоже смеюсь, прошу рассказать снова. Я люблю, когда ты рассказываешь, искоса поглядывая на меня, изображаешь разных людей, с которыми где только ты не знакомился. Я люблю, когда ты словно светишься от радости.
Теперь наступает следующий этап. Ты заказываешь мне пантагрюэльские ужины, ты зовешь кучу приятелей, тебе хочется, чтобы в доме всегда было много народу. Весь вечер ты суетишься возле гостей и буквально спаиваешь их.
У тебя блестят глаза, ты смотришь, как кто-нибудь пьет, с почти болезненной сосредоточенностью. На третий или четвертый день почти непрерывного застолья, наливая гостям водки, ты начинаешь нюхать ее с видом гурмана. И вот ты уже пригубил стакан. Ты говоришь: «Только попробовать». Мы оба знаем, что пролог окончен.
Начинается трагедия. После одного-двух дней легкого опьянения, когда ты стараешься во что бы то ни стало меня убедить, что можешь пить, как все, что стаканчик-другой не повредит, что ведь ты же не болен, – дом пустеет. Нет больше ни гостей, ни праздников. Очень скоро исчезаешь и ты…
В начале нашей с тобой жизни я часто попадалась на эту удочку. И всегда возникал один и тот же вопрос:
– Я же вижу, да ты и сам чувствуешь, что начинается очередной приступ.
Почему не разбить эту проклятую бутылку, когда еще не поздно?
Ответ будет ясно сформулирован годами позже:
– Потому что я уже пьян до того, как выпью. Потому что меня заносит. Потому что на самом деле я болен. Это обычно случается, когда ты уезжаешь из Москвы, Марина, особенно, когда ты уезжаешь надолго.
Действительно, мы перебираем в памяти мои спешные возвращения, почти всегда в самой середине съемок, гастролей или именно в тот момент, когда я должна заниматься детьми. Как только ты исчезаешь, в Москве я или за границей, начинается охота, я «беру след». Если ты не уехал из города, я нахожу тебя в несколько часов.
Я знаю все дорожки, которые ведут к тебе. Друзья помогают мне, потому что знают: время – наш враг, надо торопиться. Если, на беду, я приезжаю лишь несколько дней спустя и у тебя было время улететь на самолете или уплыть на корабле, поиски усложняются. А иногда ты возвращаешься сам, как это было одной весенней ночью.
Я сижу дома – в квартире, которую мы снимаем на окраине Москвы. Началась оттепель, и земля вокруг строящихся домов превратилась в настоящее месиво. Чтобы выбраться к автобусу или в магазин, нужно идти по досочкам, проложенным мостками через лужи липкой грязи… Я не сплю и, когда раздается звонок в дверь, иду открывать. Какой-то глиняный человечек протягивает ко мне руки. Густая коричневая жижа медленно сползает с него на коврик, только серые глаза остаются светлым пятном на липкой маске. Потом лицо оживляется, ты начинаешь хохотать как сумасшедший, довольный, что испугал меня, и принимаешься объяснять, что собирался прийти домой вчера вечером, но поскользнулся и упал в глубокую яму и, несмотря на сверхчеловеческие усилия, не смог оттуда выбраться. Если бы не случайный прохожий, ты бы умер от холода, утопая в грязи. Ты так рад, что жив и что ты здесь и вдобавок протрезвел благодаря нескольким часам вынужденного сидения в яме, что я тоже начинаю смеяться, отмывая тебя под душем.
Но обычно я нахожу тебя гораздо позже, когда твое состояние начинает наконец беспокоить собутыльников. Сначала им так приятно быть с тобой, слушать, как ты поешь, девочки так польщены твоим вниманием, что любое твое желание для них – закон. И совершенно разные люди угощают тебя водкой и идут за тобой, сами не зная куда. Ты увлекаешь их по своей колее – праздничной, безумной и шумной. Но всегда наступает время, когда, наконец уставшие, протрезвевшие, они видят, что вся эта свистопляска оборачивается кошмаром. Ты становишься неуправляем, твоя удесятеренная водкой сила пугает их, ты уже не кричишь, а воешь. Мне звонят, и я еду тебя забирать».
Доза по литру водки или коньяка на человека, о которой говорил Хмельницкий, – это четыре бутылки на двоих. Наверняка иной раз и по пять бутылок бывало, как в песне Высоцкого. Но даже в столь откровенном интервью Хмельницкий чуть-чуть лукавил. Даль, Шпаликов и Лиепа действительно умерли от злоупотребления алкоголем. Это было хорошо известно. А вот Высоцкий умер все-таки не от пьянства, а от другой, еще более страшной болезни. Друзья Высоцкого, актеры Театра на Таганке Валерий Золотухин и Иван Бортник, пили тогда ничуть не меньше Владимира Семеновича, да и после его смерти отнюдь не собирались отказываться от вредной привычки. Однако благополучно здравствуют и сегодня, дай им Бог всяческого здоровья, продолжают играть и сниматься. Да и тот же Борис Хмельницкий умер все-таки не от последствий пьянства, а от ракового заболевания. Высоцкий же, по мнению современников, был крепче здоровьем многих своих товарищей и обладал большой физической силой. Например, он мог, сделав стойку на руках, спуститься по лестнице. Природа запрограммировала Высоцкого на долгую жизнь. Бард вполне мог бы жить и петь сегодня или, по крайней мере, прожить на двадцать-тридцать лет подольше, чем ему отпустила судьба, даже если бы продолжал пить как лошадь, если бы печень выдержала. Значит, не только водка, а, может быть, и не столько водка, погубили «шансонье всея Руси»?
Нет, не только водка и не столько водка привела Владимира Семеновича к трагическому концу всего в 42 года. И не советская власть и непризнание официальных структур в качестве поэта и барда тому виной. Отнюдь не из-за каких-либо притеснений со стороны властей Высоцкий начал пить, а от того, что много пить принято было в той среде, в которой он рос и делал первые шаги в самостоятельной жизни – сначала в дворовой компании на Большом Каретном, потом среди начинающих актеров, у которых в их полуголодной жизни водка и портвейн всегда первенствовали над закуской. А то, что пьянство имело в случае с Высоцким столь разрушительные последствия для его организма, объясняется совсем не тяжестью жизни в несвободной стране. Гонений особых не было. Ведь диссидентом Высоцкий никогда не был. Недаром он с гордостью говорил: «Я не диссидент, я поэт». В своих песнях на советский строй и коммунистические святыни, в отличие от Александра Галича, Высоцкий никогда не покушался. И его совершенно невозможно представить себе в качестве ведущего программы на радио «Свобода». Не столько из-за политических взглядов, которых, вероятно, в каком-то оформленном виде у Высоцкого просто не было, сколько эстетически и психологически. Хотя Высоцкому довелось общаться с представителями разных волн эмиграции, это была все-таки не его среда обитания. А из несвободной страны он в последнее десятилетие своей жизни регулярно выезжал по многу недель и месяцев на благословенный Запад и, как советский гражданин, женатый на француженке, и как артист, признанный во многих странах мира, успел объехать полсвета. Разумеется, жизнь барда не была сплошным праздником. Выпадали молодцу и шипы и тернии. Но уж нельзя сказать, что вся жизнь Владимира Семеновича только из одних шипов и состояла. Бывал и на его улице праздник. Да, не давали издаваться как поэту. Да, диски с его песнями выходили редко, а большой диск в «Мелодии» вышел только посмертно, через несколько лет после того, как такой диск вышел во Франции. Известно, они любить умеют только мертвых. Да, не пускали на Центральное телевидение. Да, требовали вернуть часть гонораров и угрожали уголовным преследованием. Да, публиковали статьи с зубодробительной критикой в партийной печати. Да, снимали с главных ролей в целом ряде фильмов, которые могли бы его сделать настоящее кинозвездой еще в конце 60-х. Это все – шипы и тернии. Но было ведь и другое, что далеко перевешивало все ощутимые минусы существования в советской стране. Главное – любовь миллионов, десятков миллионов слушателей и зрителей, ощущение востребованности своего таланта, возможность творить для широкой и благодарной аудитории. Возможность сыграть свои лучшие роли – принца Гамлета и Глеба Жеглова (может быть, одна из самых заметных утрат отечественной и мировой культуры – это то, что ни один спектакль Таганки с участием Высоцкого так и не был целиком записан на пленку и тем сохранен для потомства). Наконец, ему досталась любовь прекрасных женщин.
Нет, все беды Высоцкого пошли исключительно от природной предрасположенности к алкоголизму, от него, от его воли не зависящей. Русскому человеку вообще свойственно источники своих проблем искать не внутри себя, а в воздействии внешних злых сил. Высоцкий и многие его друзья в этом отношении были вполне русскими людьми.
Интересно, что на Западе алкоголизм – удел очень многих звезд кино и эстрады, композиторов, писателей, живописцев. Однако никто там в этом не усматривает проблемы взаимодействия художника и общества. Алкоголизм там не является чем-то постыдным, если человек готов лечиться. Так, бывший президент США Джордж Буш-младший еще до своего избрания открыто признавал, что в молодости имел большие проблемы с алкоголем, но благополучно с ними справился и уже несколько десятилетий вообще не пьет. В той же Америке популярно общество «Анонимные алкоголики», объединяющее тех, кто решил совместно бороться с пагубным недугом. На Западе проблемы алкоголизма издавна широко обсуждаются и существует множество программ его лечения, финансируемые из государственных и частных источников. В СССР же до горбачевской перестройки серьезных мер по лечению алкоголизма не предпринималось. Да и антиалкогольная программа Михаила Горбачева базировалась главным образом на ограничении производства и торговли спиртным, а не на профилактике и лечении алкоголизма. Во времена же Высоцкого программ реабилитации алкоголиков не существовало. Можно было ложиться в наркологические диспансеры и клиники, но это лучше было делать по знакомству, чтобы избежать огласки. Режим в этих учреждениях, как правило, был репрессивным, к алкоголикам относились как к психическим больным. Первые посещения антиалкогольных учреждений произвели на Высоцкого столь удручающее впечатление, что впоследствии он панически боялся госпитализации, даже к знакомым врачам.
Артисты обычно объясняют свое пристрастие к спиртному тем, что им необходимо снять то напряжение, которое они испытывают на сцене, играя до полной гибели всерьез. Правда, точно так же напряжение к концу дня накапливается у рабочих на заводах и шахтах, равно как и у обычных офисных клерков, и они тоже чаще всего снимают его проверенным русским способом. Но у артистов еще и богемный образ жизни – с постоянными банкетами, приемами, премьерами, презентациями, просто дружескими посиделками с обильной выпивкой. И если человек по генам своим алкоголик, то в артистической среде он алкоголиком непременно станет. Потому-то в художественно-артистической, творческой среде особенно много алкоголиков. Так произошло со многими кумирами публики на Западе, то же случилось и с Высоцким, как и со многими другими знаменитостями советской эпохи. Недаром великий актер Алексей Дикий провозгласил: «Бойтесь непьющего артиста».
Несколько раз Высоцкий и Бортник проходили лечение средством «эспераль», которое привозила из Парижа Марина Влади. В СССР его по-простому именовали «спиралью». На полгода-год запои купировались, а потом все начиналось сначала. Однажды из Италии Высоцкий прислал другу такие стихи. «Скучаю, Ваня, я, кругом Испания. Они пьют горькую, лакают джин. Без разумения и опасения. Они же, Ванечка, все без ПРУЖИН».
Но к пьянству добавились наркотики, и это сыграло в судьбе Высоцкого роковую роль. И здесь он тоже ничем принципиально не отличался от западных звезд кино и шоу-бизнеса. И результат был столь же плачевным, а то, что пить он не перестал, только приблизило развязку.