Кипр – прекрасный остров, изобилующий равнинами и долинами, с невысокими, но скалистыми горами, поросшими лесом, он покрыт олеандровыми и тамарисковыми зарослями, кустами фриганы и марквиса, оливковыми и апельсиновыми рощами. Остров этот когда-то был посвящен языческой богине Греции Афродите, и, несомненно, богиня красоты не случайно выбрала именно его. Долины Кипра уютны и прекрасны, в зарослях густой свежей зелени прячутся хрустальные ключи, холодные до ломоты в зубах, и крестьяне верят, что, если умыться водой из такого ключа, милость богини будет с тобой. Языческие традиции и поверья все еще были живы, хотя на Кипре давно уже было множество церквей и монастырей. Древние мифы и новая вера мирно уживались рядом.
Крестьяне обрабатывали землю чуть ли не круглый год, пасли скот, собирали виноград и фрукты, делали отличные вина, давили оливковое масло. Даже зимой земля готова была давать урожай. Остров был богат, красив и знаменит, там останавливались купцы, и не один город богател от торговли Запада с Востоком, Севера с Югом. Прежде Кипр принадлежал Византийской империи и приносил ей немалый доход. Но потом здесь поселился внучатый племянник императора Мануила Исаак, гордившийся тем, что имеет право называть себя Комнином, как сам базилевс. Наверное, это и придавало ему смелости, когда он отдавал приказы завернуть транспорт с данью, предназначенной Мануилу, и наблюдал за тем, как чиновников-византийцев развешивают на столетних дубах.
Местным жителям такие порядки понравились. Оно и понятно: нет для крестьянина наслаждения большего, чем посмотреть, как корчится в агонии представитель власти, которого он больше всего ненавидит, – сборщик податей. Крестьянин наивен, он не думает о том, что смерть одного сборщика вовсе не означает, что налоги собирать больше не будут. Наоборот, на место одного мытаря непременно придет другой и еще злее будет выколачивать деньги, используя свою власть, такую недолгую, такую шаткую.
Восстание было поднято, и император, сумевший отправить против обнаглевшего родственника только семьдесят кораблей с воинами, потерпел поражение. Для Византии наставали тяжелые времена, когда золото, которым владели базилевсы, уже ничего не решало. Земля горела под ногами государей в расшитых золотом и драгоценными камнями одеждах, их божественное происхождение не могло дать им даже уверенности в завтрашнем дне. И не нужен был русский воевода Олег или князь Владимир, чтоб заставить задрожать высокие каменные стены Константинополя – хватало родичей правителя.
Отделился от государства один остров, откололась от единого патриархата Церковь: должно быть, кипрскому епископу лестно было возложить на себя митру патриарха, а потом в благодарность провозгласить Исаака Комнина императором Кипра. Наверное, это возвышало его в собственных глазах, хотя абсурдность ситуации была очевидна всем. Какой император? Какой патриарх? Все равно что на островке посреди дельты реки, где поместится лишь один человек, где приживется только маленький кустик тамариска, учреждать епископат.
Но – законно или нет – новоявленный государь Комнин правил на Кипре шестой год. Он был не хуже всех других государей, злоупотреблял властью не больше остальных, подати не уменьшились, даже немного увеличились – на содержание войска, на постройку укреплений. Но одно дело – роптать на базилевса (где он там – не видать), а другое – на императора, который рядом. Боязно. Государь Исаак был строг и суров, на деревьях развешивал без колебаний, так что проще было молчать и платить.
Больше всего новоявленный «священный император Кипра» не терпел франков. Его можно было понять. Он был еще ребенком, когда рыцари разграбили окрестности Константинополя, в очередной раз доказывая, что все возвышенные призывы к освобождению христианской святыни – ничто. Не зря местные крестьяне, даже те, кто аккуратно ходил к мессе, изумлялись и не понимали, зачем нужно от кого-то освобождать Гроб Господень. «Господу, наверное, все равно, – говорили они. – Ведь Он там даже не лежит». Конечно, хорошо было бы, если б паломники имели возможность поклониться святыне, но, во-первых, дельному работнику некогда тащиться куда-то на край света молиться над камнями, а во-вторых, можно подумать, до Иерусалима, находящегося под властью франкского короля, так легко добраться. Там плати, здесь плати – никаких денег не хватит на подати и налоги.
А вот если вспомнить, с каким жаром французские, германские и английские рыцари грабили всех, кто попадался на их пути, становилось понятно, зачем кому-то понадобилась пещера, заваленная грудой камней, некогда скрывшей бездыханное тело самого великого проповедника в истории человечества. Не стоило забывать и о торговых путях, проходящих через Палестину, о богатейших торговых городах побережья, о шелке, пряностях и золоте, о жемчуге и слоновой кости и, разумеется, об изобильных землях, с которых можно было собрать не один и не два, а три-четыре богатых урожая пшеницы.
Исаак Комнин не желал отдавать ни пяди своей земли.
Корабли франков одним своим видом внушали ему тревогу. Он уверял себя, что рыцари, несущие крест на своих плащах, конечно же, захотят укрепиться на Кипре, создать здесь одну-две перевалочные базы, а потом расползутся, как жирное пятно по ткани, и их, словно мышей, будет уже не вывести. Значит, нельзя позволять им даже приближаться к острову. Первые шаги в этом направлении уже сделаны. Самое главное – большие поборы; как известно, то, что обложено деньгами, убывает. Император назначил очень высокие налоги на те товары, которые купцы везли с запада на восток, для своих соотечественников, одновременно создавая для франков трудности и пополняя свой карман.
В последнее время он склонялся к мысли, что даже огромные налоги – далеко не все. Известно всем: дай только франкам зацепиться где-нибудь одним пальцем – через десяток лет тебе самому уже негде будет поставить ногу. Раздраженный, император подписал указ, и теперь любому кораблю рыцарей, несущих в Палестину крест, было запрещено входить в какой-либо из кипрских портов. На деле, конечно, купцы все равно заходили в гавани, запасались там пресной водой и провизией, но теперь большие деньги текли уже не в казну, а в карманы чиновников или рыбачьих старшин. Их наказывали, но правитель, издающий дурацкий закон, не в состоянии убить в людях желание жить, и жить хорошо.
После бури, как водится, утро разлило по побережью безупречное сияние дочиста умытого солнца и ясно-синего неба. И император, утром побаловавший себя молодым местным вином и отлично приготовленной рыбой, находился в прекрасном расположении духа до тех пор, пока ему не сообщили о том, что в прибрежных водах Лимассола бросила якорь большая галера, прежде нарядная, теперь же изрядно потрепанная и требующая ремонта, и под очень знакомым, мокрым, похожим на тряпку флагом. На своего секретаря, Василия Калигита, природного византийца, служившего ему еще тогда, когда оба они были безвестными и малозначительными свитскими константинопольского базилевса, он взглянул с недовольством и недоверием. Секретарь, облаченный в длинный, метущий землю византийский плащ с золотой каймой, держался сдержанно, почтительно и молчаливо, как настоящий императорский придворный.
– Что на флаге? – нахмурившись, спросил Исаак Комнин. – Лилии? Или орел?
– Львы, ваше императорское величество, – почтительно ответил секретарь.
– Львы? Англичане? – Он помрачнел еще больше. – И много ли кораблей?
– Только один, ваше императорское величество. Правда, насколько поняли наши чиновники, сперва корабля было три. Два разбились о скалы, ваше императорское величество.
– Вот и хорошо. Все моряки погибли?
– Нет, ваше императорское величество. Многие спаслись, и их приютили рыбаки.
– Так. Нечего франкам шляться по моему острову. Их только пусти. – Исаак выпятил губы. – Собрать их в Лимассоле. Всех. И под надзор.
– Но, ваше императорское величество...
– Пожалуй, лучше будет их посадить под замок, а затем уже разбираться с тем, кто они и откуда.
– Ваше императорское ве...
– Достаточно! Короче!
– Государь, эти люди не нарушили никакого закона. Подобные действия против подданных английского короля могут быть восприняты как повод для нападения. Говорят, король Ричард Английский...
– Мне нет дела до Ричарда Английского. У него слишком много дел в Палестине. Ему будет не до Кипра. И я постараюсь, чтоб ему и дальше не было никакого дела до моего острова. Исполняйте приказ.
Он подождал, пока секретарь и офицеры покинут его покои, встал и подошел к сводчатому проходу на открытую галерею. Фасад лимассольского замка и окна покоев императора были обращены к морю, после шторма слуги выставили все оконные рамы, и ветер свободно гулял по переходам и залам. Он нес дивный запах моря и цветущих вишен и яблонь, скоро должно было наступить время жасмина, и тогда двор окутают ароматы, напоминающие самые дорогие благовония и притирания, привозимые с Востока. Императору это все не слишком нравилось, но он любил свой Кипр и, кроме того, считался с мнением жены, потому не мешал ей превращать двор замка в сад.
Пришел слуга и передал просьбу императрицы пожаловать к столу, но император отмахнулся, заявив, что пообедает один. Несмотря на внешнее равнодушие, он был по-настоящему встревожен. Не важно, что в бухте разбились два парусных английских корабля, – дело обычное. Но вот галера. Торговцы не ходили на галерах, это боевой корабль, способный поднять сразу много воинов и даже лошадей. Галера под английским флагом. Ее несло бурей, потому она и одна. Означает ли это, что англичанам вздумалось захватить Кипр? Совершенно бессмысленное желание, но от англичан всего можно ожидать...
Хотя, пожалуй, не так уж и бессмысленна эта попытка. На Кипре можно разместить войска франков, и тогда взять Иерусалим станет намного легче. Снабжение войск тоже перестанет быть проблемой.
Он так и думал. Все ясно. Если окажется, что это не просто случайный торговец, почему-то сопровождаемый галерой, то все станет очевидно. Ричарду Английскому понадобился Кипр? Посмотрим. Он слишком самоуверен, у него не так много войск, чтоб захватить целый остров с налету. А там, глядишь, вступят в дело войска Саладина, не зря же с ним заключен взаимовыгодный договор. Султан, конечно, предпочтет расправляться с врагами поодиночке. Сперва с Филиппом Августом, пока Ричард будет занят на Кипре, а потом и с самим Англичанином. Саладину необходимо ликвидировать угрозу, которую представляют собой франки, он будет только рад, если все так обернется. А благодарность султана императору не повредит. Не так ли?
Исаак Комнин немедленно пришел в наилучшее расположение духа и спустился в трапезную.
Моряки и рыцари с погибших кораблей в большинстве своем сумели достичь берега, тем более что берега были довольно пологи, а рифы, на которых разбились парусники, остались позади. Словно зубы в чьей-то старой челюсти, камни и целые скалы, так и не сглаженные волнами, щерились на изрядном расстоянии от берега, защищая бухту неизвестно от кого или от чего. О том, что в этих скальных образованиях есть довольно широкий проход, английские моряки знать, конечно, не могли. Но даже если бы и знали, вряд ли смогли бы найти путь во время шторма. Даже близости острова они не заметили, и винить их за это не стоило.
Когда Дик исчез с корабля, Трагерн сперва испугался, но потом вспомнил, что обладает даром чувствовать окружающий мир, и сосредоточился. Корабль тряхнуло, молодой друид полетел на палубу, крепко ударился и решил, что проще будет воспользоваться своим посохом. Он вызвал его и прижал ладонью, чтоб не унесло волной. Спокойствие и сила, теплом прихлынувшая к нему через руку, убедили его, что и с Диком, и с его странной спутницей все в порядке. А потом раздался треск, корабль резко накренился, и Трагерн полетел за борт, не удержав в руке свой друидический артефакт.
Он плохо плавал, но утопить друида так же трудно, как заставить его заблудиться в лесу. Конечно, море – не лес, но это тоже мир, который друид чувствует всем своим существом. Молодой ученик видел опасные камни, не глазами, конечно, и легко избежал гибели. Море долго швыряло его, валяло по волнам, наконец выкинуло на песчаный берег, напоследок окатив водой пополам с пеной.
Он был далеко не единственным спасшимся.
Рыбачьи деревушки населены людьми, для которых море и все, что оно дает – естественно и привычно. Корабли гибнут на рифах с тех пор, как был построен первый из них, и всегда случается так, что с них спасаются люди. Принять пострадавшего, обогреть его, накормить и напоить, хоть как-то помочь добраться до ближайшего города – долг любого прибрежного жителя. Разумеется, бури приносят не только обузу в виде потерпевших крушение, но и добычу, ведь морю ящики и бочки ни к чему, равно и их содержимое. Что ж, обмен взаимовыгоден, моряки получают заботу и помощь, а местные жители – добычу, и все остаются довольны.
Традиция не была нарушена и на этот раз, хотя путешественники и рыбаки говорили на разных языках. Да им и незачем было общаться. Легко понять, что нужно потерпевшему – еда, питье, теплая одежда, ночлег. Всех моряков и рыцарей разобрали по домам, и хоть им пришлось спать на полу, в грязи и вони, никто не жаловался. Главное – все выжили, остальное не имело значения. Никто из рыцарей не сомневался, что король рано или поздно прибудет на Кипр, хоть сперва и не собирался делать этого – он никогда не бросал своих людей. Когда же поутру моряки разглядели в бухте нарядную галеру двух королев – бывшей и будущей, надежда переросла в уверенность. Не бросит же его величество собственную невесту посреди чужих вод!
– Здесь удивительно приветливый народ, – заметил Джордж Элдли, покачивая баклагой вина, которую ему дал один из рыбаков. – Хочешь?
– Нет, спасибо, – ответил расстроенный Трагерн. В море он потерял свой посох и теперь не мог понять, зачем ему понадобилось призывать его по такому пустяковому делу. Молодому друиду казалось, что он легко мог «справиться» у стихии о друге и без помощи артефакта. Но теперь было уже поздно.
Без посоха Трагерн чувствовал себя бессильным. Он словно ослеп и оглох, хотя это было не так и говорило лишь о его лени. «Учитель прибил бы меня, – подумал молодой друид, чувствуя себя виноватым. – Он, конечно же, был бы прав».
К вечеру в рыбачью деревушку нагрянули солдаты и чиновник в богатой одежде, он представился слугой священного императора Кипра и пригласил всех англичан в Лимассол, где им будет оказан надлежащий прием. Лицо чиновника было спокойным и равнодушным. Он медленно, с видимым трудом выговаривал слова латинского языка, уверяя, что в городе путешественники ни в чем не будут испытывать недостатка.
– Вот что значит служить сильному королю, – развеселился Элдли, подталкивая Трагерна в бок с такой силой, что молодой друид опасался за целость своих ребер. – Согласись, это лучше, чем прислуживать какому-то Исааку Комнину или Мануилу, о которого наши соотечественники только что ног не вытирали.
– В каком смысле?
– Византиец стелился, как коврик, лишь бы рыцари Людовика VII Капета, батюшки Филиппа-Августа, и солдаты Конрада III Германского поскорее миновали его город. Насколько я знаю, местный императришка – только внучатый племянник Мануила и куда слабее его. С такого острова как наберешь достойную армию? Конечно, он будет лебезить перед нашим государем.
Слова рыцаря успокоили всех, кто его слышал. В самом деле, какой сумасшедший рискнет ссориться с Ричардом, заслуженно прозванным Львиным Сердцем?
Поэтому, когда гулявших по городу англичан одного за другим разоружили и отвели в замок, где заперли в большой зале со сводчатым потолком, моряки и рыцари сперва очень удивились. Может быть, потому-то захват потерпевших крушение прошел так быстро и легко. Уже потом запертым была предоставлена полная возможность стучаться и протестовать, но было поздно. Еще до заката секретарь принес императору результат допроса того из рыцарей, которого сочли самым родовитым и, соответственно, знающим больше всех.
Его величество бегло взглянул на протокольную запись и на предложение прочесть, раздраженно качнул головой:
– Ты прекрасно можешь пересказать мне все это. Итак?
– Ваше императорское величество, как показал рыцарь Элдли, на галере, бросившей якорь в бухте, находятся две знатные дамы – ее высочество принцесса Беренгера, которую англичанин называл королевой на том основании, что дочь короля Санхо уже помолвлена с королем Ричардом Английским, и королева Иоанна, вдова Вильгельма Сицилийского.
– Принцесса Беренгера? В самом деле? Неужто английский король расторг помолвку с Алисой Капет? – заинтересовался Исаак.
– Об этом говорят.
– И сохранил хорошие отношения с Филиппом-Августом? Вызывает сомнения. – Император рассмеялся, довольный. – Теперь мне все понятно. Ричард Английский решил предоставить Французу захватывать Акру, Яффу и Иерусалим, а сам собирается довольствоваться Кипром. Ну-ну.
– Ваше императорское величество?
– Палатина и стратига ко мне. И камерария. И пусть на этот раз не смеет мне говорить о том, что казна пуста. Если не хватит золота, я начеканю монеты из его шкуры, так и передай ему!
– Да, ваше императорское величество. – Василий сдержанно поклонился. – Рыцарь Элдли сообщил, что три корабля, два из которых разбились на скалах, принадлежали армаде короля Ричарда. Шторм разметал их, но король будет искать свою невесту.
– Легко догадаться.
– Рыцарь Элдли не знает, сколько времени понадобится королю Ричарду, чтобы найти их. При допросе наши люди не применяли пыток, но если ваше императорское величество пожелает, мы можем проверить, в самом ли деле это все, что знают рыцарь и остальные англичане.
– Думаю, пока это ни к чему. Всегда успеется. – Исаак махнул рукой, и Василий Калигит, поклонившись, ушел.
Палатин, исполнявший как военные, так и судебные обязанности в рамках острова, и стратиг, призванный воевать также и за пределами миниатюрной империи (просто еще ни разу за шесть лет, если не считать единственной попытки базилевса вернуть мятежный Кипр под свое крыло, не приходилось этого делать), явились незамедлительно. Приказы Комнина были просты и ясны – усилить оборону, собрать армию и ждать. Что делать с галерой, император еще не решил. Посланник, прибывший оттуда, подтвердил показания допрошенного рыцаря Элдли, вернее, просто сообщил, что на борту большой и когда-то нарядной галеры находятся знатные дамы...
Галера покачивалась на волнах, размеренно и плавно, словно колыбель, и молодые женщины, устроенные в каюте со всем комфортом, больше не испытывали неудобства. Они, знавшие о путешествиях по морю очень мало, не поняли, как близки были к гибели, и потому не беспокоились ни о чем. Иоанна, закутанная в длинную черную накидку поверх расшитого золотом черного траурного платья, подошла к двери каюты и, открыв ее, встала на пороге, то ли любуясь красотой неба и моря, сапфировая синева которых была совершенно одинакова, то ли думая о чем-то. Молодая королева, которая похоронила своего ребенка, когда ей было семнадцать, и стала вдовой в двадцать четыре, была довольно мила. Она не походила на свою мать, демонически прекрасную Альенор Аквитанскую, но в огромных темных глазах застыла память о пережитом, и она выглядела прекрасной и скорбной, как Мадонна на церковных витражах.
Она почти не разговаривала с Беренгерой, да, впрочем, ее будущая невестка этого не замечала. Принцесса Наваррская была поглощена собой и своей грядущей свадьбой. Она очень долго ждала подобающего брака и вот теперь могла гордиться тем, что ее пожелал в жены самый могущественный из государей Европы. Конечно, на самом деле наибольший вес имело ее приданое – и земли, и армия Наварры, и золото, которое Санхо VI обещал ее будущему мужу. Что с того? Разве бывает так, чтоб государи женились на бесприданницах? От каждого брака хороший король старается выгадать как можно больше для себя и своей страны. Беренгера считала: ей надо гордиться, что она такая богатая невеста.
Буря была так сильна, что ветер буквально вбивал капли воды в мельчайшие щели корабля, и, хоть люки и двери были задраены как надо, в каютах все промокло. Теперь слуги выносили ковры, занавеси и кушетки на просушку, размещали их на палубе, и моряки, рыцари и даже те гребцы, которые отдыхали на нижней палубе, могли убедиться – обстановка галеры на самом деле роскошна. Иоанна, стоя в дверях, смотрела, как переливается под солнцем великолепный шелк, как горят изумительные вышивки золотом.
Одно из покрывал помогала расстилать девушка в попорченном морской водой платье, достойном придворной дамы. Нет, она не служанка – и одета слишком роскошно, и держится уверенно, с достоинством. Рядом с ней был молодой мужчина в замшевом кафтане, надеваемом обычно под кольчугу, со следами соли в складках, с солью в волосах. Он выглядел измученным, но оживленно беседовал с девушкой и разок поднялся с места, чтоб помочь ей расстелить ткань. Вдовая королева вспомнила его, это был тот самый рыцарь, который постоянно следовал за королем Английским. А девушка... да, конечно, она тоже была в свите Ричарда, в Мессине, еще подала ей, Иоанне, напиток, хотя и не была служанкой. Просто жест вежливости.
Иоанна подобрала подол единственного сухого платья, которое нашла прислужница, и спустилась на палубу. Молодой рыцарь повернулся к ней и поклонился. Девушка, помедлив, последовала его примеру, сделав изящнейший реверанс.
Вдовая королева протянула руку.
– Я помню вас, сударь, – сказала она по-французски, обращаясь к нему. – Вы служите моему венценосному брату, королю Ричарду. Как ваше имя?
– Ричард Уэбо из Уолсмера, ваше величество. Я телохранитель его величества короля Ричарда.
– В самом деле? – Королева милостиво кивнула. – В таком случае я удивлена: почему же вы, рыцарь, оказались на этом корабле?
– Я был на «Голубке», ваше величество. На одном из тех кораблей, которые разбились на скалах. Меня и мою невесту смыло за борт.
– Вы добрались до галеры и смогли спасти свою невесту? – В глазах Иоанны вспыхнуло любопытство. До того она смотрела на Дика с равнодушием знатной дамы, и не думающей снисходить до низшего, хоть и дворянина, но не августейшего лица. Теперь же в ее голосе появился интерес. – Вы удивительный человек.
– Ваше величество очень добры. – Он не мог не улыбнуться.
– Но почему же вы оказались не на корабле моего брата? Он не держал вас при себе?
– Нет, ваше величество. Государь приказал мне отправляться вперед.
– Должно быть, он счел вас достойным находиться в эскорте корабля своей невесты.
– И своей сестры, ваше величество.
Иоанна невольно улыбнулась, и ее бледное лицо слегка порозовело. Она давно забыла, как это приятно, когда тебе улыбается молодой мужчина. В день смерти мужа с наивной самокритичностью современных ей женщин она решила, что жизнь ее кончена. Вдова Вильгельма Доброго была еще очень молода, густые темные волосы обрамляли милое свежее личико, глаза очаровательно затеняли длинные ресницы, но двадцать пять лет – это более чем половина женского века. В те времена женщины умирали раньше мужчин, если, конечно, не считать частых смертей на войне, и грань тридцатилетия была гранью между молодостью и старостью. Молодая вдова каждую минуту помнила, что ей до рокового порога осталось только пять лет. Даже немного меньше.
Дик смотрел на молодую вдову вежливо и мягко, испытывая сочувствие к женщине, которой пришлось пережить так много, она же принимала это за симпатию и восхищение ее привлекательностью.
Изумившись самой себе, Иоанна жестом дала понять, что разговор окончен, и повернулась к собеседнику спиной. Она чувствовала смятение.
Серпиана проводила бывшую королеву взглядом и покосилась на Дика.
– Ты ей явно понравился.
Молодой рыцарь едва слышно рассмеялся.
– Не смейся. – В голосе девушки впервые за все время появились нотки ревности. – Я серьезно.
– О чем ты говоришь? Это королева Сицилии, и ей никогда не придет в голову обращать внимание на простого рыцаря.
– Разве она не женщина?
Дик наклонился и поцеловал ее в затылок, нагретый солнцем и слегка пахнущий солью, а потом – в шею под туго заплетенной и уложенной на голове толстой косой. Кожа девушки обожгла его губы.
– Не надо ревновать, солнце мое. Я не однажды предлагал тебе пожениться. Если б ты согласилась, у тебя не было бы никакой причины для ревности.
– Думаешь, заключение брака избавит меня от каких-либо сомнений?
– А ты действительно ревнуешь меня?
Она улыбнулась ему, и, взглянув в дивные искрящиеся глаза, Дик захотел немедленно прижать девушку к себе. Нельзя, неприлично делать это на глазах у всех. Но как же она прекрасна...
– Вовсе нет. Я шучу, – ответила Серпиана. Он отвел ее в сторонку и там, укрывшись за бьющим по ветру сохнущим парусом и огромными бухтами свернутых канатов, обнял и стал целовать. Она прятала глаза, но охотно подставляла губы, он гладил ее по щеке и шее и снова поражался, насколько горяча ее кожа. Горяча, как накаленный солнцем камень. И при этом – ни единой капельки пота. Кожа была обжигающе сухой.
– Ты пышешь жаром. Прямо как само солнце, – прошептал он.
Она лишь улыбнулась в ответ.
– Вчера в воде ты была такой холодной, что я даже испугался.
– Я же змея. Нас считают холоднокровными.
– И что?
– Таким, как вы, примитивным существам, – она задорно улыбалась, – непременно нужно сохранять высокую температуру тела. Если вы остываете, вы умираете. Нашей расе это не нужно. Если мы остываем сильно и надолго, мы просто засыпаем. Проще было стать такой же холодной, как море, так я тратила меньше сил. Теперь же я набираю тепло всем телом, чтоб компенсировать потери.
– Все это слишком сложно для меня. – Он прижал ее покрепче. – Об тебя можно греться. Наверное, ты предпочла бы где-нибудь на солнышке свернуться клубочком, верно?
– Да, причем в змеином облике. – Она поддразнивала его, словно хотела таким образом раззадорить.
Воспоминания о своей спутнице, рассекавшей волны в облике змеи, навели Дика на мысли о пропавшем друге и оруженосце, молодом друиде Трагерне, который оставался на борту погибшей «Голубки». Корабль налетел на рифы, и высокие волны разбили его в щепки, вынесли доски на берег, не оставив от судна ни следа. Остов второго торчал не так далеко от стоящей на якоре галеры. От него тоже осталось немного. Но друид вполне мог спастись. Почему нет?
– О чем ты думаешь? – спросила посерьезневшая Серпиана.
– О Трагерне.
– Волнуешься?
– Немного.
– Ты мог бы попытаться почувствовать, жив ли он и все ли у него в порядке.
– Но как?
– Чему тебя, интересно, учили друиды? – фыркнула девушка-оборотень.
Дик задумался.
Он прожил у друидов в Озерном крае немного меньше года, друиды обучили его многому, но ничего, что могло бы помочь ему найти друга, не пришло в голову. С другой стороны, магия, в тонкости которой молодой рыцарь волей судьбы оказался посвящен, дает самые разные возможности, и, наверное, можно составить и такое заклинание. Дик стал перебирать в памяти все те формулы, которые узнал из книг, придумывая, как именно их можно собрать воедино.
– Только не надо колдовать впрямую, – сказала девушка, внимательно следя за выражением его лица. – Не забывай о том, что тебе говорил старик-друид. Будь осторожней.
– Но чего же ты от меня хочешь? Как я могу узнать что-то, если не применю заклинания?
– Ну заклинания не обязательны. Попробуй обойтись без них.
Молодой рыцарь сосредоточился, изменил взгляд, и теперь он видел только магию.
Это дивное зрелище – мир, расцвеченный магической силой. Сеть каналов разной толщины и интенсивности мгновенно оплела долину Лимассол, они дрожали и испускали хрупкие веточки энергетических эманации. Берег на линии прибоя светился бледно-зеленым – это была граница сил земной и водной. Переливчатыми куполами золотого света были накрыты три храма, располагавшихся в долине. Одна из гор словно превратилась в действующий вулкан – над ней выросла шапка света, подвижного, ослепительного и безупречного, раскрывающегося, как цветок, где лепестки живо напоминали языки лавы. Мгновение Дик любовался, потом не выдержал, тронул Серпиану за плечо, показал рукой:
– Смотри, как красиво.
Он почувствовал прикосновение ее сознания – видимо, девушка предпочла смотреть его глазами. Она подняла взгляд и вздрогнула.
– Красиво, правда? – повторил он, не дождавшись реакции.
– С ума сойти... Никогда ничего подобного не видела.
– Как ты думаешь, что это?
– Что тут думать? Магический источник, причем естественный, нетронутый и довольно мощный. – Она покачала головой. – Думаю, я была не права и здесь ты можешь применять любую магию – все твои действия приглушит этот источник... Как бы хотелось прибрать к рукам эту драгоценность... Ты нашел Трагерна?
– Нет еще. – Дик пошарил магическим взглядом по берегу и ткнул пальцем в сторону слабой, но ясной, как маленькая звездочка, зеленой точки. Самый друидический знак. – Вот он где. В этом замке.
Если человек, обладающий необычными способностями, так или иначе духовно связан с другим таким же необычным человеком; найти его в пределах досягаемости магического взора – дело наипростейшее.
– Жив, дубовый сучок, – с облегчением бросила девушка, видимо, тоже разглядев.
– Жив. И здоров... Почти, – протянул молодой рыцарь. Он задумался, рассматривая полоску прибоя, зелень прибрежных рощ, осыпанных ароматным снегом яблоневого, вишневого и апельсинового цвета, и твердыню Лимассол.
– Ты что?
– Так. Ничего.
– Неправда.
– Потом скажу.
Всю ночь просидевший в запертой каюте Этьен де Мони, назначенный на время путешествия личным казначеем принцессы Наваррской, с утра не знал, чем заняться, и потому решил провести ревизию уцелевших на галере припасов. Осмотрев продукты и бочки с пресной водой, он сделал вывод, что долго на всем этом не протянуть. Впрочем, никакой проблемы он в этом не видел, ведь корабль находился не в открытом море, а на расстоянии вытянутой руки от берега, и какого. Вот уж воистину изобильный остров, где можно купить все – и хлеб, и мясо, и вино, и фрукты для дам. О чем он и сообщил командору Стефану Турнхаму, когда тот поднялся на палубу из каютки, где дремал, утомленный предшествующей ночью. Во время шторма несчастный Турнхам промучился морской болезнью и заснул только к утру. Он считался командиром тридцати гвардейцев, охранявших принцессу и вдовствующую королеву, и без его разрешения моряки не посмели пристать к берегу. Равно и будить такого знатного сеньора не решился никто.
Стефан Турнхам был встрепан и еще бледен после мучений предшествующей ночи. Море внушало ему опасение, и из сказанного де Мони он понял только одно – необходимо решить, сходить или не сходить на берег. В заспанных, покрасневших глазах знатного сеньора появился интерес. Для виду он высокомерно пожевал губами и изрек:
– Ну что ж, можно. Передай приказ.
– Милорд, прошу вас не делать этого, – прозвучало слева.
По лесенке, ведущей с нижней палубы на верхнюю, взбежал молодой рыцарь в испорченном солью подкольчужном кафтане, распахнутом из-за жары. Турнхам вспомнил его – тот самый рыцарь, который победил в турнире под Вузелем и потом все вертелся возле короля. И, кажется, король его отмечал. Кроме того, идет поход, и то, что недопустимо при дворе, вполне возможно, когда близится бой. Так что юноше, известному как телохранитель короля, можно простить дерзость.
– Почему же? – снизошел граф до вопроса. Ему, помимо всего прочего, очень понравилось обращение «милорд», поскольку настолько знатным он пока еще не был.
– Милорд, в Лимассоле находится местный император.
– И что с того?
– Исаак Комнин известен своей неприязнью к рыцарям, отправляющимся в поход на Восток. Дошло до того, что он запретил их кораблям входить в кипрские порты. Куда уж больше.
– Сейчас другая ситуация. Он не посмеет отказать в приеме таким знатным дамам, как ее высочество Беренгера и ее величество Джоанна.
Французский рыцарь назвал вдову Вильгельма Сицилийского простонародным именем Джоанна, а не державным Иоанна, как положено, что свидетельствовало о том, насколько не считаются с сестрой короля Английского. Дик только поморщился, но сделал вид, что не слышит.
– Отказать-то он не посмеет, – согласился Уэбо. – И принять, конечно, примет. Но как поступит потом? Не захочет ли взять столь знатных дам в заложницы? Это было бы слишком неприятно для его величества Ричарда.
Турнхам задумался. Сон еще не отступил, сознание туманилось, и думать было тяжело. Но о Комнине он что-то слышал. В самом деле, этот мелкий государь доставлял немалые проблемы французским, германским и английским кораблям, перевозящим припасы для воинов, чинил постоянные препятствия. Ходили слухи, что Комнин даже поддерживает союзные отношения с султаном Саладином, а уж это не лезет ни в какие ворота. Особенно неприятно было упоминание телохранителя короля о гневе суверена. Да, если государь разгневается, добра не жди.
Он повернулся и взглянул на принцессу Беренгеру, видно, соскучившуюся в темной каюте и вышедшую на палубу. Дочь короля Наваррского, став невестой английского короля, решила использовать время от помолвки до бракосочетания как можно приятнее и появлялась на людях в самых роскошных платьях. И теперь она искрилась под солнцем – сама как драгоценное украшение, так что слепило глаза. Тяжелая парчовая ткань, литое золото, камни украшений – покосившись на принцессу, Серпиана подумала: хорошо, что будущая супруга короля Ричарда такая высокая и крепкая девушка, должно быть, достаточно сильная, чтоб таскать на себе такую тяжесть.
Стефан Турнхам поклонился принцессе, и Беренгера, знавшая, что знатной даме не следует совать нос в мужские дела, заинтересованная, подошла. Дик склонился перед ней, выпрямился и повторил принцессе то, что только что сказал командиру ее гвардии.
– Ваше величество! – Конечно, так, наверное, преждевременно было обращаться к Беренгере, пока еще только невесте короля, но лесть – лучший способ добиться от власть имущих того, что тебе нужно. Дик вовсе не хотел, чтоб его собственная невеста оказалась в гуще боя, когда высадившуюся на берег гвардию атакуют, и потому пустил лесть в ход. – Ваше величество, речь шла о том, что на берег высаживаться опасно. Император Кипра не внушает никакого доверия. Его поступки невозможно предугадать.
Дочь короля Наварры порозовела, польщенная, что у нее, можно сказать, спрашивают совета по такому важному вопросу. Она мало что поняла из услышанного, только то, что сходить на берег опасно и это, возможно, вызовет гнев ее будущего супруга. Злить короля Англии она не собиралась ни в коем случае, интуитивно чувствуя, что только от супруга, от его отношения будет зависеть ее положение и ее власть. Ее будущий муж, конечно же, оценит ее преданность и покорность его воле.
– Без разрешения своего будущего супруга на берег я не сойду, – заявила она, изящно обмахиваясь веером. – И моя дорогая сестра тоже. – На Иоанну, стоявшую в дверях каютки, она даже не оглянулась.
Молчаливая вдова не издала ни звука – не спорила, не соглашалась, но от нее ничего и не ожидали.
Стефан Турнхам счел за лучшее не возражать. Почему бы и нет? В самом деле, его величество Ричард Плантагенет может выказать недовольство чем угодно, но только не подобным подчинением его воле. Сердить короля не угодно, но только не безоговорочным повиновением. Сердить короля не хотелось никому. Кроме того, Комнин ничем еще не доказал, что он не замышляет какой-нибудь каверзы. Если он задумал что-нибудь дурное, пусть остается с носом.
Куда приятней будет сойти на берег в окружении огромной армии, когда король Английский доберется до Кипра.