Справедливо утверждают, что государство – высший человеческий союз, пребывая в котором, человек не только поднимается над личными и семейными интересами, осознает себя частью нации и познает идею «общего блага», но и создает верховную власть, возвышающуюся над групповым эгоизмом и частными амбициями, защищающую его от внешних и внутренних угроз и опасностей. Приняв вместе с соотечественниками единый для всего народа нравственный идеал, человек укрепляется духовно как личность, и, находясь под патронажем государственного закона – дитя правды и справедливости, становится «правовым человеком». Общеизвестно, что принадлежность к государственному бытию, способность жить в государстве и по закону – важнейшие качества, свидетельствующие об уровне культуры народа.
Легко убедиться в том, что этнические общности, не сумевшие создать собственной государственности, в нравственном, культурном, бытовом, научном и многих иных отношениях заметно уступают «государственным» народам. Даже языческое античное государство, не познавшее Христа и отождествлявшее понятия «гражданин» и «личность», дало невероятно мощный толчок для духовного, научного и социального развития человека. После же рождения христианской Церкви, принявшей формы Римской империи, промыслительно предуготованной Богом для этой высшей цели, все прежние таланты заиграли с новой силой10.
Но можем ли мы отнести себя к исконным «государственникам»? Оставив даже в стороне дискуссионную «варяжскую» теорию и допустив, что создание первого государства на территории нашего Отечества происходило за счет собственных сил, мы вынуждены констатировать тот неприятный для себя факт, что государственное бытие вовсе не имплицитно русскому человеку. Более того, за свою тысячелетнюю историю мы так и не сумели сравняться с другими христианскими народами по уровню правосознания и не смогли создать личность как повсеместный общественный элемент, а не индивидуальное исключение.
Церкви известно, что власть земная имеет своим источником Власть Небесную, а всякий земной правитель есть прообраз Бога. Властям нужно повиноваться – это частая тема увещеваний со стороны Христа и Его апостолов. «Несть власти, аще не от Бога; сущая же власти от Бога учинены» (Рим. 13:1). Однако едва ли кто-нибудь будет оспаривать тот факт, что для русского человека характерно негативное отношение к власти. Власть боятся, ей покоряются или с ней борются, но кто скажет, что она дана Богом и служит народу?! Да, царя русский человек уважает и на него лишь надеется. Он и есть от Бога, чего нельзя сказать об других управляющих.
«Без Бога свет не стоит, без царя земля не правится», «при Солнце – тепло, а при государе – добро», «близ царя – близ чести», «народ тело, а царь – голова». Но, вот, вся «остальная» власть – не «его»: «Жалует царь, а не жалует псарь», «царь милостив, да милости его проходят сквозь боярское решето»11. Справедливости ради отметим, что, действительно, в закромах русской истории очень сложно найти положительные примеры, позволяющие нашу государственную власть назвать народной.
Юный А.С. Пушкин (1799-1837) с негодованием восклицал:
«Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная власть…» (Ода «Вольность», 1817 г.).
Вслед ему сетовал Ю.Ф. Самарин (1819-1876): «Весь наш официальный мир, начиная от станового пристава до министров, все наши учреждения, одним словом – все, что имеет форму учреждения, в глазах народа заподозрено. Это – ложь, обман; ничего и никому он не верит. Ко всей официальной Руси он относится чисто сострадательно, точно как к явлениям природы – к засухе, саранче и т.п. Над всем этим носится в его представлении личность разлученного с ними царя, что-то вроде воплощенного Промысла; но это вовсе не тот царь, который назначает губернаторов, издает высочайшие повеления и передвигает войска, а какой-то другой, самозданный, мифический образ»12.
С ним соглашалась баронесса Эдита фон Раден (1823-1885), близкая к императрице и «в лицах» знавшая высший свет: «Действия нашего правительства за малым исключением ограничиваются глухими интригами, мелкими победами, фальшивыми триумфами»13.
Позднее, уже в предреволюционные годы, «правительство народного доверия» требовали создать представители либеральных партий. Что из этого получилось – известно. «Народное» Временное правительство в считанные месяцы вдруг стало «антинародным». И в дальнейшем, уже при смене советских элит и в постперестроечное время, надежды на преодоление векового разобщения между власть предержащими и обычными гражданами связывались в основном с поиском «настоящих» и «честных» людей, способных направить всю мощь государственной власти не на личные интересы, а на удовлетворение народных нужд. Но как бы ни менялся субъектный состав лиц, вошедших во власть, характер отношений между правящими кругами и подданными всегда по существу оставался прежним: «Власть боится народа, народ боится власти»14.
Вывод отсюда очевиден: бессмысленно винить в отсутствии чувства «общего блага» какую-то одну конкретную группу; все наше российское общество из века в век демонстрировало своеобразное, мягко говоря, понимание власти, как универсальный способ решения собственных проблем. И как бы ни менялись составы правительств и представительных органов различных уровней, но так выходило, что всегда вчерашние «пасомые», садясь во властное кресло, начинали вести точно также, как их ненавидимые и критикуемые предшественники. Осознанно или нет, но мы твердо знаем, что общественной властью пользуются для себя, а вовсе не для народа и Отечества в целом.
Власть, если она противостоит «мне» – плоха, если эта власть – «моя», она хороша. Иными словами, власть не любят и чернят до тех пор, пока она не оказалась в «моих» руках. Очень показательно эта двойственность оценок проявилось в постреволюционное время, когда бывшие красноармейцы «из простых» оказались в «креслах». Они искренне были убеждены, что народная власть в том и заключается, чтобы отодвинуть от кормушки «буржуев» и самим пользоваться благами. Для соответствующих примеров можно обратиться к пьесе В.В. Маяковского (1893-1930) «Клоп».
Отсюда – наше отношение к государству. Никому в голову не придет мысль о том, что высший политический союз является детищем некоего «общественного договора», как полагали, например, Ж.-Ж. Руссо (1712-1778) и его современники. Когда читаешь строки: «Что есть государство? Союз свободных нравственных существ, соединяющихся между собой, с пожертвованием частью своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия»15, невольно думаешь: про нас ли они написаны?!
Действительно, для русского человека государство – не система общественных отношений, не особый склад построения общества, а персонифицированный в группу правящей бюрократии левиафан