Сабинянские воины - читать онлайн

Глава 1. Тоска о потерянном рае

Существование этого государства на карте мира кажется невероятным, и только за давностью лет скептикам приходится смириться с тем, что это все-таки правда – Сабиняния есть на свете. Она существует потому, что существует уже несколько десятков лет, а с прошлым не поспоришь. Спасибо какой-то очередной политической неразберихе в районе Балкан в 60-е – 70-е годы прошлого века. Именно тогда, на волне парада независимостей микрогосударств, на побережье Средиземного моря возник этот плотно огороженный кусочек рая с крошечным населением и дотошной реконструкцией эпохи примитивного натурального хозяйства (если не считать нескольких компьютеров на всю страну). Стабильное существование этого полупустого райского сада противоречит логике, потому что по логике соседи, истощенные недостатком территориальных ресурсов, давно должны были его раздавить. Как минимум, туда должны были ввалиться толпы застройщиков курортов с их отелями, музыкой, туристами, автомобилями и закатать леса в асфальт. Немногочисленных жителей, впрочем, могли бы оставить как развлечение для туристов. Наконец, туда мог бы высадиться небольшой воинский корпус под лозунгом того, что за забором-границей государства нарушаются права человека. Тем более, что они там наверняка нарушаются, потому что создать закрытую коммунистическую утопию без нарушения индивидуальных прав нельзя.

Но ничего этого не происходит. Не высаживаются десантники, не завозят вслед за ними стройматериалы отельеры. Никто не рубит лес, не взрывает девственные песчаные дюны, не втыкает в берег зонтики и ларьки с фаст-фудом. Пляжи не облепляют жеманные тела красавиц в купальниках, делающих селфи с напряженно глядящими аборигенами. Нет. За забором по-прежнему находится непознаваемый мир, способ выживания которого представляет для всех загадку. Фотографий сабинян очень мало; те, что есть, очень старые: руководство утопии запрещает делать фото на своей территории. Зато есть рисунки немногочисленных представителей внешней, то есть нашей, цивилизации, которых допустили внутрь в рамках ежегодной экскурсии. Эта экскурсия – довольно интересный жанр, о котором я надеюсь позднее рассказать подробней. Да – в нарушение всех законов типичных закрытых обществ (как, например, КНДР), Сабиняния не препятствует обмену информацией между своими и чужими. Хотя в КНДР тоже пускают туристов, и даже в тысячу раз больше, чем в Сабинянию. Правда, их передвижение по стране контролируют. Впрочем, передвижение экскурсантов сабинянское руководство тоже контролирует. Но так как здесь речь идет, фактически, о природном парке размерами примерно 50 на 60 километров, то это делается очень ненавязчиво. Спрятаться все равно не получится. Интересно другое (и в этом колоссальное отличие от КНДР). По крайней мере, так декларируется: сабинян не только не отлучают от информации о внешнем мире, но чуть ли не в обязательно порядке к ней приобщают. Якобы на территории государства-заповедника есть несколько компьютеров с интернетом, работающих от солнечных батарей. Связь они получают от ближайшей «заграничной» ретрансляционной вышки. И якобы все небольшое население страны регулярно по очереди усаживают за эти компьютеры в порядке обязательного всеобуча. По-видимому, во время этих сеансов они должны успеть как приобщиться к миру цивилизации, так и принять решение от него отказаться. Не буду судить, насколько это возможно за столь короткое время. Ведь привычка критиковать цивилизацию обычно характерна как раз для тех, кто ею слишком обласкан; что касается людей, принудительно имплантированных в эпоху традиционного сельского хозяйства, то блага цивилизации должны видеться им сладкой мечтой. Да, что еще важно: в Сабинянии есть обширная библиотека на разных языках (в том числе бумажная). Жители, по официальной версии, с детства имеют доступ к сокровищнице европейской (и не только) литературы. Они (якобы) в совершенстве знают школьную программу на уровне лучших российских, английских и японских школ, прекрасно разбираются в современном научном, философском и политическом дискурсе (и разумеется, следят за всеми последними новостями). Они знают по несколько иностранных языков (логично, а как иначе им читать книги и новости?). И, познав все это (заметьте – лишь в теории), сабиняне в полном составе решают отказаться от запретного плода. М-да, согласен – звучит сомнительно. Хотя справедливости ради нужно сказать, что несколько человек в разное время все же покинуло этот закрытый рай. Сейчас они живут в разных странах и, конечно, представляют собой весьма заманчивый трофей для журналистов и правозащитников, которые время от времени жадно пытают их на предмет того, как им жилось в жуткой тоталитарной общине. Насколько я понимаю, сенсационных ответов пока получить не удалось; в противном случае мы об этом узнали. Так что пока можно сделать лишь один вывод: вход в государство-заповедник закрыт (за редкими исключениями, о которых – позже), а выход – вполне возможно, открыт. Для всех ли – неизвестно. Не буду гадать раньше времени, уподобляясь поверхностным журналистам и блогерам. Пока все мои сведения о Сабинянии не выходят за пределы общедоступных источников. Я хотел бы, как и многие, получить больше информации. Но пока это – лишь мечта.

Единственный вопрос, по поводу которого уместно рассуждать – это, повторюсь, загадка стабильности этого удивительного сообщества. Натуральное хозяйство слишком зависимо от погодных условий, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение продовольствием пусть даже всего две тысячи человек (такова официальная численность населения страны). Как и везде, здесь бывают засухи, резкие похолодания, затяжные дожди, ураганные ветры – все, что раньше во всем мире было причиной голода, а сейчас успешно компенсируется, во-первых, удобрениями, а во-вторых, международной торговлей. Случился неурожай – ничего страшного, можно купить зерно за тридевять земель, было бы на что. Но Сабиняния ведет торговлю чисто символически. Раз в год «за стену» отправляется небольшой караван из «экологически чистых», как у нас говорят, деликатесов, а там избранный внешний агент, потомок единственной семьи, наделенной еще десятилетия назад исключительным правом вести с Сабиняней товарообмен, меняет драгоценные корзины с редкой рыбой на металлические орудия труда, которые в нашем мире в сравнении с этой рыбой не стоят почти ничего. Так сабинянцы получают ножи, лопаты, пилы, гвозди, топоры, а также металлопрокат для изготовления оружия, который, судя по всему, они выковывают сами в своих аутентичных кузницах.

Все бы хорошо, но! Количества товара, необходимого для того, чтобы обменять его на еду для 2000 человек в течение голодного сезона, в Сабинянии нет. Тем более, что единственный ее возможный товар – это как раз еда. Так вот, насколько мне известно, в краткой истории райского побережья было несколько случаев серьезной нехватки продовольствия. Писали и о массовых смертях, но эта информация не подтверждена, так как вход внешних посетителей внутрь стены случается не чаще раза в год. Активная общественность, привыкшая горячо сочувствовать в подобных случаях (особенно когда речь идет не миллионах голодающих, которым все равно не помочь, а о реалистичном количестве), разумеется, выступила с инициативой немедленного спасения Сабинянии. Руководство государства (точнее, человек, который обычно выступает от его имени в течение последних 20-30 лет) вежливо поблагодарил за предложение гуманитарной помощи и принял ее, но пропустить в страну волонтеров отказался. Активная общественность вновь зашумела: как так, ведь есть серьезная опасность, что поставки еды просто разворует\съест сабинянская каста господ, а простые голодающие ничего не получат. Представитель ответил, что великодушные общественники могут застраховаться от такого ужасного исхода, просто прислав очень много еды, которую господам, даже если бы они существовали, съесть одним было бы не под силу. Логично, что господствующий класс в сообществе из двух тысяч человек не может быть многочисленным. Как ни странно, на уровне аргументации общественность больше ничего придумать не смогла. Наиболее радикальная ее часть в очередной раз предложила высадить на берег Сабинянии вооруженный десант, чтобы наконец-то смести тиранию верхушки тоталитарной секты, которая-де с помощью манипулятивных техник обратила свою паству в рабство. Но идея поддержки не нашла. Точнее, разбилась о сопротивление противоположных идей в тех же самых головах. Как мы знаем, общественность, которая сочувствует голодающим и бесправным – это обычно та же самая общественность, которая выступает против мировой гегемонии сверхдержав, отстаивает свободу меньшинств и умиляется традиционному образу жизни. Поддержать военное вторжение куда бы то ни было эта общественность ни за что бы не смогла, а начнись оно – горячо бы выступила против. Возможно, мамы и папы именно этих людей много лет назад поддержали создание Сабинянии, как долгожданного островка гармонии с природой посреди ужасов технократии. И теперь – напасть, уничтожить, убить, застроить отелями, распродать под коттеджи? В результате озабоченность правами сабинянцев так и осталась на уровне дискуссии. При этом, добавлю, что немногочисленные случаи эмиграции из Сабинянии были связаны именно с голодными периодами. Общественники, как я уже говорил, пытались добиться от этих людей сенсационного рассказа о том, как каста господ отнимала и пожирала гуманитарную помощь, но вроде как ничего подобного так и не прозвучало. Разумеется, выдвигалась версия, что эмигранты запуганы сабинянскими верховными жрецами и опасаются, что те могут найти их и убить из мести даже на территории США, куда кто-то из них уехал. Тем не менее, пока все вроде бы живы. Поэтому ни одна из вышеприведенных версий не подтверждена, но и не опровергнута.

Основы

Я отвлекся и не успел рассказать об идейных основах возникновения Сабинянии. Попробую опять-таки скомпилировать то, что знаю из разных источников. Начать с этой детски-наивной формы названия – Сабиняния, то есть Земля Сабины, или, как иногда говорят, Берег Сабины. Впрочем, такое простодушие характерно для мифа. Для мифа, в который искренне верят. Искренним мифотворцам неважно, что о них думают окружающие. Итак, кто же такая Сабина? Странно, но этим нелепо-гламурным именем они назвали свою богиню. Судя по всему, она – хозяйка и создательница всего внутризаборного заповедника. Возможно, она также творец всего сущего, но этот вопрос нужно адресовать религиоведам, которым посчастливилось глубоко изучить ее культ. Последний, в свою очередь, возник где-то в 50-е – 60-е годы ХХ века. Этот период, как мы знаем, был богат на экзотичные религиозные миксы среди городской интеллигенции. Адепты культа, уединившиеся в этот тогда еще не востребованный бизнесом райский уголок, вскоре и основали Сабинянию, закрывшись от развращенного мира бетонной стеной. Самая подходящая аналогия из искусства, которая, подобно отражению в волшебном зеркале, всегда возникает при рассказах о Сабинянии – это голливудский фильм начала 2000-х гг. (если не ошибаюсь) под названием «Таинственный лес». Там некая группа единомышленников решила спастись от цивилизации, упрятавшись вместе со своими семьями в глубины купленного (!) под эти цели огромного частного заповедника. На какой организационной основе осуществлялась охрана его границ (вроде как их охраняла служба из внешнего мира, не знавшая, что внутри живут не только звери), в данном случае не важно. Важней другое: создатели общины решили, подобно Моисею, вырастить поколение, которое бы не подозревало о существовании внешнего мира. А также цивилизации, 20 века, технологий и т.д. Земледельческая коммуна в лесу по культурному развитию застряла где-то на уровне американских сектантских общин 19 века. С той лишь разницей, что современные сектанты знают о внешней заразе и, как могут, с нею борются в своих рядах. Напротив, в «Таинственном лесу» правду знало только старшее поколение. Желание молодежи выйти и посмотреть на мир гасилось с помощью театральных представлений, разыгрываемых стариками, которые с помощью нехитрых декораций изображали регулярную осаду деревни какими-то ужасными чудовищами. С точки зрения искусства идея – великолепная. Но для реализации на практике ей кое-чего недостает. И не только ясности с охраной внешнего периметра. Мне, например, очевидно, что для стабильности малому сообществу необходимо, в первую очередь, идейно противопоставлять себя внешнему «миру зла». Непременно – гордиться своей инаковостью. В противном случае будут углубляться противоречия внутри системы, хотя бы – между отцами и детьми. Молодые захотят жить по-новому, покинуть родительский дом – и тут уж никакие костюмы чудовищ не смогут их удержать.

Второй пример – восхитительный эпичный «Аватар» Джеймса Кэмерона. Пересказывать его нет нужды. Если бы Сабинянии было не 50, а, например, 10 лет от роду, я был бы уверен, что создатели государства-заповедника просто списали его с этого великого образца. Совпадения наблюдаются вплоть до деталей – например, и там и там присутствует женское материнское божество, и там и там фигурирует воинский «спецназ», всегда готовый к самопожертвованию ради защиты родины. Уровень растворения жителей планеты Нави из «Аватара» в общем деле таков, что там вообще исключаются социальные противоречия. Как мы помним, в фильме ни разу не появляется ни одной паршивой овцы, которая бы предпочла личные интересы общим. Достигается это чудо, насколько может судить зритель, глубокой религиозностью народа нави. Вера их настолько сильна, что никаких дополнительных ухищрений, вроде образа внешнего врага, для тотальной мобилизации не требуется. Насколько можно судить, до атаки злых землян нави ни с кем на планете не враждовали, и другие их соседи – тоже.

Можно было бы предположить, что подобная религиозность служит объединяющей силой и для сабинян. Но фантазия – одно, а реальность – совсем другое. Мне трудно представить, что факел веры (к тому же – не традиционной, а возникшей в голове какого-то экзальтированного современного философа) может пылать с одинаковой силой уже более полувека. Ведь человек не может все время жить в состоянии экстаза, тем более, когда при этом нужно еще и возделывать (весьма примитивным способом) поля и огороды, бороться с голодом, холодом и болезнями, растить детей. Ведь у сабинян, в отличие от нави, есть (как считается) адекватное представление о нашем мире. Но как они к нему относятся? Как к сладкому запретному плоду (тогда никакие стены не сдержали бы поток беглецов) или как к средоточию порока? Предположим, они поголовно столь искренне считают нашу цивилизацию злом, что готовы отказаться ото всех личных интересов ради общего дела круговой обороны. Однако как можно считать цивилизацию злом, если ты ВСЕ о ней знаешь? Может, я не прав, но мне кажется, что наш мир так сложен и противоречив, что дать ему однозначно отрицательную оценку сможет лишь очень поверхностный взгляд. Как, например, взгляд ребенка в СССР, который был уверен, что Нью-Йорк весь завален трупами умерших от голода безработных (это я недавно вычитал из «Белого на черном» советского ребенка с несоветским именем Рубен Гальего). Однако те, кто говорят от имени жителей заповедника, настаивают, что в информированности сабинян о внешнем мире почти нет пробелов. Но что значит это «почти»? Они что, имеют аккаунты в социальных сетях и под вымышленными именами ведут диалоги с «внешними» френдами? Может быть, и среди моих френдов найдется сабинянин, тем более что я постоянно публично заявляю о своем интересе к этой теме? Увы, я знаю, что это было бы невозможно: традиционное земледелие и традиционный быт, пусть даже в таком благодатном районе, как Средиземноморье, почти не оставляет досуга для подобных развлечений. Куда логичней предположить, что в Сабинянии есть отдельный класс «посвященных» (они же, возможно, жрецы культа Сабины), которые освобождены от тяжелого труда и могут с утра до вечера пастись в интернете для наилучшего познания «мира греха». С другой стороны, как мы все знаем, возникновение привилегированного класса внутри бедного эгалитарного общества неизбежно ведет к тому, что он будет пытаться упрочить свое положение, максимально обособив себя от всех остальных. Результат показан Оруэллом в его великолепном «Скотском хуторе» – это перерождение интеллектуальной элиты и превращение ее в новую эксплуататорскую касту.

Но опять-таки, спасшиеся из «райской тюрьмы на берегу Средиземного моря» (выражение взято из не помню какого правозащитного паблика) не рассказывают ничего подобного. А может, они тоже принадлежат к касте праздных жрецов, приручивших компьютерную мышь? Потому-то они и сумели вырваться – они обладают среди своих относительной свободой. Но тогда почему молчат, живя в эмиграции? Почему не рассказывают об ужасах режима? Ведь снаружи им ничего не угрожает.

И я снова возвращаюсь к тому, с чего начал. Я не знаю секрета этого общества. Я не знаю, что удерживает его как от внутреннего взрыва, так и от прорыва враждебных сил извне. Впрочем, я собирался начать не со своих сомнений, а с сухого описания в духе средневековых путешественников. Наверное, оттого, что мне пока не довелось стать путешественником по Сабинянии, у меня ничего и не получается. Что ж, сдаюсь. Просто вставлю для начала текст из энциклопедии, который когда-то впервые заставил меня задуматься о Сабинянии. Да так сильно, что с тех пор я не могу думать ни о чем другом.

«Сабиняния.

Микрогосударство на берегу Средиземного моря. Теократия; управляется жрецами. Возникла как закрытая религиозная община культа т.н. «Богини Сабины», появившегося в среде городской интеллигенции в Европе и США в 60-е годы. Адепты культа практикуют бытовой аскетизм, коммунистическое ведение хозяйства и возвращение к традиционному образу жизни – примитивное земледелие и скотоводство, рыборазведение и рыболовство. Важнейшей задачей государства является забота об окружающей среде: сабиняне стремятся вернуть природе первозданный облик, в котором немногочисленные люди смогли бы гармонично существовать, оказывая на нее минимальное влияние. С целью реализации этих идей на практике в 50-60 гг. сначала возникла община, которая затем получила статус государственного образования.

Территория

Территория, занимающая 300 кв. километров, включает в себя морской залив, окруженный со стороны материка подковообразным горным хребтом, спускающимся к берегу с двух сторон скалистыми грядами. Таким образом, если не считать акватории, Сабиняния находится как бы в естественной чаше, облегчающей охрану границ. При этом по сухопутному периметру выстроена бетонная стена, которую патрулируют вооруженные силы этой крошечной страны. Известно, что несанкционированные попытки проникнуть на территорию страны (как из любопытства, так и с целью добычи рыбных ресурсов) караются весьма сурово, вплоть до ликвидации нарушителей на месте.

Население

Детальных сведений о быте сабинянцев не очень много. Туристов в традиционном понимании здесь нет. Раз в год руководство страны пропускает внутрь экскурсионную группу из 5-10 человек, тщательно отобранных среди желающих по всему миру. Фотографировать экскурсантам запрещено, можно лишь делать зарисовки. При этом им не запрещается общаться с сабинянами, которые прекрасно владеют многими европейскими языками (в том числе и молодежь, которая родилась и выросла уже «за стеной»). Турпоездки самих сабинян во внешний мир запрещены. Однако разрешена эмиграция: примерно полтора десятка жителей за все годы существования микрогосударства его покинули.

На рисунках, изображающих сабинян, можно увидеть людей, преимущественно худощавых и ростом не выше среднего, закутанных в примитивные одеяния из грубой ткани, кожи, шнурков и ремней. У женщин, а также у молодых мужчин встречаются сложные прически из кос. Экономика Сабинянии построена по принципу равноправной коммуны: все производимое членами общины делится поровну на всех. Практически все население занято в сельском труде. Мужское население по очереди отбывает службу в армии – точнее, в великолепно обученном отряде «спецназа», охраняющем границы и препятствующий чужим рыбацким судам заплывать в территориальные воды Сабинянии и вылавливать рыбу. Об отваге и самопожертвовании этого спецназа известно много; заслуживает внимания мастерство членов отряда в использовании гребных плавсредств, похожих на каяки, и способность невероятно долго находиться в холодной воде.

Население страны составляют представители различных национальностей (впрочем, лишь белой расы), которые некогда объединились в общину, и их многочисленные потомки. Доля старшего поколения невелика: по причине низкого качества медицинской помощи (из-за отсутствия технологических производств здесь практикуется только традиционная медицина, траволечение и т.д.) продолжительность жизни невелика. Кроме того, высока детская смертность, благодаря чему государство избегает перенаселения. Известно, что в сабинянских семьях рождается много детей, но до зрелого возраста могут дожить лишь двое-трое, а может и всего один ребенок.

Язык

Экскурсантам доводилось встречать в Сабинянии пожилых людей, чьим родным языком когда-то были английский, французский, испанский и итальянский. Они хорошо владели и другими языками. При этом в государстве используется собственный язык, непонятный посторонним. По мнению некоторых наблюдателей, в нем присутствуют отдельные слова и элементы слов из европейских языков, из чего можно сделать ввод, что частично он представляет собой суржик (языковую смесь). В то же время большинство компонентов этого языка не поддается идентификации. Возможно, из-за особенностей произношения: в речи сабинянцев мало гласных звуков и много согласных. Очевидно, гласные они просто «проглатывают». Каким образом цельная языковая система могла сформироваться за столько короткий период – всего 2-3 поколения – загадка для лингвистов. Существует ли у этого языка письменность – неизвестно.

Дома

Сабиняне живут в легких постройках бивачного типа из деревянных жердей и натянутых на них кусков ткани и коровьих шкур. При необходимости их легко разбирают и переносят с места на место. При этом дома хорошо отапливаются в холодный период. Несмотря на благоприятный климат, зимой здесь бывает холодно и дождливо. Известно лишь об одном каменном здании на территории государства. Круглое в плане, оно хорошо видно из космоса. Предполагается, что это храм для отправления культа богини Сабины, а также – местообитание жрецов, которые и управляют государством. Здесь же, вероятно, находятся компьютеры, с помощью которых сабиняне выходят в интернет (по официальной версии, это право есть у всех), и богатая библиотека на разных языках.

Общественное устройство и хозяйство

Считается, что у сабинян нет собственности, за исключением одежды, оружия и мелких личных вещей. Это роднит общество с коммунистическими утопиями. Предыдущие исторические попытки реализовать эти утопии (СССР, Куба, КНДР, Кампучия и др.) в большей или меньшей степени показали свою несостоятельность. Вполне возможно, сабинянская коммунистическая экономика удерживается на плаву благодаря небольшому населению, которое в настоящее время практически не растет (2000 человек). Насколько можно судить, уровень обобществления быта в Сабинянии гораздо выше, чем был в СССР, и может сравниться разве что с полпотовской Кампучией. Так, здесь людям запрещается иметь даже постоянную профессию, в которой человек мог бы преуспеть и тем самым сделать ее своей «интеллектуальной собственностью». Все сабиняне поочередно заняты на всех видах работ, которые есть в государстве (разве что женщины в мирное время не привлекаются к воинским обязанностям). Они также не привязываются к конкретному месту работ (полю, саду, огороду, ферме), и постоянно перемещаются от одного к другому. Логикой перемещения работников и распределения труда заведуют жрецы. Неизвестно, насколько такая организация эффективна, но она практикуется довольно давно. Часто люди перемещаются с места на место относительно целостными трудовыми «отрядами». По-видимому, этим делается уступка здравому смыслу, так как работа у уже сложившегося коллектива идет лучше, чем у вновьсобранного. Однако ни один отряд не сохраняет свою стабильность слишком долго. Рано или поздно начинается ротация. Жрецы перемещают людей с объекта на объект либо исходя из их трудовой эффективности, либо по просьбам самих работников, которым оказывается некомфортно находиться в одном коллективе\на одном виде работ, и они просят перевести их на другой. Во всяком случае, есть информация, что мнение работников при этом тоже учитывается.

Семьи

В основном работники перемещаются с объекта на объект целыми семьями, но есть случаи, когда подросшую молодежь по их просьбе отправляют работать отдельно. Также семьи разделяются, когда кому-то приходит черед служить в воинском отряде. Впрочем, учитывая размеры государства, разлукой это назвать трудно. Как известно от самих сабинян, у них достаточно свободного времени, чтобы посещать своих родственников, друзей и возлюбленных, оказавшихся на других объектах. Согласно общепринятой версии, сабиняне женятся без принуждения; пары образуются по любви. Вместе с тем случаи распадения пар редки. Очевидно, здесь играет роль традиция, а возможно, и законы. Впрочем, возможность легально жить и работать вдали от супруга, к которому больше не испытываешь близких чувств, отчасти решает проблему. О том, можно ли расстаться с супругом и вступить в повторный брак, информации нет. Про свадебные обряды известно, что они существуют, хотя, в отличие от нашей традиции, скромны и небогаты. Экскурсантам наблюдать их не доводилось.

Армия

Профессионального воинского отряда в Сабинянии нет. В отряде служат по очереди, как и работают на всех остальных видах работ. Это распространяется и на командный состав отряда (командир и его помощники). В отряде нет постепенной ротации: вероятно, таким образом в Сабинянии борются с негативными проявлениями иерархии между старослужащими и новичками. Отряд сменяется сразу всем составом. Казалось бы, это должно отразиться на его боеспособности. Однако этого не происходит: мастерство сабинянских воинов – предмет многочисленных интернет-историй. Возможно, недостаточная слаженность текущего состава отряда компенсируется тем, что многие его члены уже имели возможность служить в прошлом и сохранили боевые навыки. В случае, когда государству угрожает опасность, в армию мобилизуются люди из числа гражданского населения, а также женщины. Известно о нескольких вооруженных конфликтах с участием сабинянских ВС, в результате которых погибли иностранцы. Сабиняне дважды атаковали рыболовные суда, вторгавшиеся в территориальные воды микрогосударства ради добычи рыбы. Несмотря на то, что рыбаки были вооружены, отряду удалось подобраться к судну на каяках, десантироваться и захватить. В обоих случаях все члены экипажа судов в ходе операции были убиты, кроме одного. Оба раза одному из моряков сохраняли жизнь, дабы он мог рассказать, что случилось с его товарищами. Суда были захвачены в качестве трофеев: их разобрали, и детали по сей день используются в быту жителей. Убитых, а также выживших вернули во внешний мир через сухопутную границу».

Здесь я не могу не прокомментировать. Зрелище окровавленных мертвых тел в телевизоре и запинающийся рассказ еще одного тела, живого, не мог не породить очередной всплеск антисабинянских настроений. Думаю, в этот момент община была как никогда близка с вооруженному вторжению и разгрому. Крови жаждали все, включая демократическую общественность. Право, я не знаю, как тогда удалось избежать конца. Возможно, Сабинянию спасло то, что мудрым решением жрецов и командира ВС вся операция снималась на видео, хотя и издалека (заметьте, камера у бойцов нашлась!). В записи видно, что окружившие судно люди в каяках сначала требуют покинуть территориальные воды; проходят минуты, но судно не меняет курс, медленно продолжая двигаться вдоль берега. Спустя несколько минут начинается и столь же быстро заканчивается штурм. После этого случая общественность и власти государств-соседей (особенно того, откуда родом были погибшие рыбаки) требовали если не ковровых бомбардировок и морского десанта, то, как минимум, вооруженного захвата т.н. «верховного жреца», или кто там отдал приказ о крайних мерах. Вроде бы не отрицая права микрогосударства на неприкосновенность границ, общественность упирала было на то, что бедные браконьеры-де не были военными. «То, что пришедшие грабить нашу рыбу не носили военной формы, не снижает для нас их опасность, – прокомментировал официальный «голос» Сабинянии. – Все знают, что наши ресурсы крайне скудны. Чтобы досыта кормить наше население, мы вынуждены считать в буквально смысле каждую рыбу. Ваши рыбаки были способны выловить сразу несколько тонн, так как у них для этого есть технологичное оборудование. У нас же есть только руки, сети, удочки и гарпуны. Ущерб от действий ваших рыбаков исчислялся бы не деньгами, как это вы привыкли делать, а несколькими днями голода наших граждан. И несколькими десятками детских смертей. Именно поэтому мы вынуждены относиться к подобным вылазкам ваших сограждан крайне серьезно. Это сытые люди, которые в целях увеличения заработка (а может, и просто развлечения) пришли обречь нас на голод. Предупреждение было сделано. Ваши рыбаки не поверили в серьезность наших намерений. Поэтому мы вынуждены были их ликвидировать».

«Голос» тактично апеллировал к правам слабых меньшинств, которые для демократической общественности, как известно, святы. Причем не к какому-то там праву на традиционный образ жизни, а к праву на физическое выживание. Демократическая общественность запнулась.

Второй бой – уже не столь кровавый – случился несколько лет спустя. (Приведенная мною статья немного не точна. Во втором конфликте из семерых браконьеров были убиты только двое. В статье есть и другие ошибки). Теперь рыбаки подготовились получше. Они пустились в плавание на прогулочной яхте, однако трюм был набит рыболовными сетями. Очевидно, они рассчитывали, что сабинянский спецназ не осмелится атаковать «мирных туристов». Когда это все-таки случилось, противники Сабинянии взвыли: посмотрите, жестокие головорезы напали на туристов, которые случайно заблудились в море! Однако и тут было предъявлено видео, которое показывает, что от кормы яхты под воду уходит сеть, и дело происходит в прямой видимости сабинянских пляжей. После того, как «туристы» заметили окруживших их вооруженных пловцов, они попытались было срезать сеть, но не успели. С воды по-английски послышалось требование убираться. И тут рыбаки допустили промах: они не сочли боевых пловцов, которые на сей раз были без каяков, серьезными противниками. Один из них достал винтовку, думая, видимо, напугать сабинян. Этого ему точно не следовало делать, потому что в следующее мгновение он упал, сраженный коротким копьем в горло. Далее пловцы мгновенно, как ящерицы, взобрались на борт, используя все мало-мальски выступающие детали. Еще один рыбак попытался отстреливаться – и также был убит. Как потом выяснилось, он успел ранить одного из спецназовцев, но не серьезно. На этом смерти прекратились. Думаю, мудрое руководство страны все же сочло за лучшее больше не испытывать терпение демократической общественности. Припугнули один раз кровавой баней – и хватит, не надо перегибать палку. Пятерых рыбаков взяли в плен. Они также были переданы во внешний мир через основные «ворота страны» – небольшую дверь в стене, сделанную поблизости от побережья.

Мир получил урок, который гласил: в Сабинянии забота о правах тех, кто пришел отнимать еду у сабинян – слишком большая роскошь. С другой стороны, никакой агрессии по отношению к соседям сабиняне не проявляют. И не мудрено: они и так ходят по лезвию бритвы. Впрочем, если бы кому-то очень хотелось на них напасть, то за провокацией, думаю, дело бы не стало. Однако опять-таки, по неведомой мне причине, все обошлось. Мировое сообщество сглотнуло обиду, похоронило рыбаков и оставило попытки нарушения границ. Любопытные туристы смотрят на Сабинянию в бинокли, аккуратно построившись своими катерами вдоль границы территориальных вод. Я не могу объяснить, почему алчные турагентства не продают вертолетные туры над Сабинянией: сбить вертолет спецназ вряд ли сможет. Этаким образом т.н. цивилизованный мир мог бы убить сразу двух зайцев – и заработать денег на туристическом спросе, и замучить Сабинянию безостановочным вертолетным ревом над головой. Ни о каком уединении тогда бы речь уже не шла. Однако по какой-то причине этого тоже никто не предпринимает. Может, просто никому до сих пор не пришло в голову?

Глава 2. Приближение

Как и все, что заманчиво и недостижимо (недостижимость стимулирует заманчивость), Сабиняния, что называется, находится в зоне горячей информационной ротации. Ей посвящены бесчисленные мемы, плакаты, рисунки на футболках, художественные рассказы, компьютерные игры. Про нее говорят, о ней пишут, на нее ссылаются, ею грозят, ее ставят в пример. Вобщем, у потребителя есть все, кроме нее самой. Я сам состою в нескольких посвященных ей интернет-сообществах. Скорее, я делаю это не для того, чтобы обогатиться информацией о любимом предмете (тем более что у большинства участников обсуждений ее гораздо меньше, чем у меня), а чтобы смягчить горечь неутоленного обладания. Я общаюсь с такими же, как я, мечтателями о Сабинянии, и чувство общности нашей потери (хотя ведь нельзя потерять то, чего никогда не имел) хоть немного, но утешает меня. Впрочем, большинство любителей почесать языками на тему сабинянской загадки, скорее, принадлежат к типу не безнадежно влюбленных, как я, а праздных гуляк, влекомых модой… Да-да, я знаю, я чересчур строг. Или это во мне говорит ревность? Ревность к тысячам других, которые отдали свое сердце тому же предмету, что и я? Может, я хочу наслаждаться своим страданием один, не теряясь в толпе? Или я вижу в них конкурентов на мой хоть и минимально возможный, но шанс? Да, пожалуй, мои чувства неразумны. И все-таки каждый вечер я от безнадежности снова и снова бросаюсь в гущу споров, тоски, ревности и любви.

Основная тема дискуссий – это, конечно же, оценка шансов попасть в Сабинянию. Для каждого из нас она стремится к нулю, что не мешает нам бесконечно гадать, задаваться риторическими вопросами, делать бессмысленные предположения и т.д. Увы, никакой официальной «формы заявки» на попадание в Сабинянию нет. Да и подавать ее некому. Руководство заповедника общается с миром в одностороннем порядке, без обратной связи. Очевидно, есть какая-то возможность «вызова» Сабинянии для официальных лиц других государств, но, так или иначе, этот путь для нас тоже закрыт. Самые уважаемые участники наших фанатских сообществ – это те несколько избранных, которые в разные годы ступили за бетонную стену в составе «экскурсий». На самом деле этих счастливчиков насчитывается уже несколько сотен по всему миру, но на то, видимо, они и избранные, что избегают пускать свои драгоценные впечатления в тираж. Большинство вообще не публичны. Приходится признать, что Сабиняния не зря выбрала именно их. Но как же она их выбрала? Каков критерий отбора? Судя по тому, что мне известно, все они были замечены и приглашены самим «верховным жрецом». Большинство из них – всевозможные экоактивисты. Кто-то специализируется на борьбе с мусором, кто-то – с рубками лесов, кто-то останавливает тяжелую технику, которая пытается построить очередной нефтепровод, кто-то ломает незаконные заборы на берегах и получает увечья от охранников богачей-хозяев и т.д. Попадаются и активисты общегуманитарного профиля, не связанные с охраной природы. Впрочем, было несколько и совсем необщественных людей. Я бы даже сказал, нелюдимых. Это давало бы мне определенный шанс (ибо я сам такой), если бы не их таланты – как правило, это писатели или поэты. Хорошие, но сторонящиеся т.н. коммерческой раскрутки.

Получается, в большинстве своем те, кто был допущен в Сабинянию – это так или иначе полезные обществу люди, посвятившие свою жизнь воплощению идей добра. Таково базовое представление о том, что нужно делать, чтобы тебя выбрали. Никаких гламурных журналистов и блогеров, которые любят получать острые ощущения и делать оригинальные селфи, вы в списке не встретите. Сабинянии не нужен пиар. Во всяком случае, ей не нужен пиар прикольной закрытой страны, куда модно пытаться попасть. Конечно, в определенной информации о себе она заинтересована. Нужно, например, чтобы мир знал, что это уникальное общество действительно существует, что его люди готовы до последней капли крови защищаться от внешнего вторжения и что оно никогда не станет открытым. Именно что никогда. Любой пиар закрытости, как известно, предполагает лишь повышение цены за право открыть. Но здесь – иное. Тщательно отобранные экскурсанты должны убедить мир в том, что Сабиняния никогда не станет его игрушкой. Умрет – возможно. Но никогда не подчинится. Значит, достойные допуска в Сабинянию, как минимум, не должны видеть в этой экскурсии престижное развлечение, венец своей карьеры популярного общественника. Это серьезная миссия, в которой человек не думает о себе, а думает о деле. О Сабинянии, о ее будущем и о будущем всех нас…

Извиняюсь за, возможно, излишний пафос. Но так рассуждаю я, так рассуждают многие мои коллеги по мечте. Возможно, мы преувеличиваем. Но мы все время пытаемся определить набор критериев, который бы позволил кому-то из нас (каждый надеется, что это будет именно он) однажды получить заветное приглашение. Какими мы должны быть? Героями-природоохранниками, останавливающими своей грудью лесорубов, которые валят реликтовые леса, или спасителями животных-сирот? Пожалуй, шанс у таких людей примерно на 15% больше, чем у других. Но при этом множество типичных героев так и не получили приглашения, хотя много лет громко выражали свое желание. Любопытно, увеличивает ли наши шансы фанатская активность? Всем нам интуитивно кажется, что чем больше мы позиционируем себя как страстные поклонники Сабинянии, тем больше вероятность, что таинственный Верховный Жрец нас заметит. Но это не так: очень многие приглашенные никакой активности прежде не проявляли. Во всяком случае, они так говорят.

Так получилось, что я не являюсь заметной персоной в природоохранном движении. Во многом из-за своей малообщительности. Если я и активист, то одиночка. Соответственно, я вряд ли могу быть в этом смысле заметен для Верховного Жреца, только если не считать, что у него есть какие-то нетривиальные способы различать индивидов среди многомиллиардного человеческого месива. Я не творческий человек, не поэт, не писатель и не журналист. Я не врачеватель душ, и пользы от меня миру мало. Единственное, чем я располагаю – это страстное желание оказаться с внутренней стороны стены. Мне ничего не остается, как активно это демонстрировать в интернете. Потому что если бы я не делал и этого, то мои шансы из стремящихся к нулю стали бы просто нулевыми. Конечно, я мог бы уповать на сверхвидение Верховного Жреца, или я мог бы молиться богине Сабине. Но последнее затруднено из-за моего скепсиса. При всем уважении и восхищении Сабинянией я не могу стать искренним сабинянином сам – то есть поверить в существование какого-то специфического божества, которое отвечает за маленький кусочек рая на берегу моря.

Критика цивилизации – общее место почти для всех людей с претензией на образованность. Сабиняния рифмуется со всем традиционным и естественным, которые горожанин, чувствуя себя бесконечно виноватым за то, что сам не таков, априори возводит в ранг добродетели. (Иногда, правда, эти добродетели исключают друг друга: например, убить браконьеров было естественным, но уже не очень традиционным актом). Так или иначе, Сабинянию принято приводить в пример всего хорошего в противоположность всему плохому. Считается хорошим тоном, особенно среди интеллигентной молодежи, заявить о своей готовность укрыться там от ужасов современной урбанистической культуры, и прочие бла-бла. Как и мечтательные рассуждения о деревенской пасторали, эти разговоры ведутся тем охотнее, чем больше говорящий уверен, что оказаться в Сабинянии ему никогда не суждено. Впрочем, многие горячо утверждают, что вот прямо сейчас все бросят и поедут, если позовут. Да – я забыл сказать, что за полвека существования Берега Сабины было три случая, когда представителя внешнего мира принимали в общину. Сначала претендент удостаивался чести оказаться среди экскурсантов, проходил за стену, а там каким-то образом доказывал Сабинянии, что он ей нужен. Думаю, редкость подобного исхода объясняется не только чрезвычайной ответственностью выбора – и со стороны соискателя, и со стороны государства-заповедника, – но и нежеланием Сабинянии увеличивать собственное население. Несмотря на высокую смертность, массовый приток иммигрантов быстро превысит пределы ее вместимости. Опять-таки, большое количество людей извне, пусть и уверенных, что они готовы полностью принять специфические ценности сообщества, может нарушить его хрупкую стабильность. Эти трое иммигрантов (назовем их избранными в квадрате) официально отказались от гражданства своих государств и заявили, что готовы отдать свое здоровье и жизнь ради новой родины. Больше о них ничего не было известно. Во всяком случае, о них конкретно. Если считать, что любой сабинянин в определенное время может выйти в интернет и пообщаться с цивилизованным миром, то теоретически они могут быть и среди моих собеседников. Проверить это нельзя: никто из сабинян никогда не заявлял о себе в интернете; все подобные самоутверждения оказывались фэйком. Я не знаю, как это объясняет Верховный Жрец, но похоже, сабинянам запрещено общаться в интернете от своего имени. Если им вообще разрешено общаться. Вполне возможно, их связь с внешним миром – односторонняя. Получать информацию о нем они могут, а передавать информацию о себе – нет.

Шаг 1.

Я считаюсь, наверное, продвинутым фаном, потому что в сетевых сообществах с моими суждениями считаются и даже спрашивают экспертного мнения. Это смешно, потому что настоящие эксперты по Сабинянии – те немногие, кто там был – появляются в интернете гораздо реже меня, и еще реже высказываются. Я напоминаю себе старинного картографа Меркатора: говорят, он сам никогда не путешествовал, но ловко умел воспроизводить очертания территории по чужим описаниям. Недавно я и вправду попробовал себя в жанре Меркатора: я нарисовал карту-схему Сабинянии, пользуясь примерно четырьмя десятками известных мне описаний экскурсантов. Иногда указанные ими точки на местности не совпадали друг с другом, и мне приходилось решать, идет ли речь о разных стойбищах (так называются общественные дома, построенные около огородов или ферм, где временно живут постоянно кочующие работники), или все-таки об одном. Иногда я принимал решение, что стойбище передвинули: я делал этот вывод, учитывая неизбежное истощение почв после долгого возделывания. По поводу каменных сооружений тоже возникало разночтение: в итоге можно было счесть, что на территории их два. Но я списал эту ошибку на плохую подготовку экскурсантов в области ориентирования на местности. Таинственное каменное здание конусообразной формы в Сабинянии одно, оно хорошо видно из космоса, и я четко указал его. Изобразил я и все пути миграции от стойбища к стойбищу, от огорода к огороду, от фермы к ферме, от одного рыбоводческого садка к другому. Я даже дерзнул набросать элементы экономико-логистической схемы Сабинянии: учитывая размеры посадок тех и иных культур и распределение по времени всех этапов их обработки, я представил, какие по численности группы, когда и в каких направлениях должны двигаться по тропам. Куда едут порожние телеги или телеги, груженные припасами для работников. Откуда и куда они везут урожай. Где и в какое время находится больше людей, где – меньше. Где проходят тренировки спецназа (экскурсантам случалось наблюдать и такое), где и когда случаются праздники. Наконец, где можно встретить красивых девушек, отдыхающих на пляже. За много лет посетители успели увидеть многое. За исключением, правда, жрецов и их т.н. «работу» (видимо, обряды культа Сабины). Также никто не видел (или не написал об этом) тех самых знаменитых компьютеров, с помощью которых сабиняне выходят на связь с миром. К каменному зданию близко тоже никто не приближался. Не довелось никому наблюдать и жестоких боев, с помощью которых спецназ отгоняет от своей территории внешних хищников. Но это, наверное, к лучшему.

Я сделал анимированную схему, где человечки двигались от одного места к другому. Получилось похоже на глупую компьютерную игру, одну из тех, что одно время делались на тему Сабинянии из-за исчерпанности других сюжетов. Несколько дней подряд я собирал лайки и дружественные отзывы, пока однажды мне не позвонил незнакомый номер.

– Здравствуйте, я Тошук, – произнес довольно высокий голос. – Меня так зовут в нашей сабинянской группе, вы помните? Ээээ…. Мы с вами как-то раз обсуждали стилистику костюмов и украшений.

– Д-да, кажется, помню… Да, разумеется!

Я вспомнил. Мы не раз переписывались, к обоюдному удовольствию, с этим интересным персонажем. Типичный кабинетный мечтатель. Впрочем, а разве я не такой? Никнэйм Тошук – в стиле имен героев «Аватара». Которые, в свою очередь, стилизуют какое-то общее представление об именах североамериканских индейцев. Да, конечно! В последний раз мы действительно обсуждали сабинянскую «моду». Я предполагал, что это искусственный авторский микс из наиболее известных языческих костюмов – индейцев и кельтов (точнее, того, как мы себе их представляем по кинофильмам). А Тошук возражал, что одеяния сабинян лишены какой бы то ни было искусственности. Что они – как раз пример наиболее естественной композиции из тех немногих природных материалов, которые им доступны. И даже чисто декоративные элементы – косички, бусины, татуировки, плетения из кожаных шнурков – представляются самым оптимальными идеями в условиях недостатка сырья… Вобщем, вполне бессмысленная и приятная фанатская дискуссия. Кажется, есть повод ее продолжить.

– Помню наш разговор. И должен сказать, что мне очень хотелось тогда с вами согласиться. Идея о том, что в Сабинянии все естественно, начиная с экономики и заканчивая эстетикой – конечно, более привлекательна, чем мнение, что это искусственная реконструкция, которая держится лишь на энтузиазме апологетов. Потому что в этом случае она была бы очень недолговечна. А я, как и вы, бесконечно влюбленный, и желаю моему кумиру вечного процветания. Но скепсис, видимо, родился раньше меня. В костюме и декоре явственно видны готовые паттерны, позаимствованные из известных нам культур. Да и не могли они сформироваться самостоятельно, потому что у сабинян не было в запасе 1-2 тысяч лет…

– Тем более, что они постоянно подпитываются информацией из нашей цивилизации, – согласился Тошук. – Да, у них нет собственного прошлого, поэтому они вынуждены заимствовать. Как и многие так называемые естественные народы в древности, кстати. Но сабиняне заимствуют лишь то, что естественно для их образа жизни. Поэтому элементы костюма вплетаются в их жизнь органично, и начинают самостоятельное развитие. Помните, я показывал, что и в костюме, и в украшениях, и в утвари есть множество декоративных мотивов, которые не встречаются более нигде? Они были изобретены именно в Сабинянии. А то из заимствованного, что оказалось слишком искусственным, не отвечало течению жизни – было отброшено. Так что мы с вами можем прийти к компромиссу: сабинянская эстетика – это естественное произведение, выращенное на почве заимствованных элементов… Но я звоню вам не по этой причине. Причина столь важна, что мне даже пришлось приложить некоторые усилия, чтобы узнать ваш телефон… Вас не удивило, что я его знаю?

– Д-да, пожалуй, я его нигде не публикую… Вы сбили меня с толку этими костюмами, и я забыл удивиться…

– Прошу меня извинить. Просто вы опубликовали слишком уж точную карту. Пока не знаю, чем она может быть опасна для сабинян, ведь теоретически объекты и передвижения людей можно увидеть и из космоса… Но все-таки прошу вас ее убрать. К моей просьбе присоединяются и другие, которым, как и вам и мне, было оказано доверие.

– Какое доверие?

– Но ведь вы тоже… там были? Я предположил, что вы были в экскурсии 4 года назад. Я сам в ней не был, но в тех экскурсиях, которые я знаю хорошо, вас точно не было…

– Вы хотите сказать, что вы – из экскурсантов? Вы были внутри?!

– …Да, был. И был уверен, что вы – мой коллега. Если это не так, то реконструкция карты вам удалась с потрясающей точностью. – Он вздохнул.

Честно говоря, лживые заявления о якобы посещении Сабинянии приходилось слышать столь часто, что я привычно засомневался. Хотя именно сейчас я предпочел бы поверить на слово.

– Должно быть, вы мне не верите?.. Да, не верите. Вот так: вы не верите, что я там был, а я не верю, что вы там не были. Что же нам делать? Может быть, нам стоит увидеться и поговорить подробно? Я живу в N. (он назвал городок в нескольких часах езды от моего). А вы?

Узнав, где я живу, он не выразил по этому поводу никаких эмоций, только немного помычал, размышляя.

– Так. Автобус в вашу сторону отходит примерно в 12. Значит, где-то в 4-5 часов вечера я смогу оказаться у вас. Вы свободны завтра в это время?

Я рассудил про себя, что его готовность на следующий же день преодолеть 400 километров говорит в пользу того, что он говорит правду. Впрочем, ведь никаких 400 километров могло и не быть. Он мог заранее узнать мой адрес, так же, как и телефон, и подготовиться на предмет информации об автобусе… С другой стороны, в нашем маленьком городке я точно знаю все лица. Значит, он в любом случае не местный. И мне действительно хотелось, чтобы все это было правдой. Поэтому я сказал, что свободен, и что буду его ждать.

Шаг 2.

Тошук оказался вовсе не тем компьютерным затворником, которым я его себе представлял. Судя по разговору, когда-то он имел опыт дальних походов с тяжелым рюкзаком. Мы долго обсуждали посторонние предметы, не решаясь перейти к главному. Наверное, оба боялись разочароваться. В конце концов он начал первый:

– Очевидно, вы ждете доказательств. Вот, посмотрите.

Он выложил на стол несколько рисунков. Сабиняне. Трое молодых «спецназовцев» в коротких экзотических нарядах. У одного – сложная прическа из трех светлых кос, уложенных вдоль темени назад. Остальные двое выглядят проще: волосы коротко острижены (настолько коротко, насколько позволяют местные примитивные инструменты). На головах – никаких излишеств, если не считать маленьких, видимо татуированных, рисунков на щеках у самого юного, почти мальчика. (Похоже, Тошук великолепно рисует!). И, конечно, украшения: что-то типа амулетов на шее и на запястьях. Точнее, то, что у любого другого примитивного народа мы сочли бы амулетами.

– Это ведь просто резные бусины или фигурки для красоты, верно? – спросил я, показывая на украшения. – Никакого сакрального значения у них нет?

– Все верно. Вы это однажды обсуждали с одним из наших. Который там был, – добавил Тошук.

– У которого ник Меме?

– Да. Действительно, культ Сабины слишком, если так можно сказать, рационален для того, чтобы населять окрестности дополнительными божками, духами и увешивать себя их изображениями. Сабина и сама прекрасно справляется с управлением мирозданием. Этими украшениями они просто тешат свое эстетическое чувство. А вот этот, – он показал пальцем, – сказал, что ему плетеную феньку подарила любимая девушка.

– Почему все-таки именно Сабина? – я отвлекся от рисунка. – Вы не находите, что это какое-то наивное, дурацкое имя, с нелепым оттенком гламура? Почему они его выбрали для столь серьезной задачи?

– Противоречивость и наивность религии – лишнее свидетельство того, что это не плод досужего ума. Иначе все было бы аккуратно, солидно, продумано. Скорее всего, получилась бы скучная научная компиляция из известных языческих культов. И уж конечно, никаких Сабин.

– Значит, тому, кто все это замутил первым, действительно было откровение некоей богини Сабины?

– Очень может быть. Но при этом не исключено, что этот человек был из США, где имя очень распространено. Может, ему нравился какой-то кинофильм, где так звали героиню. В любом случае, основатели культа в него искренне верили и верят, – сказал Тошук.

– В конце концов, были еще какие-то сабиняне, точнее, сабинянки, в древнеримских легендах. Вроде бы их кто-то похищал с целью женитьбы. Но эта история к нам уже никак не вяжется, хотя в фанатском творчестве я попытки встречал…

Тошук усмехнулся.

– Пожалуй, тех сабинян к нам никак не притянуть. Но мы отвлеклись. Кажется, мой рисунок вас не очень убедил?

– Не обижайтесь, но он не может служить доказательством. Вы отлично рисуете, неплохо разбираетесь в предмете и могли нарисовать Сабинянию, не побывав там.

– Да, вы правы. А лицо этого белобрысого спезназовца с косами я мог взять из галереи, например, Меме, который ее выкладывал. По его словам, этот парень год назад командовал отрядом. Косы – неписанный знак высокого иерархического ранга. Как бы не боролись жрецы с иерархией, человек без нее не может. И в относительно замкнутом мужском коллективе, особенно военном, она сразу возникает. Наверняка половина этих фенек у него на шее и руках – тоже знак его отличия. Я не спрашивал, но думаю, что они в отряде передаются «по наследству». Единственное, что этот парень – действительно очень крут. И то, что о нем рассказывали, и то, что я видел сам, свидетельствует, что он научился делать при помощи своего тела невероятные вещи.

– Он из тех, кто задерживает дыхание на 4 минуты и незаметно подплывает к браконьерской лодке?

– Да, а потом убивает всех, кто на борту, – ответил Тошук. – Если я скажу, что сам такое видел, вы мне все равно не поверите.

– Пожалуй.

– Но Меме вы верите? Что он там был и сделал эту коллекцию рисунков с натуры? Почему?

Конечно, мистификацией могла быть и коллекция Меме, и рассказы всех прочих. Да и сама Сабиняния могла быть выдумкой. Я сто раз фантазировал на эту тему. А за стеной находится просто закрытый военный объект или, скажем, обычный заповедник. Все наблюдения со спутников, сообщения об убитых браконьерах, заявления властей разных государств – это просто глобальный заговор лжи. Я улыбнулся, и Тошук улыбнулся в ответ, словно прочитав мои мысли.

– Вы правы, у меня нет никаких оснований верить кому бы то ни было. Все и вся может оказаться ложью. Отчасти я верю Меме по традиции: ему верит все наше фанатское сообщество. Но почему кто-то первый решил ему поверить? Наверное, люди руководствовались аргументом к избыточности усилий. Приложить столько усилий, чтобы солгать, было бы нерентабельно.

– Да, в таком случае мои три рисунка выглядят несерьезно, – сказал Тошук, полез в свою сумку и вытащил толстую папку. – А это – серьезно? Как мне все-таки повезло, что в детстве я посещал кружок рисования. Да и многим другим, кто там оказался.

Здесь было с полсотни рисунков. И законченных, и набросков. Я жадно набросился на эту золотую кладовую, позабыв, что вообще-то должен во всем сомневаться. Бог с ним, посомневаюсь потом! А пока – новая пища изголодавшейся душе. Сабиняния в сотнях лиц! Мои руки нетерпеливо перебирали листы, глаза пожирали изображения – хотелось поглотить сразу все.

Вот коренастый бородатый мужчина рядом с огромным котлом, установленным на костре. На заднем плане видны части типичного временного дома из жердей.

– Это староста стойбища? Готовит еду на всю группу, присланную работать на огород?

– Да, его зовут Хоб. Примерно так произносится, все гласные проглатываются. Даже «о», но иначе мне не произнести. Он в тот год совмещал функции старосты и повара. Он прекрасно готовит и делает это с удовольствием. Вот люди и попросили позволить ему совмещать. Но чаще всего это две разные должности. Это было вот здесь. – Тошук придвинул к себе ноутбук с моей картой и ткнул в зеленое пятнышко на побережье. Там, по моим сведениям, были посадки картофеля и других овощей.

Перебирая рисунки, я задержался на трогательной сцене – морской пляж, обрамленный деревьями, а на заднем плане – группа отдыхающих девушек. Разве могут сравниться с ними нимфы с полотен Ренессанса? Конечно, нет. Тогдашние живописцы не верили в своих нимф. А сабинянские нимфы – реальность, пусть и скрытая за стеной. Это делает их в десять раз выразительней, хоть Тошуку и не сравниться мастерством с Ботичелли. Все девушки – в мешковатых одеяниях типа длинных рубашек. Тошук – слабый колорист, но я хорошо представляю себе, что это неопределенного цвета застиранный лен. Великолепный лен, как и они сами. Я знаю это, хотя дальние лица не прорисованы. Раздеваться при мужчинах здесь нельзя и, чтобы искупаться, девушки, должно быть, прячутся вон за ту скалу – она тоже попала на рисунок. В Сабинянии есть отдельные женские пляжи, но здесь, видимо, до него далеко, девушкам было жалко времени идти туда, и они остались на общем берегу. Поэтому вот – поблизости видны мужские фигуры. И поэтому девушки изображены одетыми. Впрочем, наблюдать их без одежды экскурсант вряд ли бы решился: за это наверняка последовало бы серьезное наказание.

Я рассматривал рисунок и по привычке рассуждал про себя: все верно, как и во всех традиционных обществах, девушки и юноши держатся отдельными группками, но при этом активно переглядываются и пересмеиваются. Конечно же, отношения полов там более эмоционально насыщенны, чем у нас: так всегда бывает, когда реализацию желания приходится «откладывать».

– Здесь поблизости нет женского пляжа? – спросил я.

– Отчего же, есть. Это вот здесь. Там купаются женщины постарше и мамы с детьми. Он в двухстах метрах. Вы его очень точно изобразили на своей карте.

Так, значит, это место – вот тут, между двумя скалистыми уступами. Я не ошибся!

– Им просто хотелось побыть поближе к юношам. Вот они и сделали вид, что перегрелись на солнце и хотят купаться именно здесь, неподалеку террас с огородами, где работали в тот день, – Тошук показал пальцем. – Было сказочно хорошо смотреть на них. Настолько хорошо, что я даже забыл загрустить, что не могу стать одним из сабинянских парней и вот так невинно кокетничать, сидя на песке и обсыхая после купания. Грущу я сейчас, когда вспоминаю все это… Вот этот молодой человек, – он показал стоящую фигуру – очень мило играл роль доминантного самца. Под одобрительные и даже завистливые возгласы (видимо, другие пока на такое не решались) он осмелился сделать пару лишних шагов в сторону девушек – это считается большой отвагой – и развлекал их застенчивыми шутками. Друзья подыгрывали ему. Больше никто не высовывался вперед, хотя и другие, вероятно, были не прочь. В таких сообществах члены коллектива всегда работают на одного. Никто не в обиде: все знают, что когда придет твоя очередь, тебе тоже подыграют.

Я задумался. Червь сомнения опять дал о себе знать.

– Боюсь – а я всегда всего боюсь, не удивляйтесь – что мы преувеличиваем их добродетели, – сказал я. – Нам бы хотелось, чтобы они были такими милыми и бесхитростными, но возможно ли это? Люди – всегда люди. Я, например, опасаюсь, что в их супербоеспособном спецназе царит такая жуткая дедовщина, по сравнению с которой призывная армия в России 90-х годов покажется детским садом. Вы говорите, что в наблюдаемой вами сцене все мужчины «играли на лидера». Но где это видано, чтобы здоровые молодые парни забыли о собственных интересах, в кои входит потребность к размножению, и добровольно отдали это право доминанту? То есть они это делают, конечно, но не из любви к нему, а повинуясь требованиям субординации. Потому что они подчинены, унижены. И мечтают лишь об одном – поскорее занять его место. А эти девушки? Они выглядят такими беззаботными, совсем как обитательницы турецких пляжей. Но я не знаю, что они чувствуют на самом деле, ведь перед этим они не меньше 8 часов работали на солнцепеке, окучивая овощи и собирая с листьев насекомых-вредителей. И у них не было выбора, работать или не работать. Они – рабы…

Я замолчал. Тошук молчал тоже. Наконец он вымолвил:

– Но ведь вы не хотите, чтобы это было так, верно? Вы мечтаете, чтобы в этом случае, хотя бы один-единственный раз в природе, все оказалось иначе?

– Конечно, я мечтаю об этом. Мне неловко, что я в точности заговорил языком пошлых либеральных критиков Сабинянии. Пошлые критики, пошлые почитатели – все они одинаково отвратительны… Но есть ведь Оруэлл, есть его «Скотный двор» и «1984», есть «Мы» Замятина. Есть, наконец, опыт реализованных утопий вроде СССР, Северной Кореи или, на худой конец, Кубы. Они нам убедительно показывают, что человек не может полностью отказаться от частных желаний ради общего блага. Точнее, может, но в единичных случаях, а массово – никогда. А даже если это и случится, то общее благо от этого тоже пострадает, потому что без личного интереса у человека не будет стимула развиваться, достигать успехов. Цивилизация запрограммированных роботов обречена на стагнацию и смерть. А чтобы была воля к жизни, нужен личный эгоизм. Не тотальный, иначе он пожрет общественные интересы. Но обязательно нужен баланс общественного и частного…

– А почему бы не предположить, что именно здесь и сейчас этого баланса удалось достичь?

– Здесь его нет по определению. Эти люди 90% своего времени отдают общественному труду, а из частного получают, не считая ночного сна, лишь возможность вот так полчаса-час посидеть на пляже, перешучиваясь с противоположным полом… И это – самые лучшие годы их жизни! А потом будет только хуже. Будет больше усталости, будет больше болезней, будет ранняя смерть… Поверьте, я так не хочу быть пошляком, но я не могу обо всем этом не думать! Будь я одним из них, мне бы волей-неволей пришла в голову мысль о том, а почему я должен вкалывать до седьмого пота, в то время как жрецы, которые заставляют меня работать, сами не перетруждаются? Почему у них есть выбор, чем заниматься, а у меня – нет?

– Возможно, жрецы тоже трудятся, только мы об этом не знаем… Возможно, и у работяг есть выбор – жить тяжелым трудом в Сабинянии или покинуть ее навсегда. Именно что навсегда. Переиграть не удастся. Возможно, зная это и боясь неизвестности, связанной с эмиграцией, они выбирают то, к чему привыкли с детства… Впрочем, я понимаю все ваши сомнения. Мной они тоже часто овладевали. И здесь действительно бессмысленно спорить. Нужно все увидеть своими глазами.

Я быстро взглянул на него. Лицо Тошука было серьезно.

– Но ведь у нас, точнее у меня, нет никаких шансов… – начал я.

– Отчего же нет. Я приехал как раз за тем, чтобы передать, что у вас этот шанс есть. И он будет увеличиваться по мере того, как мы с вами будем приближаться к кордону.

Шаг 3.

В тот вечер мы проговорили до глубокой ночи. А проснувшись на следующее утро, я сразу ворвался к Тошуку – благо, он тоже встал рано – и продолжил расспросы. Я не мог остановиться. Это было невероятно, чудесно, сказочно! Меня выбрали! Я даже не знал, у кого выпрашивать приглашение, а меня, оказывается, давно прекрасно знали, и уже рисовали на какой-то тайной карте линию моей судьбы.

Ко мне вдруг вернулось ощущение из детства, когда я верил, что на свете нет ничего невозможного. И как у ребенка, у меня теперь не было сомнений. Сомневался я, наверное, я первые полчаса. Потом оставшиеся облачка неверия сдуло налетевшим ветром счастья – и воцарилось ясное и чистое небо с сияющим солнцем.

Тошук был в трех экскурсиях. Оказывается, бывало и такое! Он поддерживал связь с представителями жрецов. Точнее, это они поддерживали связь с ним. Нет, он не вел с ними светской переписки: этот жанр сабинянам вообще не свойственен. Просто иногда ему поступали запросы информации, которая была важна для Сабинянии. Конечно, не ему одному. У жрецов, похоже, есть целая сеть внешних информаторов, выбираемых из наиболее надежных друзей страны. Иногда он по просьбе своих корреспондентов пересылал их сообщения кому-то еще. Или, как сейчас, приглашал тех, кого выбрали в будущие экскурсанты. На сей раз в его задачу входило собрать вместе всю группу счастливчиков и провести за кордон в стене.

– Кто-нибудь когда-нибудь отказывался от приглашения? – усмехнувшись, поинтересовался я.

– Нет, – просто ответил Тошук. – Но у меня мало опыта – мне нечасто поручали эту миссию.

– Почему они выбрали меня? Чем я отличился? Ведь я не герой, я не загораживал своим телом проезд бульдозерам, я не сражался с застройщиками лесов, не высаживался на нефтяных платформах в Арктике…

– Я не знаю, чем они руководствовались. На самом деле, я не раз встречал в группах людей, которые своим присутствием отрицали наши с вами представления об «избранных». Но вот я, впрочем, тоже не герой. Но ведь меня тоже почему-то выбрали. – Тошук помолчал. – У меня есть мысль, что жрецы иногда специально приглашают на экскурсии неких «антигероев», то есть что-то прямо противоположное всяким идейным активистам.

– Господи, неужели там бывают китайские туристы с селфи-палками?!

– Так скажем, лучшие их представители, – улыбнулся он. – Я так понимаю, что сабинянам нужно взаимодействовать не только с условно «друзьями», но и с условно врагами – представителями вражеского мышления, вот этими самыми городскими потребителями с их сэлфи и инстаграммами. Эта аудитория, быть может, даже и важнее, потому что до них очень нужно донести мысль, что их миру не надо пытаться «потребить» Сабинянию. Что ничего из этого не выйдет, что она сильная и самодостаточная. Нужно, если можно так сказать, заставить их уважать себя. Потому что если весь цивилизованный мир, по большей части состоящий из таких людей, захочет ее уничтожить – боюсь, он это сделает. Не армии, не оружие, а именно люди с сэлфи-палками представляют опасность, потому что армии в конечном счете делают то, что хотят мирные обыватели их стран. Но это мое мнение. Вобщем, в экскурсиях попадаются разные люди.

– Надеюсь, меня пригласили не как антигероя, – сказал я.

– Надеюсь, меня тоже. Возможно, мы являемся представителями какого-то специфического типа людей, который, хоть это и не очевидно на первый взгляд, Сабиняния тоже как-то может использовать себе на благо.

– Было бы здорово!

– В любом случае, я отдаюсь на мудрость ее руководителей. Если они уже столько лет поддерживают жизнестойкость этого сообщества, значит, легкомысленные решения им не свойственны.

Глава 3. Мои спутники

Собирался я недолго. Знакомым и родным я, разумеется, не стал ничего не сообщать, сказав лишь, что еду в небольшое путешествие. Это позволило избежать расспросов и проводов. Багаж мой был крайне скуден: Тошук лишний раз напомнил, что большинство «внешних» вещей проносить за стену запрещено. Как, кстати, еду с водой – тоже. Предполагается, что раз ты сам принял решение посетить не самую толерантную страну на свете, то должен быть готов какое-то время пожить по ее правилам. «С голоду мы не пропадем! – ободрил он меня. – Вспомни еду из рассказов Рикеша, Лисицы и того же Меме. Просто, но вполне сытно». Тем более что сейчас стояла самая урожайная пора – август. Чаще всего экскурсии в Сабинянию устраивались летом и ранней осенью. Видимо, чтобы было чем кормить посетителей.

В итоге в самолет мы с Тошуком садились с небольшими рюкзачками – лишь теплые вещи, смена белья, зубная щетка с пастой, мыло, бритва и кружка. Я припомнил, что Диоген в свое время решил отказаться также и от кружки; но так как я еще не был готов оставить дома все остальное, то решил пока остаться «в зоне комфорта». После самолета был поезд, потом долгий-долгий автобус. Когда мы вышли на конечной остановке в городке недалеко от побережья, прошли почти сутки с момента старта. Садилось солнце. Вокруг пестрело, должно быть, типичное курортное Средиземноморье. Но, хотя я никогда здесь не был, мне было не до него. До кордона оставалось не более ста километров, и в сувенирных лавках уже во всю продавалась пошленькая продукция на сабинянскую тему. Тошук зашел в одну из гостиниц, чтобы договориться о такси. К моему удивлению, когда мы сели, машина двинулась не дальше вдоль берега, а в противоположную от моря сторону, в направлении гор.

– В этих туристических местечках много нездоровой околосабинянской истерии, – объяснил Тошук. – Хотя жрецы не афишируют, когда будет следующая экскурсия, информация может просочиться. Экскурсантов могут вычислить, и тогда нам придется двигаться к стене в составе отвратительного экскорта: любопытные, праздные туристы, блогеры, журналисты, яростные правозащитники и феминистки с плакатами. Эдак и экскурсия может сорваться. Такое бывало.

– А что, правозащитники ждут наизготовке, чтобы ринуться в любую щель в стене и защищать права сабинян?

– Как любая непродаваемая загадка, она привлекает сюда многих. Причем страсть к Сабинянии легко переходит в ненависть и наоборот. Ненависть может быть местью за то, что тебе не позволили обладать предметом любви. Не знаю, что бы делали за стеной… ну, какие-нибудь воинственные лесбиянки, если бы их туда допустили. Принялись бы спасать тамошних женщин из рабства, или, наоборот, попросились бы сами стать рабынями, кто знает? Это можно проверить только опытным путем.

– Я уверен, – добавил Тошук через некоторое время, – что желание приобщиться к Сабинянии гораздо опасней желания ее уничтожить. Представители партии «уничтожителей» – относительно немногочисленны, разумны и предсказуемы, чего нельзя сказать о чудовищной армии истеричных поклонников. Вот эти и впрямь способны разодрать ее на сувениры, не оставив живого места. Поэтому мы привыкли заметать следы.

– Как именно?

– Группа встречается в неочевидном месте, довольно далеко от кордона. В каком-нибудь курортном поселке, где «туристический пакет» и без Сабинянии полон: например, альпинизм или горные лыжи. Там есть возможность собраться, не привлекая внимание. То есть, я на это очень надеюсь.

– Я так понимаю, жрецы обычно не ошибаются в своем выборе? В том смысле, что экскурсанты подбираются надежные, которые не станут хвастаться про свою поездку?

– Бывало разное. Но я не стал бы утверждать, что в тот раз – когда экскурсия сорвалась – жрецы ошиблись. Возможно, те толпы у кордона, камеры, попытки залезть на стену с плакатом и все такое – ну, ты все эти ролики видел – почему-то входили в их планы. Впрочем, не будем гадать. В нынешней группе, насколько я знаю, в основном новички. Я мало с кем успел плотно пообщаться. Вот и посмотрим, кого выбрали в этот раз.

Машина остановилась около маленькой горной гостиницы; уже совсем стемнело. Тошук справился у стойки, прибыли ли уже его друзья такой-то и такой-то, а после назвал наши имена. Взяв ключи от номера, мы направились по лестнице на второй этаж. Не доходя до нашей комнаты, Тошук постучался в ближайшую по коридору дверь – оттуда доносился оживленный разговор.

Я вошел вслед за Тошуком, смущенно укрывшись за его спиной. Мне показалось, что комната набита народом, хотя на самом деле здесь было только семь человек. В том числе – две женщины. Люди сидели на диване, в креслах и даже на полу. Но, несмотря на столь демократичные позы, я счел, что они плохо знакомы друг с другом: лица не свидетельствовали о раскрепощенности. Большая часть молчала; солировали в разговоре один-двое наиболее общительных, остальные лишь поддакивали. Вскоре я влился в застенчивую часть группы, занявшись чаем, который нам любезно предложили. Это было тем более кстати, что в дороге я здорово проголодался, а на низком столике посреди комнаты в изобилии водилась сдобная выпечка. Поглощая пирожки один за другим, я с любопытством рассматривал своих будущих спутников. По внешнему виду и скупым репликам я пытался определить, к какому типу принадлежит каждый из них. Кто здесь – бывалый герой, а кто – домашний рисовальщик карт вроде меня, непонятно как заслуживший великую честь.

Беседа велась по-английски, хотя для большинства английский явно не был родным языком – как и для меня. Я давно смирился с тем, что за счет экономических успехов своих государств этот язык стал не просто международным, но общеобязательным. Когда-то в детстве меня бесило то, что я, как и все вокруг, обязан его изучать, чтобы, как говорили мои родители, «добиться чего-то в жизни». Не знаю, что тут было причиной, а что следствием, но я был уверен, что органически не переношу его звучание, грамматику и так далее, отчего деспотичный диктат всего англоязычного казался мне еще более несправедливым. Может, связь была обратной, и не будь английский язык так категорично навязан мне, у меня был бы шанс полюбить его. Ведь в устах таких гениев, как «Битлз» и подобных им, он не казался мне отвратительным, даже наоборот! Сейчас, похоже, мне придется смириться вторично, если я не хочу чего-то пропустить, подумал я.

В данный момент в разговоре ведущая роль принадлежала довольно крупному активному мужчине лет сорока. Как мне показалось, по жизни он существовал в амплуа мудреца-хранителя устоев: чуть удлиненные волосы, окладистая борода, полинявший туристский костюм цвета хаки, а также уверенная плавная речь, привыкшая, чтобы с ней соглашались.

– Попытки спровоцировать сабинян на, так сказать, правозащитный дискурс вообще считаю безнравственным, – изрекал он. – В нашем мире и так избыток свободы и всевозможных прав всех и вся, вы не согласны? Я не говорю, что свобода – это вредно (ведь даже выбор сабинян отказаться от свободы был свободным выбором), но мы с вами не можем не видеть и побочных результатов всеобщего раскрепощения. – Он обвел глазами присутствующих, каждый из которых, по-видимому, представил себе какой-то свой пример издержек свободы, поэтому никто не возражал. – И если нашлись люди, которые свободно – подчеркиваю это – выбрали ограничение своей свободы, то зачем, подобно искусителю, приставать к ним с рекламой соблазна? Зачем уверять их, что они несчастные рабы, которых угнетают проклятые жрецы, зачем заманивать их обратно в свой цивилизаторский ад?

Худая сорокалетняя дама со строгим постным лицом закивала энергичнее других. Видимо, она была не меньшей традиционалисткой, чем оратор, только не обладала его умением выступать.

– Неужели на экскурсиях бывали случаи такой агитации? – удивилась девушка с темным хвостиком на затылке, тоже одетая в хаки. Несколько значков и нашивок на рубашке, которые я из-за близорукости не мог разобрать, выдавали в ней природоохранную активистку из какой-нибудь крупной организации. Что-то вроде «Гринпис» или WWF. – А я думала, что в группы не берут нелояльных участников!

– Сабиняния в этом смысле отличается небывалой толерантностью, – с улыбкой вмешался Тошук, уже успевший закусить пирожком. – Своим зрителям она позволяет думать и говорить, что они считают нужным. А мы будем просто зрителями, пусть и запущенными внутрь 3D-картинки. Сабиняния выбирает участников группы не по принципу лояльности, а по принципу умения думать – мне, во всяком случае, так кажется. Какой смысл в бездумных начетчиках, которые лишь повторяют то, что им сказали? Даже христианскому богу милей те, кто пришел к нему через тернистый путь сомнений. То есть – сделав свободный выбор. Может, и у богини Сабины похожие вкусы, – добавил он.

– Я бы не стала так говорить о творце этого дивного мира, – без улыбки заявила строгая дама. – Не будь ее, нам было бы некуда стремиться!

– Согласен, – примирительно сказал Тошук. – Я лишь хотел сказать, что наличие сомнений, споров, а может быть, даже провокаций, возможно, входят в планы сабинянского руководства. Скажу больше – может быть, это даже одна из целей экскурсий. То есть экскурсии устраиваются не только для внешнего мира, но для самих сабинян. Это не столько их нам, сколько наоборот – нас им показывают. Со всеми нашими сомнениями, ошибками, пошлыми устремлениями. Им показывают внешний мир. Возможно, эта экскурсия – эдакая прививка от нашего мира для сабинян.

– Убежден, что она им не требуется, – возразил бородатый носитель устоев. – Я не сомневаюсь, что информация про свободное пользование интернетом – не фейк, как думают некоторые. Сабиняне и так регулярно прививаются от соблазнов нашего мира, посещая наши соцсети. Они устали от нашего мира не меньше, чем мы с вами!

– Правда, только в теории, – заметил Тошук. – Практика тоже не помешает.

– Но все-таки, зачем они это делают? Провокаторы, которые агитируют сабинян бороться за свои права? – спросила девушка-активистка.

– Ну, это классика психологии, – опять перехватил инициативу бородатый. – Чувство неудовлетворенности оттого, что кто-то смог преодолеть себя, а ты – нет. Чтобы победить это мерзкое чувство, нужно доказать себе, что чужая победа ничего не стоит. Победить чувство зависти к праведнику оттого, что ты грешник. Что для этого нужно? Правильно – развратить праведника. Обычный низменный инстинкт. Описан у Льва Толстого в уже не помню каком рассказе… Ну, вобщем, там такая распущенная богатая девица из чувства неудовлетворенности собой решила соблазнить отшельника-монаха. А он, наказывая соблазн и в ней, и в себе, отрубил себе руку. И после этого она раскаялась и, кажется, сама ушла в монастырь.

– О, как интересно! Обязательно найду его! – воскликнула девушка.

Между тем на периферии комнаты возникло параллельное обсуждение. Дождавшись, пока в основном разговоре возникнет пауза, сидящий в дальнем конце парень лет тридцати решил изложить свои сомнения.

– Прошу прощения, коллеги, я хотел бы выяснить такой вопрос. Насчет питания и так называемых «внешних» вещей. Мы все знаем, что проносить с собой за стену ничего нельзя. А что, если я – аллергик? Или веган? Причем такой, который сразу помрет при виде мясной пищи? Наконец, если я, к моему сожалению, до сих пор не смог побороть никотиновой зависимости? Неужели сабинянскому руководству специально нужно, чтобы я страдал?

– С этого и надо было начинать, – сказал Тошук с неизменной улыбкой. – Вы курильщик, и не готовы отказаться от сигарет. Признаться, не знаю, как вам быть. То есть выбор у вас из двух альтернатив: либо принять условия Сабинянии, где это запрещено, либо отказаться от ее посещения.

– Да, но кому я помешаю? – не унимался парень, по виду похожий на бойкого журналиста солидного издания, выехавшего на пленер. У него была свежекупленная, с иголочки туристская одежда, и аккуратно подстриженная короткая бородка. – Не вам, не им. Спрячусь подальше в кусты, получу порцию своего наркотического вещества – он засмеялся – и готово.

– Замечательно! – брезгливо отозвалась строгая дама. – А потом кто-нибудь потребует права употреблять спиртное и героин!

Носитель устоев был настроен более миролюбиво.

– Видите ли, вы опять апеллируете к правам человека, что в нашем случае неуместно, – обратился он к журналисту. – Мы с вами готовимся войти на территорию, на которую конвенция о правах – или как ее там – не распространяется. Там свои законы.

Строгая дама важно кивнула. Позже я узнал, что ее зовут Мария.

– Каждому из нас важно понять, что там никому и никто ничего не должен – продолжил он ласково. – Вобщем-то, если мы нарушим специфические законы Сабинянии, нас могут попросту убить, – для убедительности он прибег к легкому запугиванию, после чего заговорил уже более жестким тоном, как будто правом убивать за провинности в Сабинянии располагал лично он сам. – Там нет судов, куда вы можете подать иск о нарушении своих прав, там вас не защитят правозащитные организации. Словом, все разговоры на тему, а почему мне нельзя, ведь я имею право – там неуместны. Нет – и точка. Или остаемся по эту сторону стены. – Он, видимо, хотел сказать «вы остаетесь», но решил смягчить выражение.

– Да я не говорю, что имею право, – капризно возразил журналист. – Просто я не понимаю – кому я помешаю? Вот кому?

Впрочем, мне показалось, он уже смирился со своей будущей никотиновой ломкой и не надеялся на чудо. Намек на то, что за сигарету его могут убить, видимо, на него подействовал. Бородатый и впрямь обладал даром убеждения.

– И все-таки, насчет веганства, – вступил парень помоложе, светловолосый, похожий на природоохранного активиста, как и девушка. – Я, конечно, понимаю, что в традиционном обществе его организовать сложно, и так-то питания не хватает…

Бородатый удовлетворенно кивнул. Традиции – это было по его части. К моему удивлению, чуть позднее он представился как Ченг – несколько экзотичное, на мой взгляд, прозвище для обладателя таких убеждений.

– Но ведь сабиняне наверняка не станут спорить, что веганское питание – более этичное, чем убийство животных ради того лишь, чтобы поесть, – продолжал активист. – Тем более что мы, так уж получилось, живем не в традиционном обществе, продуктов у нас много, и мы вполне можем позволить себе поступать этично. Зачем сабинянам из принципа нам в этом мешать? Что с того, что мы принесем с собой немного круп, орехов и сухофруктов, чтобы разнообразить свое меню?

– Если веганы такие этичные, то ради этого они вполне могли бы удовольствоваться на несколько дней теми овощами, что есть за стеной, – воинственно заметила Мария. – Иначе это какое-то лукавство получается. Ратуем за минимизацию потребностей, а сами хотим питаться разнообразно и изысканно! Но ведь тем самым мы создаем неоправданно большую нагрузку на экосистему!

Тошук поспешил смягчить ее слова:

– Я бы добавил, что самоограничение, которое ждет нас за кордоном, важно не только не для сабинян, но для нас. Оно является частью программы экскурсии. Ведь, если вдуматься, что нам показывают? Главным образом – добровольную способность людей принести свой комфорт в жертву ради торжества идеи. Конечно, мы все можем сказать, что наши маленькие слабости вреда Сабинянии не принесут. Ну что с того, что я пронесу на территорию гаджет и буду ежечасно проверять новые сообщения, потворствуя своей соцетевой зависимости? Что с того, что Тим будет потихоньку жевать в кустах свой чернослив, наивно думая, что жители страны этого не замечают? Или что Ержи заберется в скальную расщелину, чтобы втайне выкурить сигарету? Вроде бы – ничего страшного. Но в этом случае Сабиняния так и останется для нас всех прикольной компьютерной игрой. Захотел – поиграл, захотел – встал и пошел по делам. Но фантастика в том, что эта страна – реальность! И это потому, что ее жители «играют» по-настоящему, добровольно отказываясь от многого легкого и приятного ради тяжелого и трудного. Играют до самой смерти. Мы же сами хотели посмотреть своими глазами, как такое возможно. Но что мы поймем, если останемся внешними наблюдателями со своими слабостями и гаджетами? Нам предлагается некоторое время пожить, как сабиняне (ну, я преувеличиваю, конечно). Неужели мы от этого откажемся?

– Ни в коем случае! – воскликнул полноватый итальянец, показавшийся мне (не знаю, почему) похожим на любителя реконструкторских игр и фэнтези. – Ребята, мы же все об этом мечтали! Вспомните: еще две недели назад мы и помыслить не могли, что наша мечта сбудется! И вот мы – здесь, у порога Сабинянии. Завтра мы войдем внутрь! Неужели сигареты или чернослив может быть важнее этого счастья?

Восторженный тон парня убедил оппонентов лучше, чем рассуждения Тошука. Видимо, они вспомнили сладкий вкус своей мечты, когда она казалась несбыточной; лица просветлели. Странно, как быстро осуществление грез рассеивает их очарование, с удивлением думал я. Восторги уступают место бытовым заботам. Похоже, эта компания узнала о своем счастье уже достаточно давно – недели две, не меньше – и успела с ним свыкнуться. В отличие от них, я был неофитом счастья и никак не мог взять в толк, как можно думать сейчас о каком-то разнообразии своего питания. Да ради того, чтобы оказаться за стеной, я готов был перейти на хлеб и воду!

Наконец, Тошук напомнил, что завтра нам предстоит долгая дорога – обратно в сторону моря и кордона. Экскурсанты нехотя стали подниматься. Должно быть, многие из них привыкли засиживаться за экранами компьютеров сильно за полночь, чтобы, в том числе, удовлетворить жажду общения в сабинянских группах. Но Тошук был категоричен:

– Кордон откроют завтра ровно в 12.00. Если нас там в это время не окажется, его просто закроют и экскурсия этого года на этом тоже закроется. Поэтому завтра подъем в 7 утра.

Вспомнив, видимо, что без Тошука им за стену не попасть, все послушно принялись собираться ко сну. Меня Тошук отвел в крошечную комнатку по соседству, размером, наверное, в половину строительного вагончика (хозяин гостиницы очень рачительно тратил территориальный ресурс), где помещались лишь двухэтажная кровать и умывальник. Не задумываясь (повинуясь, вероятно, врожденному иерархическому чутью), я сразу полез наверх, уступив Тошуку нижнюю полку. Но у последнего, очевидно, это чутье отсутствовало. Поэтому он на секунду остановился, почесав в затылке, а затем, решив, что мне, видимо, так удобнее, покорно расположился внизу.

Глава 4. Вход

Я был уверен, что от обилия впечатлений не смогу уснуть. Однако стоило мне коснуться щекой подушки, как сознание выключилось. Когда я открыл глаза, комната уже была полна рассветным солнцем.

Экскурсанты собрались к завтраку на удивление пунктуально. Правда, некоторые еще не могли победить уныние от раннего подъема, и потому были неразговорчивы. Тошук уже полностью принял на себя командование; никто на это не возражал.

– Микроавтобус уже внизу, я только что говорил с водителем, – объявил он. – Ехать часа четыре, с учетом остановок – чуть больше. Так что лучше нам не задерживаться.

В автобусе половина группы сразу расположилась для сна. Я же был так возбужден, что и думать не мог задремать. Мимо мелькали лужайки и колоритные домики, вдали плыли горные хребты. Должно быть, это было великолепное зрелище, но сейчас оно казалось мне лишь симпатично раскрашенным занавесом давно ожидаемого представления. Я нетерпеливо ждал, когда он отодвинется и начнется действие.

Первое время дорога была почти пустой, по потом стали попадаться машины, едущие в нашем направлении. Некоторых мы обгоняли, некоторые обгоняли нас, словно спеша поспеть к открытию кордона первыми. Я принялся было успокаивать себя, что, наверное, в той стороне находится популярный курорт, и все эти машины едут туда, тогда как мы вот-вот свернем с дороги на тихий проселок. Но, судя по всему, я ошибался.

– Так, информация о дате открытия просочилась, – вздохнул Тошук. – Впрочем, этого следовало ожидать. Посмотрим, насколько это усложнит нашу задачу.

Машин становилось все больше.

– О, похоже, мы рвемся туда не одни, – послышался сзади хриплый спросонья голос Ержи.

Последние сотни метров мы двигались медленным кортежем среди машин, припаркованных у обеих обочин. Наш автобус сделал последний поворот, и впереди из-за леса показались очертания темной преграды. Это была стена! Я сотни раз видел ее на фото и видео. Перерезав дорогу, как ножом, она тянулась от нее в обе стороны: налево ползла вверх по склону, то здесь, то там выглядывая из-за деревьев, после чего исчезала в дымке; направо – плавно спускалась к морю, голубевшему далеко внизу. Но здесь нас ждало другое море, состоящее из голов в бейсболках и поднятых рук, держащих телефоны, селфи-палки и даже профессиональные камеры. Операторы с камерами концентрировались около пикетчиков с плакатами, которые что-то возбужденно кричали в их объективы.

Все выбрались из автобуса. Подождав Тошука, который остановился сказать пару слов водителю, мы осторожно двинулись сквозь толпу к стене.

– Я требую, чтобы меня и моих детей пропустили внутрь! – слышался громкий женский голос. Подойдя поближе, мы увидели женщину лет тридцати пяти, державшую за руку флегматичную девочку и параллельно качающую еще одного малыша в коляске. – Мы медленно умираем в отравленном воздухе городов, мы едим ядовитую генно-модифицированную еду! Люди, которые огородились этой стеной, не вправе одни пользоваться своим раем! Они говорят о своей нравственности, но разве могут нравственные люди спокойно смотреть на то, как мучаются наши дети?!

Мне показалось, что дети ее были вполне довольны жизнью, да и сама дама не выглядела умирающей: во всяком случае, в процессе медленной смерти от отравленного воздуха она ухитрялась регулярно подновлять свой маникюр.

– Что вы намерены делать, чтобы заставить руководство государства открыть ворота? – визгливо вторила ей толстая китаянка, держа в руках микрофон.

– Мы будем стоять здесь до тех пор, пока они нас не впустят! Когда мы умрем здесь, у них под дверью, наша смерть будет на их совести!

Еще несколько групп активистов выступало в аналогичной манере, требуя приобщения своих детей к чистой природе Сабинянии. Самая многочисленная из них прибыла, видимо, раньше всех остальных, потому что сумела занять пост у маленькой железной двери в стене (я с трудом разглядел ее за спинами митингующих). Они тоже наперебой обещали, что не позволят закрыть дверь, пока их не впустят внутрь вслед за экскурсантами. Было очевидно, что о нашем запланированном проходе здесь все знали. Не знали лишь одного – того, что именно мы, робко жмущиеся к Тошуку, и являемся теми самыми счастливчиками, которые выбраны жрецами в ущерб другим страждущим. Я подумал, что не хотел бы, чтобы наша тайна внезапно раскрылась: силы были явно неравны. С надеждой я огляделся в поисках полиции, которая обычно сопровождает подобные сборища и, наконец, увидел: поодаль, на пригорке действительно расположились трое людей в форме. Они лениво посматривали на толпу и вряд ли готовились кого-то спасать.

Внезапно все головы повернулись в одну сторону: на периферии митинга, где стена ныряла в гущу деревьев, несколько человек пытались приладить к ней приставную лестницу. Свои действия они сопровождали громкими бессмысленными криками, видимо, выражающими их решительный настрой. Они выглядели, как типичные представители какого-нибудь ультралевого движения за права сексуальных меньшинств: вычурные прически с частично выбритыми, частично окрашенными в разные цвета, частично заплетенными в косички и дрэды волосами, куча всевозможного металла в ушах, носах, губах и пупках, кричащие надписи и рисунки, напечатанные на одежде и вытатуированные на теле. Наконец, им удалось установить лестницу; одновременно подоспевшая группа журналистов и просто любопытных подставила свои камеры. Из пестрой массы леваков отделилась одна энергичная девица с зелеными волосами. С плакатом под мышкой она полезла наверх. Как известно, сабинянская стена достигает более пяти метров в высоту. Здесь было точно не меньше. Выдвижной лестницы хватило лишь на треть. Девица, встав на предпоследней ступеньке, развернула свой свиток и некоторое время с гордым видом позировала перед камерами. Плакат гласил: «Рай для всех, а не для избранных!»

– Но ведь там, за стеной, находятся отнюдь не виллы олигархов, – решил разговорить ее один из журналистов. – Там люди, пашущие, как лошади, и живущие, как примитивные земледельцы две тысячи лет назад. За что же вы на них ополчились?

Зеленоволосая была готова к вопросам.

– Так и есть – за стеной есть рабы и есть господа! Первые работают, как лошади, а вторые присваивают результаты их труда и живут в праздности. Мы требуем, с одной стороны, освобождения сабинянских рабов. С другой стороны, мы все имеем право воспользоваться природными территориями, лесами и пляжами, которыми в настоящее время владеет небольшая кучка людей, эти так называемые жрецы.

– Но ведь это суверенное государство! – удивились из толпы. – Вы предлагаете напасть на него и захватить?

– Это не государство, – невозмутимо ответствовала пикетчица. – У него нет никаких признаков государства. Это банальный землезахват в пользу нескольких олигархов. Есть сведения, что их бизнес находится за пределами стены. И это очень крупный бизнес. Возможно, наркотики. Во всяком случае, есть основания считать, что своих рабов они держат в повиновении с помощью психотропных веществ. Именно поэтому здесь такая высокая смертность. Кроме того, всех неугодных просто убивают. Но эти тайны надежно скрыты стеной.

Толпа возмущенно загудела. Все собравшиеся уже прихлынули к лестнице, кроме разве группы, которая по-прежнему держала оборону около дверцы.

– Но какое государство, на ваш взгляд, должно напасть на Сабинянию, чтобы восстановить справедливость? Если вы предлагаете сделать это силами США, то не будет ли это, как обычно, циничным актом агрессии мирового гегемона? Не передадим ли мы после этого Сабинянию от одних олигархов другим?

Я изумился, поняв, что автором реплики был …Тошук! Он незаметно сделал знак нашей группе, сгрудившейся вокруг него, и шепнул: – Скоро полдень. Нам откроют дверь, и мы должны будем действовать быстро. – Увидев, что наши товарищи метнулись было к двери, он взволнованно замахал: – Нет, постойте! Так вы привлечете внимание.

Я не расслышал, что именно отвечала на вопрос Тошука зеленовласка. Что-то довольно складное. Видимо, провокации не были для нее неожиданностью. Неоднозначную тему США, гегемонии и военной агрессии подхватило сразу несколько голосов. В толпе начались споры, которые пыталась перекрикивать пикетчица, надеясь удержать лидерство. Между тем Тошук знаком велел нам медленно отходить к двери, которую по-прежнему блокировали несколько человек. Их вяло интервьюировал какой-то корреспондент-неудачник, не сумевший пробиться к лестнице.

– Как вы думаете, откроют ли сабинянские власти дверь при таком количестве протестующих? – спрашивал он.

– Возможно, сегодня они на это не решатся, – с наигранной бодростью отвечал коротышка с плакатом, понимавший, что первенство по привлечению внимания безнадежно оттянула группа с лестницей. – Но если они на это рискнут, мы сделаем все возможное, чтобы заставить их пропустить нас внутрь. Жестоко удерживать монополию на природу и чистый воздух, когда столько людей в Европе страдают посреди сжимающегося кольца урбанистической застройки…. – твердил он заученной скороговоркой, хотя вялый корреспондент его уже не слушал.

– Я вообще-то слышал, что двери должны были открыть сегодня в десять, – сказал Тошук, не обращаясь ни к кому в отдельности, но так, чтоб слышали все вокруг. – Так что они уже, видимо, все отменили. Или про сегодня вообще была ложная информация.

Ему никто не ответил, но я заметил, что решимости у блокирующей группы чуть-чуть поубавилось. Стройный ряд плакатов поколебался; кто-то сделал инстинктивное движение в сторону толпы вокруг лестницы; успех леваков притягивал даже конкурентов. За первым шагнули и другие, и вскоре ровная линия вдоль стены превратилась в полукольцо, обращенное к нам спинами. Своими плакатами они пытались вернуть внимание телеоператоров. В какой-то момент между нами и дверью никого не оказалось, и мы немедленно прижались к ней. Оставшиеся поблизости зеваки не обратили на нас внимания – видимо, приняли за часть блокирующего пикета. Тут Тошук, прикрытый нашими телами, быстро вытащил из кармана что-то вроде гвоздя – кажется, только я успел это заметить – и воткнул в щель между дверью и коробкой чуть повыше своего плеча. В следующую секунду я услышал – а точнее, почувствовал – какое-то движение в толще двери. Мы инстинктивно отпрянули. Еще мгновение – и дверь отделилась от стены. Не дожидаясь, пока щель заметят, Тошук стремительным движением втолкнул внутрь двоих, оказавшихся ближе всего к нему. Кажется, это были Ченг и Мария. Медленно открывающаяся дверь еще не успела отойти от стены на 90 градусов, как туда всыпались все, кроме меня с Тошуком. И лишь тогда я услышал первый вражеский вопль:

– Ааа! Смотрите! Открывают!!

Дальше все происходило, как во сне. Хотя сон длился не более нескольких секунд. Люди из толпы с гневными криками ринулись к нам, а в этот момент откуда-то сверху на поляну посыпались длинные тонкие палочки. Звеня, они одна за другой воткнулись в землю, образовав почти ровный качающийся частокол между нами и бегущими. «Стрелы?» – пронеслось в мозгу. Они никого не задели, но человеческая волна мгновенно отхлынула назад, оставляя позади споткнувшихся и упавших. Одновременно боковое зрение зафиксировало – а может, это позже дорисовало мое воображение – мелькнувший наверху стены человеческий силуэт. Но нет, я не мог его видеть: мне не позволил бы ракурс, потому что в момент рука Тошука решительно впихнула меня вслед за другими. Снаружи оставались многоголосые вопли и солнечный день; нас втолкнули в сырую холодную темноту. Дверь захлопнулась, что-то лязгнуло. Но не успели мы растеряться, как тьму заполнил веселый голос Тошука:

– Кажется, на сей раз обошлось. А в прошлый раз было сложнее!

– А что было в прошлый раз? – послышался снизу сдавленный голос вегетарианца Тима. Похоже, он упал, и сейчас пытался подняться.

– Несколько идиотов прорвались сюда вслед за группой. Пришлось выбрасывать их назад.

– Удачно эти леваки придумали со своей лестницей, – пробормотал Ержи. – Можно подумать, что они нарочно всех от нас отвлекли.

Мне пришло в голову, что он из Польши: славянский акцент плюс характерное имя.

Послышался щелчок, и лицо Тошука осветилось пламенем зажигалки. Он сделал шаг назад, ощупывая свободной бетонную поверхность. Найдя то, что искал, он осветил небольшую нишу. Она была заставлена всевозможной утварью весьма архаичного вида. Здесь оказались две масляные лампы: немного повозившись, он их зажег. Слабый свет озарил неуверенные позы и испуганные лица наших товарищей. Оказавшись на виду, они сразу постарались приободриться.

– Зажгите еще лампы, – Тошук указал рукой на стену.

Оглянувшись, мы заметили, что ламп вокруг много. Мы принялись зажигать их одну за другой, и вскоре помещение неплохо осветилось. Во всяком случае, та его часть, где толпилась наша группа. Пожалуй, примерно так я и представлял себе внутреннее пространство стены. Впрочем, видели мы немного: справа и слева от освещенной зоны начиналась темнота. Но коридор не мог тянуться во всю длину стены – чисто конструктивно требовались бы поперечные простенки. Да и грех было бы не использовать такой объем закрытых помещений, которых на территории Сабинянии, как известно, не хватает. Я подумал, что именно здесь логично было бы разместить те самые таинственные компьютеры, которые вызывают столько споров. Да, а солнечные батареи и антенны выставить на крыше, закомуфлировав их от спутников. Если, конечно, компьютеры действительно существуют…

– Коллеги, все лишние вещи нам придется оставить здесь, – прервал мои размышления Тошук. – Все то, что нельзя проносить внутрь.

Группа покорно полезла в свои рюкзаки. Будь вокруг посветлее, Ержи, может быть, состроил бы недовольную гримасу, но так как видно было плохо, он только выразительно хмыкнул и последовал общему примеру. Тошук показал еще одну глубокую нишу, куда следовало все сложить. Вскоре она наполнилась фонариками, пластиковыми бутылками с водой и йогуртами, зажигалками, многочисленными полиэтиленовыми свертками, стопками телефонов и тому подобным.

– Увы, холодильника тут нет, хотя и прохладно, – с улыбкой заметил Тошук. – Если повезет, на обратном пути еще сможете съесть свои йогурты.

Мария и Йоки (так в дороге представилась молодая девушка; я все гадал, из какой культурной традиции этот никнэйм. Это не могло быть настоящее имя, так как она, во всяком случае, не была японкой) – спешно дожевывали свои припасы. Я подумал, что это правильно – ведь неизвестно, когда в следующий раз мы будем есть. Но мне есть совершенно не хотелось, и я со вздохом пристроил свою завернутую в пакет буханку хлеба рядом со всем остальным. Правда, воду в металлических фляжках брать разрешалось.

Наконец, все были готовы. Тошук еще раз оглядел группу, сбившуюся в кучку, и скомандовал:

– Ержи, Тим, Ченг, Мария – потушите, пожалуйста, все лампы.

Повисла тишина. Экскурсанты неуверенно переглянулись, но перечить никто не осмелился. Я увидел руки, потянувшиеся к нишам, и вскоре лампы одна за другой погасли, снова включив тьму. Ее наполняло лишь наше напряженное дыхание. Однако мы опять не успели как следует встревожиться: темноту прорезала тонкая линия белого света. Она со скрежетом расширилась, превратившись в проем в противоположной части стены, немного в стороне от той двери, через которую мы вошли. Вместе с солнцем в него устремились густые ветви кустов – видимо, они росли вплотную к двери. Я успел подумать, что дверь, наверное, открыл кто-то с той стороны, потому что на фоне проема никого не было. А еще я подумал, что в том месте, где в итоге оказалась дверь, при свете ламп я не замечал ничего похожего на нее. Может, правда, меня отвлекли наши пляшущие тени.

Но я опять прервал свои размышления, потому что мои товарищи уже выбирались наружу, отводя руками ветки и щурясь от яркого солнца; глаза успели от него отвыкнуть. Я вышел последним, за мной был только Тошук. Лишь когда мы встали полукругом, вжавшись спинами в упругие ветви – я заметил среди нас новое лицо. Да и не только лицо – необычной была и одежда, и весь вид незнакомца. Это же первый сабинянин, которого я вижу своими глазами! – пронеслось во мне. Меня вновь окатило волной восторга. Боже мой, ведь я – в Сабинянии! Вот она, моя мечта, я трогаю ее руками, дышу ее воздухом! То, что раньше я мог лишь воображать – шумящие на ветру листья, солнечные блики и этот невысокий человек в вылинявшем одеянии – стало реальностью! Я пожирал его глазами. На нем что-то вроде подпоясанной рубашки и мешковатых штанов. Какой чудесный костюм, думал я. Я ведь знал, что они должны быть так одеты, верно? И да, и нет! Я знал, то есть я теоретически представлял, но не верил. А теперь мне не нужны все мои кипы знаний, все мои догадки, споры в соцсетях, архивы на флэшках. Потому что теперь я сам, душой и телом, приобщен к обетованной земле. Я пока не могу видеть ее полностью – мешают заросли. Но я уже знаю, что она прекрасна!

Меня шатало от избытка чувств. Должно быть, другие чувствовали то же самое. Тошук, заметив это, дал нам немного перевести дух. Между тем наш первый сабинянин быстро и ловко запирал дверь. Похоже, внутри дверной коробки имелось несколько засовов, которые задвигались один за другим. Наконец, он повернул к нам лицо – небольшое, с круглыми карими глазами и длинным востреньким носом. Тошук первым приложил правую руку к груди, слегка наклонил голову и издал несколько глуховатых звуков. Сабинянин ответил тем же жестом и еле уловимым носовым мычанием. Все это длилось несколько секунд, после чего Тошук громко вернулся в мир привычных звуков:

– Друзья, позвольте представить вам Теше – моего старого знакомого.

Теше отреагировал на это мимолетным растягиванием губ, после чего произнес, тщательно выговаривая каждое слово:

– Нам нужно пройти немного вдоль стены вон туда. – Он показал кивком. – Там начнется хорошая тропа вниз.

Он практически идеально произносил английские слова – гораздо лучше, чем я – но все же чувствовалось, что они ему чужие. Экскурсанты задвигались, шурша ветками и пытаясь выстроиться вдоль стены в нужном направлении. В этот момент Тошук негромко обратился к Теше на… нашем с ним родном языке:

– Надежно ли заперта наружная дверь? Нет ли опасности, что кто-то перелезет по верху?

К моему изумлению, Теше столь же четко ответил на нашем языке:

– Там все надежно. Посмотри.

Я не верил своим ушам. Это было так непривычно – услышать родную речь в тысячах километров от дома. Хотя о чем это я? Европа – это одно, а Сабиняния, хоть и окружена Европой со всех сторон, на самом деле – это дверь в иное измерение. Тут ничему нельзя удивляться!…

В этот момент наверху что-то мелькнуло. Я поднял глаза и успел заметить две тени, пробежавшие по крыше стены. Я вспомнил частокол стрел, защитивший нас от толпы, и всмотрелся повнимательнее. Но больше ничего не увидел. Звуков тоже не было слышно: пятиметровая толща стены, видимо, скрадывала наружный шум. А с нашей стороны был только ласковый шелест ветра в кронах деревьев.

Тем временем Тошук повел нас гуськом вперед. Пейзажа мы пока не видели – только ветки и листья. Сначала, по ощущениям, рельеф был относительно ровным, потом пошел едва заметный уклон вниз. Так мы прошли метров триста. Постепенно кусты стали редеть; в просветах между ними можно было издали разглядеть заросшие лесом террасы, обращенные в сторону моря. И вдруг заросли разом расступились. Открылась великолепная картина. Слева вдалеке поднимались залесенные горы; наша стена убегала к ним тонкой извилистой змейкой. Впереди лежала поляна, откуда тропа уступами спускалась вниз, в речную долину. Кое-где внизу виднелись луга с пасущимися (видимо) коровами – отсюда трудно было разглядеть. Но большую часть пространства занимал сплошной лесной массив. Где-то за деревьями поблескивали ленточки ручьев. Они то прятались, то снова появлялись – и было непонятно, то ли это русло, или другое, или оба они уже успели стать частью одного потока. Далеко внизу долина полого спускалась к морю. Берега отсюда не было видно: его закрывал лес, и лишь на горизонте виднелась голубая полоса.

Я видел подобное в походах, но никогда меня так не переполняли эмоции. Мне хотелось прыгать и кричать от счастья. Ведь это не просто живописный пейзаж: он осмысленный, в нем есть великая идея! – теснились мысли в моей голове. Даже более эффектные природные уголки меркнут перед этой красотой, потому что они лишены души. А здесь природа и дух сумели слиться воедино, породив поистине божественную гармонию. Это действительно – рай, Рай в самом что ни на есть библейском смысле! Я нашел его! Я – в нем, я – его часть…

Вдруг впереди, метрах в ста, на стене появились две человеческие фигуры. Мы замерли. Один из них, поджарый парень, ловко спускался вниз по бетонной поверхности. Присмотревшись, я понял, что в этом месте в бетоне были едва видные выступы: ими-то и пользовался верхолаз. За ним полез второй. Спустившись, оба неторопливо направились к нашей группе. Подойдя, они попробовали было деликатно встать в сторонке. Но, конечно же, остаться незамеченными им не удалось: мы все восхищенно разглядывали их. Это были двое юношей в такой же линялой, неопределенного цвета одежде, что и Теше (который, кстати, куда-то исчез – видимо, остался позади). Неопределенным был и ее покрой: такое ощущение, что она была надета посредством простого наматывания на разные части тела кусков ткани, которые затем по необходимости пришивались друг к другу или привязывались шнурками и ремнями. На этих же ремнях в разных местах крепились всевозможные мешочки и узелки – видимо, с мелкими личными вещами. Я подумал, что они, должно быть, и были теми невидимыми лучниками, что не дали сорваться нашей экскурсии. Но ни луков, ни стрел сейчас при них не было, а спросить я бы ни за что не решился. Может быть, они спрятали оружие внутри стены? Наверняка внутрь можно попасть и с крыши. Кстати, никаких устрашающих кинжалов, принятых в фэнтэзийных иллюстрациях, на их поясах не болталось. Также не было ни татуировок, ни амулетов, ни воинственных причесок. Оба выглядели на редкость буднично, похожие на средневековых крестьян (впрочем, я никогда не видел вживую средневековых крестьян, но представлял себе их облик как абсолютную простоту и функциональность). Да и лица их не несли печати всегдашней готовности к героической смерти: у обоих они были бесхитростные, круглые и дружелюбные. На шеях был заметен давно не смывавшийся пот вперемешку с пылью; характерный запах немытых тел это подтверждал. Вобщем, ничего похожего на красивых чистеньких воителей с картинок-фэнтези.

К счастью, Ержи оказался менее стеснительным, чем я.

– О боже, это вы стреляли из луков?! Со стены, ровной цепочкой? – воскликнул он по-польски, тем самым утвердив мою версию о своем происхождении.

Парень, который был повыше, смущенно улыбнулся и ответил также по-польски, медленно и старательно выговаривая слова:

– Мы опасались, что толпа может прорваться внутрь…

Моих скудных знаний польского едва хватило, чтобы разобрать диалог. Остальные, видимо, вообще ничего не поняли. Заметив это, солдат наморщил лоб и перешел на английский:

– … и тогда бы пришлось придумывать, как их оттуда выдворить.

Второй паренек молчал, одобрительно глядя на товарища.

– А как вы справились? В тот раз, когда они прорвались? – подхватил Тим.

Оба бойца широко заулыбались, вспомнив, очевидно, веселый опыт.

– Ну, внутренняя дверь была надежно заперта, тут можно было не бояться. Мы вбежали к ним с разных сторон и сразу заперли внешнюю дверь. А выломать дверь очень трудно – они же у нас толстые. Прорвавшихся было много – человек 50 – и в суете они не смогли нам помешать. Они оказались в ловушке. Потом мы по очереди разбили их фонарики и телефоны – все, чем они пытались освещать помещение. Зажигалок, у кого были, хватило ненадолго. И все, мы оставили их в покое. Через несколько часов они сами очень захотели выйти назад. Особенно те, которые впотьмах пошли обследовать внутренне пространство стены и заблудились.

– Но почему они заблудились? – не выдержал и я. – Ведь коридор внутри стены – всего три-четыре метра в ширину. – Тут мне пришло в голову, что даже в таком пространстве можно устроить сложную систему перегородок и переходов, в которой в полной темноте запросто можно заплутать.

– Там можно заблудиться, – уклончиво ответил наш собеседник.

– Ты ведь Сот, верно? – спросил его Тошук. – Младший брат Чигива, который в прошлом году был старшим по Западной Рыбной стоянке?

– Да, верно! – подтвердил парень.

– Где он сейчас?

– Тоже в отряде. Снова. Но их группа охраняет восточный рубеж, поэтому я давно его не видел.

Я удивился. Даже в нашем, «внешнем» мире, такая информация наверняка была бы расценена (хоть и преувеличенно) как разглашение сверхважной военной тайны. А здесь, на закрытой и перманентно обороняющейся территории, тайны должны охраняться еще более бдительно! Но, очевидно, Сот не считал, что данные сведения могут как-то повлиять на госбезопасность Сабинянии. Хотя он не выглядел простачком. Несмотря на дружелюбную улыбку, он держался с умным достоинством.

– А вы …. живете прямо внутри стены? – спросила Йоки.

– Ну, не совсем. У нас есть лагерь рядом в лесу. Там очень красиво, – вежливо поклонился Сот, поняв, что ему сочувствуют, и решив, очевидно, утешить Йоки. Он опять-таки не счел, что разбалтывает что-то лишнее.

– Друзья, – обратился ко всем Тошук. – Мы наконец-то оказались там, где столько лет мечтали побывать. Мы можем немного отдохнуть здесь, на поляне. Осмотреться, привыкнуть. А потом начнем спуск вниз.