Я увидел ее в праздничный день, День благодарения. Матери наши дружили. У ее матушки было четыре дочери, а у моей – четверо сыновей. Должно быть, они как-то встретились на базаре и задумали совместный ужин, вроде смотрин.
В тот день мы с братьями работали возле дома. Ничего толком не зная об этом плане, мы возились со сломанной телегой, измазавшись с ног до головы. Девушки приезжали поодиночке, каждая в свое время. Когда первая, самая старшая, слезла во дворе с коня, то увидела только чумазые физиономии парней, пялившихся на нее из-под тележной оси; она была необычайно красивой, у нее были черные волосы и темные глубокие глаза. После того как она вошла в дом, мы работали спустя рукава, пока не приехала вторая. Это была блондинка, крепко сбитая и такая же ослепительно красивая, как и сестра. К ее приезду мы уже были на ногах, пытаясь привести свою одежду в божеский вид.
Позже, совсем как в сказке, появилась и третья – темноволосая красавица со смеющимся лицом и веселыми глазами. Она прошла мимо нас к входной двери, где ее ожидала моя матушка. Достаточно было ее мимолетного взгляда, чтобы мы бросили телегу и принялись усердно драить свои руки и лица. Потом в небольшом фургончике прикатила мать четырех сестер, рядом с ней сидела ее младшенькая – стройная тихая девушка с золотыми локонами. Вечернее солнце катилось за дом, утопая в золоте и багрянце, и когда его лучи нежно касались этого прекрасного лица, то вся она казалась вторым – нет, первым! – солнцем… И вот уже мы все сидим в доме. Тепло и уютно, весело пылают свечи, на столе вкусная еда и везде незабываемая атмосфера юности и красоты – неповторимое девичье очарование.
На следующее утро среди посуды оказался небольшой горшочек, в котором наши гостьи привезли вчера закуску, сейчас уже не помню какую. Думаю, это была первая из тех случайностей, что вели меня потом всю мою жизнь и которые раз от разу все меньше казались мне случайностями. Матушка повернулась ко мне и спросила, не хочу ли я вернуть горшочек хозяйке. Ее глаза, казалось, говорили о том, что мне необходимо это сделать, что есть важная причина сходить туда. Ну, я и пошел.
У ее матери были точно такие же говорящие глаза, когда она открыла мне дверь и взглянула на меня. Я протянул ей горшочек, да так неловко, что слегка переступил порог, чем вынудил ее вступить в беседу, которая, казалось, все равно была запланирована. И тогда я спросил, не возражает ли она, если ее златовласая дочь станет прогуливаться со мной по вечерам. Легкая улыбка тронула ее губы, она внимательно посмотрела мне в глаза своими добрыми карими глазами и сказала, что это будет здорово.
Сначала я вел ее знакомыми путями. Она шла рядом, а меня распирала гордость от того, что она не вырывала свою руку из моей. Я плохо разбирал дорогу, потому что прядь ее волос касалась моего плеча, и взор мой туманился. Вскоре мы оказались на какой-то тропинке, которую я совсем не знал. Стало темно. В той то ли степи, то ли пустыне, где мы жили, всегда быстро темнеет по вечерам в начале зимы.
Этот момент навсегда врезался в мою память, ведь тут-то и началось мое обучение. Но не тому, о чем пишут в учебниках, о чем рассказывают в школьных классах, где я успел провести уже немало времени, а действительно важным вещам, первостепенную значимость которых мы понимаем только с возрастом, – короче, тому, что связано с жизнью духа. Именно тогда я впервые лицом к лицу узрел величайшего врага человечества, и это она показала мне его, как показала и благородного воителя, который призван сокрушить этого грозного врага, если только смерть не опередит его.
Она привела меня в Сад, окруженный каменными стенами. На западе к нему примыкала небольшая каменная же часовня. Правда, в ту первую ночь я разглядел только громадное дерево – необычайная редкость в нашей-то пустыне! – с огромным толстенным стволом и длиннющими ветвями, свисающими вниз наподобие шатра, укрывающего и от ночи, и от всего внешнего мира. Я прислонился спиной к дереву, а она прижалась ко мне; по всей длине моей ноги, там, где к ней прикасалась нога девушки, я почувствовал нестерпимый жар, – казалось, само солнце опалило меня. С тех пор мне почти не приходилось встречаться с тем, чтобы человеческое тело было таким почти неправдоподобно, сверхъестественно горячим.
Мне взбрело в голову рассказать ей о своей учебе, о почерпнутых из каких-то книг чужих идеях, с которыми я тогда носился, похвалиться перед ней школьными успехами и растущим авторитетом среди однокашников. Я уже открыл было рот…
Она просто взглянула на меня чуть снизу своими чудными карими оленьими глазами. Ее веки были полуприкрыты, как будто она испытывала непонятное мне наслаждение. Взглянула – и я ничего не смог сказать. Мне достаточно было этого томного взгляда, чтобы понять: моя истинная задача лежит не в области научных изысканий, а в овладении самим собой, в преодолении своей гордости. Вот чему научила меня эта совсем молодая – много младше, чем я, тогда еще шестнадцатилетний, – девушка. И тут же, словно в награду, она приникла щекой к моему сердцу, и роскошные золотые волосы ее обдали меня, словно водопадом.
Меня охватило какое-то необычное, новое, не испытанное ранее волнение – так вожделение вошло в мою жизнь, чтобы стать ее вечным спутником, моим грозным и очень серьезным противником. Я протянул было руки, чтобы коснуться ее маленьких грудей, но она снова подняла на меня глаза. Они раскрылись несколько шире, и на этот раз в них отчасти даже сверкнула строгость. Я вдруг понял, что не могу пошевелить даже пальцем. И в этот момент эти самые глаза преподали мне второй урок – я почувствовал, как мое сердце входит в иное измерение, в обитель добродетели.
И она повернулась, и взяла меня за руку, и увлекла меня прочь из Сада, по-прежнему не говоря ни единого слова. На меня же тем временем нахлынуло какое-то разочарование, я ощущал себя обманутым и уязвленным. Но как только эти чувства прояснились во мне, она остановилась, круто развернулась и в третий раз взглянула на меня.
Невозможно описать увиденное тогда, но я все же попробую. Золотой ангел стоит передо мной в полный рост, руки по бокам и слегка приподняты, ладони обращены ко мне, сверкающие золотые волосы ореолом обрамляют лицо, а само это лицо сияет в свете луны, взошедшей над тем самым деревом – как сейчас помню, это была чинара – позади нас. Степной ветерок слегка шевелит ее шелковую блузку и приподнимает юбку. И глаза, снова эти глаза, на это раз вопрошающие – разве я имею право сердиться, не важно, сейчас или вообще, на нее или на любое живое существо? Разве я еще не понял, что с этого момента и навсегда начинается мой истинный Путь, посвященный единственно тому, чтобы научиться побеждать темноту и этим даровать жизнь, бесконечную жизнь золотому свету в своем собственном уме?
Так я получил от нее путевку в ту жизнь, о которой собираюсь рассказать, а когда мы расставались, она сказала только: «Прикоснись уже к Солнцу; Оно тебя не опалит».