Самостоятельный ребенок, или воспитание души - читать онлайн

Душа ребенка

Рождество Христово – великий праздник, замыкающий церковный год, но в то же время новый год открывающий. Так Господне Рождество положило конец эпохе Старого Завета и явилось началом времени Новозаветного. Праздник новой жизни и обновления – рождение Младенца. Главное действующее лицо в нем – Дитя. Создатель, Царь и Господин, пришедший в жаждущий спасения мир не с силой и славой, но маленьким, детски-немощным, бесконечно трогательным Ребенком.

Если не умалитесь и не будете как дети… Но ведь Он же первый, Господь наш, умалился – в буквальном смысле, – явив себя во всей простоте и смирении обычной человеческой жизни, подчиненной земным законам.

Святитель Николай Сербский писал в письме к одному учителю:

«Насколько высоко небо над землей, настолько мудрость Божия превышает разум человеческий. По Промыслу Всевышнего, Христу надлежало явить Себя миру и Младенцем, и Отроком, и зрелым Человеком, чтобы для всех быть доступным и привлечь к Себе всех. Если бы не был Он ребенком на земле, слово Его: пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное, – осталось бы холодным и безжизненным; или: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное. Вы учите детей, но представьте себе, какими были бы Ваши отношения с детьми, если бы, скажем, Вы сами никогда не были ребенком? Несомненно, Христос мог явить Себя так, как бы Вы хотели, но если бы сделал так, то не стал бы для рода человеческого Тем, Кем Он желал быть, – Учителем и Спасителем всех, Примером всем поколениям человеческим…»

С Рождества – этого знаменательного события, продолжает святитель Николай, и началось спасение мира, в котором воцарился Ребенок, своей слабостью и беззащитностью победивший все силы зла и даже саму смерть.

На открытии Х Международных Рождественских образовательных чтений наш Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II сказал о том, что Рождество Господа нашего и Спасителя – это воистину праздник чистых душ. Недаром он так близок, дорог и понятен детям. Этот праздник пробуждает во всяком сердце, даже ожесточенном грехом, удивительное чувство нежности и благоговения к Всемогущему Богу, благоволившему явиться в сей мир беспомощным и беззащитным Младенцем.

Вникнем в эти слова Святейшего. Спросим вместе с протоиереем Александром Шмеманом: «Почему даже у людей, теплохладных к вере, даже неверующих, не перестает радостно сжиматься сердце при созерцании в эти рождественские дни единственного, несравнимого видения: молодой Матери с Ребенком на руках, и вокруг них – волхвов с Востока, пастырей с ночного поля, животных, неба, звезд? Почему так твердо знаем, и снова узнаем мы, что нет на этой скорбной земле нашей ничего прекраснее и радостней этого видения, которое века не могли вытравить из нашей памяти?»

Как все верно… Даже людей неверующих не оставлял и не оставляет равнодушным праздник Рождества Христова. На ярких поздравительных открытках – морозная ночь, елка, именно рождественская, а не новогодняя, горящая звезда, искрящийся снег… Вроде бы лишь атрибуты, прекрасная, таинственная обстановка, где рождается Праздник, истинный смысл которого далеко не всем, увы, необходим, и далеко не всегда происходит осознание святости этой ночи во всей ее полноте… И все-таки люди волнуются, сердца их радуются и замирают, словно прикасаются к чуду. Да, именно к Чуду. Но для неверующих людей это Чудо с большой буквы – всего лишь сказка. Но как же хочется, наверное, всем в Рождественскую ночь верить в сказки!

А верующие христиане? Да породил ли еще хоть один праздник столько удивительных, за сердце берущих, душу переворачивающих историй? Святочная сказка, святочный рассказ… Это уже превратилось в жанр, и даже не особо верующие писатели к этому жанру обращались с удовольствием. Почему? Да потому что Чудо. Порой самое простое чудо в самой обыкновенной жизни.

Рождество – это ожившая сказка, Рождество – это кусочек детства, сохранившегося во взрослых сердцах. Детство… Вот ключевое слово. Похоже, что Господь в Рождественскую ночь делает всем, кто хочет и может принять, великий подарок: Он ненадолго возвращает человеческое сердце в детство, к главному состоянию ребячьей души – жажды Чуда и безусловной веры в Чудо. Детская вера в чудо бескорыстна. Это не наше мучительное порой томление: «Господи, да сделай же наконец так, чтобы…» – и тем более не требование рода лукавого, который «знамения ищет». Ребенку Чудо нужно не для себя. Оно нужно просто так. Для этого мира, для его красоты, для гармоничного его существования, потому что ребенок, как никто иной, знает, что в основу нашей жизни положены все-таки не безусловные и якобы неизвестно каким образом установившиеся физические законы, а – Чудо. Пусть никто и не объяснил малышу, что Чудом этим было творение Господом нашего мира из ничего и что это для ума нашего непостижимо, ребенок все равно знает сердцем, что не просто так, по капризам стихий начал жить и дышать этот мир…

Ответ детской души на Божье Чудо – это не удивление, тем более не страх перед непостижимым. Это радость. Самая святая, самая жизнетворная, самая искрящаяся радость. Окруженный добрыми чудесами, ребенок в чистоте сердца забывает про себя. Он весь отдастся этой радости, этой красоте, этому свету, он будет смеяться, блестя глазками, и не сумеет даже подумать в присутствии Чуда определять как-то свое положение перед Ним. Ученики заспорили, кто из них больше… а ведь они жили среди удивительных чудес, что являл Учитель. Но тогда они еще не обратились, как призывал Он их – тогда они были еще слишком взрослыми, – даже в Его присутствии.

Рождество Христово – это праздник свершения детского ожидания чудесного.

«Ибо именно в этих словах – Ребенок и Бог – самое поразительное откровение Рождественской тайны. В некоем глубоком смысле тайна эта обращена, прежде всего, к ребенку, продолжающему подспудно жить в каждом взрослом. К ребенку, который продолжает слышать то, что взрослый уже больше не слышит, и отвечать на это той радостью, на которую наш скучный взрослый, усталый и циничный мир уже больше не способен.

Да, праздник Рождества Христова есть детский праздник не только в том смысле, что для детей зажигаются елки, а и в том, гораздо более глубоком смысле, что, пожалуй, только дети не удивятся тому, что приходит на землю к нам Бог» (протоиерей Александр Шмеман).

Теперь задумаемся: что же все-таки лежит в основе детской веры в Чудо? И ответ придет единственный и прекрасный. Любовь. Ибо что такое, как не любовь, восхищение, радость, непосредственная открытость сердца красоте и добру, с готовностью раздать то, что тебя радует, восхищает, волнует, всем-всем, всему миру, без остатка?

Накануне Рождественских праздников учительница младших классов подмосковной Лыткаринской школы М. А. Верговская предложила ученикам письменно ответить на вопрос: «О чем бы вы хотели попросить Бога и ангелов?»

Вот что написали дети:

«Боженька, сделай так, чтобы моя мама была счастлива» (Анна, 7 лет).

«Дай Бог, чтобы моя бабушка была здорова и чтобы мама никогда не плакала» (Аня, 8 лет).

«Я хочу, чтобы у моей мамы не болела голова» (Саша, 7 лет).

«Дорогой Ангел-хранитель! Я хочу, чтобы у моей мамы все было хорошо на работе» (Вика, 7 лет).

«Боженька, сделай так, чтобы папа и мама не ругались» (Боря, 7 лет).

«Боженька, сделай так, чтобы страшных болезней больше не было» (Саша, 8 лет).

«Сделай так, Господи, чтобы в нашей стране не было аварий. И чтобы никто не ругался матом» (Женя, 8 лет).

«Дорогой, уважаемый Ангелочек! Я очень хочу, чтобы никого не обижали» (Алина, 7 лет).

«Помоги мне, Боже. Дай, чтоб вся земля была богата. Пусть 2000 год будет счастливым» (Денис, 9 лет).

«Пусть папе и маме будут не так тяжело. Пусть мир будет добрым и счастливым» (Гриша, 8 лет).

«Я хочу чтоб все-все было хорошо, у всех людей была какая-нибудь радость» (Маша, 7 лет).

«Господи, пусть будет хорошо на душе у всех людей. Пусть у всех бедных людей будет еда на столе. Пусть все люди будут дружными» (Маша, 8 лет).

«Господи, Спаситель мой, дай мне здоровья, близким и родным и даже врагам» (Олеся, 9 лет).

Известная публицистка, доктор психологических наук Вера Абраменкова, комментируя эти детские прошения к Господу и Ангелам, отметила, что в них дети почти ничего не просят для себя, их волнуют судьбы мира, судьба страны, ее беды, а особенно здоровье и благополучие не только своих близких, но и всех людей вообще. «Живое, горячее общение с Богом свойственно детской душе в силу особой мифологичности сознания и детской веры в чудеса. Дети стучатся в наши сердца, о чем-то нас предупреждают, от чего-то остерегают. Своей чистотой они очищают нас от скверны, своим беззлобием учат нас любви» («Обыкновенное чудо» Труд-7 № 242 от 28.12.2000).

А учительница Марина Верговская призналась, что стала смотреть на своих ребят по-другому, словно это они преподали ей урок. «Они – светлые, ибо в каждом из них есть искра Божья». И ведь это – детишки, не особо близкие к Церкви.

Эти добрые детские просьбы, молитвы, по сути, прекрасная иллюстрация к тому, что любовь к миру, к людям, к свету Божьему органично присуща детской душе. Не эту ли Любовь имел ввиду Спаситель, указав ученикам, чтобы они были как дети? Ведь если ты любишь брата своего простой, нерассуждающей, искренней любовью, ты не станешь спорить с ним о том, «кто больше», да ни где-нибудь, а в Царствии Небесном. Вспомним еще и о том, как плачут порой дети, когда кто-то случайно раздавит божью коровку, сломает цветок, а наблюдение за тем, как взрослый бьет собаку или кошку, может стать настоящей драмой для впечатлительного малыша. И то, что, увы, во многих случаях дети сами беспощадно относятся не только к природе, но и к окружающим их людям – вовсе не доказательство того, что в их сердцах не затаилась та любовь, о которой мы говорим. Нет, это скорее взрослые умудрились уже повредить неокрепшие души неумелым, а порой и вовсе безобразным «воспитанием». Но пока человек маленький, искра Божья в нем ярка, и что-то сломанное в душе гораздо проще, чем у взрослого, восстановить терпением и своей собственной любовью, обращенной к глубине именно той любви, которая долго не умирает в детском сердце…

Любовь – это сам Господь. Стало быть, наши дети вмещают в себя Самого Господа. Прекрасно, волнующее отозвался о детской душе профессор, протоирей Василий Зеньковский: «Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии – видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от детской души, – но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и недоступной нам тайны».

Тайна… «Антошка, четыре года, подходит ко мне в церкви и говорит: “Когда я был маленьким, я был очень большим”. Меня как током прошибает. Дело в том, что, по рассказам моей мамы, примерно в этом же возрасте я часто повторял эту фразу слово в слово. Все смеялись, но никто и по сей день объяснить, что я имел ввиду, не может. Я тоже не могу. Может, есть у кого мысли?» (Андрей Долинский).

Да, тайна. Впрочем, так ли уж часто жаждем мы ее разгадки? Часто ли спрашиваем себя – что такое детская душа, чем живет она, как воспринимает мир? Вспомним, как удивляют нас нередко дети непредсказуемостью мышления и яркостью, точностью, оригинальностью создаваемых образов – будь то рисунок или детская сказка. Даже описание известных событий в пересказе ребенка приобретает то особую свежесть, непосредственность, знакомые и порой скучные вещи, проходя через восприятие маленького человека, являются перед нами порой в самом неожиданном ракурсе. Мы вспоминаем себя в детстве и нередко улыбаемся, но порой и грустим по чем-то утраченному, тихо ушедшему из нашей взрослой уже жизни. И какой замечательной похвалой звучат слова, сказанные про какого-нибудь хорошего человека: «Да он просто ребенок, сущий ребенок!»

«Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой», – замечает Иван Карамазов в романе Достоевского «Братья Карамазовы», который весь пронизан по-христиански глубокими рассуждениями о детях и о том детском, что нередко остается в человеке на всю жизнь. «Все – дите», – приходит в итоге к выводу Митя Карамазов.

Но кажется, что порой именно глубины не хватает нам, когда мы начинаем рассуждать о детях, пытаемся проникнуть в загадку детской души. Не часто ли до неприятности слезливым умилением заменяются попытки понять ребенка по-настоящему? Вспомним большинство дореволюционных детских изданий, «назидательное чтение», которое кроме назидательности содержало еще и вот это сладкое умиление – у авторов подобного творчества и сейчас немало наследников. Но в истинно глубоком отношении к детям нет места елею и сюсюканию так же, как нет места и неумеренной строгости и сухости.

Тот, кто воспринимает вещи объективно, никогда не станет утверждать, что дети целиком и полностью безгрешны, не подвержены страстям, что они – сущие ангелы во плоти. Блаженный Августин в «Исповеди» высказал свои мысли на этот счет довольно жестко: «Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но, бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата. Кто не знает таких примеров?.. Все эти явления кротко терпят не потому, чтобы они были ничтожны или маловажны, а потому, что с годами это пройдет. И ты подтверждаешь это тем, что тоже самое нельзя спокойно видеть в возрасте более старшем».

Конечно, эти слова звучат категорично, но в основу рассуждений блаженного Августина положена верная мысль – все сущее на этой земле заражено первородным грехом, все несет на себе его печать. Малыши бывают капризны, плаксивы, эгоистичны – невыносимы просто-напросто. Детская жестокость нередко превосходит взрослую, детская агрессивность не знает удержу. Дети в страстях своих неуправляемы. Но не от нас ли заражаются они не только последствиями первородного греха, но и теми пороками, зарождения которых в только начавшей свое созревание душе легко бы можно было предотвратить? Дети, рожденные у родителей спокойных и внимательных, не подорвавших своего здоровья – и здоровья будущего малыша! – греховными привычками, дети, растущие в обстановке любви и взаимного уважения, дети не балованные, но чувствующие родительскую ласку, – такие дети действительно являются существами в которых ангельское начало, присущее любому человеку, проявляется на удивление ярко и порой – пронзительно.

«Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома… Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение… Мало того, может быть, именно это воспоминание… от великого зла удержит…» Это опять «Братья Карамазовы» – так рассуждает младший из братьев, Алеша.

Любимому герою Достоевского вторит в романе старец Зосима, только говоря уже не о зароненных в детскую душу лучших впечатлениях, освещающих ее, но, напротив, глубоко ее ранящих: «Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе». Вспомним – в этом романе не кто иной, как Смердяков подбивает мальчика поиздеваться на собакой Жучкой, дав ей кусок колбасы с иголкой внутри. Взрослый соблазняет ребенка на жестокий поступок.

А как быстро перенимают дети что-то дурное у старших товарищей, авторитет которых в определенном возрасте начинает преобладать над авторитетом родителей! Детская душа восприимчива на добро, но бывает отзывчива и на зло. Дети еще не умеют противостоять соблазнам, их воля не развилась и не окрепла. Только мудрое воспитание с ранних лет, добрый родительский пример, целенаправленное желание взрослого заложить в детскую душу неколебимые основы добра помогут маленькому человеку избежать соблазнов в мире, который во зле лежит.

Дети доверчивы и непосредственны. Их непосредственность – то, что так умиляет взрослых, а порой и заставляет испытывать что-то вроде смутного чувства ностальгии, – первое, что приходит в голову при слове «ребенок». Непосредственность – это некая беззащитность перед жизнью, перед ее жестокой и обманной стороной, это умение воспринимать жизнь напрямую сердцем, душой, открытой всему и всем. Мы произносим: «сохранить детский взгляд на мир», «не утратить детского восприятия жизни». Что стоит за этими словами? Во многом, наверное, то, о чем мы уже говорили, рассуждая о детском ощущении чуда. Это способность принимать в себя жизнь со всеми впечатлениями, что она нам несет, просто и естественно, по-юному жадно и светло, душой не уставшей, не знающей тяжести, не пораженной накопленными за годами обидами, с желанием узнавать новое, открывать и открывать для себя мир, идти и идти вперед, расти и расти.

Диакон Андрей Кураев в книге «Школьное богословие» писал о том, как один философ признался, что его сыновья шестнадцати и семнадцати лет кажутся ему «ужасно старыми, когда они ведут бесконечные разговоры о мотоциклах и пластинках, а он сам заново познал радость молодости, придя из ЦК компартии к вере». И пояснил: «Ведь молодость человека измеряется его способностью оставить все позади и начать все сначала. И подлинный грех – это отказ стать большим, чем ты есть».

Не эту ли необходимость оставаться ребенком перед очами Божьими образно проповедовал оптинский старец Нектарий, который держал у себя в келье детские игрушки? Он очень любил их – свою птичку-свистульку, волчок, в которых заставлял играть и взрослых людей, приходивших к нему. Давал им читать и детские книжки. Чекисты, нашедшие немало игрушек при обыске кельи, спросили старца: «Ты что, ребенок?» И получили ответ: «Да, я ребенок».

Но тем не менее, воспринимая как важное условие духовного становления необходимость сохранения или возрождения в себе детской чистоты, радости, неутомимости и, главное, любви по отношению к окружающему миру, необходимо уходить от искушения искусственного упрощения. Господь не зря предназначил человеку пройти путь от младенчества до старости, непрестанно возрастая, совершенствуясь, приобретая опыт и мудрость. Пройдя по пути жизни, полному искушений, падений, горечи и страданий, человек, став стариком, вновь возвращается к тому состоянию, когда его уже не трогают большие жизненные проблемы, когда окончена борьба за престиж и личное счастье, когда любимое хобби – например, вышивание или вырезание игрушек из дерева – превращается в творение маленького личного чуда и становится чем-то более важным, чем самая серьезная работа. Старик – это ребенок, замкнувший жизненный круг, но это ребенок, у которого за плечами опыт, что невозможно отвергнуть. Старик – это мудрый ребенок. Взрослению нужно учиться. Но нельзя отказываться взрослеть.

Апостола Павла не умиляло слово «младенец». «Когда я был маленьким, – пишет он, – то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а когда стал мужем, то оставил младенческое3». «Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни»4. А ведь какое искушение – желание оставить тяжелый путь взросления и духовного возмужания, отвергнув все «взрослое» как «ненужное», «путаное», «лукавое». Подменить жизнь сказкой, мечтаниями, уходом в «мир детства», убегая от «банальностей», а на самом деле – от преодоления реальных проблем.

Все верно, сказав про человека: «Он сущий ребенок!», мы его похвалим. Но когда мы видим, что человек нетвердо стоит на ногах и истинно – младенец по уму, то тут уже вспоминается такое слово как «инфантильность». И это отнюдь не похвала. Инфантильного человека, слабого, с трудом приспосабливающегося к жизни, витающего в облаках тогда, когда необходимо, собрав всю волю, реально взглянув на окружающее и начать действовать, можно жалеть, но им нельзя восхищаться. Так же как нельзя идеализировать детство лишь за то, что оно – детство.

В статье об иконописи «Икона и дети» Виктор Кутковой рассуждает о том, что библейские писатели помнят, что ребенок – существо, еще не достигшее полноты развития. Одно дело – святые младенцы и отроки, другое – те дети, которых мы видим сейчас. Поэтому не стоит умиляться детским занятиям иконописью, нынче распространившимся, – например, детям доверяют делать храмовую роспись, проводятся конкурсы на лучшую икону… «Не писали на Святой Руси дети икон – числились только подмастерьями: растирали пигменты, готовили левкас, краски, но самостоятельно иконописью не занимались».

Все это говорит о том, что есть вещи, для приобщения к которым просто необходимо духовное возмужание. Да и никто не станет спорить с тем, что если нельзя хорошо воспитать ребенка, совершенно позабыв, каким был в детстве сам, то точно так же невозможно это сделать, оставаясь «младенцем по уму», забыв повзрослеть для роли родителя. Ностальгия по детству, так часто воспеваемая как нечто безусловно светлое и хорошее, порою носит болезненный характер.

Например, известная песня Аллы Пугачевой «Куда уходит детство?» – об этом. Это пронзительная тоска о своем ребячестве, которая вызывает сострадание. Но не сопереживание у человека, который хочет жить здесь и сейчас, не уходя в прошлое, не прячась в нем от мира «взрослости», который почему-то стал вдруг тяжел непосильно. «И зимой, и летом небывалых ждать чудес будет детство где-то, но не здесь». Но почему же не здесь? Кто мешает нам не просто ждать здесь этих небывалых чудес, но и творить их по мере сил? Кто мешает создавать своими руками Преображение? И если это почему-то не получается, то, наверное, не «взрослость» свою надо отвергать, а преодолевать усталость и стремиться к возрождению. Побороть уныние и действительно взять у детства самые яркие и сияющие краски, которые могли бы расцветить наше взрослое бытие. И тогда мы станем детьми. Но и останемся взрослыми, не отвергнув тех даров, которые послал нам Господь в нашем взрослении. И тогда мы будем удивляться и радоваться этому удивлению. И нас не будет смущать нынешняя непостижимость для нас тайны детской души.

О детской вере

Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу5», – говорит Господь. О чем это? Познакомимся для начала с одной сказкой.

«Господи Иисуса Хлисте, Сына Бозий, помилуй меня глесника.

На Небе Бог сказал Боголодице: молитва – это сильная молитва.

А Боголодица Ему сказала: алилуйа, алилуйа, алилуйа, Слава Тебе, Бозе!

А Бог сказал: спасибо!

Батюска сказал плидти всем в Целковь на Плаздник. Пятнадцать… ой!… сыснадцать сто солок селовек плисли в Целковь. Все помолилися, они все глехи батюске сказали, а Бог слысал и плостил.

И все дети, и девоцки, и нетколые дедуски, и нетколые дяди, и нетколые бабуски, и нетколые тети посли на Плицастие, потом на запивку, по две плосфолки съели. И колокольня забила.

А Бог плисол к тем, кто молился на двадцать сагов. И был Плаздник. И Бог ладовался. И все ангелы тозе ладовались, глядя на Него».

Эту «святую сказку» рассказал крестному пятилетний мальчик по имени Никита, и она сильно тронула взрослых, которым ее пересказали. Но чего, казалось бы, в ней особенного? Человек описал то, что происходит в храме на каждом богослужении. Однако именно эта детская непосредственность, разговор о Боге, о Его Матери и Ангелах, как о истинно живых, личностных существах, которых, кажется, ребенок видит своими глазами, именно это делает незатейливую сказку малыша трогательной, выразительной и даже поучительной в какой-то степени.