Максим Кабир. Ползать в стенах

Ползать в стенах Хану научил Марко. Шел девяносто восьмой год, и им обоим было по двенадцать лет. Что-то непонятное творилось в стране, в телевизорах, в семьях, родители запрещали без нужды выходить за порог. Тогда Марко Крстович придумал ползать.

В первый раз Хана продвинулась на несколько метров. Струсила, запаниковала, вообразила волосатых пауков. Во второй раз было попроще, они добрались из ванной Марко в ванную Ханы. Квартиры Крстовичей и Максимовичей располагались рядом.

Хана изумленно рассматривала свою ванную сквозь прутья. С высоты почти трех метров полотенца, этажерка, корзина для белья казались чужими.

– Ты что, подглядываешь, как я купаюсь?

– Н-нет. Я же не извращенец.

– Еще какой извращенец.

Потом, намыливаясь, Хана косилась на металлическую решетку под потолком. От мысли, что приятель может наблюдать за ней, тряслись поджилки, но Хана почему-то не задергивала душевую шторку.

Марко называл это «делать Брюса Уиллиса». Он ненавидел американцев, но обожал американские боевики, особенно «Крепкий орешек».

Они жили в огромном некрасивом доме с видом на пустырь. В подъездах смердело мочой. Дворы оккупировали подростки с агрессивными псами на поводках, хлеставшие ракию и подначивавшие собак устраивать бои.

– Что вы здесь торчите? – спросил их папа вчера. Хана пугливо пряталась за отцовскую спину. Подростки вальяжно расположились на ступеньках. Бетон перед ними был захаркан. Из магнитофона пел Курт Кобейн. Лифт все никак не спускался.

– А тебе какое дело? – чавкнул жвачкой блондин с вытатуированным на запястье кондором. Он обнимал прыщавую девушку и презрительно ухмылялся. Кондор парил у передавленной лифчиком груди.

«Только не спрашивай: „что?“» – взмолилась про себя Хана.

– Что? – спросил папа, клонясь к подросткам левым ухом.

– Ты тугой?

– Вали своей дорогой!

– Забери этого глухаря, малая!

Подростки расхохотались. Папа плохо слышал, его контузило на войне. Хана стеснялась папы.

– Что они сказали? – допытывался папа в лифте. Потолок кабины украшали сожженные спички. Кнопки расплавились. «Убей янки!» – взывало граффити.

– Они не тебе, – врала Хана в папино ухо.

Марко сказал, труба ведет аж до мавзолея Тито.

– Глупости! – усомнилась Хана. – Это же не подземелье! Мы на одиннадцатом этаже. Закончится дом, закончится и труба.

– А т-ты включи фантазию.

Она включила.

– Прямо к мавзолею?

– П-прямо в с-саркофаг!

Ночью родители Ханы ссорились. Мама говорила полушепотом: «Я скоро сойду с ума». «Что?» – спрашивал папа. Хана жмурилась и грызла уголок наволочки.

Марко заявился днем. Была суббота.

– Т-ты одна? Отлично!

Без приглашения прошел в ванную. Вынул из курточки отвертку.

– Ты плакала?

– Нет. У меня аллергия.

– Это с-смертельно?

– Не знаю, – Хана улыбнулась. Сложно было не улыбаться, глядя на нескладного, рыжего, с утиным носом Марко Крстовича. – Ты что удумал?

– Откупориваю п-портал. – Приятель взобрался на полку этажерки.

– Сдурел? Ну-ка слезай немедленно!

– Не волнуйся. – Он отвинчивал и прятал в карман болты железной решетки. Квадратная в сечении кишка из бетона пролегала над ванной, раковиной и унитазом.

– А от тебя ползти нельзя?

– У меня б-батя з-запил. Теперь неделю будет дома к-куковать.

Папа Марко был коммунистом и писал статьи для «Борбы». Отец Ханы работал на литейном заводе. Коммунистов и лично товарища Крстовича обзывал предателями.

– Чтоб назад вставил, понял?

– Готово! – Марко осклабился. – Вашу ручку, красавица.

Вентиляционная шахта пронзала здание насквозь. Пятнадцать подъездов, – посчитала Хана, – тридцать квартир, по две на этаже с этой стороны. Марко помог, и она протиснулась в нору.

– Брюс идет! – Марко, извиваясь, присоединился к Хане. Высунувшись в ванную, снял с полки решетку и поместил ее обратно в нишу. Решетка держалась и без болтов.

В вентиляции было пыльно. Мягкие катышки под ладонями напоминали тополиный пух. Хана подумала о книжках, которые зачитала до дыр: «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса. Она мечтала о платяном шкафе профессора Керка, через который можно попасть в мир льва Аслана, фавнов и говорящих бобров. Выяснилось, что у нее под носом есть такой шкаф. Туннель в неведомое, будоражащий и манящий.

Марко щелкнул фонариком и подкрутил ребристый корпус, чтобы свет стал совсем тусклым. В высоту, как и в ширину, шахта достигала сантиметров пятидесяти. По ней легко было перемещаться на четвереньках.

– П-ползем на с-север? – предложил Марко.

– А где тут север?

– Сзади тебя.

– Ну нет. Ты первый ползи.

– Т-тогда юг!

Поползли. Бетон был шероховатым. Пыль изгваздала джинсы. Бледно-желтый отсвет двигался впереди, скользя по стенам цвета мокрого асфальта. Хана опасливо выискивала насекомых, но ничего такого в туннеле не было. Уж насколько грязным казался подъезд, но тараканы в доме не водились.

Путь в вымышленную Нарнию представлял собой в основном задницу и истертые подошвы Марко.

Через пять метров ребята напоролись на две одинаковые скважины внизу и вверху, толщиной с бедро Ханы. Они соединяли шахту одиннадцатого этажа с вентиляционной системой всего здания.

– С-смотри. – Марко направил фонарик на стену, и луч прошил бетон. Потому что в нем было зарешеченное отверстие, такое же, как то, через которое Хана и Марко проникли в вентиляцию. Хана догадалась, и волнующее тепло разлилось по телу: за решеткой – чья-то ванная. Луч елозил по змеевику и отражался в кафеле. Если хозяин квартиры сейчас откроет дверь, то обнаружит рассеянный свет, стекающий из-под потолка.

– Ты тут уже был? – спросила Хана.

– Ага. З-здесь живет одна блондинка. У н-нее д-д-дойки, как у П-Памелы А-Андерсон. И н-н-нет волос на п-п-письке.

– Извращенец, – прошипела Хана.

Марко извернулся и продолжил ползти. Хана не отставала. Сразу за ванной оказалась кухня, ярко озаренная солнцем.

В груди у Ханы приятно защекотало.

«Как же круто! – подумала она. – Мы как невидимки из фильма!»

Решетку декорировала паутина, но чужая обитель просматривалась отлично. Заграничный холодильник, календарь с гоночным автомобилем, ваза с конфетами на столе.

Жаль, внизу никого не было, и кухня быстро наскучила путешественникам.

– Т-ты не устала?

– Еще чего.

Они двинулись к следующей квартире. Хана, повинуясь внезапному порыву, сказала:

– У меня нет аллергии. Я плакала.

– П-почему?

– Мы уезжаем. Насовсем.

Марко застыл, и Хана едва не впечаталась в его зад.

– Переезжаете в другой дом?

– В другую страну. В Россию.

Марко пополз, не отреагировав. Хана сказала:

– Моя мама русская. В Ростове живет тетя, я ее никогда не видела.

– Ч-чем твой папа б-будет заниматься в э-этом Р-Ростове?

– Папа с нами не поедет, – тихо сказала Хана.

– А з-знаешь, – резко и излишне громко выпалил Марко, – я т-тоже уеду. Т-только не в-в-в Россию, а в-в С-С-ША.

– Ты же не любишь американцев.

– Я б-буду шпионом.

Хана хмыкнула. Марко погасил фонарик. Из зарешеченного квадрата в туннель проникал электрический свет. Журчала вода. Ребята сгруппировались у отверстия. Хана бегло оглядела сосредоточенного Марко и перевела взор на решетку.

В ванной кто-то был. Хана не видела человека, но отчетливо слышала, как он кряхтит. Сердце забилось сильнее. А раскатистый, басовитый звук испускаемых газов и последовавшее сопение заставили подавиться слюной. Прямо под ними мужчина тужился на унитазе!

Хана пальцами прищепила нос. Марко выпучил глаза, гримасничая. Хана пихнула его плечом: пошли отсюда! Он повиновался. Мелькнуло оконце на кухню. Заструились шершавые стены. Отойдя на приличное расстояние от «газовой камеры», Марко прокомментировал:

– В-вот это канонада!

– Как тромбон! – подтвердила Хана.

Хотелось, чтобы приключение не кончалось. Чтоб они выбрались из потайного лаза в Доме цветов или даже во чреве станции «Вуков споменик» и пошли есть мороженое. А завтра снова вернулись в шахту следить за блондинкой с дойками и пердящим дядькой.

– Х-Х-Хана, – прошептал Марко изменившимся голосом, – б-без тебя у м-меня не б-будет друзей.

– Ты дружишь с Младеном и Вуком, – возразила Хана.

– Они придурки.

– Ты тоже придурок, – Хана улыбнулась.

– З-знаешь…

Но она не узнала. Так и не узнала, что он пытался сказать этим своим странно взрослым голосом во мраке.

Перебивая на полуслове, залаяла собака. Не сговариваясь, Хана и Марко проползли мимо чьей-то темной ванной к чьей-то светлой кухне и, сгрудившись, увидели источник тявканья. Йоркширский терьер нарезал круги по линолеуму, истерично лая на вентиляцию.

– Он нас учуял! – шепнула Хана. – Хороший песик.

Терьер оскалился.

– Ты чего? – Женщина в махровом халате, с обмотанной полотенцем головой, вошла на кухню – Хана отпрянула. – Проголодался?

Терьер запрыгал, отрывисто гавкая, указывая кормилице на незваных гостей.

«Интересно, – подумала Хана восхищенно, – подними она голову, заметит нас за решеткой? А если заметит – завизжит? Потеряет сознание?».

Женщина насыпала в миску собачий корм.

Марко потормошил зазевавшуюся Хану. Стараясь не шуметь, они поползли по трубе.

– Я тут еще не б-был. В шестом п-подъезде.

Хана поразилась, как далеко они забрались.

– Ого! – сказал Марко.

Оконце, к которому они приблизились, было неярко освещено. Решетка отсутствовала. Сообразив, как сильно они рискуют, Хана прикусила язык и импульсивно дернула приятеля за рукав. Он просигналил глазами: все в порядке! Прополз на метр, позволяя Хане заглянуть в проем.

Дверь была отворена, и солнечный свет падал в коридор из кухни. Дно ванны покрывал слой чего-то черного. Веяло затхлостью, засорившейся канализацией, гниющими овощами. Приставив палец к губам, Марко включил фонарик и поводил лучом по ванне. В ней будто мылся нефтяник. Вязкая субстанция измарала эмалированную поверхность, на бортиках темнели потеки цвета смолы. Луч зацепил кафель, жирный, в отпечатках рук.

Марко деловито уполз к следующему световому квадрату. Хана, поглазев на лужу, отправилась за ним.

Решетки не было и здесь. Не было стола и холодильника, календарей, комнатных растений – всего того, чем люди украшают квартиры, чтобы отвлечься от угрюмых подростков во дворах и зловонных луж в подъезде. Осторожно высунув голову, Хана разглядела под собой мойку и газовую печь в саже.

– Тут никто не ж-живет, – констатировал Марко.

Обычная история. Счастливчики съезжали. Желающих приобрести жилье в неблагополучном районе становилось все меньше. Неблагополучным называла их район мама.

Марко сел, спустив ноги из шахтного отверстия в квартиру.

– Погоди! – воскликнула Хана. – А вдруг живут? Алкоголики или наркоманы…

– Да т-ты оглядись.

Она огляделась. Шторка издырявленной тряпкой стекала с карниза заодно с гирляндами паутины. Линолеум и подоконник припорошила пыль. На кухню явно месяцами никто не входил.

– Айда? – предложил Марко.

Хана сглотнула.

– Айда.

Это было круче, чем шпионить за соседями. Каждая клеточка Ханы трепетала от страха и наслаждения. Адреналин выпрыскивался в кровь, опьяняя, как вишни из наливки бабушки Сары, которые Хана съела тайком на Рождество. Марко катапультировался практически бесшумно. Подал Хане руку. Она оперлась кедом о мойку и приземлилась на пол. Хана и Марко стояли посреди чужой кухни, зачарованно озираясь.

Здесь царило запустение. Пыль напоминала пепел сотен выкуренных сигарет. Оконное стекло никогда не протирали. Между мойкой и печью валялось мусорное ведро с прилипшим к пластмассе картофельным очистком, а в паучьем коконе притулился взлохмаченный веник.

– П-приберемся, и можно жить. Обустроим штаб!

Хана вообразила, как они с Марко чаевничают, утомившись от генеральной уборки. А чтобы было интереснее и страшнее, вообразила, что в квартиру нежданно врывается риелтор в сопровождении потенциальных покупателей.

Из ванной тянуло гнилостным запашком. Обои отклеились, обнажилась белесая шпаклевка. Коридор, в точности как у Максимовичей, изгибался буквой «г». С потолка свисал огрызок провода.

– Мог бы найти штаб получше.

– И найду, – заверил Марко. – Это на п-п-первое в-в-в…

Он замолчал. Хана посмотрела на него, замершего столбом, а потом переместила взгляд туда, куда Марко таращился. В проем межкомнатных дверей.

Единственным предметом мебели в гостиной был стул. И на стуле, лицом к подросткам, сидел человек. Мужчина в серых штанах, сером пиджаке, с большими серыми руками, сложенными на серых коленях, с серыми волосами, торчащими над лобастой серой головой.

Хана ахнула.

Мужчина не шевельнулся. Его веки были опущены, а рот приоткрыт, и Хана видела ряд серых зубов. Одутловатое лицо будто припудрили цементной крошкой.

«Это пыль!» – поняла Хана. Мужчина порос пылью.

– Он ч-что? – от страха Хана стала заикаться, точно передразнивала приятеля. – Он не ж-живой?

Произнести «мертвый» не повернулся язык. Мужчина сидел, как примерный ученик на уроке, колено к колену, стопа к стопе. Ноги босые, серые, с омерзительно длинными ногтями. Хана подумала, эти ногти цокали бы об пол при ходьбе.

– Д-да, – выговорил Марко завороженно. – У-у-умер, и н-н-никто не з-з-знает.

– Надо сказать родителям.

– Н-нет. С-с-сделаем а-анонимный звонок.

Хана кивнула. Она не хотела смотреть на труп, но смотрела. Прежде она видела мертвых людей лишь вскользь: в гробах, выставленных у подъездов, окруженных старухами в траурной одежде.

Казалось, мужчина спит. Сколько ему? Моложе папы. Лет сорок пять.

Как-то Хана подслушала разговор взрослых. Папа рассказывал дяде Гордану про войну, про то, как в Банской краине его отряд проник в дом сепаратистов и нашел повесившегося македонца. «Никогда не забуду, как от него воняло и сколько там было мух», – сказал папа.

Хана втянула ноздрями воздух, но почувствовала только запах застоявшейся воды из ванной. И мухи не роились, как в ночных кошмарах, мучавших Хану после подслушанного папиного откровения.

Будто прочитав ее мысли, Марко спросил:

– П-почему он н-не разложился?

– Давай скорее уйдем, – сказала Хана.

Но еще минуту оба пялились на труп. И, наверное, оба думали о гипотетическом убийце – хотя на теле мужчины не было ран и это походило на естественную смерть – об убийце, который прячется где-то в недрах выморочной квартиры.

Не сговариваясь, они решили воспользоваться нормальным выходом, их поманила дерматиновая обшивка двери. Хана дернула щеколду, та поддалась, оставляя на пальцах маслянистую влагу. Заскрипели петли, и в унисон заскрипели голосовые связки за спиной.

Хана обернулась.

Хозяин квартиры покинул стул. Он возвышался позади Марко, ошеломительно высокий, не изменившийся в лице, большеголовый, как монстр Франкенштейна из старого фильма. Закрытые глаза и открытый рот, серый язык за серыми зубами. Лицо под пудрой пыли не могло принадлежать живому человеку, но он двигался.

Хана завизжала.

Серые руки приняли Марко в свои объятия. Обхватили грудину и запечатали ладонью крик. Оторвали от пола. Марко брыкнул ногами, отчаянно сопротивляясь. В его выпученных глазах застыл ужас. Отвертка выпала из кармана, стукнувшись об пол.

Вот что Хана запомнила. Чудовище Франкенштейна держит извивающегося Марко, словно не позволяя натворить глупостей, а вокруг сгущаются сумерки.

Хана рванула дверь и помчалась прочь. По ступенькам вниз, на улицу, мимо парней, разразившихся хохотом, в свой подъезд, в свою квартиру.

Папа сгорбился у телевизора и не слышал, как она влетела, как бабахнула дверями спальни.

Лежа в постели, дрожа и источая холодный пот, Хана думала о Марко и молилась богу, мечтала вырубиться и осознать, проснувшись, что это был сон, и они не ползали в стенах, и нет никакого серого человека с кожей, покрытой пылью, с ногтями, способными вспарывать животы.

Отец Марко позвонил вечером, узнать, куда запропастился его сын.

* * *

Аня не представляла масштабов катастрофы, пока на канале Собчак не вышло это чертово видео. Хватило полчаса, чтобы понять: это конец. Конец ее репутации и карьере. Она не очистится: проще сменить имя, внешность и пол, и сферу деятельности, конечно. Ни один продюсер не даст ей денег. Ни один уважающий себя актер не согласится у нее сниматься.

Отныне она персона нон грата в любом приличном месте.

Телефон булькал, принимая сообщения. Аня зашвырнула его в ящик стола. На мониторе Ксения Анатольевна с нескрываемым удовольствием пинала труп.

– Вы говорили, что бросили пить.

– Двести пятьдесят шесть дней назад.

– В сторис вы писали «двести семьдесят дней»… В понедельник.

– Разве? У меня плохо с цифрами.

– Аня, мы же взрослые люди.

– И что? Я перепутала.

– Аня, вы сейчас выпившая?

– Нет!

– От вас пахнет алкоголем.

– Это такие духи.

– Очень интересно. Скажете потом, что за духи, я тоже буду пользоваться. Клянусь, мы не готовились, но случайно у нас есть с собой алкотестер…

Аня застонала у ноутбука. Количество дизлайков, простыни издевательств в комментариях, само название ролика: «Максимович: перверсии, скандалы и алкоголь» красноречиво говорили о ситуации.

– А детектор лжи вы не захватили? Я вам не подопытная свинка, Ксюша! И мы не на допросе!

Аня наивно полагала, что предстанет перед зрителями радикальным творцом, анфан террибль русского кинематографа, но вместо террибля в ролике два часа запиналась и завиралась пьяная косноязычная идиотка. Как в меме «ожидание и реальность», где слева – Ларс фон Триер, а справа – Максимович, в какой-то момент облившая себя кофе.

– Наркотики тоже в прошлом? Как и алкоголь? Или прямо в прошлом?

Начав с комплиментов, с вопросов о сербском менталитете и эмиграции, Собчак усыпила бдительность Ани. И ударила исподтишка.

Википедия сообщала, что Аня Максимович родилась в восемьдесят шестом году в Белграде. Спасаясь от бомбардировок, переехала с мамой в Ростов, позже – в Москву. Три года училась во ВГИКе на факультете режиссуры у Абдрашитова, была исключена за прогулы. Неоднократно заявляла, что жизнь в общежитии дала ей больше, чем учеба. В две тысячи пятнадцатом выступила режиссером, продюсером и сценаристом психологически-остросоциального веб-сериала «Муравейник». Сериал, снятый в жанре мокьюментари якобы скрытыми камерами, установленными в квартирах героев – обыкновенных москвичей, – получил миллионы просмотров и хорошие отклики в прессе. В восемнадцатом году Аня Максимович поставила первый полнометражный фильм, откровенную драму «Чужаки».

На «Вике» разделы «Чужаки», «Скандал» и «Алкогольная зависимость» были втрое больше биографической справки.

Иногда Аня думала, что маме повезло: инфаркт убил ее раньше, чем дочь вляпалась во все это дерьмо.

«В „Чужаках“, – писал популярный обозреватель, – тридцатидвухлетняя Максимович повторяет сериальный трюк со скрытыми камерами, отстраненно наблюдая за жизнью героев, или за тем, что в ее представлении является жизнью: бесконечными скандалами, пьяным сексом и бытовым насилием».

«Максимович препарирует мелкое, укоренившееся в рутину зло, – писал кинокритик. – Ее фильм – о рукоприкладстве, абьюзе и шейминге – надо распространять как учебное пособие».

«Они там, простите, гадят и совокупляются на камеру! – потрясал кулаком депутат Государственной думы. – Там в сортирах камеры – они на нас, россиян, гадят! Кому мы премии даем? Извращенцам? Порнографам?»

Собчак спросила в лоб, не хочет ли Аня поменяться местами с объектом наблюдения и обижает ли ее прозвище «королева визионизма», ведь визионизм, по сути, то же самое, что и вуайеризм – сексуальная девиация, побуждающая подсматривать за ничего не подозревающими людьми в замочную скважину.

Аня догадалась, к чему ведет Собчак.

– Они – актеры! Они знали о камерах, это прописано в сценарии, в договоре!

– Олег Давыденко… Вы не так давно расстались, верно? Он был вашим партнером и играл главную роль в «Чужаках». Олег Давыденко заявляет, что его шокировал фильм, потому что речь об откровенных сценах не шла…

Загрузка...