Весной 1656 года судьба друйского воеводы Афанасия Ордина-Нащокина решилась в Москве. По воле государя всея Руси предстояла ему миссия дерзостная и опасная, но для страны важная, а самому Афанасию предрекавшая не только жизнь полную приключений, но и возможность необычайного возвышения, шанс стать, как выражались потом иноземцы, «русским Ришелье».
…В четыре часа утра царь Алексей Михайлович[1], усердно помолившись, вышел из опочивальни и направился в рабочий кабинет. Проходя мимо созданного по его царскому повелению зимнего сада с изящными деревцами и экзотическими цветами, государь – тонкий ценитель прекрасного – невольно замедлил шаг. В царском кабинете склонился в нижайшем поклоне писец, готовый записывать все повеления Царя и Великого князя всея Руси. Алексей Михайлович досадливо махнул рукой – мол, пошел вон. Аккуратный царь любил, чтобы его воля была изложена без помарок. Увы, для этого не раз приходилось переписывать собственных писцов. В конце концов самодержец решил обходиться без них, особенно когда писал стихи собственного сочинения или же секретные распоряжения, которые считал государственной тайной.
Писец незаметно выскользнул из кабинета и царь остался один. В ту пору Алексей Михайлович был в самом расцвете сил – в марте 1656 года самодержцу как раз исполнилось 27 лет. Высокий, плотного сложения, русоволосый царь с приятным румянцем на щеках и добрым взглядом спокойных глаз был из числа тех людей, которые внушают уважение мужчинам и нравятся женщинам. Деятельный и богобоязненный, он много работал и много молился. Чтобы успеть и то, и другое царь вставал необычно рано даже для того времени и еще до заутрени в церкви приступал к делам.
Любимое место государя – рабочий кабинет – был устроен полностью по его вкусу: практично и красиво, но без излишней роскоши. Стол, покрытый красным сукном, нарезанная на столбцы чистая бумага (потом слуги подклеивали исписанные столбцы и текст становился свитком), чернильница, карандаш, зеркало на стене, полка с книгами – вот и все убранство. В клетке в углу при виде хозяина весело защебетала канарейка – птица невероятно дорогая – на базаре у Кремля таковая стоила столько же, сколько триста кур, двадцать баранов или три коровы.
Царь достал из кармана часы, прикинул, сколько у него времени до заутрени, и приступил к работе. Надев привезенные из Нидерландов очки в золотой оправе, он взял лебяжье перо (не простым же гусиным писать, как-никак царь!) и пододвинул к себе подготовленный на подпись листок. Прочитав текст, государь всея Руси поморщился: речь шла о смертном приговоре дезертиру. Нет, не для того Алексей Михайлович три года назад издал закон, запрещающий казнить даже за убийство и заменяющий казнь ссылкой в Сибирь (жизни лишали только за повторное убийство). Государь подпись под приговором дезертиру не поставил, вместо этого написал в оправдание нерадивому воину: «Господь не каждому дает мужество».
…Покончив с текущими делами, царь задумался. Через пару минут, взяв карандаш, он начал записывать на бумаге тезисы своего выступления в Боярской думе. На заседании собирались обсуждать вопросы внешней политики. По мнению Алексея Михайловича, ситуация была такова: хочешь не хочешь, а вводить войска в шведскую Лифляндию необходимо. Иначе с нарождавшимся политическим монстром бороться было невозможно.
Кичливый шведский монарх Карл X вторгся в Польшу, занял Варшаву и объявил себя королем Речи Посполитой. Пусть польский король Ян Казимир и его тщеславная супруга Мария-Людовика полагают, что это ради их спасения и возвращения им трона русские рати начали войну со Швецией. Пусть посол самого титулованного монарха в мире – австрийского императора – считает, что на решение царя повлияли его уговоры и дары из Вены[2]. На самом деле Москва готовилась воевать не только за справедливость, но и за свои собственные интересы! Ведь королевство, включавшее в себя одновременно Швецию, шведскую Финляндию, шведскую Прибалтику, Польшу, Украину, Великое княжество Литовское, создавало бы смертельную опасность и для Москвы. Возникло бы самое большое государство в Европе, по численности людей значительно превосходящее Русь. И русские люди должны были позаботиться о своей безопасности.
Ох, тяжелой будет эта война! Уже на борьбу с Яном Казимиром за Украину Российское государство при доходах в полтора миллиона серебряных рублей в год истратило столько миллионов, что Алексея Михайловича чуть озноб не пробирал при мысли о том, сколько денег израсходовано![3] Царь с печалью подумал, что раз уж неизбежностью стала новая война, видимо, придется воспользоваться советом боярина Ртищева и выпускать медные деньги по цене серебряных. Идея была дерзновенна: медь стоила в шестнадцать раз дешевле, чем серебро. Но боярин Ртищев уверял: купцы верят своему государству и согласятся принимать такую монету. Да, не из-за собственной ценности, а только по воле царской медный рубль станет считаться равным серебряному. Но зато найдутся средства на борьбу с супостатом, который без больших усилий украл русские победы!
Более года московская рать и отважный украинский гетман Богдан Хмельницкий бились с польскими войсками, чтобы вернуть Московскому царству Смоленск, воссоединить с Великой Русью Малую и Белую Русь. Проливали кровь, одерживали победы, а когда совсем ослабили неприятеля, то, как снег на голову, свалился на Польшу Карл X, прогнал обессилевшего от прежней войны Яна Казимира в немецкую землю и объявил, что намерен быть королем и шведским, и польским одновременно. Проницательный друйский воевода Афонька Ордин-Нащокин доносил: по данным его разведки, кичливый швед уже обещал литовскому гетману Радзивиллу вернуть все земли в Беларуси, занятые московской ратью. О чем шведский король тайно переписывался с гордым Богданом Хмельницким, в Москве также было известно: швед предлагал гетману украинскую корону, лишь бы тот разорвал союз с Москвой. Алексей Михайлович даже не знал, что важнее – унять Карла X (ведь могущественный сосед – король Швеции и Польши одновременно – был России не надобен) либо вернуть выход к Балтийскому морю, который десятки лет назад дядя Карла X, легендарный шведский воитель Густав Адольф, отнял у России в Смутное для нее время. Что же касается Польши, если ее королем объявил себя скандинав, почему бы не попытаться властвовать в Варшаве ему, царю Алексею?
Скрипнула дверь – на пороге стояла одна из красивейших женщин России Мария Милославская-Романова – милая супруга Алексея Михайловича, которую он сам, по любви, без малейшего политического расчета выбрал себе в жены. Царица кротко взглянула на своего мужа и господина, поинтересовалась:
– Государь, не пора ли нам идти к заутрене?
При ее взгляде, нежном и любящем, царь вновь ощутил смущение. Подумал сердито: «А все получилось из-за того, что спим в разных постелях!»
Да, царь, обладавший огромной властью, не имел права, коим пользовался любой из его подданных: незаметно для других припасть к любимой супруге. По старинному обычаю, каждую ночь в опочивальне царя дежурили два знатных дворянина-спальника, готовые защищать царя, кликнуть лекаря при болезни, подать воды. Выходили они лишь тогда, когда к государю приходила царица. Но чтобы она явилась, необходима была целая церемония. Самодержец всероссийский отправлял слугу в покои царицы и тот при боярынях объявлял: мол, государь желает видеть государыню[4]. Понятно, что наутро после такого публичного приглашения все во дворце знали: а царь-батюшка провел приятную ночь…
Осенью, когда холодные дожди мешали предаться царскому развлечению – соколиной охоте (Алексей Михайлович так увлекся ею, что даже книгу самолично написал «Устав соколиной охоты»), царь повадился вызывать в постель жену каждый вечер. Но уже через несколько дней застеснялся пересудов и перестал звать супругу к себе столь регулярно. Однажды промозглым вечером спальники помогли государю раздеться, и он приготовился почивать. Но сон не шел, царь ворочался на мягкой перине и с досадой размышлял: «А зря не позвал Марию. Чего стесняться, государь я или нет, могу делать все, что заблагорассудится! А то некому избавить меня от одиночества…» Внезапно стало происходить нечто необычное. Оба спальника, словно по команде, внезапно вышли из опочивальни. Еле слышно скрипнула дверь, и царь увидел в полутьме женский силуэт. Алексей Михайлович обрадовался: «Ай да Мария! Словно услышала мой зов». Вслух похвалил: «Молодчина!» Вошедшая женщина проворно и бесстыдно сбросила с себя одежды и тут, не видевший в темноте ее лица, Алексей Михайлович по более полной обнаженной фигуре вдруг понял: это не она! Тем временем пришедшая к царю в опочивальню вместо царицы боярыня Ирина Мусина-Пушкина (это ее родственники дежурили в ту ночь), не тратя времени на разговоры, нежно прильнула к нему. Шепнула с кокетством в голосе: «Не прогоняй!» А царь и не собирался это делать – хоть и не так прекрасна была внешне боярыня, как царица Мария, но тоже весьма соблазнительна. А уж страстна оказалась настолько, что для государя подобное было в новинку! Он лишь осторожно зажимал ей рот рукой, когда она кричала – не нужно было, чтобы весь дворец такое слышал.
Потом она пылко шептала, как мучительно ждала этого часа, как долго чувствовала себя так, как будто околдовали ее, опоили зельем приворотным. Говорила, что ночи напролет, лежа в постели мужа, все мечтала об Алексее – самом неотразимом мужчине. Не станем скрывать, приятно было слышать государю, что ценят его не как царя, а за личные достоинства. Вскоре вновь страстно прильнула к нему боярыня. Незваная гостья в отличие от скромницы-государыни – его супруги – не сдерживала себя, не скрывала сокровенных желаний. Сначала любовница дерзостно гарцевала на нем, затем громко стонала в любовном экстазе, очутившись внизу. Государь был удивлен не только ненасытностью ее страсти, но и тем, что неожиданно для самого себя оказался способен без устали эту страсть боярыни удовлетворять. Той ночью так и не заснул государь всея Руси…
Поутру, стараясь не глядеть на бесстыжую полюбовницу, государь встал и тут же отправился в личную мыльню – хоть телесно очиститься перед молитвой. Уходя, оставил боярыню обнаженной, расслабленно лежащей в его постели; вернувшись же, он не нашел ее вовсе, словно приснилось ему все это. Царь вздохнул и принялся замаливать свой грех…
Следующим вечером службу в опочивальне несли уже другие спальники. Боярыня не пришла. Мария так и не узнала об измене любимого мужа, но царь с тех пор настолько смущался своей верной супруги, что иногда даже чуть краснел при ее появлении. В церкви он усердно замаливал свой грех, а вечерами, увы, порой его снова охватывало желание, чтобы повторилась та безумная ночь. Ирина Мусина-Пушкина больше не появлялась в его опочивальне, но через несколько месяцев при встрече стала лукаво поглядывать то на царя, то на свой округлившийся живот – мол, хорошо постарался, государь всея Руси.
…В то утро, взяв себя в руки при виде добродетельной супруги, царь отбросил смущение, приветливо взглянул на красавицу-жену и достал из кармана часы.
– Подожди меня, – повелел он супруге, видя, что время еще есть.
С утра необходимо было сделать самое важное из всех дел, намеченных на сегодняшний день. Государь начал писать письмо расторопному воеводе Друи Афоньке Ордину-Нащокину (это он для подчиненных был Афанасием Лаврентьевичем, а для царя – Афонькой, холопом государя всея Руси). На случай, если послание к воеводе перехватят враги, царь шифровал его самим же придуманным шифром.
Алексей Михайлович знал, кому поручать непростые дела. К тому времени биография Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина уже вполне могла бы стать основой приключенческого романа. За много лет до описываемых событий он сумел тайно пробраться через Польшу в столицу Молдавии Яссы (а в Польше в то время велено было хватать всех московитов). В Яссах Ордин-Нащокин жил под видом слуги молдавского господаря Василия Лупу (тайного друга России). Турки ничего не заподозрили, ведь молдавский господарь был их вассалом и числился у них на хорошем счету. А разведчик выведал: Стамбул лишь пугает Москву войной, но начинать ее не будет. Через пару лет русский дворянин ловко узнал и о планах Варшавы.
Теперь же воеводе пограничной Друи предстояло не только разведать самый удобный путь русской армии из Белой Руси к Риге, но и выполнить сложную тайную миссию. Тайна была столь велика, что государь, как уже говорилось, предпочел лично зашифровать послание, которое верный стольник из учрежденного Алексеем Михайловичем приказа Тайных дел должен был доставить воеводе Ордину-Нащокину. Теперь исход войны, в которую были вовлечены несколько крупных держав, в определенной мере стал зависеть и от худородного провинциального дворянина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. А самого его и его сына ждала такая жизнь, что авантюрный роман в сравнении с выпавшей им судьбой скучным покажется!