Киевское княжество,
лето 1416 года
Боярин Судислав был что-то неспокоен в последние дни. Сны снились нехорошие. Несколько раз приходила в сновидениях жена-покойница, руки к нему тянула, к себе звала. Не к добру это, видать, и его конец близок, хоть и не стар он еще и сила его при нем. Вот и давних времен дела вспомнились, а с тех пор уж, почитай, три десятка лет прошло. Тогда на Киев рать татарская навалилась и в осаду город взяла. Сам он в те времена молодой и горячий был, а сын его Василько, первенец, только родился. Выдюжили они тогда, хотя город пострадал сильно. А потом и Василько вырос. Сильный и горячий парень был, весь в отца. Жениться собирался, невесту славную присмотрел. Но ушел на войну со зверем этим железным да там, под Грюнвальдом, и остался, и могилки не найти. А теперь вот дочка подросла, красавица из красавиц, гордость сердца отцовского. Жаль, мать не видит. И трех лет не было девчушке, когда любушка его, красавица Рамуте, умерла, не смогла разродиться еще одним сыном. А Виляне уже шестнадцать. Смотреть бы на нее и радоваться, да вот сердце что-то щемит и мысли дурные в голову лезут.
– Вот что, дочка, – сказал как-то вечером боярин Виляне, – на дворе тепло, хорошо, лето началось. Проведала бы ты деда с бабкой в Городно, вы давно ведь не виделись.
– Да как же так, батюшка, – округлила глаза девушка, – я одна в жизни никуда не ездила да и никогда от дома далеко не уезжала, разве что к вашим родичам под Житомир, так это близко, и потом, я тогда с вами была, помните?
– И что тут страшного, красавица моя? – возразил отец. – Дам я тебе охрану добрую, Севку с собой прихватишь, горничную девку твою. Да и повозку хорошую дам, чтобы ты тело белое до синюх не набила. Почему ж не поехать?
– А вы как же без меня, батюшка? – стояла на своем Виляна. – Вам с хозяйством самому не управиться.
– Да справлюсь я, справлюсь, – усмехнулся боярин. – Ишь, помощница нашлась!
Он отвернулся на мгновенье, чтобы дочь не уловила тревоги в его глазах.
– Хозяюшка моя милая, – добавил он, окинув ее любящим взглядом. – Езжай спокойно, доченька, я управлюсь, не сомневайся. А ты хоть родных людей повидаешь. Они тебя, поди, и не узнают.
Через четыре дня Виляна в крепкой повозке с крытым верхом и в сопровождении доброго отряда охраны отбыла на север. А две недели спустя под стенами Киева объявился темник[3], а по сути правитель Золотой Орды Едигей с большим, как всегда, войском.
Много раз налетали татары на земли Киевского княжества, но страшней всех был старый волк Едигей, несговорчивый и жестокий. Его часто поминали недобрым словом, матери пугали им детей-неслухов. Был он хитер и умен, крепок телом и страшен лицом. И не знал поражений. Странно было слышать, что он жену свою Джанике, дочь хана Тохтамыша, любит и почитает, волю ей дает, в их землях небывалую. Вот и сейчас, когда он снова разорять земли русинов принялся, жена его отправилась с большой свитой в паломничество в Мекку. Об их отношениях в Орде ходили легенды. Однако все это не помешало Едигею упорно воевать с самим Тохтамышем, а потом и с его сыновьями. Но Джанике особо за отца не переживала, он тоже был зверь зверем. Когда Едигей его как-то прижал основательно, тот со злости, чтобы ярость свою пригасить, жену собственную убил, мать Джанике. Правда, за брата женщина заступилась, когда тот в плен к темнику попал, и муж ее послушал. Он вообще к советам жены прислушивался и считался с ней. Она одна могла ему возразить, если считала нужным, а больше – никто. Его боялись не только те, на кого он ходил войной, но и свои. Не угодишь темнику – вмиг головы лишит, как поступил он с молодым Темир-Кутлугом, когда тот, став ханом, слишком много власти захотел. Хан ханом, а Золотой Ордой на деле правил темник Едигей.
И вот сейчас этот лютый враг славянского люда стоял под Киевом. Он разорил уже множество селений в округе, огнем и мечом прошелся по нескольким крепостям пограничным, что рубежи южные охраняли, но не удовлетворился этим. Сильно пострадал от набега Канев, что лежит ближе к границе Киевского княжества со Степью. Этот большой торговый город манил своим богатством. Крепость там надежная, хоть и деревянная, из сосны рубленная. Стоит она очень удобно – на холме, с трех сторон защищенная кручами, но и она пострадала. Да и черкасская крепость тоже.
На Киев злобный Едигей навалился со всей присущей ему яростью. Сжег город почти полностью, захватил и разрушил Подол и Верхний город, разорил Киево-Печерский монастырь. Устоял только Киевский замок на Замковой горе. Но город теперь лежал в руинах. И эти руины погребли под собой славного боярина Судислава, который успел, однако, уберечь от злой доли дочь свою единственную, любимую.
Виляна со своим сопровождением продвигалась на север медленно. Они успели доехать только до Слуцка, когда их обогнали три всадника на крепких конях, что вихрем летели в том же направлении. То были гонцы, посланные киевским наместником к князю Витовту, чтобы сообщить ему о новой беде. Тут, в Слуцке, и узнали путники, какая страшная напасть обрушилась на их город. Виляна, вне себя от горя, рвалась вернуться обратно, батюшку своего искать. Но умудренный опытом, хоть и молодой еще годами, десятник Стешко сумел убедить ее, что ехать надо на север, поскольку тех, кто погиб, уже не оживишь и дом из пепла не поднимешь, на старое место не поставишь.
А в литовских землях староста городненский Каролис прямо почернел весь и с лица спал, когда услышал злую весть, что принесли гонцы из Киева князю Витовту. Сам княжий наместник Ремунас пришел к нему под вечер с этим известием – знал, что у старосты там единственные близкие люди остались, зять и внучка.
Князь Витовт в великий гнев вошел, когда узнал о разорении Киева. Не успел он город защитить. Когда только Канев был разорен, князь собрал войско, намереваясь идти навстречу татарам. Но темник Едигей на этот раз шел очень быстро, отправив в Орду обозы с награбленным добром и полоном. Налегке он пошел на Киев в расчете на жирную добычу. И не просчитался, черт старый. Но дальше он на этот раз не двинулся. Пожива оказалась богатая, а встреча с княжеским войском в его планы не входила. К тому же все колокола Киева били в набат долго и громко, оповещая округу о напасти, и люди, надо думать, все ценное попрятали и сами надежно схоронились. Колокола в городе он заставил замолчать, но в замке на горе они все звонили и звонили.
Едигей отступил на юг, а княжеское войско, которое вел воевода виленский Войцех Монивид, шло за татарами по пятам до самих Черкасс, но отбить смогло лишь пару сотен захваченных в плен людей. И когда уже ненасытный темник уймется? Но только три года спустя до них дошла весть, что ненавистный Едигей погиб – убит одним из сыновей хана Тохтамыша, того самого, с которым воевал так долго.
Староста Каролис был сильно подавлен полученной вестью. Жизнь и так не слишком-то ласково с ним обходилась, а теперь он и вовсе один как перст на всем белом свете остался. А старость – вот она, рядом уже. И горько оставаться одному в слабости и немощах.
В молодости жизнь, казалось, улыбалась ему. Он взял в жены полоцкую боярышню Рогнеду и всегда очень любил ее. Рогнеда была горячей и своенравной, но рядом с ним становилась ласковой горлицей, обнимая его с нежностью и страстью, которые сберегла до конца жизни. Она родила ему пятерых детей, но выжили только трое. Потом оба сына сложили головы на поле битвы под Грюнвальдом, а дочь высватал киевский боярин Судислав. Сама Рогнеда покинула мужа пять лет назад. Пошла с бабами городскими на болото клюкву собирать и, к несчастью, с обозленной чем-то змеей встретилась. Та ее и ужалила, спасти не удалось. Каролис горевал долго – только-только сыновей потеряли, а теперь вот и жена ушла. Осталась одна лишь внучка, но она далеко.
Дочь его, Рамуте, пошла не в мать, была тихой и покорной, но для боярина Судислава стала светом в окошке. Детей у них было только двое, а осталась в живых одна дочь. Каролису страшно было думать о том, что сталось нынче с внучкой в захваченном татарами городе. Что такое набеги вражьи, он знал не понаслышке – воевали они здесь, на севере, с крестоносцами. А по лютости своей татары и тевтонцы не уступали друг другу.
Однако не прошло и десяти дней, как старосте Городно стало известно, что в город вошел небольшой обоз из Киева. Вне себя от волнения, Каролис чуть не бегом кинулся на площадь, где обычно останавливался приезжий люд, – может, хоть узнает что о близких своих. Там он увидел дюжину воинов на усталых конях и двух девушек возле крытой повозки. Одна из них совсем простая с виду, обыкновенная прислужница, а другая… Мужчина не поверил своим глазам. Перед ним была совсем еще молодая Рогнеда, такая, какой он впервые увидел ее и к какой прикипел душой на всю жизнь.
– Виляна, внучка! – вскрикнул он и пошатнулся.
Не подхвати его стоящий рядом воин из приезжих, упал бы староста у всех на виду, посреди площади. Ноги не держали его, а голос вдруг совсем пропал. Но Виляна его уже услышала. Обернулась. Узнать деда было трудно, она его с детства не видела. Но что-то родное почудилось ей в этом седом худощавом мужчине, что смотрел на нее с чрезвычайным волнением и не мог больше сказать ни слова.
– Дедушка! – Девушка устремилась к нему и, подбежав, упала ему на грудь, заливаясь слезами.
По щекам мужчины тоже бежали слезы, но это были слезы огромного облегчения. Он прижимал к себе внучку, которую уже и не чаял увидеть живой, гладил ее по спине, по голове и не мог прийти в себя. Все вокруг замерли, тишина установилась такая, будто на площади никого и не было, кроме этих двух родных людей, что встретились нежданно-негаданно.
Первым опомнился мужчина.
– Что же мы стоим здесь, на площади? – воскликнул он. – Пройдемте в мой двор.
Он сделал знак вознице, и тот снова вскарабкался на козлы и приготовился ехать, куда ему укажут. Воины отряда во главе с ладным синеглазым молодцем выстроились по бокам повозки.
– Ты, что ли, главный тут будешь? – обратился к синеглазому Каролис.
– Я, господин, – охотно отозвался тот. – Стешко меня зовут, я десятником был у боярина Судислава.
Сказал и потемнел лицом.
– За мной ступайте, – велел староста и двинулся вперед, обнимая за плечи Виляну, не в силах отпустить ее от себя ни на минуту.
Во дворе старосты забегали работники, поняв, что радость пришла к их господину. Они приняли коней у воинов, помогли найти место для повозки и разгрузить ее. Виляна пошла вслед за дедом. Здесь теперь, видно, будет дом ее, коли в родном Киеве не осталось ничего. А позднее узнали они, что все пожгли татары окаянные.
– Как хорошо, внученька, что ты ко мне приехала! – приговаривал пожилой мужчина. – Здесь тебя никакой супостат не достанет. Раньше на нас крестоносцы частенько наваливались, но теперь, после того как наш князь вместе с королем им руки-то поотбивал, они поутихли. Хотя в иных местах, говорят, и сейчас пошаливают.
– А бабушка моя где же? – удивилась девушка.
У деда глаза враз погасли.
– Уж почитай пять годков, как нет ее, – ответил Каролис. – Один я остался, один-одинешенек. Но теперь Бог привел ко мне тебя. А ты, Виляна, вылитая Рогнеда! Если и характером в нее, то нелегко с тобой мужу будет.
– А вам разве трудно было с ней?
– Так я ж ее любил больше жизни, да и она меня тоже, – проговорил печально.
– Вот и я только по большой любви замуж пойду, – упрямо тряхнула головой внучка и вдруг опять расплакалась, вспомнив батюшку своего, которого очень любила.
– Ну не плачь, не плачь, дитятко, – утешал ее дед, – тех, кто ушел от нас, не вернешь, так уж жизнь устроена. Будешь жить здесь, со мной. И мужа тебе хорошего найдем.
Виляна еще раз всхлипнула и затихла. Батюшки больше нет, как и дома родного, но, к счастью, есть дед. И нужно привыкать к новой жизни.
На другой день, после того как приезжие отдохнули с дороги, отоспались и Каролис обо всем перетолковал с внучкой, он отправился в замок к наместнику Ремунасу. Тот, как всегда, принял его приветливо и очень удивился, увидев старосту довольным и даже веселым.
– Радость у меня большая, наместник, – с ходу сообщил пожилой мужчина, – внучка ко мне из Киева приехала. Отец ее, видно, что-то почуял, сюда ее отправил, а сам там голову сложил. Теперь не один я, с Виляной.
– Рад за тебя, староста, сердечно рад, – улыбнулся Ремунас. – Может, помочь чем надо?
– Да нет, но за заботу благодарю душевно, – отозвался Каролис. – Вот только воинов бы киевских пристроить куда. Их дюжина Виляну сопровождала, отец для нее ничего не пожалел.
– Добрые ли воины? – посмотрел ему в глаза наместник.
– Настоящие орлы. Особенно десятник их, Стешко. Парень еще молодой, но опытный, видать, хороший вояка. Да и остальные молодые, но сильные.
– Это хорошо. Возьму я их в ближнюю дружину Иванкаса моего. Ему давно пора ратным воеводой стать да своих воинов водить, но у меня мало людей. Здесь их и разместим, в замке, места хватит.
– Вот и ладно, – обрадовался староста. – А ты приходи ко мне вечером, наместник, посидим, отпразднуем это дело доброе. Ведь не один я теперь на свете, это такая радость!
На том и порешили.
Вечером во двор старосты въехал наместник Ремунас со своим приемным сыном Иванкасом и небольшим сопровождением. Впрочем, ни один, ни другой уже и не помнили, что не связаны кровным родством. Многим даже казалось, что Иванкас похож на отца. Так бывает, когда мужчина растит мальчишку с любовью, а тот старается во всем походить на старшего. Сам староста был как раз во дворе и собрал возле себя киевских ратников. Наместник, окинув их взглядом, остался доволен – и правда орлы. Иванкас тоже смотрел на них с интересом и сразу выделил из всех статного синеглазого воина, державшегося спокойно и уверенно. Тот тоже глянул на молодого воеводу, и пришелся он ему, видно, по душе. Иванкас встретился глазами с отцом и прочел в его взгляде все, что хотел узнать.
– Ну что, киевлянин, пойдешь ко мне в дружину со своими ратниками? – спросил весело.
– Пойду, воевода, отчего ж не пойти, коли десятником возьмешь, – ответил так же весело.
– Возьму. Такого орла как не взять? Татар я тебе здесь не обещаю, но у нас крестоносцы не уступают этим нехристям, когда границу переходят. Сейчас как раз из Жмуди жалобы пошли. Похоже, пора в поход собираться.
Услышав эти речи, воины оживились, загомонили и все вместе вошли в дом старосты. В большом зале уже были накрыты столы для праздничного пира, и встретить гостей вышла Виляна, молодая хозяйка Каролисова дома.
– Рад видеть тебя, красавица, – с улыбкой приветствовал девушку Ремунас. – Ты и правда на бабку свою как две капли воды похожа. Что, и нравом такая же задиристая и непокорная?
На удивление всем Виляна не опустила глаз, как было положено благонравной и воспитанной девушке. Она смело посмотрела наместнику в лицо и улыбнулась.
– Мой батюшка меня в любви и свободе растил, и никогда я его доброту и заботу не забуду. Но, как вести себя, знаю и деда не подведу.
– Вот и славно, значит, мир у нас тут будет, – рассмеялся наместник и двинулся к месту на возвышении, куда пригласил его староста.
Девушка Ремунасу понравилась сразу. Она напомнила ему собственных дочерей. Самая младшая из них, Аудра, росла такой же свободной и своенравной. Ох и несладко придется тому, кто в жены выберет ее или эту своевольную красавицу! Они совсем не такие, как его Любава, нежная и мягкая. Ему-то повезло в жизни, и он не уставал благодарить Господа за ту встречу в лесу, что подарила ему любимую женщину и славного сына.
А Иванкас совсем голову потерял и глаз не мог отвести от красавицы Виляны. Ее белое лицо с черными вразлет бровями и огромные карие, как у молодой лани, глаза, казалось, приворожили его. Девушка тоже бросила на него взгляд украдкой и вдруг потупилась, порозовев лицом. Через время Виляна, сопровождаемая верной Севкой, покинула застолье, оставив мужчин одних, и Иванкасу показалось, что солнце зашло за тучи и больше не согревает его своими лучами. Староста хитро улыбнулся, а Ремунас потер крепкий подбородок. Да, дела у них тут закручивались непростые.
Но дальнейшего развития событие это в ближайшее время не получило. Буквально на другой день князь Витовт передал своему наместнику в Городно, что крестоносцы уж слишком распоясались на их северных рубежах. Возле замка Бартенштейн, что почти на самой границе с Жемайтией стоит, между Троками и Россиенами, тевтонцы вторглись в литовские земли, захватили несколько сел, пожгли дома и посевы, а людей взяли в плен. И дальше, донесли князю, двинулись, уверенные в своей безнаказанности. Витовт велел срочно отправлять туда людей, хорошо бы захватить набежников на своей стороне и уничтожить. Потом можно будет и на их сторону наведаться – ответный визит нанести. О том, чтобы захватить замок, не может быть и речи – он крепкий, каменный, хорошо укреплен, и даже город, разросшийся вокруг него, обнесен оборонительной стеной. Но по земле прусской погулять немного можно. Иначе они, не получив отпора, совсем обнаглеют.
Ремунас не привык долго раздумывать, он всегда быстро и точно исполнял повеления князя, и Витовт это знал. Наместник, не мешкая, собрал своих воинов и призвал Иванкаса.
– Ну вот, сынок, и пришло время тебе со своей дружиной в поход против крестоносцев выступить, – сказал он. – Хорошо, что у тебя доброе пополнение есть, вовремя подоспели киевские воины. Дам я тебе еще людей, и выдвигайтесь прямо сейчас, налегке, чтобы немцы не успели уйти безнаказанно.
Воины забегали, собирая коней и походную амуницию, прихватили немного припасов на первое время и через час унеслись ветром на север. Стешко скакал рядом с Иванкасом, который сразу признал его за старшого.
Положение и правда было серьезным. Замок Бартенштейн, что расположен в долине реки Лыны, относился к комтурству Балга. Это был обычный оборонительный замок, но поставлен крепко и защитные сооружения имел надежные. А в Балге сейчас, после поражения тевтонцев в битве под Грюнвальдом, комтуром стал Фридрих фон Цоллерн. Многие крестоносные рыцари отличались высокомерием и заносчивостью, но мало кто из них мог сравниться в этом с комтуром Балги. Он происходил из знатного швабского дворянского рода фон Цоллернов, которые несколько веков носили графский титул. Во время Грюнвальдской битвы он был знаменосцем и очень гордился этим тогда и теперь. Тому, что остался жив, удивлялся сам. После разгрома тевтонской армии он был одним из немногих, кто не смирился с поражением и не сдал замок армии польского короля, но сопротивлялся до последнего и устоял. После заключения Торуньского мира угроза захвата замка отпала, и комтур принялся восстанавливать его могущество. Когда-то, еще до войны с королем Владиславом и князем Витовтом, конвент[4] замка насчитывал более тридцати человек, однако после позорного поражения братьев-рыцарей осталось всего двое, кроме него, и при этом один из них, жестоко пострадавший в сражении, мог пребывать только в фирмари[5] для больных и престарелых. Толку с него для комтура было мало. Однако изобретательный Фридрих фон Цоллерн нашел применение и ему. Учитывая большой опыт пожилого рыцаря и его неугасающую злобу за полученное увечье, он отправил его в качестве пфлегера, другими словами управляющего, в замок Бартенштейн, что почти на границе с Жемайтией, и позволил ему проявлять самостоятельность в карательных действиях против трижды проклятых жмудинов.
Великий магистр Михаэль фон Кухмейстер после того, как получил высший чин в ордене, несколько поутих в своих враждебных в отношении поляков действиях. Видимо, тяжесть навалившихся на его плечи проблем давила ощутимо и резвости ему поубавила. Однако своим комтурам в пограничных землях он запретов не ставил, позволял им разбираться с соседями по своему разумению. Это было на руку и самому Фридриху фон Цоллерну, и его управителю в Бартенштейне Гуго фон Пфальтцеру. Будучи сам сильно покалечен, пфлегер замка получил хороших помощников и развернулся вовсю. Вот и сейчас его люди прошлись огнем и мечом по приграничным жмудским землям. Но, разохотившись, в замок не возвратились, а двинулись дальше, только трех человек с пленниками и награбленным добром назад отправили.
Иванкас со своими воинами, а насчитывалось их у него более четырех десятков, быстро продвигался на север. Шли левым берегом не слишком широкого и полноводного по летнему времени Немана, обходя частенько встречающиеся озера и озерки, но твердо держа направление. Оставив в стороне Троки, свернули на запад. И тут следы тевтонского набега стали очевидны для всех, не только для киевлян, привычных к таким картинам на южных границах княжества.
– Ну и ну! – покачал головой Стешко. – Выходит, христианские воины оставляют после себя следы ничуть не лучшие, чем проклятые татары. А я-то не верил. Ведь Жмудь уже крещеная земля.
Они как раз проезжали через спаленное крестоносцами село, где на земле среди останков сгоревших домов валялись трупы женщин, стариков, детей, а рядом – собак и домашних животных, которых набежники забрать с собой не захотели. Поля вокруг стояли черные, сгоревшие – дождей-то давненько не было, а хлеба уже почти что созрели и вспыхнули, надо думать, факелом.
– Не так давно и прошли, не больше чем день назад здесь были, – заметил старый опытный воин Аугустас. – Если поспешим, догоним без труда. Они, похоже, обратно не торопятся, не уняли ярость свою клятую.
Молодой воевода кивнул, соглашаясь с наблюдательным воином, и вновь обернулся к своему десятнику:
– Эти звери, в железо одетые, не лучше татар-иноверцев, Стешко, а то и страшнее их будут. Мне отец рассказывал, какие зверства творили они в городах литовских, захваченных перед войной. Я сам в детстве татарский набег пережил, но помню это плохо, мал был еще. Однако эти, крестом осененные, нисколько не лучше.
– А откуда же это у вас татары взялись, воевода? – удивился Стешко. – Вроде как далеко отсюда до их путей-дорог.
– Так я не здесь родился, а в древлянской земле, в крепости Овруч, – потемнев лицом, отозвался Иванкас. – Отцом моим был княжич Овручский, но погиб он в битве неравной, когда татары на нашу землю навалились. Нас с матерью и других женщин с детишками отец успел через подземный ход выпустить. А потом воевода Ремунас нас из леса вывел и в замок свой взял. Так и стали мы жить здесь – мамка воеводе женой стала, а я сыном. Мы и воевали вместе под Грюнвальдом, я совсем еще зеленым был тогда. И Бориска с нами был, что из Овручского замка нас вывел. Он-то меня из битвы той и вытащил раненого. Хорошим, надежным охранником был мне всегда, с самого детства, и другом верным. Он сейчас под Городно живет в своем владении, князь его наградил потом. Но не так давно беда случилась с Бориской. С лошади он упал и сильно ногу повредил, воевать больше не может, но на земле хозяйничает славно.
Молодой воевода улыбнулся своим воспоминаниям.
– Да уж, как в сказке у тебя все получилось, – заметил Стешко. – А я вот без отца в двенадцать лет остался. С тех пор сам воюю. Боярин Судислав, светлая ему память и царствие небесное, взял меня к себе. У него я ратному делу и обучился. И воевали мы немало, но все больше с татарами.
Дальше ехали молча, каждый вспоминал свое – всколыхнулось в памяти за разговором. А зоркий и опытный Аугустас все на следы поглядывал. На сухой земле их не осталось вовсе, а вот возле болотистых берегов малых речушек можно было и разглядеть кое-что.
– Вот! – радостно воскликнул он. – Есть следы, свежие совсем. Через пару часов нагоним.
– Всем построиться в боевой порядок! – отдал команду Иванкас. – Ехать молча, смотреть в оба. Нам нужно на горячем их поймать. И важно, чтобы они нас не заметили раньше времени.
Все воины, выстроившись по десяткам, посуровели и обратились в слух и зрение. Время от времени вперед пускали разведчиков. И вскоре один из них донес, что крестоносцы как раз подбираются к селу небольшому.
– Их всего-то не больше трех десятков, но держатся уверенно, как у себя дома, – говорил воин. – Только поселяне их, видать, издалека учуяли, потому что тихо в селе, вроде как и нет никого.
Иванкас разделил свой отряд на две части, и они стали подбираться к крестоносцам с двух сторон. Те, готовясь к предстоящему нападению, все внимание сосредоточили на открывшемся их взглядам селе, не заметив поначалу, что оно опустело. Но только-только они обнажили мечи и двинулись к домам поселян, как с двух сторон раздались громкие боевые кличи. «Троки! Троки!» – кричали с одной стороны, «Русы! Русы!» – доносилось с другой. И зазвенели мечи. Горячая получилась схватка, правда, недолгая. Тевтонцев застали врасплох, и хотя они, с их отличными воинскими навыками, сориентировались довольно быстро и попытались перестроиться в оборонительную позицию, чтобы отбить атаку, преимущество было не на их стороне. Да еще мужики местные из ближнего леска налетели и принялись размахивать своими огромными дубинами, добивая тех, кто свалился на землю. Меньше чем через полтора часа все было кончено. Тевтонцы полегли все. У Иванкаса были потери – трое убитых и четверо тяжелораненых. Сильно пострадали воины, в строю остаться уже не могли, им была нужна срочная помощь. Ее они вскоре получили от тех селян, которых спасли от гибели. Раненых разобрали по домам, за ними взялась смотреть старая, опытная бабка-травница. Остальным помогли похоронить погибших товарищей и сбросить в общую яму убитых крестоносцев, обчистив их прежде до нитки. Отряду Иванкаса достались добрые кони и хорошее оружие, которое никогда не бывает лишним. Да и доспехи немецкие, хоть и не рыцарские, а всего лишь изготовленные для кнехтов, тоже сгодились.
Потом, оставив раненых и добычу в селе у жмудинов, отряд двинулся на другую сторону границы. Решили увидеть своими глазами чего стоит замок крестоносцев и, возможно, привет им оставить, наподобие того, что сами получили.
Замок и правда оказался крепким – не подступись. Городские стены высокие, а за ними на небольшом холме сам замок, своей стеной обнесенный. Тут армия нужна, отряду в три с половиной десятка человек делать нечего. А достать этих нелюдей, именем Христа прикрывающихся, хотелось очень, прямо руки чесались.
Иванкас внимательно рассматривал крепость, задумчиво щурясь. Потом заговорил:
– Отец рассказывал мне, что лет этак семьдесят назад литовский князь Кейстут, отец нашего князя Витовта, без конца воевавший с крестоносцами, собрал силу немалую, перешел границу, с ходу взял и город, и крепость Велау и сжег их дотла. Город немцы потом отстроили, а крепость даже восстанавливать не стали. На этом месте позднее поставили францисканский монастырь. Но то было другое время. А нам крестоносцы проклятые руки договором мирным связали, сами же бесчинствуют на границах вовсю. Но и мы не лыком шиты. Коль крепость взять не можем, то вдоль границы немного прогуляемся. Им будет потом на что посмотреть.
И отряд двинулся по сельской местности. Здесь жили те же жмудины, только под немецкий сапог попавшие. Они охотно сдавались в плен и уходили на ту сторону, уводя с собой семьи и скот. А дома и поля потом воины пожгли. А когда дым от пожаров поднялся высоко, ушли на свою сторону. Старый Гуго фон Пфальтцер был вне себя от ярости, когда узнал о погроме на границе и так и не дождался возвращения отряда отборных воинов. Он тут же отправил жалобу своему комтуру в Балгу, но тот ответил, что шум поднимать они не могут: великий магистр их не поддержит. Он, конечно, попустительствует своим рыцарям, когда те бесчинствуют на приграничных территориях, но вслух должен негодовать и осуждать. Руки-то у него связаны, а король Владислав о приграничных делах все знает и, чуть что, сразу шум поднимет. И снова разбирательства у германского короля. Сигизмунд хоть и на их стороне, но и он открыто поддерживать беспорядки на границах не может. И над ним Папа Римский стоит и внимательно за всем этим наблюдает.
Пришлось бартенштейнскому пфлегеру молча проглотить эту наглую выходку литвинов. Он только ярился и из себя выходил, пока приставленный к нему лекарь не сказал, что еще немного, и его хватит удар.
А литовский отряд ушел в свои земли весьма довольный результатами похода. Тевтонцев они разбили, крестьян на свою сторону перевели, можно и домой возвращаться.
Наместник Ремунас был очень доволен сыном. Князь Витовт, когда узнал об успехах своих воинов, тоже удовлетворенно улыбнулся.
– Вот и хорошо, – сказал, – теперь они дважды подумают, прежде чем через границу переходить. А станут жаловаться, я такую грамоту их магистру отправлю, долго помнить будут.
Возвратившись домой, молодой ратный воевода Иванкас стал частенько наведываться на подворье старосты городненского Каролиса. Принимали его там приветливо, и девичьи глаза частенько ему улыбались. А через полгода в большом замке гуляли свадьбу. Сын наместника Ремунаса Иванкас взял в жены внучку старосты Каролиса Виляну.