Примечательно, что десятилетия спустя о большей эвристической ценности художественно-интуитивного познания мира в сравнении с научно-рациональным писал крупный русский философ Ф.А. Степун. Говоря о Г. Федотове, Степун отмечал: «Свои мысли о России он последовательно раскрывал в образах русских людей и русской истории, правильно чувствуя, что художественно-интуитивное созерцание мира ведет к более глубокому постижению его, чем то доступно научно-рационалистическому познанию» (Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб.: РХГИ, 1999. С. 314).
Бибихин В.В. Язык философии. СПб.: Наука, 2007. С. 322.
Огарев Н.П. Письмо к А.И. Герцену от 14 февраля 1845 г. Цит. по: Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Гос. издат. политической литературы, 1952. C. 9.
Там же. С. 74–75.
Там же. С. 79–80.
Там же. С. 114.
Там же. С. 106–107.
Там же. С. 108.
Там же.
Там же. С. 111–112.
В одном из писем В.Г. Белинскому А.И. Герцен сообщает точку зрения одного из известных славянофилов на Россию: «…род человеческий после разделения Римской империи одной долей сошел с ума, именно Европой, а другой в ум вошел, именно Византией и потом Русью. Если б татары не повредили, а потом Москва, а потом Петр, то и не то бы было» (цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 156–157).
Там же. С. 145.
Там же. С. 146–147.
Там же. С. 152.
Там же. С. 169.
Там же. С. 193.
Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 7. М.: 1966. С. 326.
Цит. по: Утопический социализм в России. М.: Изд-во полит. лит., 1985. С. 118.
Там же. С. 121.
Герцен А.И. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1986. Т. 2. С. 120.
Там же. С. 121.
Там же. С. 123.
Там же. С. 128.
Герцен А.И. Эстетика, критика, проблемы культуры. М.: Искусство, 1987. С. 259.
Там же. С. 255.
Там же. С. 261–263, 269.
Там же.
Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. М.: Мысль, 1987. С. 255.
Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М.: Правда, 1989. С. 19.
Там же. С. 27.
Там же. С. 31.
Там же. С. 44.
Там же. С. 125.
Там же. С. 126–127.
Там же. С. 131.
Там же. С. 139.
Там же. С. 141.
«Рудин» (1855), «Дворянское гнездо» (1858), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1861), «Дым» (1867) и «Новь» (1876).
Напомним, что этот вопрос прямо формулируется Тургеневым в романе «Накануне», причем в устах персонажей, ведущих философскую линию произведения, – Шубина и Увара Ивановича, о чем подробно мы будем говорить далее.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 28–31.
Там же. С. 117.
То, что Рудин – один из ответов Тургенева на вопрос о том, можно ли и каким образом можно делать дело в России, указывает, на наш взгляд, и его некоторое сходство с разночинцем Базаровым: даже внешне они похожи, в том числе у обоих руки «велики и красны», как замечает о Рудине Волынцев.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 293–294.
Добролюбов Н.А. Избранное. М.: Правда, 1985. С. 378.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 120.
Там же. С. 300.
Белинский В.Г. Цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 184.
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 301.
Там же. С. 303.
Там же. С. 304–305.
Некрасов А.Н. Полное собрание сочинений и писем. Т. IX. М.: Гослитиздат, 1952. С. 389.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т.2. С. 36.
Там же. С. 44.
Там же. С. 49.
Там же. С. 54.
Лебедев Ю. Цит. соч. С. 304.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 99–100.
Там же.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 282.
Там же. С. 275.
Там же. С. 152.
Мировоззренческая инаковость многих тургеневских героев сознательно усиливается автором их маргинальной наследственностью, и начало этому ряду кладет главный герой «Дворянского гнезда». Думается, что этим ходом автор дает еще один вариант ответа на вопрос о возможности позитивных преобразований в стране: в ней, кроме прочего, должна быть разрушена и кастовая непроницаемость между сословиями: в частности, для появления общества должна быть разрушена кровно-родственная общность (Ф. Теннес).
Там же. С. 162.
Там же. С. 188.
Там же. С. 315, 319.
Там же. С. 226.
Там же. С. 272.
История русской литературы XIX века. 40–60-е годы. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 267.
Добролюбов Н.А. Цит. соч. С. 362.
Там же. С. 374–375.
Там же. С. 370–371.
Там же. С. 331.
Там же. С. 334.
Там же. С. 327.
Там же. С. 330.
Там же. С. 329.
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 9.
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 35.
Там же.
М.М. Бахтин, например, об Уваре Ивановиче говорит следующее: «Это почти символическое лицо. Он все понимает, чрезвычайно умен, но ко всему равнодушен, и потому ничего не делает. В нем заложен избыток природной, черноземной силы, которая покуда спит» (Бахтин М.М. Цит. соч. С. 220).
Не та ли это «среда», о необходимости изменения которой постоянно пеклись революционеры, и Добролюбов в том числе? – С.Н., В.Ф.
Гоголь Н.В. Собр. соч. М.: Русская книга, 1994. Т. 2. С. 354.
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 126.
Там же. С. 148.
Там же. С. 88.
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 393.
Свою статью «Когда же придет настоящий день?» Н.А. Добролюбов завершает словами: «Он (Инсаров. – С.Н., В.Ф.) необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!» (Добролюбов Н.А. Цит. соч. С. 378).
Это писалось в 1847 г. – С.Н., В.Ф.
Герцен А.И. Цит. по: Прокофьев В. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 222.
Там же. С. 146.
Эта добролюбовская позиция поддерживается некоторыми литературными критиками и сегодня. Так, например, Ю. Лебедев в своей содержательной книге о Тургеневе пишет следующее: «Накануне – это роман о порыве России к новым общественным отношениям, пронизанный нестерпимым ожиданием сознательно-героических натур, которые двинут вперед дело освобождения крестьян» (см.: Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 393). Чего-чего, а «нестерпимого ожидания сознательно-героических натур», на наш взгляд, в своем романе Тургенев не проявил. Напротив, его спокойный, раздумчивый тон позволяет читателю сравнительно беспристрастно размышлять над более важными вопросами, в частности о возможности появления в духовной и хозяйственной культуре России позитивного хозяина-созидателя.
Современник И.С. Тургенева, литературный критик петербургского журнала «Время» Н.Н. Страхов свидетельствовал: «Публичным же представителем нового поколения, судя по всем указаниям, служил для него (Тургенева. – С.Н., В.Ф.) «Современник». Так что роман представляет будто бы не что иное, как открытую битву с «Современником»» // Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 106.
По поводу соотношения нигилизма и терроризма известно интересное свидетельство ученого и революционера П.А. Кропоткина, который свидетельствует, что в XIX веке в общественном сознании допускалось смешение этих двух понятий. По мнению Кропоткина, это не так. Нигилизм «неизмеримо глубже и шире терроризма». А раз так, думаем мы, то, очевидно, нигилизм при известных условиях может включать в себя терроризм (см.: Кропоткин П.А. Русская литература. Идеал и действительность. М.: Век книги, 2003. С. 101).
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 168.
Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 31.
Там же. С. 34.
К тому же критический разбор «позиций» Антоновича уже был сделан современниками – критиками из либерального лагеря, в частности Н.Н. Страховым и М.Н. Катковым. Противоположных – трезвых и отличных от мнения «Современника» – взглядов на роман и фигуру Базарова придерживался и Д.И. Писарев.
Кропоткин П.А. Цит. соч. С. 101. Между прочим, Базаров намеревается стать уездным лекарем, а эта форма медицинского обслуживания населения – один из элементов «учреждений настоящего времени – России 50-х годов». Так что, по базаровской логике в ее трактовке Кропоткиным, следовало бы и ее долой, не так ли?
Тургенев И.С. Цит. соч. Т. 2. С. 186.
Там же. С. 246.
Там же. С. 192.
Там же. С. 291 и 317–318.
Базаров действительно первый в длинной череде отечественных общественных преобразователей, хотя до самого переустройства дело у него и не дошло. Но все же этот персонаж – определенное продвижение в тенденции, складывающейся из образов «говоруна» Рудина и «иноземного национального освободителя» Инсарова. Следующий за ними Базаров – первый, кто четко сформулировал идею переустройства российского общества и даже составил для этого рецепт – упростить задачу методом отбрасывания «лишнего» – и, далее, предложил «место расчистить».
Там же. С. 331.
Там же. С. 178.
Там же. С. 193.
В этой позиции мы расходимся с точкой зрения одного из проницательных критиков того времени – Н.Н. Страхова, который в статье «И.С. Тургенев. „Отцы и дети“» пишет: «Смерть – такова последняя проба жизни, последняя случайность, которой не ожидал Базаров. Он умирает, но и до последнего мгновения остается чуждым этой жизни, с которою так странно столкнулся, которая встревожила его такими пустяками, заставила его наделать таких глупостей и, наконец, погубила его вследствие такой ничтожной причины» (см.: Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 94–95).
Цит. по: Кропоткин П.А. Указ. соч. С. 103–104.
Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 104–105.
Труайя А. Иван Тургенев. М.: Эксмо, 2005. С. 139.
Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 430.
Там же. С. 385.
Такая позиция не была необычной для русского общества середины XIX века. Достаточно сказать, что, познакомившись примерно в этот период с Л.Н. Толстым, Тургенев, к своему удивлению, обнаружил в нем человека, который с удовольствием играл роль не только завсегдатая цыганских кабаков и солдафона, но и пламенного общественного трибуна, видевшего спасение России в немедленном и полном разрушении европейской цивилизации. К тому же, рекомендуя себя в качестве либерала, Толстой накануне реформы все еще оставался на стороне крепостников-собственников (Там же. С. 101, 125).
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 11.
Лебедев Ю. Цит. соч. С. 489.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 14.
Там же. С. 24.
Там же. С. 21.
Там же. С. 22–23.
Там же. С. 23–24.
Там же. С. 28.
Там же. С. 28–29.
Там же. С. 30.
Там же. С. 32.
Там же. С. 33.
Там же. С. 85.
Письмо Ф.М. Достоевского от 16 августа 1867 года (цит. по: Труайя А. Иван Тургенев. М.: Эксмо, 2005. С. 180).
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 60.
Там же. С. 61–62.
Там же. С. 161.
Там же. С. 163.
Тургенев И.С. Собр. соч. М., 1949. Т. 11. С. 309.
Там же. С. 290–291.
Там же. С. 318.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 179.
Там же. С. 191.
Там же. С. 192.
Там же. С. 258.
Там же. С. 228.
Там же. С. 238.
Там же. С. 404.
Там же. С. 264–265.
Более подробно об этом см. соответствующую главу I тома нашего исследования. – С.Н., В.Ф.
Там же. С. 273–274.
Там же. С. 276.
Там же. С. 267–268.
Там же. С. 292.
Там же. С. 294.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 425–426.
Там же. С. 428–429.
О произведениях «Дым» и «Новь», как и предыдущих романах Тургенева, также следует привести мнение М.М. Бахтина. Оно не слишком лестно. В том числе это относится и к их центральным персонажам – Литвинову и Соломину. О первом Бахтин говорит, что это всего лишь человек, который «стремится заняться маленьким делом». О втором и того уничижительнее: «Это – просто крепкий, цельный и серый человек» (см.: Бахтин М.М. Цит. соч. С. 221–222).
Из разговора при встрече со Стасюлевичем в Буживале осенью 1875 года. Цит. по: Лебедев Ю. Жизнь Тургенева. Всеведущее одиночество гения. М.: Центрполиграф, 2006. С. 536.
Масарик Т.Г. Цит. соч. Кн. III. Ч. 2–3. С. 322.
Там же. С. 324.
Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 8. С. 84–85.
Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1976. С. 360–361.
Там же. С. 310.
Там же. С. 325.
Бахтин М.М. Цит. соч. С. 217.
Что же касается романов Гончарова, то здесь, как полагает М.М. Бахтин, писатель не просто поставил волновавшие его вопросы, а «оставил нам свою авторскую исповедь» (Бахтин М.М. Цит. соч. С. 224).
Кропоткин П.А. Русская литература. Идеал и действительность. М.: Век книги, 2003. С. 149.
См., например: История русской литературы XIX века. 40–60-е годы. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 249.
Третий крупный роман Гончарова «Обрыв» в своей содержательно-смысловой целостности не столько продолжает линии поисков ответа на вопрос «Как возможно в России позитивное дело?», сколько развивает тему «сердца и разума».
Григорович Д.В. Литературные воспоминания. М.: Гослитиздат, 1961. С. 116.
Цит. по: Лощиц Ю.М. Гончаров. М.: Молодая гвардия, 2004. С. 77.
Гончаров И.А. Соч.: В 4 т. Т. 1. М.: Правда, 1981. С. 6.
Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 1. М.: Правда, 1981. С. 322.
Лощиц Ю.М. Цит. соч. С. 75.
Там же. С. 76.
Лощиц Ю.М. Цит. соч. С. 76.
Й.В. Гете. Фауст. М.: Эксмо, 2006. С. 207.
Одним из наиболее характерных нам кажется у Лощица, например, такое: «…Петр Адуев осознает свое первородство искусителя и, так сказать, в метафизическом смысле. Недаром и говорит со знанием дела: «С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами» (Лощиц Ю.М. Цит. соч.). Кажется, пребанальный мысле-образ вложил Гончаров в уста герою. А вот, поди, на какое заключение критика нарвался! Неужто и в самом деле, чтоб сказать подобное, надо иметь «знание дела» самого искусителя?
История русской литературы XIX века. 40–60-е годы. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 300.
Лощиц Ю.М. Цит. соч. С. 79.
Элиас Норберт. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. Т. 1. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада. М.; СПб.: Университетская книга, 2001. С. 74.
Гончаров И.А. Соч.: В 4 т. М.: Правда, 1981. Т. 1. С. 196–197.
Мельник В.И. Гончаров и православие. Духовный мир писателя. М.: ДАРЪ, 2008. С. 127–128.
Там же. С. 140.
Там же. С. 153–154.
Применяемая В. Мельником методология редукции окажется еще более ограниченной, когда мы рассмотрим ее в дальнейшем применении к роману «Обломов».
Гончаров А.И. Цит. соч. Т. 1. С. 57.
Там же. С. 58–59.
Там же. С. 60.
Там же. С. 62–62.
Там же. С. 68–69.
Там же. С. 164.
Там же. С. 160.
Там же. С. 177.
Там же. С. 192.
Там же. С. 223.
Там же. С. 224.
Там же. С. 281–282.
Там же. С. 315.
Там же. С. 317–318.
Там же. С. 322.
Там же. С. 285.
Там же. С. 289.
Восстание декабристов не может рассматриваться только как «локальный» факт нашей истории, имевший ограниченное значение на сознание и жизнь российского общества в силу его неизвестности широким народным слоям. О действительном значении восстания точно свидетельствует, например, А.И. Герцен: «14 (26) декабря действительно открыло новую фазу нашего политического воспитания, и – что может показаться странным – причиной огромного влияния, которое приобрело это дело и которое сказалось на обществе больше, чем пропаганда, и больше, чем теории, было само восстание, геройское поведение заговорщиков на площади, на суде, в кандалах, перед лицом императора Николая, в сибирских рудниках…Теория внушает убеждения, пример определяет образ действий… Безусловно, немому бездействию был положен конец; с высоты своей виселицы эти люди пробудили душу у нового поколения; повязка спала с глаз» (А.И. Герцен. О развитии революционных идей в России // Эстетика. Критика. Проблемы культуры. М.: Искусство, 1987. C. 230–231).
Там же. С. 129. Как известно, Герцен причислял Чаадаева к западникам, а славянофилы считали его своим единомышленником. Однако некоторые современные исследователи придерживаются иной точки зрения. Так, по мнению В. Прокофьева, «нельзя безоговорочно причислять Чаадаева к тому или иному стану. Если он западник, то трудно тогда объяснить общие идеи, которые роднили его со славянофилами. И прежде всего очень важное и для Чаадаева, и для славян признание роли религиозных верований, роли церкви в истории народов. Он так же, как и славянофилы, говорит о значительных различиях исторических начал Европы и России. Наконец, Чаадаев считает, что раз русский народ всегда «покорен для провидения», то он непременно окажет влияние на социальное переустройство будущего людей. Но в то же время Чаадаев говорит о торжестве западной цивилизации на Руси, у него причудливо сопрягается мысль о европейском прогрессе и своего рода крестьянском социализме» (Прокофьев В. Цит. по соч. С. 177).
Предваряя дальнейшее изложение, мы хотели бы сделать два замечания. Первое касается значимости для тургеневского творчества «Записок охотника». К сожалению, в нашей литературной традиции утвердилось поверхностное мнение, согласно которому в них писатель всего лишь «отражал действительность», притом «очерково-фрагментарно». См., например, заключительные комментарии к роману «Рудин», написанные А. Батюто (И.С. Тургенев. Собр. соч.: В 12 т. М.: Художественная литература, 1976. Т. 2. С. 291–292, 297). То, что такая оценка слишком заужена и по существу не верна, мы, надеемся, сумели показать в первом томе нашего исследования, в главе, посвященной начальному этапу тургеневского творчества. // И второе замечание – относительно формулируемого нами вопроса. Сам Тургенев, издавая в 1880 году все шесть романов вместе, писал следующее: «…меня скорее можно упрекнуть в излишнем постоянстве и как бы прямолинейности направления. Автор «Рудина», написанного в 1855 году, и автор «Нови», написанной в 1876-м, является одним и тем же человеком. В течение всего этого времени я стремился… добросовестно и беспрестанно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет «the body and pressure of time» («самый образ и давление времени»), и ту быстро меняющуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений» (Там же. Т. 4. С. 433).
Включать в этот диапазон не только российские прецеденты, но и европейские образцы общественных движений вполне правомерно, поскольку, как мы знаем, в размышлениях и спорах русских интеллектуалов они если и воспринимались не всегда одобрительно, то, по крайней мере, не оставались вне поля общественного внимания и дискуссий. // Мы также считаем нужным акцентировать внимание и на вопросе о нашем собственном отношении (в некотором смысле даже «авторстве») к рассматриваемым проблемам. Насколько они имели место в действительности, а насколько их удалось «разглядеть» с «высоты» сегодняшнего опыта. И хотя, конечно, известную авторскую реконструкцию мы все-таки предпринимаем, но все же главным для нас остается известная методологическая установка, сформулированная крупным российским философом М.К. Петровым, – «невмешательства современности во внутренние дела прошлого… проблематизации прошлого для настоящего» (см.: Неретина С.С. Михаил Константинович Петров. Жизнь и творчество. М.: УРСС, 1999. С. 20).
Нужно отметить, что внимание к этим вопросам в последнее время в России усилилось. Однако, к сожалению, этой проблематикой пока еще продолжают заниматься в основном литературоведы, которые к тому же не слишком заботят себя вопросами «проблематизации прошлого для современности» (М.К. Петров). Примером такого рода может служить недавняя довольно поверхностная работа А. Большаковой, в которой делается попытка подать многообразный русский аграрный мир исключительно в контексте полюбившегося автору модного «смысло-образа» – «архетип». В это не слишком обремененное содержанием в трактовке автора понятие, допускающее наполнение его любым материалом, вкладывается все: и «единый образ» крестьянско-дворянского «родового гнезда» как якобы найденная Тургеневым «точка равновесия» (?!), и «воспевание» «патриархально-родовых гнезд» с негативными «естественными вкраплениями в общую картину сельской России», и якобы решаемая Тургеневым задача «сохранения национальных ценностей, мудрых заветов «старины глубокой», и иная всякая всячина (см.: Большакова А. Крестьянство в русской литературе XVIII–XX веков. М.: Институт социально-педагогических проблем сельской школы, 2004. С. 147, 148, 153). Попытки работать с таким «содержанием», естественно, ни к чему содержательному не ведут.
Приглашая читателя к дискуссии, еще раз отметим, что предлагаемая нами в качестве предмета для обсуждения тема романной эпопеи Тургенева о настоящих людях и о возможности в России позитивного дела в качестве таковой выделяется нами достаточно инициативно. Даже у такого глубокого исследователя, как М.М. Бахтин, который один из немногих последовательно говорит обо всех романах Тургенева, это наблюдение отсутствует. Так, в отношении романа «Дворянское гнездо» он замечает, что «основная его тема – иллюзия возможности снова начать и пережить свою жизнь. Лаврецкий, стареющий и поконченный человек, пытается создать молодое счастье, но с первых слов мы чувствуем, что это иллюзия и обман». В то же время он наряду с Рудиным также называет и Лаврецкого «лишним человеком» (см.: Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари, 2000. Т. 2. С. 219).
Вот только «условия среды», как покажет время, не желали изменяться по революционным рецептам, и от революционеров требовался ответ на вопрос «Что делать?» Они не замедлили его дать, и потому следующим шагом в литературных рассуждениях о революционерах стали сюжеты и образы героев романов Н.С. Лескова и Ф.М. Достоевского, в которых в качестве условия появления не одиночек, а множества революционеров будут рассмотрены реально имевшие место способы коллективного участия революционеров в нравственных подлостях и даже преступлениях. А вслед за этим, уже в реальной практике российской жизни, появится и на какое-то время вообще станет господствующей формула «цель оправдывает средства» в ее ленинской интерпретации – нравственно все то, что служит интересам рабочего класса (читай – партии большевиков).
Добролюбов Н.А. Цит. соч. С. 370–371. Предлагаемая нами для рассмотрения философско-мировоззренческих коллизий гипотеза «заочного спора либерала-постепенца Тургенева с революционером-демократом Добролюбовым в корне отличается от трактовки, принятой в отечественном литературоведении. Так, согласно уже цитировавшейся точке зрения П.Г. Пустовойта, «жизненные наблюдения убеждали Тургенева, что демократы, с которыми он идейно разошелся, – большая и растущая сила, которая уже проявила себя во всех областях общественной деятельности. Писатель почувствовал, что именно из демократической среды должен выйти ожидаемый всеми положительный герой эпохи. Роман «Отцы и дети» он и посвятил образу русского разночинца-демократа 60-х годов» // История русской литературы XIX века. 40–60-е годы. М.: Из д-во МГУ, 2001. С. 268.
В этом же ключе трактовал нигилизм и один из проницательных литературных критиков «правого» лагеря, современник Тургенева, М.Н. Катков, издатель и редактор либерального журнала западнического направления «Русский вестник». Так, в своей статье «Роман Тургенева и его критики» он отмечал: «Религия отрицания направлена против всех авторитетов, а сама основана на грубейшем поклонении авторитету. У нее есть свои беспощадные идолы. Все, что имеет отрицательный характер, есть уже eo ipso (вследствие этого) непреложный догмат в глазах этих сектаторов. Чем решительнее отрицание, тем менее обнаруживает оно колебаний и сомнений, тем лучше, тем могущественнее авторитет, тем возвышеннее идол, тем непоколебимее вера. Отрицательный догматик ничем не связан; слово его вольно, как птица; в уме его нет никаких определенных формаций, никаких положительных интересов, которые могли бы останавливать и задерживать его; ему нечего отстаивать, нечего охранять; он избавлен от необходимости сводить концы с концами. Ему нужна только полная самоуверенность и умение пользоваться всеми средствами для целей отрицания. Чем менее он разбирает средства, тем лучше. Он в этом отношении совершенно согласен с отцами-иезуитами и вполне принимает их знаменитое правило, что цель освящает всякие средства» (см.: Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 150–151).
В данном случае, предваряя дальнейшее изложение, мы полагаем уместным привести мнение о «левых критиках» В. Набокова, которое нам кажется верным: наряду с правительством силой, противостоящей художнику и стеснявшей его, оказывалась «антиправительственная, общественная, утилитарная критика, все эти политические, гражданские, радикальные мыслители. Нужно отметить, что по своему образованию, уму, устремлениям и человеческим достоинствам эти люди стояли неизмеримо выше тех проходимцев, которых подкармливало государство, или старых бестолковых реакционеров, топтавшихся вокруг сотрясаемого трона. Левого критика занимало исключительно благосостояние народа, а все остальное: литературу, науку, философию – он рассматривал как средство для улучшения социального и экономического положения обездоленных и изменения политического устройства страны. Неподкупный герой, безразличный к тяготам ссылки, но в равной степени и ко всему утонченному в искусстве, – таков был этот тип людей. Неистовый Белинский в 40-е гг., несгибаемые Чернышевский и Добролюбов в 50-е и 60-е, добропорядочный зануда Михайловский и десятки других честных и упрямых людей – всех их можно объединить под одной вывеской: политический радикализм, уходящий корнями в старый французский социализм и немецкий материализм и предвещавший революционный социализм и вялый коммунизм последних десятилетий, который не следует путать с русским либерализмом в истинном значении этого слова, так же как и с просвещенными демократиями в Западной Европе и Америке» (Набоков В. Цит. соч. С. 17–18).
Предлагаемая нами трактовка образа Базарова отлична от той, которую находим, например, у такого выдающегося исследователя, как М.М. Бахтин. По его мнению, у Тургенева «в образе Базарова мы замечаем нечто новое: попытку создать русского Инсарова. Это – сильный человек, в нем русские непочатые силы. Но с героем, в котором автор увидел силу и которого хочет героизировать, он не может справиться. …Он живет своею жизнью и знать не знает автора. Тургенев раз ставит его в неловкое положение, другой, Базаров все же продолжает идти своей дорогой. Тогда автор весьма прозаически его прихлопнул. И знаменитый конец звучит нелепо» (Бахтин М.М. Цит. соч. С. 220–221).
Высказанная нами позиция лишь по форме может быть отождествлена с симпатией к герою романа, высказанной в знаменитых хвалебных статьях Д.И. Писарева и Н.Н. Страхова. Мы, в отличие от уважаемых критиков, начинаем любить Базарова лишь после преображения, на пороге смерти. Сравним наше мнение с точкой зрения, например, Писарева: «Смысл романа вышел такой: теперешние молодые люди увлекаются и впадают в крайности; но в самых увлечениях сказываются свежая сила и неподкупный ум; эта сила и этот ум дают себя знать в минуту тяжелых испытаний; эта сила и этот ум без всяких посторонних пособий и влияний выведут молодых людей на прямую дорогу и поддержат их в жизни» (выделено нами. – С.Н., В.Ф.) (см.: Библиотека русской критики. Критика 60-х годов XIX века. М.: Астрель, 2003. С. 74).
Вот какую характеристику Маркелову дает Тургенев: «Маркелов был человек упрямый, неустрашимый до отчаянности, не умевший ни прощать, ни забывать, постоянно оскорбляемый за себя, за всех угнетенных, – и на все готовый. Его ограниченный ум бил в одну и ту же точку: чего он не понимал, то для него не существовало; но презирал он и ненавидел фальшь и ложь. С людьми высшего полета, с «резаками», как он выражался, он был крут и даже груб; с народом – прост; с мужиками – обходителен, как со своим братом. Хозяин он был посредственный: у него в голове вертелись разные социалистические планы, которые он также не мог осуществить, как не умел закончить начатых статей о недостатках артиллерии» (Там же. С. 231).
Хотя эти мысли вложены в уста далеко не позитивного персонажа Паклина, они тем не менее, на наш взгляд, являются мыслями самого Тургенева. Думаем так мы потому, что содержание этих речей верно не только отражает существо проблем, изложенных в романе, но и согласуется с мыслями писателя, известными по другим источникам. Что же до того, что их произносит Паклин, то ответ состоит, по-видимому, в том, что, как верно предположил в своем исследовании российской истории и культуры Т.Г. Масарик, в произведении Тургенева этот персонаж играет особую роль злобного спорщика. Герой этот – результат романной переклички с античной трагедией. Так, в «Илиаде» Гомера Терсит – греческий воин, осмеливавшийся во время Троянской войны спорить с предводителем греков Агамемноном. Гомер изображает его злобным, болтливым и уродливым (см.: Масарик Т.Г. Россия и Европа. Эссе о духовных течениях в России. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного университета, 2003. Кн. III. Ч. 2–3. С. 320).