Часть первая. Нобели. Знаменитая фамилия
Глава 1. Мины для русского императора
Корни
Фамилия Нобель в Швеции не относится к числу распространенных. Скорее наоборот. Историки некоторое время даже считали, что ее родоначальники некогда эмигрировали из Германии или Англии, но догадки эти не подтвердились.
Самым древним представителем рода, до которого удалось докопаться, оказался живший в XVII веке в Сконе[2] крестьянин с двойным именем Улоф Нобелиус. От его второго имени и образовалась знаменитая теперь фамилия. Но скорее всего, само это второе свое имя Улоф получил из-за того, что сам происходил из села Ноббеле.
Об этом первом Нобеле нам известно, что сына своего он назвал Петрусом Олави. Оба этих имени были в Швеции весьма распространены, и чтобы как-то отличаться от других, сын Улофа взял себе от отца третье имя, ставшее потом фамилией, – Нобелиус. Петрус Олави Нобелиус. Заниматься по примеру отца сельским хозяйством он не стал, а переехал в город Уппсала[3], где и поступил в 1682 году в старейший шведский Уппсальский университет на юридический факультет.
Его сын, Олаф, выучившись там же, в Уппсале, на художника, переделал строгую адвокатскую фамилию отца на богемный лад и стал Нобеллем, а уже его сын, избравший своей профессией воинскую службу, вновь вернул фамилии строгость, сократив ее до по-армейски четкой – Нобель. На этом формирование фамилии было завершено.
Но, наверное, правильнее было бы подойти к династии Нобелей со стороны другой фамилии. Ибо смело можно сказать, что своими талантами Нобели в немалой степени обязаны генам, полученным от известного шведского ученого Улофа Рудбека.
Про него известно значительно больше, чем про его тезку Улофа Нобелиуса. Родился Рудбек в 1630 году в городе Вестеросе[4], обучался в Уппсальском и Лейденском[5] университетах. В 1653 году он прославился тем, что открыл систему лимфатических сосудов. Будучи доцентом ботаники Уппсальского университета, Рудбек основал в нем первый в стране ботанический сад. В 1662 году Рудбек, к тому времени уже профессор и ученый с мировым именем, был назначен ректором того же Уппсальского университета.
Интересы Рудбека-старшего уходили далеко за пределы науки. Он был великолепным архитектором, техником и администратором. Рудбек-старший очень любил музыку и основал в Уппсале первую в стране музыкальную школу.
Петрус Олави Нобелиус тоже был неплохим музыкантом и весьма охотно посещал это новое учебное заведение. Считается, что именно здесь он, уже профессиональный юрист, судья и адвокат, член окружного суда, познакомился с дочерью Улофа Рудбека Ванделой, с которой в 1696 году (по другим сведениям – в 1694) сочетался законным браком. В 1700 году у них родился сын Питер, а в 1706 – второй сын – Олаф.
Спустя всего год после этого Петрус Олави умер. Похоронили его в кафедральном соборе Уппсалы. Через три года умерла и Вандела, и опеку над детьми, а кроме двух сыновей у Нобелиусов родилось еще шесть девочек, взяли на себя Рудбеки.
Можно предположить, что дети получили хорошее образование. Точно известно, что старший сын, Питер, пошел по пути отца и работал юристом, а младший, Олаф, как уже было сказано, проявлял больше склонности к искусству и стал художником. Он окончил Уппсальский университет и даже некоторое время преподавал там рисование и черчение, но, в конце концов, оставил преподавательскую работу и занялся рисованием миниатюр.
В 1746 году он обвенчался с Анной Кристиной Валлин. За время супружества жена родила ему трех сыновей и двух дочерей. Содержать такую большую семью на доходы свободного художника было весьма проблематично, и Нобелли жили небогато, а после смерти в 1760 году главы семьи и ее единственного кормильца они вообще опустились до полунищенского состояния.
Младшему их сыну, Эммануилу, только исполнилось три года. И тут опять на помощь пришли Рудбеки. Благодаря их покровительству детям Олафа и Анны удалось получить весьма приличное образование.
В 1788 году Швеция, давно мечтавшая поквитаться с Россией за прошлые поражения, заручившись поддержкой Англии, Голландии и Пруссии, воспользовалась тем, что основные русские силы были заняты войной с Турцией, объявила войну гигантскому соседу и 21-го июня вторглась на территорию Российской Империи. Война, основные сражения которой происходили на море, продолжалась два года и закончилась подписанием Верельского мирного договора, по которому граница между государствами устанавливалась на довоенном уровне.
Для Швеции это можно было считать поражением. А вот для Нобелей послужило хорошим стартом. Старший сын, Петрус, сразу завербовался на военную службу в Западный Ботнический полк и ушел воевать с Россией. Эммануил с детства мечтал о карьере врача, но сложное материальное положение семьи не позволило ему получить дорогостоящее медицинское образование. Однако фельдшером он все-таки стал. На войне врачами признавались все, кто знал о медицине хоть что-нибудь. Эммануилу сразу была предложена должность полкового хирурга. В списках Уппсальского полка он значился уже как Эммануил Нобель.
Женат он был дважды и оба раза удачно. Первой женой младшего Нобеля была дочь бургомистра Карлстада[6] Анна Кристина Розелль. Однако счастье их было недолгим, Анна умерла, и в 1800 году Эммануил женился во второй раз. Его избранницей стала дочь судовладельца из портового города Евле, куда он перебрался на жительство, Брита Катарина Альберг.
Несмотря на хирургическую практику, семья отставного врача жила небогато. 24 марта 1801 года у них родился сын. В честь отца его также назвали Эммануилом.
Потомок Рудбека
Вот где проявились гены прадеда. В Эммануиле Нобеле-младшем они взыграли в полную силу. Мальчик получился чрезвычайно активным. В силу того, что семья не располагала большими капиталами, ему не удалось в детстве получить хорошее образование. В школе Нобель проучился недолго, а уже в 14 лет был отправлен на морскую службу. Возможно, инициатором этого был дед по материнской линии, желавший, чтобы парень как можно раньше получил морскую профессию. Судно, на котором ходил юнга, называлось «Тетис»[7], за службу он получал 4 рейхсталера в месяц. Учитывая полное довольствие, весьма неплохой заработок. Плавание было долгим, домой юноша вернулся лишь спустя 3 года, 1 месяц и 10 дней.
Этого морского путешествия Эммануилу хватило на всю жизнь. В 17 лет его приняли учеником в судостроительную компанию «Лоелл», но проработал он там недолго. Судя по церковным книгам, в Евле он оставался еще год, после чего уехал в Стокгольм.
Биографы часто говорят, что юный Нобель уже в 1818 году был студентом архитектуры, а в 1819 – поступил в Королевскую шведскую академию свободных искусств. Это противоречие можно ликвидировать, если предположить, что вскоре по возвращении из плавания он записался в ученики архитектора. Этим же объясняется и то, что в Стокгольмской академии он поступил именно на отделение архитектуры.
Эммануил сразу проявил себя настолько перспективным учеником, что ему, первокурснику, доверили создание проекта евельской триумфальной арки в честь приезда шведского короля Карла XIV Юхана. В газетах писали, что королю арка очень понравилась и он велел выделить Нобелю грант на дальнейшее обучение.
Нельзя сказать, чтобы учеба в академии перегружала молодого студента: занятия в школе для начинающих велись два дня в неделю, по понедельникам и вторникам с 10 до 12 часов, а в высшей школе – по средам и четвергам в то же время. Поэтому нет ничего удивительного в том, что параллельно Эммануил имел возможность получать еще и второе, техническое образование.
Машиностроительное училище при Королевской академии было создано еще в 1798 году. Идея его создания была весьма здравой: архитектор, кроме умения рисовать, должен был обладать определенным багажом технических знаний.
В училище было три педагога, каждый из которых давал по одному часовому занятию в неделю. Первый преподавал основы статики, механики, гидростатики, гидравлики, сопромат, принципы строения арок, мостов, акведуков, плотин, дамб и других гидротехнических сооружений. На долю второго приходилось ознакомление студентов с теоретическими принципами механики, законами динамики, принципами действия рычагов и механических передач. Третий занимался с ними начертательной геометрией, учил, как надо рисовать различные машины и механизмы.
Нобель был одним из самых прилежных учеников, что отдельно отмечено в докладе за 1821 год. В следующем году за «проект ветродвижущего водяного насоса» его наградили баснословной стипендией в 60 рейхсталеров. Это было в 15 раз больше, чем он еще совсем недавно получал за тяжелую работу юнги.
За «модель передвижного дома» Эммануил снова получил королевскую стипендию в 60 рейхсталеров. В следующем году ту же стипендию ему присвоили уже за «прекрасно выполненную модель винтовой лестницы, две модели передвижных домов, за разработку различных моделей печатающих машин и так далее». В 1826 году училище было поглощено вновь созданным Техническим институтом, куда Нобеля пригласили уже в качестве преподавателя прикладной геометрии и технического дизайна. Впрочем, беспокойная натура не позволила Эммануилу долго оставаться на этом месте: в институте он проработал всего несколько месяцев, после чего решил заняться изобретательством.
24 марта 1828 года он подал в Технический институт сразу три заявки. На строгальный станок, десятиваликовый прокатный станок и усовершенствованную механическую систему передач.
Поданные в институт заявки были там встречены с прохладцей. Молодому изобретателю, еще и сбежавшему с преподавательской должности, было заявлено, что аналог его автоматического рубанка существует и хорошо известен, и единственное, что среди его новшеств представляет хоть какой-то интерес, так это та самая «нобелевская механическая передача, преобразующая вращательное движение в возвратно-поступательное с помощью ремневого, а не зубчатого привода. …Изо бретение, по мнению Института, представляет собой несомненную и оригинальную рационализацию».
Однако ни одного патента Нобель так и не получил. Скорее всего, про молодого изобретателя и его труды просто забыли, а чертежи, на прорисовку которых ушли долгие месяцы, были погребены где-то в глубоких недрах огромного бюрократического аппарата. Что самое обидное, все эти неудачи последовали почти что сразу вслед за самой большой в жизни Эммануила удачей. В 1827 году он обвенчался с дочерью местного книго торговца Каролиной Андриеттой Алселль. Это была умнейшая, добрейшая и преданнейшая женщина, с прекрасно развитым чувством юмора, о чем можно судить по ее многочисленным письмам. Кроме того, она была чудесной матерью, которую дети просто обожали. Андриетта провела рядом с мужем всю жизнь, всячески смягчая его взрывной характер, и Эммануилу ни разу не пришлось пожалеть о своем выборе.
Эммануил Нобель – основатель династии
Поняв, что изобретательством много не заработаешь, Нобель вернулся к более прозаическим архитектурным заказам. Поначалу дела пошли удачно. На полученные гонорары он с женой снял двухэтажный домик в пригороде Стокгольма. Состоял он из трех комнат, кухни и столовой.
Работы у молодого и перспективного архитектора было много. Он проектировал два дома, на площади Сторторгет и на площади Манкброн, строил прачечную в поселке Якобсберге и даже подвесной мост над одним из стокгольмских проливов. Последний заказ был самым значительным, его сметная стоимость составляла 13 тысяч рейхсталеров. Но тут Эммануила снова постигла серия неудач. Сначала затонули подряд три баржи, груженные закупленными молодым архитектором для одного из своих проектов стройматериалами. Потери при этом составили, по подсчетам Эммануила, 15 471 рейхсталер и 32 шиллинга. А в 1832 году у него сгорел дом, уничтожив большую часть нажитого имущества. В результате в 1833 году Эммануил вынужден был признать себя банкротом и просить у правительства защиты от кредиторов, требовавших взыскать с него 11 698 рейхсталеров 10 шиллингов.
Андриетта Нобель (урожденная Алселль)
Между тем всего движимого и недвижимого имущества у вчерашнего перспективного архитектора было на 5139 рейхсталеров 16 шиллингов.
По описям, составленным судебными приставами, нам хорошо известно, каким имуществом, вплоть до постельного белья, владели тогда супруги Нобель. Из мебели в доме были двуспальная кровать, письменный стол, четыре столика, чертежный стол, мягкий диван, несколько дешевых стульев, два чайных столика. Медной и железной посуды в семейном обиходе было на 20 рейхсталеров. Кроме того, были описаны 2 матраса, 2 подушки, 2 одеяла, 6 пар простыней, 3 наволочки, стеклянная и фарфоровая посуда на общую сумму 10 рейхсталеров.
Можно только восхищаться тем, насколько мужественно перенесла весь этот процесс Андриетта, уже успевшая к тому времени подарить мужу двух сыновей, в 1829 году – Роберта Ялмара и в 1831 – Людвига Эммануила.
Спустя десять месяцев после объявления банкротства, 21 октября 1833 года, на свет появился еще один сын, названный Альфредом Бернхардом. Возможно, так, рождением третьего сына, Андриетта пыталась подбодрить супруга. А в результате – прославила его и всю фамилию Нобелей.
Дело по признанию Эммануила банкротом тянулось почти год. Наконец суд убедился в том, что никакого злого умысла у обвиняемого не было, что он не собирается скрываться от них, наконец, что он твердо обещает отдавать деньги по мере возможности, и предоставил ему государственную защиту. Вопрос о долговой тюрьме на время был отложен.
Авторитет Эммануила как хорошего архитектора и подрядчика был бесповоротно утерян. 32-летнему отцу семейства пришлось искать заработок в другой, совершенно неизвестной ему области. Эммануил засел за книги и вскоре нашел путь, который, как ему казалось, вполне мог вывести семью из финансового тупика. Найдя новых инвесторов, он построил первую в Швеции маленькую резиновую фабрику. Дело продвигалось с большим трудом. Новые резиновые ткани, плащи, обувные мешки (предтечи калош), хоть и были удобными и водонепроницаемыми, стоили слишком дорого и поэтому особой популярностью не пользовались. Чтобы снизить стоимость, надо было организовать массовое производство, что в отсутствие массового спроса было невозможно. Получался замкнутый круг, из которого хитроумный Эммануил попытался все-таки найти достойный выход.
Большой заказ можно было получить от государства, лучше – от военного ведомства. Но для этого консервативным военным надо было предложить что-то особенное, из ряда вон выходящее. И Нобель разработал уникальный солдатский резиновый рюкзак.
В обычном состоянии солдатский резиновый рюкзак Нобеля представлял собой обычный вещмешок, в который можно было сложить провизию и пожитки. На привале солдат мог рюкзак, предварительно вытащив из него содержимое и отстегнув соединительные лямки, надуть, после чего он превращался в односпальный матрас. При преодолении водных преград он оборачивался вокруг тела и превращался в плавательный жилет, а соединив вместе несколько таких надувных рюкзаков, можно было организовать вполне сносную понтонную переправу.
На это свое изобретение, к тому же уже подкрепленное производственной и технологической базой, Эммануил возлагал огромные надежды. Он полагал, что военные, увидев такую полезную чудо-вещь, закидают его заказами. Однако потенциальные заказчики остались к ней равнодушны. Даже не взглянув на экспериментальные образцы и не пожелав провести испытания, чины из военного министерства сразу заявили изобретателю, что в казне нет денег на резиновые игрушки.
Положение промышленности Швеции тогда, в первой половине XIX века, было далеко не идеальным. В 1830 году во всей стране насчитывалось 1857 фабрик, заводов и ремесленных мастерских, на которых трудилось около 12 000 человек. В среднем – по 6–7 человек на одно предприятие. Общий годовой объем производства оценивался в 5 000 000 английских фунтов. Четыре пятых этой суммы приходилось на текстильные, красильные и бумажные фабрики, а также на производство табака и сахара. Конечно, существовали и относительно крупные, механизированные производства, но в основной массе использовался довольно примитивный и дешевый ручной труд. В таких условиях, тем более учитывая глубокий экономический кризис, в котором пребывала разоренная войнами страна, пробиться чему-то новому и прогрессивному было чрезвычайно сложно.
Но Эммануил другого пути перед собой просто не видел. С тем огромным долгом, какой на нем висел, и с той энергией, что кипела в его крови, он должен был сделать что-то прорывное, что решило бы все его проблемы разом.
Какие-то связи, пусть и не такие прочные, с военным ведомством у него уже были, и он решил действовать в этом направлении. Мысль о том, что нового и эффективного можно придумать в военной области, пришла к нему быстро.
В поражающих боеприпасах важна не столько начинка, сколько способ ее доставки. Даже заложив в артиллерийский снаряд тонну пороха, можно получить нулевой эффект, если этот снаряд улетит не туда, куда нужно. А можно и отрицательный, если он взорвется в пушке, что тогда бывало часто, или, того хуже, на складе. Между тем именно такие боеприпасы постепенно получали все больший военный вес.
Перед изобретателем стояли две задачи: как сделать боеприпасы безопасными до начала их использования и как обеспечить наиболее высокую точность попадания по врагу. Чтобы неприятель встретился со снарядом, существовало три пути. Первый – неприятель стоит лагерем, снаряд летит в его сторону. Второй – неприятель движется, снаряд летит в его сторону. И, наконец, третий: снаряд лежит, а неприятельская армия сама движется в его направлении.
Последний путь показался Нобелю наиболее простым и верным. При этом вполне можно было сделать так, что взрывался он только после оказания на него физического воздействия, например после того, как на него кто-нибудь наступит. Так Эммануил Нобель изобрел то, что теперь мы называем «миной». Сам же он назвал свое изобретение «устройством для взрыва на расстоянии».
Нобелевское «устройство» представляло собой цинковый цилиндр высотой примерно 60 и диаметром 40 сантиметров, начиненный четырьмя килограммами черного пороха. Подрыв осуществлялся с помощью специального взрывателя, расположенного на наружной стороне корпуса. Внутри взрывателя находилась стеклянная ампула с серной кислотой, обернутая в хлопчатую бумагу, пропитанную хлористым калием.
К ампуле был прикреплен металлический штырь-активатор с предохранительным колпаком. После снятия колпака мина из просто бочки с порохом превращалась в смертельно опасную машину. Любое, даже довольно слабое воздействие на активатор приводило к тому, что активатор разбивал трубку, кислота вступала в бурную экзотермическую реакцию с хлористым калием и поджигала бумагу. А горение внутри бочки с порохом обычно, как известно, приводит к взрыву.
Четыре килограмма пороха, конечно, были не бог весть каким мощным зарядом, но с одним человеком или с лошадью такое устройство вполне могло справиться, а большего от него и не требовалось.
Но Нобель не был бы Нобелем, если бы он остановился на одном изобретении. Поэтому, сразу вслед за сухопутной Эммануил изобрел подводную мину с той же взрывной системой.
Для герметизации заряда и для «плавучести» он использовал, чтоб добру не пропадать, уже созданные резиновые ранцы-понтоны. На штырь-активатор вместо колпака надевался фиксирующий поплавковый ползунок. Когда мина погружалась в воду, ползунок подвсплывал и освобождал активатор, переводя мину в активное состояние. При извлечении же ее из воды, ползунок опускался на место, фиксируя штырь и делая мину безопасной.
Но и эти его труды не произвели на шведских военных должного впечатления. Эммануил не учел, что его взрывные устройства были оружием оборонительного, а не наступательного характера. А потребность в обороне больше всего имеют те, кому есть что оборонять. Шведскому же государству, ставшему после войны с Петром I неожиданно очень маленьким, оборонять было особо нечего. Ему надо было наступать, отбирать свои пяди и крохи, а для этого нужны были дальнобойные пушки и гаубицы с хорошим прицелом, которые Нобель, к сожалению для шведов, а для России – к счастью, изобрести не догадался. Поэтому в финансировании ему было опять отказано.
Между тем кредиторы продолжали наседать, требуя возврата денег. Разоренного Эммануила могло спасти только чудо. И оно произошло.
Первой гильдии минер
Весной 1837 года в Стокгольм для заключения со Швецией договора о дружбе и мирной торговле прибыл российский чиновник, мэр финского города Або (шведское название Турку) и председатель комиссии по делам торговли и сельского хозяйства Ларс Габриель фон Хартман. Эммануил, уже прекрасно понимавший, что на родине его ничего хорошего в ближайшее время не ждет, поднял все свои еще оставшиеся связи и добился встречи с посланцем восточного соседа. Тут его наконец оценили по достоинству. Этот шведоговорящий русский финн сразу увидел огромный потенциал изобретателя и посоветовал ему перебраться в Россию.
Россия тогда и правда нуждалась в образованных людях. Несмотря на военную и экономическую мощь, в техническом отношении она сильно недотягивала даже до нищей Швеции, не говоря уж о более развитых европейских государствах. Фон Хартман пригласил Эммануила в Або, обещая оказать ему протекцию как в Финляндии, так и потом – в Санкт-Петербурге. Нобель долго над предложением не думал и 4-го декабря того же 1837 года подал прошение о выдаче паспорта для выезда из страны. 15-го декабря прошение было удовлетворено, документ на имя «Э. Нобеля, механика» получен, и Нобель, распрощавшись с семьей, водным путем отбыл в недалекую, таинственную и многообещающую Россию.
Сложно было отправляться в неизвестность, оставляя любимую жену с тремя малыми детьми на руках (старшему едва исполнилось 8 лет), но брать их с собой было бы еще большим безумием. Поэтому супруги договорились, что Эммануил вызовет их в Россию, как только материальное положение это позволит. Пока же он отдал жене практически все имевшиеся у него деньги, на которые Андриетта открыла крошечную молочную лавку.
Торговля приносила мизерный доход, и Людвиг Нобель потом часто вспоминал, как они с Робертом торговали на улице спичками, зарабатывая на лечение постоянно болевшего маленького Альфреда. Альфред же рассказывал: «Моя колыбель была похожа на кровать мертвеца, и в течение долгих лет рядом со мной бодрствовала моя мать, беспокойная, испуганная; так малы были ее шансы сохранить этот мерцающий огонек». Тем не менее матери удалось накопить денег на образование детей в весьма неплохой школе.
Уже на следующий день по прибытии в Або Эммануил пришел на прием к фон Хартману. Тот сдержал свое слово. Он с радостью встретил у себя гостя, помог снять квартиру в доме семейства Шариин, свел с нужными людьми и даже помог с получением первых архитектурных заказов. Дурная слава осталась на родине, и тут, на новом месте, люди весьма активно обращались к новому заграничному архитектору. Из нескольких спроектированных и построенных им за год пребывания в Або домов до нас в изначальном виде дошел один. Его адрес – Nylandsgaten, № 8.
С помощью фон Хартмана Нобелю, еще будучи в Або, удалось продать российскому военному министерству несколько своих резиновых конструкций. Но этого было мало для кипучей нобелевской натуры. Прожив здесь год и познакомившись с тремя важными столичными чиновниками, Эммануил отправился покорять Санкт-Петербург.
Город, построенный на землях, отвоеванных русским царем у его страны менее чем полтора столетия назад, произвел на архитектора Нобеля тяжелое впечатление. Он прекрасно понимал, что тут, где каждый дом построен если не Франческо Растрелли, то Карло Росси или Джакомо Кваренги, ему как архитектору пробиться будет сложно, но он на это и не рассчитывал. В его колоде были другие козыри, которые он собирался выложить на русский стол.
Россия, не в пример Швеции, была большой державой и ей было что терять. Поэтому потребность в тех же минах, по словам все того же фон Хартмана, у нее была самая что ни на есть насущная. Да и резиновые ранцы вполне могли пригодиться.
Обустроившись в столице, Эммануэль уже через несколько дней отправился на прием к одному из близких знакомых своего финского покровителя. Там шведского изобретателя представили двум солидным господам: командиру саперного батальона русской армии генерал-адъютанту Карлу Андреевичу Шильдеру и недавно приглашенному из Кенигсберга профессору Борису Семеновичу (на самом деле – Морицу Герману фон) Якоби.
Те как раз обсуждали тему защиты Кронштадтской гавани. Якоби предлагал перекрыть ее цепью плавающих пороховых бомб, которые можно было бы подорвать с помощью электрического разряда по подводному проводу. Проект был бы хорош, если бы не одно «но»: в те далекие времена еще не было нормальной изоляции, и провести подходящий провод, по которому можно было подавать разряд для подрыва под водой на несколько сотен метров так, чтобы его нигде не «пробило» и не закоротило, было почти нереально. Якоби к тому времени провел уже десятки опытов, пытаясь заизолировать медные электрические провода самыми разнообразными материалами, от бумаги и просмоленной ткани до стеклянных трубок, но все они для подводных проводок не подходили, а до изобретения Вернером фон Сименсом гуттаперчевой изоляции было еще несколько лет.
Карл Андреевич Шильдер предлагал другую концепцию. Он вынашивал проект защиты гавани подводными лодками с «минными таранами», как тогда называли шестовые мины.
О самой лодке, построенной на Александровском литейном заводе еще в 1834 году, Шильдер особо не распространялся. Генерал свято хранил в тайне технические секреты, и о ее устройстве мало что знали даже те, кто участвовал в испытаниях. До нас дошли лишь чертежи первого ее варианта. Водоизмещение лодки было 16 тонн, длина – 6 метров, высота – 1,8, экипаж состоял из 13 человек, четверо из которых были гребцами, вместо гребного винта у нее были весла, работавшие по принципу гусиных лап, а погружаться она могла на глубину до 12 метров.
Подводная лодка Шильдера
Генерал охотно говорил о насаженных на шесты минах, которыми его лодка должна была поражать вражеские корабли. В сущности, это был проект даже не столько подводной лодки, сколько первой боевой торпеды.
Забегая вперед, скажем, что дальше испытаний дело так и не пошло: проект оказался по тем временам слишком затратным, а скорость лодки, приводимой в движение мускульной силой гребцов, и ее маневренность были слишком малы, чтобы угнаться за кораблями противника, поэтому в 1845 году проект был свернут. Впрочем, об этих недостатках генерал знал уже тогда, и это было главным минусом его предложения. Но другого выхода он пока не видел.
Эммануил, недолго думая, выложил новым знакомым проект своей автономной подводной мины. Якоби признал идею вполне здравой и осуществимой, а Шильдер попросил изобретателя продемонстрировать ему мину в действии. Срок для проведения демонстрации был поставлен предельно конкретно: так скоро, насколько это возможно.
Якорная мина конструкции Э. Нобеля образца 1842 года
Для проведения испытаний Шильдер выделил дальнюю часть своего имения на реке Петровка недалеко от Выборга. Нобель быстро снарядил несколько действующих экземпляров своего «устройства для подводного взрыва» и поставил их на якорях в паре десятков метров от берега реки. В качестве «неприятельского судна» была использована старая рыбацкая лодка, которой управляли четыре матроса.
Изобретатель лично несколько раз проинструктировал экипаж о порядке действий при выполнении поставленной боевой задачи: подорвать лодку и не подорваться самим. К счастью, русские моряки поняли шведа правильно. Они направили лодку прямо на одну из установленных мин, а за несколько секунд до столкновения легли лицом вниз на корме и закрыли головы руками. Прыгать в воду Нобель категорически запретил, дабы избежать тяжелой контузии: взрывная волна в воде была значительно сильнее воздушной.
Все прошло как нельзя лучше. Едва лодка коснулась торчавшего из мины кончика активатора, раздался взрыв, в воздух поднялся средних размеров столб воды, смешанной со щепками, в которые превратился нос судна. Оставшаяся ее часть быстро погрузилась в воду, а моряки, одетые в надувные рюкзаки Нобеля, выбрались на берег целые и почти невредимые.
Потом Эммануил рассказывал сыновьям, что когда мина взорвалась, начальник инженерного корпуса генерал Шильдер дико закричал, бросился к Нобелю, сдавил его в объятиях так, что у того чуть не треснули ребра, несколько раз поцеловал, после чего пустился в пляс. Оказывается, царь уже давно и во все более категоричной форме требовал разработки средств защиты российских гаваней на случай военных действий, однако ни подводная лодка Шильдера, ни гальванические мины Якоби не могли удовлетворить требований монарха, и теперь все генеральские надежды обратились на молодого шведа.
Нобель наивно ждал, что Шильдер сразу бросится к царю на прием и уже через месяц, в крайнем случае – через пару месяцев, российское правительство купит у него патент на подводную «пиротехническую мину», как назвали в России его «устройство для взрыва» в отличие от «гальванической мины» профессора Якоби. Не тут-то было. Не совсем понятно почему, но дальше испытаний в имении дело не пошло. Что-то изменилось при дворе, и генерал не стал хлопотать за «иностранного господина Нобеля».
В октябре 1839 года по личному указу Николая I был создан специальный «Комитет о подводных опытах», в число «главных предметов» которого входило «Усовершенствование… подводных мин, исследование силы действия их на тела, плавающие и погруженные». В его состав вошли и Шильдер и Якоби, а руководил комитетом генерал-инспектор по Инженерной части Великий князь Михаил Павлович. Тут Эммануилу повезло, ибо адъютантом у Великого князя состоял его близкий знакомый, почти приятель, будущий генерал-адъютант, а тогда еще полковник Николай Александрович Огарев.
Генерал-инспектор работой Нобеля заинтересовался, и ему было поручено подготовить расширенную презентацию проекта. Эммануил подошел к делу со всей основательностью. Изобретатель лично рисовал акварелью презентационный альбом, чертил схемы, создавал дизайн-макеты, писал обоснования и, конечно, клепал в маленькой, арендованной им механической мастерской мины для демонстрации.
На подготовку ушел почти год. 12 октября 1840 года на реке Охта во время испытания мина Нобеля в щепки разнесла спущенный на нее по течению деревянный плот. Результаты испытания были признаны успешными. В заключении, данном комитетом, было сказано, что «Посредством способа, предложенного г. Нобелем… подводная мина может быть воспламенена… без участия людей, одним только столкновением с плавучим телом».
Сразу после подведения итогов представители «Комитета о подводных опытах» приступили к переговорам с изобретателем. И вот тут Нобель, что называется, дал маху. Возможно, он слишком долго чувствовал себя нищим или переоценивал щедрость богатого русского царя, но выдвинул совершенно немыслимые для начинающего изобретателя требования: 25 тысяч рублей сразу за передачу секрета «аппарата» (так называл Нобель самую секретную часть мины – взрыватель) и по 25 руб лей в сутки содержания на период, в течение которого он наладит производство мин в стране. На 25 000 рублей тогда можно было купить несколько деревень или довольно приличное имение, а по 25 рублей в сутки получали министры.
Прекрасный изобретатель, Эммануил был слабым предпринимателем и совсем никаким дипломатом. Назначив один раз условие, он уже от него не отступал, несмотря ни на какие доводы. В конце концов представителям комитета надоело спорить с упрямым шведом, и они рекомендовали генерал-инспектору отказаться от приобретения устройства Нобеля, как неоправданно дорогого. Для моральной и материальной компенсации изобретателю, подготовившему дорогую презентацию, предлагалось выдать 1000 рублей серебром единовременно. Великий князь так и поступил. Кстати, сумма была весьма неплохая: средний чиновник получал столько за несколько лет работы.
Но Нобеля такой поворот не устроил, и в начале 1841 года он вновь обратился к князю с просьбой рассмотреть проект новой, усовершенствованной «пиротехнической мины». На эту просьбу генерал-инспектор не ответил. Эммануил собрал все что мог и в декабре того же года предложил Его Сиятельству целый пакет изобретений: усовершенствованную пиротехническую подводную мину, способ делать заграждение из пиротехнических подводных мин безопасным для прохода своих кораблей (минный перемет), движущуюся по воде мину и способ площадного применения подземных (саперных) мин. Не вдаваясь в подробности, скажем только, что при помощи «минного перемета» подводные мины опускались к самому дну, делая проход в заминированную гавань безопасным, а «движущиеся по воде мины» были, как легко догадаться из названия, предтечами современных торпед.
Великий князь порекомендовал подчиненным присмотреться к предложению повнимательнее. И те присмотрелись. Изобретателю выделили 3000 рублей серебром для подготовки новых испытаний, которые прошли опять на Охте 9 июня 1842 года и завершились полным успехом. Новые испытания было решено провести уже в Высочайшем присутствии самого Государя Императора. Они прошли на той же уже хорошо освоенной Охте 2 сентября. Кроме царя в качестве почетного гостя на них присутствовал и наследник престола, двадцатичетырехлетний цесаревич Александр Николаевич. Успех демонстрации, во время которой на глазах юного наследника престола был уничтожен трехмачтовый парусник, был полный.
Вскоре император в своем указе высочайше повелел:
«Выдать сему иностранцу (Нобелю)… единовременно двадцать пять тысяч рублей серебром в награду за сообщение нашему правительству секрета об изобретении им подводных мин и передать изобретение… Комитету о подводных опытах, пригласив к оному Нобеля».
Председателю комитета сообщалось, что «Иностранец Нобель при объявлении о своих секретах обязался оного никакой другой державе не открывать».
На полученные спустя три месяца бюрократических проволочек деньги Нобель, на пару со своим протеже Огаревым, приобрели в северной столице «Механическую и чугунолитейную фабрику». Переименовав ее в «Полковника Огарева и мистера Нобеля колесный и литейный завод», они, кроме мин и колес, наладили производство еще множества полезных конструкций, от чугунных литых решеток до паровых котлов и первых, изобретенных Нобелем, систем централизованного парового отопления.
Но главное – теперь уже можно было безбоязненно выписывать в Россию Андриетту с детьми. 2 октября 1842 года она получила паспорт на себя «и 2 детей малого возраста», которыми, судя по всему, были 11-летний Людвиг и 9-летний Альфред. 13-летний Роберт считался уже почти взрослым и мог путешествовать самостоятельно.
Между тем комитет зорко следил, как Нобель выполняет государственное задание. Эммануил никогда не славился экономической сметкой, и, чтобы он не спустил все деньги на очередной, не связанный с военными нуждами полуфантастический прожект, к нему был приставлен специальный шведоговорящий офицер, Карл Август Стандершельд. Этот спокойный финн зорко следил за всеми расходами своего подопечного и вскоре из простого соглядатая и ревизора превратился в солидного делового партнера и даже друга шведской семьи.
Наконец воссоединившись, семейство Нобелей поселилось в собственном доме рядом с фабрикой. Ко времени переезда в новую страну Роберт учился в 5-м классе, Людвиг – в 3-м, а Альфред – в 1-м. Уже в России, в 1843 году, у Нобелей родился еще один сын – Эмиль. Таким образом, будущая великолепная четверка была сформирована. Справедливости ради надо упомянуть о еще двух детях Эммануила и Андриетты – Рольфе (1845) и Бетти Каролине (1849), но им не удалось внести в историю семьи почти никакого вклада, поскольку они умерли еще в младенчестве.
В России детям иностранцев, тем более иноверцев, категорически запрещалось обучаться вместе с детьми российских подданных, дабы они не могли заразить иностранной идеологически вредной либеральной заразой неокрепшие детские умы. С младшими Нобелями занимались частные педагоги.
Эммануил по своему опыту знал, что значит хорошее образование, и на учителей не скупился. Больше всего детям нравился господин Ларс Сантессон, преподававший историю и языки. В отличие от отца, младшее поколение Нобелей в совершенстве владело шведским, русским, немецким, французским и английским языками.
Людвигу по душе был русский, и большая часть его писем написана на русском языке. А Альфреду больше нравился английский. Он даже говорил, что предпочитает думать по-английски. Его любимыми поэтами были английские романтики Уильям Вордсворт, Перси Шелли и лорд Байрон. Последним юноша был просто очарован и, как когда-то Лермонтов, много писал, подражая своему кумиру.
Эммануил Нобель (вверху) и его сыновья (внизу): Людвиг и новорожденный Эмиль, Альфред и Роберт
Для изучения русского живущему в Санкт-Петербурге мальчику особых ухищрений не требовалось. Язык своей новой родины он освоил достаточно быстро. Писал грамотно, правильно, судя по письмам, любил читать Пушкина, особенно «Евгения Онегина», и «Дворянское гнездо» Тургенева.
Но, пожалуй, наибольшее практическое влияние на детей оказал преподаватель химии, знаменитый русский ученый Николай Николаевич Зинин[8], состоявший тогда профессором химии медико-хирургической академии.
Чтобы сыновья и правда продолжили семейное дело, Нобель старший все чаще приводил детей на завод, ставший для них настоящей школой.
Эммануил вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. Уже к середине 1840-х годов он представил комитету новый минный проект.
В шведском архиве семьи сохранились переводы двух писем в военное министерство, предположительно принадлежащих перу полковника Огарева:
«Господину Военному министру.
Ваше Превосходительство написали мне в сообщении от девятнадцатого сентября, 1841, № 597, по распоряжению Его Величества, что иностранцу Нобелю допускается проводить эксперименты в порядке развития методы, которую он создал для уничтожения врага на значительном расстоянии.
С тех пор Нобель постоянно занят подготовкой и проведением этих экспериментов, хотя он и отвлекался от дела в силу различных причин, главной из которых был тот факт, что он лично взял на себя обязательство разработать улучшенные морские мины, в каком вопросе достиг весьма удовлетворительных результатов.
Кроме того, в конце 1844 Нобель осуществил в моем присутствии экспериментальный подрыв в воздухе с помощью прикопанной пиротехнической мины, и этот эксперимент оказался вполне успешным.
‹…› В моем сообщении от 6-го сентября, 1841, № 2803, я сообщил Вашему Превосходительству, что Нобель хотел бы получить вознаграждение от 40 000 рублей серебром, если его устройство будет принято. ‹…› Я считаю, что запрос Нобеля полностью обоснован, а эксперимент, который он выполнял в моем присутствии, укрепил мою уверенность в том, что расходы, которые компенсировались ему в течение 3 лет, были оправданными. Я хотел бы поэтому просить Ваше Превосходительство при подготовке докладов Его Императорскому Величеству рекомендовать Его Величеству выплатить Нобелю запрашиваемую им сумму».
«Господину Военному министру.
Ваше Превосходительство было достаточно любезно, чтобы известить меня в сообщении № 112 от 5 марта 1842, что Его Императорское Величество милостиво разрешило проведение экспериментов, предложенных иностранцем Нобелем с якорными и движущимися минами, в соответствии с просьбой, которую я просил Вас представить Его Императорскому Величеству.
Я имею смелость предположить, что нобелевские якорные мины, с которыми Ваше Превосходительство уже знакомы, были приняты и что нам остается только ждать, чтобы они как можно скорее были введены в практическое использование. Поэтому я имею честь препроводить Вам сообщение, которое я получил от Нобеля, в отношении предложенного им эксперимента с движущимися минами и прошу Ваше Превосходительство быть настолько любезным, чтобы представить их на рассмотрение Его Величества и сообщить мне, насколько Государь Император может быть милостив, для того чтобы разрешить эксперименты с этими минами и чтобы выделить Нобелю 3000 руб лей серебром, которые он просит для этой цели».
7 сентября 1846 года в Высочайшем присутствии был проведен первый опыт с использованием сухопутных мин, получивших название «полевые», ныне известных нам как «противопехотные». Были проведены подрывы трех разных видов мин. Первые срабатывали после прокатывания по ним мантелетов – больших щитов, использовавшихся при осаде объектов, чтобы подобраться как можно ближе к укреплению. Вторые взрывались после того, как кто-то задевал за прикрепленный к взрывателю шнурок. Наконец третьи реагировали на вес человека и взрывались после того, как на них наступали. Император остался результатами опыта весьма доволен. Он назвал мины «дьявольскими» и велел провести боевые испытания на Кавказе. А Нобель в скором времени получил требуемые 40 000 рублей.
Но продвижением своих мин в России Нобель не ограничивался. Одним из самых прибыльных видов деятельности в то время считалась прокладка железных дорог. Строительством Нобель не занимался, зато ему удалось через того же генерала Шильдера в 1848 году получить крупный государственный заказ на поставку комплектующих для Путиловского завода, на котором под руководством американских инженеров производились первые российские паровозы.
Нобелевский завод рос ударными темпами. К началу 1850-х годов на нем работало уже около тысячи человек. Дел было невпроворот. Новые прожекты рождались в голове изобретателя с такой скоростью, что отследить их не успевал даже Стандершельд, тщательно следивший за разумностью финансовой политики растущего предприятия.
Это было совсем непросто, так как Нобель, несмотря на дружбу, старался скрыть прохождение любой копейки, мечтая поскорее расплатиться с долгами. И это частенько играло против него. Эммануил спроектировал и начал производство для мастерских Кронштадта специальных токарных станков и пятитонных паровых молотов. Под это дело Стандершельду удалось выбить неплохой бюджет. Зато после того, как правительство заказало Нобелю изготовление двух больших линий по производству тележных колес, он так вдохновился этим крупным заказом, что построил отдельно от завода фабрику по сборке колесных станков, даже не подумав об экономической эффективности предприятия. В результате фабрика благополучно умерла уже через несколько лет, принеся несколько десятков тысяч рублей убытка.
На заводе Нобеля и Огарева были отлиты чугунные оконные решетки для Казанского кафедрального собора Санкт-Петербурга, бутафорские пушки для украшения мостов города, его системы центрального отопления ставились в гостиницах, больницах и богатых домах.
В 1853 году на Мануфактурной выставке в Москве Нобель получил малую золотую медаль за представленные образцы оригинальной металлической мебели и за «обширное производство на механическом его заведении». А двумя годами позже за работы по оборудованию мастерских нового Арсенала его представили и к правительственной награде – ордену Святого Станислава 3-й степени. Это был самый младший орден в империи, он представлял собой маленький золотой крест, который следовало носить в петлице, а его кавалеру полагалась государственная пенсия в 86 рублей.
В конце 1840-х годов Эммануил записался в первую купеческую гильдию. Для этого надо было объявить капитал свыше 50 000 рублей, с которого следовало заплатить более 5 % гильдейских сборов. Взамен новоявленный купец-предприниматель получил целый набор льгот.
Купец 1-й (высшей) гильдии имел право на выполнение любых заказов и на неограниченный объем торговли (купец 2-й гильдии мог за раз держать товара не более чем на 50 000 рублей, а за год – не более чем на 300 000 и не имел права принимать заказы более чем на 50 000 рублей). Ему разрешалось ездить на четверке лошадей, носить шпагу или саблю, в зависимости от костюма, к нему запрещалось применять телесные наказания и так далее.
В 1851 году Нобель выкупил у своего компаньона, полковника Николая Огарева, его долю и стал единоличным владельцем фабрики, которую переименовал на французский манер: Fonderies et Ateliers Mecaniques Nobel et Fils («Литейная и Механическая фабрика Нобеля и сыновей»). Производство, находившееся на левом берегу Большой Невки на Петербургской стороне, недалеко от Сампсониевского моста, было расширено: завод занял площадь в 3000 квадратных саженей (13 500 квадратных метров), на которых располагались два каменных здания с мастерскими, пристань, железная дорога, паровая машина в 40 лошадиных сил, три крана грузоподъемностью до 70 пудов (1150 килограммов). Оценочная стоимость предприятия составляла полмиллиона рублей.
В 1852 году государство провело конкурс на размещение крупного заказа по изготовлению железных ворот для Кронштадтского Северного дока канала Петра I. Главными претендентами были завод Нобеля и завод одного из главных пароходостроителей России Франца Карловича Берда.
Конкурс проводился по закрытой системе, когда кандидаты предоставляли запрашиваемую ими цену в запечатанных конвертах, не зная, сколько запрашивает конкурент. Конверты вскрывались одновременно в заранее обусловленное время, заказ отдавался тому, кто запрашивал меньшую сумму.
Берд первоначально запросил за чугунные ворота 25 000 рублей, а за железные – 22 000. В то же время он напряг все свои связи, чтобы выяснить, какую цену проставил Нобель. Результаты оказались неутешительными: лица, заслуживавшие доверия и крупных вознаграждений, довели до предпринимателя размер запрошенной Нобелем суммы – 17 000 рублей.
Стремясь победить в конкурсе и получить государственный заказ, Берд сбросил свою цену до 16 000. Казалось бы, шаг был сделан верный, однако когда документы подали на подпись царю Николаю I, того такая большая скидка просто взбесила. Ведь это говорило о том, что перво начальная цена была сильно завышена. И заказ был оформлен на Нобеля.
Слова «… и сыновей» в названии фабрики вовсе не были простой формальностью. К работе на заводе младшие Нобели привлекались, как уже говорилось, еще будучи подростками. Под наблюдением мастеров и инженеров они постигали в производственных цехах премудрости передовых технологий, а войдя в сознательный возраст, получали на отцовской фабрике свою зону ответственности.
Кроме того, среди сыновей Эммануил ввел своеобразное разделение. Если Роберта и Людвига он готовил непосредственно к управлению производством, то Альфреду досталось научное и конструкторское поприще. В 1850 году отец отправил его в двухгодичное путешествие по Франции, Италии, Германии и США. В Париже он почти год работал в лаборатории Жюля Пелуза[9], установившего в 1836 году состав глицерина. В той же лаборатории, только несколько раньше, с 1840 по 1843 год работал Асканио Собреро[10], открывший тот самый нитроглицерин, с которым у Альфреда впоследствии будет так много связано.
Это мощнейшее взрывчатое вещество живо интересовало Альфреда и его отца, который именно с его помощью планировал увеличить мощность своих мин. Заряд в 4 килограмма пороха мог дать скорее психологический, чем физический эффект. Начинка мин профессора Якоби была более значительной – 140 килограммов пороха, но его мины были дороги и поэтому не имели в российском военном ведомстве особенного успеха. Поэтому совершенствовать свой боеприпас Эммануил решил путем увеличения мощности вещества, составляющего заряд.
Война-кормилица
Формальным поводом для начала Крымской войны была защита православного населения Балкан от притеснений со стороны мусульманской Османской империи.
Частично это было верно: христианское население Турции, составлявшее тогда 5,6 миллиона человек, притеснялось нещадно и постоянно взывало к русскому царю о защите. В 1852 году, когда взбунтовалась Черногория, восстание было подавлено с чрезвычайной жестокостью и, конечно, Россия не могла на это не отреагировать. Промолчать означало признать силу южного соседа, признать его право творить на своей территории все, что угодно, не обращая внимания на то, как к этому относятся другие государства. Царь Николай такого права за турецким султаном признать не мог.
Как бы там ни было, в 1853 году Николай I ввел русские войска на территорию Молдавии и Валахии[11]. Россия бросила в бой более 700 000 солдат, и, конечно, Турция с ее 165 000 бойцов устоять против столь могучего натиска не смогла бы… Если бы ее не поддержали 250 000 англичан и 310 000 французов.
Великобритания, которую укрепление России очень волновало, но повода открыто выступить против русского царя не имела, только и ждала «русской провокации». Франция хоть и не имела особых претензий к северной империи, тем не менее Наполеон III страстно желал поквитаться за поражение его дядюшки в 1812 году и сразу вошел в коалицию с Турцией и Великобританией. Кроме того, их поддержали королевство Сардиния с 20 000 солдат, слабая и раздробленная тогда Германия с 4250 бойцами и швейцарская бригада с 2200 воинами. По живой силе соотношение получалось 700 000 россиян и болгар против примерно 750 000 воинов антирусской коалиции. Для войны такой противовес незначителен, и можно сказать, что живые силы были примерно равны. А вот неживые…
Техническое отставание России от врагов было просто катастрофическим. Даже турецкая армия оснащена была значительно лучше российской. Большинство военных специалистов того времени сходилось во мнении, что империи нельзя было вступать в войну, зная (а это было понятно всем), что к ней подключатся, и отнюдь не на нашей стороне, крупные европейские государства.
Еще в конце 1840-х годов англичане и французы пере вели своих пехотинцев на нарезное оружие с прицельной дальностью стрельбы 900–1200 метров. Около 30 процентов французских солдат и более половины англичан были вооружены именно винтовками. В России же 95 процентов пехотинцев имели заряжавшиеся со ствола гладкоствольные ружья с прицельной дальностью около 200 метров. Мало того, на обучение рядовых российских стрелков выделялось всего 10 патронов в год. Дальность стрельбы русской полевой артиллерии была около 600 метров, соответственно, наши огневые точки легко подавлялись обычным стрелковым оружием противника.
С флотом, имевшим в ту компанию даже большее значение, чем армия, все обстояло еще хуже. Даже по численности судов Россия уступала как Англии, так и Франции.
Большую часть нашего флота составляли деревянные парусники, которые, при всей своей красоте, никак не могли тягаться со страшными французскими железны ми броненосцами, называвшимися тогда «бронированными плавучими батареями». На пару ходило чуть больше 5 процентов российских военных судов, да и среди них винтовые составляли крайне незначительную часть, в основном это были колесные пароходофрегаты. У французов же, напротив, на 25 линейных кораблей и 38 фрегатов приходилось 108 паровых судов, большей частью винтовых. Из 200 английских судов 115 были паровыми. Даже у турок на 13 военных линейных кораблей и фрегатов приходилось 17 военных пароходов.
Несложно догадаться, насколько к месту тогда оказались плавучие мины Нобеля. Эммануил охотно подключился к военной кампании, несмотря на то, что таким образом он фактически воевал против своей родины, ибо она, хоть и не участвовала непосредственно в боевых действиях, тем не менее была на стороне Турции.
Британия обещала Швеции за лояльность, в случае поражения России, вернуть ей отобранные территории Финляндии. Государственный заказ на изготовление 400 легких подводных мин по 100 рублей за штуку поступил на завод Нобеля уже в начале 1854 года от только что созданного «Комитета о минах». Если бы это было сделано раньше и ими успели бы защитить бухту Севастополя, возможно, не пришлось бы топить в сентябре 1854-го на ее входе пять русских линейных кораблей и два фрегата, чтобы заблокировать проход в бухту для английских кораблей. Зато нобелевскими минами, которых было изготовлено и установлено 940 штук, был защищен Кронштадт.
Установкой мин руководил лично Эммануил вместе со старшим сыном Робертом. Тут же были установлены и значительно более массивные и мощные «гальванические» мины Якоби, но, поскольку они не были оснащены контактными взрывателями, а срабатывали после того, как береговой оператор-наблюдатель подавал на них по подводным проводам электрический сигнал, заякорены они были близко к берегу. Нобелевские же «сюрпризы» поджидали корабли неприятеля значительно дальше.
Вскоре на мине подорвался разведывательный корабль англо-французской эскадры. Командовавший балтийской эскадрой коалиции сэр Чарльз Нейпир приказал выяснить природу минного заграждения. Следующему разведчику удалось выловить одну из мин, и она взорвалась уже на борту. После этого ни один из вражеских кораблей не рисковал подходить близко к базе северного флота России, а сам Нейпир доложил руководству, что «любое нападение на Кронштадт силами флота абсолютно невозможно».
Постановка мин Нобеля под Кронштадтом, с акварели Э. Нобеля
В 1855 году на поставленных далеко от берега легких минах Нобеля подорвались четыре английских судна: пароходофрегат Merlin и пароходы Firefly, Volture и Bulldog. Минный успех так воодушевил царское правительство, что оно тут же, по горячим следам, подписало с Нобелем еще один контракт на 116 000 рублей. По нему Эммануил изготовил 260 мин для защиты подступов к Або и 900 – для Свеаборга. Мины были ешевые, тонкостенные, порох в них, которого и так было всего 4 килограмма, частенько промокал и терял свою взрывоопасность, но их было так много, что адмирал Нейпир категорически отказался атаковать защищенные минами города.
При этом отнюдь не все в России были довольны минами Нобеля. 21-го ноября 1855 года, когда Балтийская кампания уже завершилась, адмирал Литке писал в секретном докладе военному министру князю Долгорукову: «В настоящем их виде мины Нобеля не заслуживают никакого доверия. Если бы предвиделась необходимость употребить их в будущем году опять, то необходимо прежде всего устранить все замеченные в них недостатки. От самого Нобеля нельзя ожидать усовершенствования его мины, ибо он не принимает ничьих советов. И сверх того, почитая эту мину как бы своею собственностью и своим секретом (без всякого, впрочем, основания) и делая из нее торговую спекуляцию, он по возможности устраняет всякий контроль со стороны правительства по этой операции, которую по сим причинам не следовало бы, кажется, на будущее время поручать господину Нобелю».
Работая в самом что ни на есть напряженном военном графике, Нобель не упускал возможности для импровизаций. 18 января 1854 года он подал в «Комитет о минах» записку, в которой предлагал производить «летучие мины для нападения на неприятельский флот», которые должны были «летать по поверхности воды в данном им направлении и при ударе в бок корабля… подбить его». Для наиболее эффективного применения этих «летучих мин» он предлагал строить особые пароходы (аналоги современных торпедоносцев). Чтобы увеличить эффективность мины не меняя конструкции, Эммануил предлагал начинить ее более мощным веществом. Например, совсем недавно синтезированным нитроглицерином. Тем самым, с производством которого Альфред Нобель ознакомился в лаборатории Пелуза и о котором он хорошо знал от также много им занимавшегося профессора Зинина. Однако нитроглицерин был весьма прихотлив в обращении и чрезвычайно опасен, а времени на эксперименты даже у такого трудоголика, каким был Эммануил Нобель, тогда уже не было.
Пока старший брат Роберт вместе с отцом занимался минами, контроль над другими военными заказами был возложен на Людвига. Самые крупные относились как раз к переоснащению флота и к переводу его на паровую тягу. В декабре 1853 года Людвиг Нобель, по доверенности отца, подписал с Морским министерством контракт на изготовление трех паровых машин с гребным винтом для 84-пушечных линейных кораблей «Гангут», «Ретвизан» и «Вола». Сумма контракта составила 592 580 рублей.
Это был самый крупный по тем временам частный контракт. Людвиг подключил к работе Альфреда: он был вновь отправлен в США, чтобы на месте ознакомиться с самыми современными технологиями парового судостроения. Там ему удалось познакомиться с самим Джоном Эриксоном, изобретателем первого паровика с подводным двигателем, первого миноносца и одним из тогдашних гуру военного судостроения. Джон, как и Эммануил, был выходцем из Швеции, приехавшим в США в 1839 году, поэтому он нашел в Альфреде родственную душу и мигом разболтал ему все американские военные судостроительные секреты. Которые братья Нобель не преминули оперативно внедрить на российском производстве.
Внедрение прошло успешно, и после сдачи первого заказа на паровые агрегаты завод получил новые заказы. Паровыми установками Нобелей были оборудованы корветы «Волк» и «Вепрь». Кроме того, за время войны нобелевское предприятие поставило для правительства еще 11 паровых агрегатов мощностью от 200 до 500 лошадиных сил.
Казалось бы, война и военные заказы должны были сделать предприятие Нобеля еще более сильным. Но изобретателя вновь подвела неукротимая натура, жажда денег и полное отсутствие финансового чутья. Набирая новые заказы, Эммануил под них расширял производство и брал кредиты в надежде на последующую щедрую царскую оплату. Давая таким образом в долг фактическому банкроту, каким постепенно, но довольно быстро становилась Российская империя. Мысль о том, что у государства может просто не оказаться денег, чтобы расплатиться по обязательствам, у Нобеля даже не возникала.
В 1856 году Крымская военная кампания завершилась полным поражением России и позорным Парижским миром.
По нему Россия отдавала туркам захваченный город Карс вместе с крепостью, российские границы отодвигались от Дуная в глубь страны, часть русской Бессарабии переходила к Молдавии. России (впрочем, как и Турции) запрещалось иметь в Черном море военный флот, у нее отнималось данное мирным договором 1774 года право протектората над Молдавией и Валахией и покровительства над христианами Османской империи, а также она отказывалась от планов по возведению на Аландских островах военных укреплений.
За время военных действий в стране сменилась власть.
В 1855 году умер император Николай I. По одним данным, его убило скоротечное воспаление легких, по другим – он сам отравился, предчувствуя поражение в войне. Трон занял его сын, Александр II.
На войну Россия потратила более 800 миллионов руб лей. Чтобы покрыть бюджетный дефицит, денежный печатный станок во время кампании работал без остановки, что привело к более чем двукратному обесцениванию рубля, считавшегося до того довольно крепкой валютой. Справиться с дефицитом бюджета удалось лишь к 1870 году, а восстановить стабильность национальной валюты и того позже – к 1897 году.
А пока новая власть просто отказалась отвечать по долгам власти старой, оплата заказов, которые уже выполнил завод Нобеля, была на долгое время заморожена. По каким-то договорам было обещано расплатиться в течение буквально 10–15 лет, причем без всякого учета инфляции, а по оставшимся в какой-либо компенсации было вообще отказано. Контракты, которые Эммануил полагал наиболее выигрышными, оказались наиболее убийственными, почти смертельными. Кроме того, по секретным приложениям к мирному договору, Россия обязывалась отныне размещать крупные военные заказы за границей.
Пытаясь выправить положение, Эммануил перевел завод на мирные рельсы. Теперь главные силы Нобелей были брошены на постройку пароходов, технологии производства которых были наилучшим образом отработаны за время войны. За короткое время их удалось спустить на воду более полусотни. Но гибнущий под грузом огромных долгов завод это не спасло. Пытаясь рассчитаться с наседавшими (теперь уже преимущественно российскими) кредиторами, Эммануил отправил Альфреда, как самого экономически продвинутого члена семьи, в Лондон и Париж – на поиски богатых западных инвесторов. Но на Западе мало кто верил в скорое возрождение российской экономики, и денег не давали.
В 1859 году почти шестидесятилетний Эммануил Нобель вынужден был во второй раз в жизни признать себя банкротом, только теперь – российским. Взяв с собой любимую жену Андриетту и младшего сына Эмиля, он отправился обратно в Стокгольм. Роберт, Людвиг и Альфред остались в России.
Глава 2. Сыновья уходят в бой
Отчее дело
Три старших брата не пожелали покидать Россию. По довольно простой причине: несмотря ни на что им было понятно, что империя обладает громадным потенциалом.
Управляющий делами Артиллерийского комитета генерал-лейтенант Снессорев рассказывал потом: «Людвига Нобеля отец готовил в архитекторы; но переполох, вносимый казенными заказами в частную промышленность, скоро вслед за окончанием восточной войны разорил все семейство: отец выселился в Швецию, оставив сыновьям по 2000 рублей, друзей и добрую славу. Основываясь на этих элементах, Людвиг Эммануилович решил продолжать дело отца, так как на этом поприще друзья и добрая слава отца могли быть ему долго полезны. Чего только он не строил, чего не передумал! Артиллерийские снаряды, лафеты, ружья, пушки, паровые машины и сооружения, подводные мины, опреснительные приборы, организация заводского труда, образование заводских рабочих и многое другое».
Кризисное управление раздавленного собственной непомерной величиной и огромными кредитами отцовского предприятия было доверено двадцативосьмилетнему Людвигу. Старший брат Роберт, при всем своем самолюбии, против этого особенно не протестовал: наследство совсем нельзя было назвать завидным, поскольку состояло оно исключительно из долгов. Чтобы с честью выйти из ситуации, требовались спокойствие и холодный расчет, коими взрывной Роберт не обладал в принципе. Зато оба этих качества прекрасно сочетались в Людвиге.
Людвиг Нобель
К тому времени это был уже отнюдь не юноша, а солидный предприниматель, по-русски – купец. Людвиг уже был женат на двоюродной сестре по материнской линии Вильгельмине Алселль, которая даже успела родила ему первенца, нареченного Эмануэлем. Брак был счастливым, и никакие производственные или экономические сложности не могли омрачить радость молодоженов.
В 1860 году Роберт и Альфред, дабы не мешать семейной жизни брата, сняли для себя несколько комнат в доме генерала Мюллера. Если верить расходной книжке, которую весьма скрупулезно вел Роберт, аренда была очень дорогой, за 4 месяца Нобели заплатили 233 рубля 33 копейки. Такая роскошь не совсем понятна, учитывая, что во всем остальном они вели крайне спартанский образ жизни, укладываясь обычно в один рубль в сутки на двоих. При этом наиболее крупные траты, не считая аренды, касались счетов за лечение постоянно чем-то болевшего Альфреда. Тут братья не экономили.
Здоровье у младшего Нобеля было действительно слабое. Его постоянно преследовали несварение желудка, простуды, головные боли, и всё это обычно сопровождалось приступами жестокой депрессии.
Роберт и Альфред, как могли, помогали Людвигу в работе на заводе. Роберт в качестве архитектора руководил установкой в Казанском соборе отлитых на отцовском заводе оконных решеток и чугунной ограды. Он переоборудовал большой пароход «Крылов», плававший в окрестностях Петербурга, в пассажирский лайнер. Больших барышей он не принес, и Роберт даже предлагал переделать его в плавучую лесопилку. Но тут Альфред нашел под Петербургом залежи огнеупорной глины, и братья решили заняться производством огнеупорного кирпича и терракотовых декоративных фигурок. Тогда же, в 1860 году, Роберт познакомился со своей будущей женой, дочерью богатого финского торговца Карла Леннгрена Паулиной Софьей Каролиной Леннгрен.
Все проблемы с отцовскими долгами можно было решить одним махом, если удалось бы добиться от правительства выполнения данных им и документально заверенных обещаний. Даже просто согласие с ними уже могло существенно помочь делу и разрядить обстановку. Поэтому уже 2-го января 1860 года Людвиг подал лично царю, с копией – Великому Князю, чрезвычайно дипломатично составленную петицию, в которой он нижайше просил признать, что завод его отца сослужил в тяжелое военное время огромную службу Российской империи и был расширен в расчете на гарантированные крупные государственные заказы.
Судя по бумаге, завод был готов взять на себя выполнение практически любого задания, связанного с металлургией или крупным машиностроением. Людвиг просил хотя бы признать в полной мере долг в размере 400 000 рублей, которые, по заказу Морского министерства империи, ушли на обустройство производства мощных паровых машин и гребных винтов.
В ответ правительство недвусмысленно дало понять, что сын за отца не отвечает, и царь Александр не станет исполнять обещаний царя Николая. И что ни на какую компенсацию, ни на какое признание долгов, по крайней мере в ближайшее десятилетие, рассчитывать не стоит. Не принесло результатов и обращение за помощью в Министерство иностранных дел Швеции. Шведскому королю не было никакого смысла ссориться с хоть и побежденным, но все еще чрезвычайно мощным соседом из-за разорившегося подданного.
Три последующих года Людвиг потратил на то, чтобы, перебиваясь с одного частного заказа на другой, по возможности разобраться с кредиторами. Наконец, в 1862 году, когда бремя долгов значительно ослабло, чтобы закрыть вопрос окончательно и бесповоротно, братья с согласия кредиторов продали отцовское предприятие инженеру Голубеву, который немедленно переименовал его в «Сампсоньевскую механическую фабрику инженера-технолога Голубева». Продажа прошла успешно, и после раздачи денег у Людвига осталось еще более 5000 рублей.
Теперь, когда главная миссия была выполнена, Людвиг вполне мог покинуть страну. Но к тому времени он уже прожил в России более половины своей жизни, знал русский язык в совершенстве и не мыслил нового бизнеса нигде, кроме как в России. Тем более, что в российских предпринимательских кругах у него сложилась репутация уважаемого бизнесмена.
В условиях послевоенной инфляции 5000 рублей было не таким большим капиталом, но их хватило на то, чтобы сначала арендовать, а чуть позже – и купить на Выборгской стороне маленький котельный и чугунно-меднолитейный заводик. Новое предприятие, на которое возлагалась почетная обязанность вновь воскресить шведскую славу Нобелей в Российской империи, предприниматель назвал в свою честь: «Машиностроительная фабрика Людвига Нобеля». Соседями ее были, с одной стороны – государственный сахарный завод, с другой – фирма эстонского немца Артура Лесснера. Последняя занималась тогда производством станков, прессов и паровых машин. Воистину, не выбирай место, а выбирай соседей: Лесснер и Нобели великолепно сошлись и впоследствии не раз помогали друг другу.
Между тем империя постепенно восстанавливалась и набирала новую силу. Это самым непосредственным образом затрагивало отечественных предпринимателей. Отмена в 1861 году крепостного права привела к тому, что сотни тысяч, если не миллионы освободившихся крестьян, решив променять тяжелый крестьянский труд на более экономически выгодный наемный рабочий, бурным потоком хлынули в город.
О необходимости отмены «крепости» сам Людвиг говорил еще в начале своей «антикризисной деятельности» на отцовском суперзаводе. В 1859 году он напечатал в «Журнале для акционеров» две статьи: «О медленности развития механической промышленности в России» и «Несколько соображений о современном положении русской промышленности». Швед Нобель говорил в них о том, что крепостное право является одним из основных тормозов, которые не дают российской промышленности и экономике нормально развиваться. Ибо нормальное производство без квалифицированных рабочих кадров построить невозможно. А взяться этим кадрам просто неоткуда, ибо девять десятых потенциальных рабочих насильно удерживаются в крестьянских хозяйствах.
К середине 1860-х годов император Александр II благополучно забыл о секретном приложении к Парижскому мирному договору, и крупные заказы вернулись на российские фабрики. Более того, в соответствии с особым циркуляром от 1866 года, все детали и комплектующие для наиболее бурно развивающейся железнодорожной отрасли должны были быть исключительно российского производства. Наиболее благоприятно это сказалось на состоянии Путиловского завода, на котором собирались российские локомотивы, но и Нобелевскому предприятию благодаря протекции старых друзей что-то перепало.
Основной гражданской продукцией Нобелей стали паровые котлы и котлы для изобретенных Эммануилом и становившихся все более популярными систем парового отопления. Но какое отопление без труб? И Нобели наладили на предприятии производство водопроводных труб.
По государственному заказу были изготовлены водяные турбины для Сестрорецкого оружейного завода, мощные гидравлические прессы для Тульского ружейного и Петербургского патронного заводов, токарносверлильные станки для Пермского пушечного завода. Станки были спроектированы лично Людвигом. Это было особенно важно, так как раньше большие промышленные машины в России вообще почти не производились, а выписывались из-за границы.
В 1880 году завод Нобелей получил заказ на производство паровых опреснительных установок для обеспечения питьевой водой Ахалтекинской экспедиции[12] генерал-лейтенанта Скобелева. Ее производительность доходила до 15 000 ведер в сутки, что было вполне достаточно для семитысячной армии генерала.
В книге «Механический завод “Людвиг Нобель”» о ней сказано, что установка состояла «…из двух котлов: первый – обыкновенной конструкции с жаровой трубой, второй, – расположенный непосредственно за первым, – с дымогарными трубами. На первом получался пар высокого давления для питания паровых насосов соленой и пресной воды. Продукты горения по выходе из топки первого котла попадали в другой котел, где производили опреснение соленой воды, а затем выводились в железную дымовую трубу. Весь аппарат был установлен и пущен в ход на месте, на берегу Каспийского моря на Михайловском заливе, в течение трех дней по прибытии на место и в тот самый день, когда первый отряд Скобелева прибыл на место, опреснитель был пущен в ход и, без преувеличения, можно сказать, спас наши войска от гибели».
Военные заказы также вернулись в Россию.
Война самым наглядным образом показала, как велико было отставание России от европейских соседей в области современного вооружения. Назначенный в 1861 году военным министром генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества граф Дмитрий Алексеевич Милютин взялся за перевооружение страны со всей основательностью. На это архисерьезное дело было отпущено около трети государственного бюджета.
Наибольшую тревогу вызывала устаревшая артиллерия. В России большая часть пушек не только не имела нарезных стволов, но и заряжалась со стороны ствола. Между тем немецкие компании Gruson и Krupp уже наладили производство замечательных нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части.
Людвиг Нобель быстро ухватил новый вектор государственной тяги и быстро, меньше чем за год, наладил производство орудийных стволов, превосходивших по качеству немецкие образцы. После успешного проведения государственных испытаний российское правительство заключило со шведом крупный контракт на их производство. За три следующих года завод братьев Нобель произвел для русской армии 63 000 суперсовременных по тому времени железных артиллерийских стволов. Это было только начало, забегая вперед скажем, что к 1878 году их будет произведено более миллиона.
Стволами дело не ограничивалось. Российское правительство, теперь уже озабоченное тем, чтобы ликвидировать возникшую за последнее десятилетие зависимость от западного производителя, все больше нагружало заказами производителя отечественного. Теперь на заводе Нобелей отливали восьми- и девятидюймовые орудия, пушечные лафеты. Здесь же был начат выпуск более мелкого, но значительно более технологичного и перспективного продукта.
Еще в 1863 году Людвиг передал Оружейной комиссии военного министерства проект автоматического стрелкового «мультипликатора». В пояснительной записке изобретатель писал, что новое оружие «…дает возможность в течение 10 секунд выпускать до 104 пуль по известному направлению, причем пули разлетаются в стороны, не перелетая через цели известных размеров… Действие этого прибора можно сравнить с действием картечи». Однако тогда представители комиссии не поверили в новый проект, а Людвиг настаивать не стал: у него и без того было много дел. Не до пулеметов…
В 1866 году граф Милютин послал члена Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления (ГАУ) полковника Александра Павловича Горлова и делопроизводителя Оружейной комиссии поручика Карла Ивановича Гуниуса в загранкомандировку в США. Перед ними была поставлена задача изучения передового опыта американских оружейников – применения в мало калиберном оружии патронов с металлической гильзой.
Как и новые пушки, новые ружья заряжались таким «готовым» патроном с казенной части. Для стрелкового оружия это была самая настоящая революция. В отличие от старой системы, когда на зарядку, состоявшую из засыпки пороха, забивания пыжа, закладки пули, уходило довольно много времени, новый патрон закладывался почти моментально, что, естественно, сказывалось на скорости ведения стрельбы.
Новые виды заряда подразумевали новые оружейные системы. Кроме винтовок, Горлов и Гуниус присмотрели еще одну интересную новинку – «картечницу», или, как писалось в официальных документах, «скоростную пушку» системы американского доктора Ричарда Дж. Гатлинга.
Внешне она напоминала собой небольшую пушку, у которой вместо одного широкого ствола был вращающийся с помощью рукоятки блок из нескольких стволов узких. Патроны засыпались в специальный лоток, откуда, под действием собственной тяжести, уже скатывались в патронник. Стрелять картечница начинала, когда стрелок начинал вращать ручку, а скорость стрельбы достигала 300 выстрелов в минуту.
Свою картечницу Гатлинг запатентовал еще в 1862 году, и она уже успела проявить себя с весьма неплохой стороны во время Гражданской войны в США. Россиянам мелкокалиберная скорострельная пушка понравилась, о чем они и сообщили изобретателю.
Картечница Гатлинга
Год спустя, осенью 1867-го, в Россию прибыл личный представитель Гатлинга, господин Бродвель. С собой он привез несколько шестиствольных картечниц калибра 0,5 (12,7 мм). Испытания из-за перегрева стволов и общих недостатков конструкции завершились неудачей, однако российского военного министра заинтересовала сама идея скоростной ружейной стрельбы, и он поручил капитану Загоскину изучить систему более подробно.
К тому времени Нобели организовали на своем заводе курсы для слушателей артиллерийской академии, на которых молодые артиллеристы изучали орудия, что называется, на практике. Тут же было образовано нечто типа конструкторского бюро, в котором нобелевские инженеры создавали новые, экспериментальные виды оружия. На базе этого бюро Загоскин и разработал первый российский пулемет. У него было восемь стволов, рассчитанных на 6-линейный[13] (15,24 мм) патрон.
Таких картечниц на заводе Нобелей собрали 8 штук. Технология была отработана, оружие получилось надежным, но Людвиг, в котором расчетливость и спокойствие непостижимым образом уживались с унаследованным от отца невероятным стремлением усовершенствования всего и вся, решил сделать новую автоматическую пушку еще лучше. Поручил он это молодому инженеру Владимиру Барановскому.
Через два года инженер представил на суд первый успешный образец своей картечницы. По тем временам это была легчайшая в мире скорострельная 6-ствольная пушка: вместе с лафетом и полным боезапасом она весила около 140 килограммов (против 538 килограммов картечницы системы Гатлинга). Правда, боезапас у пушки Гатлинга был в 10 раз больше и составлял 2572 патрона, зато 216 патронов в системе Барановского не сыпались в патронник абы как, а заряжались в специально для этого придуманный магазин. В результате осечки у нового оружия случались значительно реже. Обслуживающий расчет Барановскому удалось сократить с 7 человек (у Гатлинга) до 3 – стрелка, подносчика патронов и ездового. При этом дальность стрельбы была почти фантастической: полтора километра.
На «смотре митральез», как на французский манер называли ранние пулеметы, устроенном египетским хедивом, турецким правителем страны, картечница производства нобелевского завода была признана лучшим образцом. Картечницы Барановского завод Нобелей поставлял для российской армии до тех пор, пока их не сменил знаменитый пулемет системы Хайрема Максима.
Но все это уже касается почти исключительно Людвига. Роберт и Альфред в начале 1860-х, убедившись, что у брата все идет нормально и их помощь больше не нужна, занялись каждый своим делом, тем, что ему ближе.
Старший и младший
Роберт
Среди братьев Нобель Роберт, будучи старшим, казался младшим. Он даже женился значительно позднее Людвига, в 1861 году. Вместе с женой, которой Россия активно не нравилась, он переехал в Гельсингфорс, как шведы называли Хельсинки, где двумя годами позже у них родился первенец, которому при крещении дали имя Яльмар Иммануэль.
Роберт Нобель
Эммануил Нобель совершенно правильно определил в своем старшем сыне Роберте склонность к спекуляции. Обосновавшись в Финляндии, тот занялся делом абсолютно новым не только для него, но и для всего человечества, которое должно было принести ему и его семье процветание и финансовое благополучие. Оно его и принесло, поначалу, правда, чуть не разорив…
За тридцать лет до этого, в 1830 году, барон Карл Рейхенбах выделил из дегтя бука первый парафин. Решив изучить этот деготь более подробно, он через некоторое время получил из него горючую жидкость. Пропитанный ею фитиль горел спокойным пламенем, давая мало копоти и много света. Жидкость эту барон назвал фотогеном, что в переводе с греческого как раз и означало «рождающий свет». К концу десятилетия фотоген уже производился на нескольких небольших заводах в Бургундии, Англии и Германии. Производили его из торфа и горючих сланцев. В 1850 году немец Вагенман описал способ получения фотогена из бурого угля. При этом наряду с фотогеном получалась еще и более тяжелая, но тоже хорошо горевшая жидкость, которую Вагенман назвал соляром – «солнечным веществом».
А вот как распространенное слово (практически – торговая марка) «фотоген» превратилось в «керосин», сейчас уже точно сказать сложно.
На этот счет существуют две равноправных гипотезы. Согласно первой, слово это родилось в 1851 году, когда американец Самуэль Кир создал компанию Kier & Son (по-русски – «Кир и сын»), занимавшуюся производством и продажей фотогена. Продажи пошли хорошо, и вскоре уже многие американцы покупали для освещения своих домов «угольное масло», производимое кир-э-саном. Постепенно имя производителя вышло на первый план, полностью вытеснив все остальные названия набиравшей популярность горючей жидкости.
Согласно второй версии, слово это придумал канадский геолог Абрам Геснер. Получив фотоген новым методом, из гудрона и других минеральных масел, он назвал его Kerosene, что было облегченным названием от греческой конструкции keroselaion – «восковое масло».
Вполне возможно, что верны обе гипотезы, и как раз случайное совпадение двух по-разному возникших названий послужило причиной того, что фотоген сменил имя на керосин. Возможно, Геснер просто воспользовался уже начавшим набирать силу брендом и, интерпретировав его по-своему, в 1854 взял на него патент. Через несколько лет его завод в Нью-Йорке уже производил в год более 20 000 литров керосина.
В 1853 году львовские аптекари Ян Зех и Игнаци Лукасевич начали в небольших количествах перегонять нефть. В результате у них получался бензин, который они продавали как хороший пятновыводитель, и керосин. Последний шел не очень хорошо, и, чтобы поднять продажи, они заказали местному жестянщику Адаму Братковскому соорудить прибор для освещения с керосином в качестве топлива. Так на свет появилась керосиновая лампа. Нельзя сказать, что она сразу завоевала популярность. Сначала ее привезли в Америку, где керосин производился уже в больших масштабах, а уже оттуда начался экспорт обратно, в Европу.
В России начала 1860 годов производство керосина находилось еще в зачаточном состоянии, но потенциал нового метода освещения был огромен. Это и почувствовал своим спекулятивным чутьем Роберт Нобель. Иностранцу было сложно открыть в России собственное дело, и Роберт здесь не был исключением. Поэтому, создавая компанию «Аврора», он оформил ее на партнера, доктора Бушли из Эстонии. Вместе они планировали наладить в Финляндии сбыт керосина и керосиновых осветительных ламп.
Изначально дело продвигалось совсем неплохо, популярность новинки в Финляндии росла, а вместе с ней росли благосостояние Роберта и его самооценка. Комплекс неполноценности по отношению к младшим братьям постепенно пропадал, и Людвиг с Альфредом радовались этому даже больше, чем Роберт, о чем постоянно писали друг другу. Но все-таки, подобно отцу, Роберт был плохим бизнесменом. Ему казалось, что бизнес, раз уж он пошел хорошо, так хорошо будет идти и дальше, однако все оказалось куда сложнее.
Вскоре у «Авроры» появились ушлые конкуренты, которые довольно быстро прибрали к рукам почти весь финский рынок. В 1864 году Роберт купил в Брюсселе 12 баррелей импортного керосина (чуть меньше 2000 литров). Он оказался настолько низкого качества, что сбыть его было практически невозможно. Для крупного бизнеса 12 баррелей были бы потерей крайне незначительной, но для семьи Роберта этот объем был существенным.
Помог Людвиг. Засев за эксперименты, он нашел способ, как «исправить» некачественный товар, и продал партию почти без потерь. Тогда он вряд ли представлял, как потом ему поможет в жизни найденное решение. Пока же дело продолжало успешно разваливаться – керосин продавался плохо. Самолюбие Роберта страдало безмерно, поскольку к тому времени уже и Альфред стал вполне успешным и перспективным бизнесменом.
Альфред
В мае 1862 года Альфред провел в Петербурге свои первые опыты с нитроглицерином. Впервые он узнал об этом мощнейшем взрывчатом веществе от своего любимого учителя Николая Зинина, который начал экспериментировать с опасным веществом еще в 1854 году. Тогда военное российское ведомство пыталось применить нитроглицерин в артиллерийских снарядах, однако вещество оказалось весьма капризным, не говоря уж про чудовищную взрывоопасность, поэтому с его военным применением решено было повременить.
Альфред Нобель
Альфред решил изготовить по примеру отца мину, только значительно более мощную. В минах Эммануила порох взрывался, будучи подожженным химическим запалом. Профессор Якоби поджигал пороховой заряд с помощью электрического разряда. Но для нитроглицерина это не подходило: Альфред прекрасно знал, что, будучи подожженной, эта взрывчатка просто горит неустойчивым синим пламенем. Поэтому он разработал другую схему.
Порцию нитроглицерина Альфред аккуратно запаял в стеклянную пробирку, после чего погрузил ее в металлический сосуд и тщательно забил черным порохом. К пороху он подвел бикфордов шнур, который и поджег. Взрыв изрядной силы чуть не разнес лабораторию.
На следующем этапе Нобель заварил нитроглицерин уже в металлическую трубку, которую погрузил в стальной, 5 сантиметров в длину, цилиндр, также набитый черным порохом с подсоединенным бикфордовым шнуром. На взрыв в помещении он не решился и вывез свою конструкцию, получившую впоследствии имя «нобелевский запал», в пригород Петербурга, где устроил экспериментальный подводный взрыв.
Но дальше перед Альфредом встала довольно большая проблема. Дело в том, что в России частным лицам было категорически запрещено производить взрывчатые вещества. Невозможно было и получить патент на взрывчатку. Поэтому ему пришлось согласиться на предложение отца и уехать в Стокгольм, где он уже 14 октября 1863 года получил от Торговой палаты первый в мире патент на «изготовление и использование взрывчатых веществ» сроком на 10 лет. Суть его изобретения заключалась «в увеличении взрывной силы пороха при помощи добавления в него нитроглицерина».
В бизнесе главное – не останавливаться, всегда бежать вперед, зная, что позади тебя бегут конкуренты, которые только и ждут, когда ты остановишься или оступишься. Этим пренебрег Роберт – и проиграл полуэтап Большой Нефтяной гонки. Но Альфред это правило знал хорошо, поэтому он твердо решил продолжать опыты с нитроглицерином. Уж раз так хорошо пошло. Но для этого требовались деньги, причем немалые.
Пришлось вновь искать спонсоров за границей. Первыми инвесторами Альфреда стали парижане, братья Перейр.
Братья Перейр были одними из крупнейших финансистов того времени и живо интересовались перспективными проектами.
Они уже получили колоссальный доход от проложенной ими во Франции первой железной дороги и теперь искали новые объекты для вложения средств. Братьям нужны были идеи, а Альфреду требовались деньги, так что интересы их сливались в потенциально успешный коммерческий проект.
Был подписан договор, по которому принадлежавшее Перейрам «Генеральное общество кредитов под недвижимость» вкладывало в производство Нобелем нитроглицерина 100 000 франков.
Теперь можно было приступать к относительно масштабным работам. Первым делом Альфред снял в Хеленборге старый дом, в котором оборудовал лабораторию и маленький химический производственный цех. Во всех его работах самым непосредственным образом участвовал престарелый отец. И еще младший брат Эмиль, учившийся тогда в Уппсальском университете. Кроме них на заводе работали еще инженер, господин Херцман, мальчик-помощник и уборщица.
15 июля 1864 года Альфред усовершенствовал «нитроглицериновый порох» и получил второй свой патент. Чтобы сделать процесс получения нитроглицерина более безопасным, Альфред создал инжектор-смеситель глицерина и азотной кислоты. Работы шли полным ходом, производство кипело, и к началу осени на фабрике скопился уже довольно порядочный запас взрывчатки. Через несколько дней Эмиль должен был уехать на учебу.
Взрыв прогремел 3 сентября. Здание было почти полностью разрушено, погибли Херцман, мальчик, уборщица и рабочий, случайно проходивший мимо. И еще двадцатилетний студент Эмиль Нобель.
У потрясенного гибелью младшего сына Эммануила Нобеля 6 октября, спустя всего месяц после катастрофы, произошел инсульт. Неизвестно, смог бы он выжить, если бы у его постели не дежурила без сна и отдыха любящая и преданная Андриетта. Благодаря ее стараниям, Эммануил пришел в себя, но до конца жизни не оправился от паралича и был прикован к постели.
У большинства людей все эти события надолго отбили бы охоту к опытам с нитроглицерином. Но в случае с трудолюбивым и упорным Альфредом все было как раз наоборот. Теперь это было для него не просто дело, а настоящее противостояние, кто – кого. Уже спустя месяц после взрыва он перенес производство подальше от города, где ему отныне строго-настрого запретили заниматься какой-либо химией. Новая лаборатория была оборудована на барже, заякоренной посреди озера Меларен. Качка и частые штормы вовсе не способствовали безопасности в работе с нитроглицерином, но другого выхода тогда у Альфреда просто не было: население страны было так напугано, что всякая попытка основать новое предприятие где-то на суше встречала мощнейший общественный, а за ним и административный отпор.
5 мая 1865 года Альфред запатентовал новое взрывное устройство на основе нитроглицерина. В нем основное вещество помещалось в металлический контейнер, что предохраняло его от постороннего воздействия и преждевременного срабатывания. Взрыв же инициировался специальным детонатором – заключенным в деревянную капсулу зарядом. Альфред несколько раз менял конструкцию детонатора, пока не пришел к самому удачному, использующемуся до сих пор «номеру 8». В нем металлическая трубка-капсюль заполнялась гремучей ртутью, а в ее открытый конец вставлялся бикфордов шнур, длиной которого регулировалась задержка срабатывания. Прогорев, шнур подрывал капсюль, и этот взрыв уже активировал силу нитроглицерина.
Нобелю повезло. Хотя, возможно, это было и не везение, а результат твердого расчета и анализа ситуации. В Швеции середины 1860-х годов полным ходом шли экономические реформы. Их успех сильно зависел от того, насколько развитыми были государственные артерии – железные дороги. Постройка их шла полным ходом и с максимальной скоростью.
Уже к концу десятилетия планировалось покрыть всю страну железнодорожной сетью. Главным препятствием в этом благородном деле были скалы, которых в Швеции, как известно, немало. Взрывчаткой на основе черного пороха тут обойтись было сложно, поэтому Государственный комитет по железно дорожному транспорту, которому Нобель передал партию своих «номер 8», проведя несколько испытаний, разрешил применять его для взрывных и проходческих работ.
К тому времени тетка Альфреда познакомила его с Юханом Вильгельмом Смитом. Этот стокгольмский торговец некогда уехал в Америку, сколотил там миллионное состояние и теперь, в блеске славы и с карманами, полными серебряных долларов, вернулся на родину. Авантюрист по натуре, он быстро разобрался в ситуации и, подтянув с собой еще нескольких инвесторов, основал вместе с Альфредом первую в мире большую промышленную компанию, занимающуюся производством нитроглицерина. Не мудрствуя лукаво, компанию назвали «Нитроглицерин АБ», где АБ было инициалами Нобеля – Альфред Бернхард.
Пользуясь больше капиталами, чем связями, Смит добился разрешения построить завод на суше, на берегу залива Винтервинкен, недалеко от одноименного города. На церемонии открытия, в честь приглашенного принца Оскара II, Альфред одним взрывом заложенного в 4-х метровую шахту заряда стер с лица и с карты Швеции небольшой холм.
Керосиновые спекуляции окончательно подкосили Роберта, и Альфред, решив совместить родственное полезное с полезным личным, предложил старшему брату стать представителем его компании в Финляндии. Роберт с радостью принял предложение, но развить бурную деятельность в этом направлении не смог: в России ко всему, что могло взрываться, относились весьма настороженно, и как-либо проявиться в этой области, не живя в столице, и не обладая необходимыми связями, было очень сложно.
А Россия в Альфреде была не так и заинтересована. Здесь технология производства взрывчатки уже была отработана «секретным военным химиком» полковником Петрушевским. Вместе с военным инженером Михаилом Боресковым он долгое время работал над технологией производства и применения нитроглицерина в улучшенных минах профессора Якоби.
В 1863 году всего за пять недель группа полковника Петрушевского произвела три тонны нитроглицерина. Такого количества должно было хватить на несколько лет экспериментов и на обеспечение нескольких минных морских военных учений. Однако после того, как 17 июля 1866 года на военном складе рвануло 20 пудов (почти 330 килограммов) нитроглицерина, правительство запретило дальнейшие опыты в этом направлении.
Пытаясь сделать нитроглицерин менее опасным, полковник соединял его с магнезией. Получившаяся порошкообразная смесь была потом названа «русским динамитом». Нобелевскому динамиту она практически не уступала. Полковник полностью проработал технологию производства взрывчатки, но все его работы были погребены под грифом «совершенно секретно». А Петрушевский за свою работу был награжден пожизненной пенсией.
Роберт с семьей перебрался в Швецию, чтобы помогать младшему брату в его бизнесе, руководить которым собрался Эммануил Нобель. Хоть и прикованный к постели, он вовсе не желал вести пассивную жизнь и в ультимативной форме потребовал от сыновей назначить его генеральным директором нитроглицериновой компании. Учитывая всем печально известные предпринимательские способности Нобеля-старшего, допускать этого было никак нельзя. Братьям удалось убедить отца отказаться от своих притязаний, и на должность исполняющего обязанности директора компании с окладом в 6000 шведских крон и местом постоянного члена правления был назначен Роберт Нобель.
Альфреду тогда было не до администрирования, он был занят укреплением своих взрывных нитроглицериновых позиций на мировом рынке. Опасаясь, что конкуренты могут его опередить, он в самый короткий срок запатентовал свой способ и свои устройства в Германии, Великобритании, США и многих других странах. Практически в каждой стране он довольно быстро находил богатых и прозорливых инвесторов, готовых вложить деньги в его производства.