Когда наш лайнер Локхид С-130 Геркулес взмыл в небо с аэродрома в Пенсильвании, который я условно называю аэродромом Филадельфии, было раннее осеннее утро. Я первый раз поднялся в воздух и набирался новых впечатлений. Когда Геркулес пробил облака, в его иллюминаторы по правому борту ударило солнце. Из щелей багажной полки, тянувшейся вдоль всего борта над иллюминаторами, гнусавый голос сообщил, что мы на высоте двадцать тысяч футов, за бортом минус десять по Фаренгейту, время в полете два часа тридцать минут, можно отстегнуть ремни безопасности и, при необходимости, ходить по оси воздушного судна.
Выполнить команду на отстегивание ремней я не мог, ибо никаких ремней на моем кресле не было. Это кресло было по левому борту лайнера и остатки школьных знаний, уже почти растаявших в моей голове, подсказывали, что если мы летим на запад в Калифорнию, то солнце должно быть именно в моем иллюминаторе, а его там не было. За стеклом под нами клубились красивые облака, в прогалинах которых показывались зеленые и желтые куски земной поверхности, казавшиеся мне бугристыми. Я не ошибался – это были горы Аппалачи, вдоль южного склона которых мы летели на северо-восток. Ближе к обеду мы уже приземлились. Под командой двух офицеров, которые нас сопровождали, мы – нас было около восьмидесяти человек – погрузились прямо у борта лайнера в серые военные автобусы с зарешеченными окнами и поехали к свой цели – учебной базе специальных батальонов морской пехоты. Этот секретный объект располагался в верховьях речки Каннебек, на которой стоит город Огаста, штат Мэн. Именно поэтому указанную географическую точку я условно называю – Огаста.
Калифорнийский берег, который раскинулся на мокром бетонном плацу учебной базы в предгорьях Аппалачей, встретил нас ветром, колючим дождиком и холодом. Почти все прилетевшие (человек десять наших попутчиков остались в аэропорту) были построены усилиями местных капралов под навесом у штабной рубки базы. Единственный раз, как потом оказалось, к нам вышел командир базы – майор. О себе он говорил в третьем лице: «Командование учебной базы приветствует на своем борту новую команду курсантов добровольцев. Номер вашей учебной команды G3, командир сержант-майор Ник Колд. Все остальное он скажет сам.» Майор ушел в штабную рубку, а перед нашим неровным строем остался очень крепкий и сильно загорелый мужчина, по виду лет двадцати пяти, одетый в хорошо отглаженную пятнистую форму. Шнурованные ботинки – бутсы – у него были начищены до такого блеска, что дождинки, на них попадающие, вспыхивали как бриллианты. Это был сержант Колд – как выяснилось – законченная военная сволочь и циник, лучший продукт, который была способна выдавить из своего железного чрева американская военно-морская мясорубка.
Сержант Колд сказал короткую речь, которая достойна того, чтобы привести ее полностью. «Я сержант-майор Колд, командир вашей учебной команды, и все ваши задницы и тощие и толстые на три месяца минимум поступают в мое полное распоряжение. Я имею полномочия от командования иметь вас в таких позах, тогда и столько раз, сколько сам пожелаю. Называть меня следует – господин сержант, гребаный рядовой-рекрут назвавший меня один раз кличкой „сэр“, получит сутки штрафных работ, за второй раз – двое суток ареста, за третий – три месяца военной тюрьмы. Но этим он не освобождается от своего права быть курсантом добровольцем – его учеба будет продолжена и после отсидки. Отсюда, из нашего тропического Сан-Диего, есть два пути – путь в кадровые спецподразделения морской пехоты, или в никуда. Ни одна наглая рожа никогда не должна обращаться ко мне напрямую – все вопросы к капралам, которые сейчас сформируют свои отделения. Учить уму разуму на нашей учебной базе я вас не буду, все уставы, приказы, положения, приложения и уложения вступают для вас в силу с этой минуты. В кубрике для отдыха они свалены на полках вперемежку с веселыми картинками голых телок, комиксами о войне и военными очерками штабистов о пользе воздержания и вреде разнообразных неуставных половых связей. Откопайте их, почитайте перед сном и вам все станет ясно. Никаких увольнений, денежного довольствия и просто удовольствия и расслабухи в нашем центре у вас не будет. Наш адрес для открыток от мамочки вы прочитаете на двери сержантского кубрика. Не запечатывайте писем – нам лень их расклеивать и заклеивать. Попросите мамочку не слать к вам никаких посылок – нам лень их выкидывать.» Сержант Ник Колд завершил свое бодрое наставление и ушел по плацу в сторону каюты нашей учебной команды. В его сообщении крылась еще одна строевая тонкость – майор назвал нас курсантами, но настоящее звание у нас было рядовой-рекрут, кадровыми рядовыми мы стали по окончании учебы.
Диковинные названия, которые я вам сообщил, – борт, рубка, кубрик, каюта, а также иллюминатор и камбуз, содержались в секретном наставлении и были обязательны к употреблению. Вашингтонские фантасты считали, что если враг (русские или китайцы) похитит часть документов из нашего центра, то он (враг) будет считать центр эсминцем или корветом с именем «Огаста», стоящим на якоре у прекрасного острова Санта-Каталина напротив пляжа Лонг-Бич, Калифорния.
К вечеру я был полностью готов к учебе – имел стриженый затылок, расписался во всех подсунутых капралом, одним из помощников сержанта Колда, бумажках, знал номер ячейки в оружейной каюте со своим личным оружием – винтовкой, кольтом, ножом «страйдер», средствами химической защиты – респиратором и противогазом, и жестяной коробкой моей личной аптечки.
Занятия начались утром – до завтрака мы бегали под дождем кросс по раскисшей грунтовой дороге, уходящей из учебных ворот базы в невысокие горы. Первые два удовольствия, полученные мной в это утро, были – натертые высокими шнурованными бутсами ноги и жесткое замечание от капрала – командира моего отделения – за плохие физические кондиции. Капрал, его фамилия была Битер, бежал последним в нашем отделении и, когда я стал отставать, проорал мне в ухо: «Подтянись, падаль, мать твою. В Огайо все такие дохляки?» Последнее замечание выдало его – стало ясно, что он уже читал мое личное дело, состряпанное военными чиновниками в Колумбусе на основе моей анкеты.
Если уж я заговорил о капрале Битере, то должен отметить – по военно-морским меркам это был неплохой человек. Битер воевал во Вьетнаме по призыву, и видел кровь и смерть не на экране, а в жизни. От Вьетнама ему досталось на память сложное тропическое расстройство лимфатической системы, скорее всего не заразное. Он все время потел, до такой степени, что под мышками его тужурки образовалась целая паутина от выпарившейся соли. Вонь от пота, производимого днем и ночью организмом капрала Битера, была неимоверная – казалось она даже ест глаза. Одновременно с этим в боевом отношении это был человек умелый, лишь немного уступающий инструкторам, нас обучавшим. Всего с капралом Битером я прослужил два года и ни разу не знал именно от него какой-то каверзы или большой подлости.
Потянулись дни занятий. График нашей подготовки был очень плотным, никаких специальных строевых упражнений на плацу, никакого подъема флага, оркестров, общих построений. Я вообще не помню, чтобы где-то на нашей секретной огромной площадке был флагшток с американским флагом. Периметр базы охраняло подразделение военной полиции, если судить по шевронам, но кто это был на самом деле, я не знаю. На внутреннем ограждении базы болтами были прикручены черные ржавые транспаранты, на которых белыми выпуклыми буквами было написано: «Запретная зона. Не подходить. Огонь открывается на поражение». Можно было не сомневаться, что угроза будет обязательно исполнена. Нас выставляли на ночной караульный пост внутри базы в палатке у одной из кают (их было в центре пара десятков) только в виде наказания. Я ходил в такие караулы-наказания, при этом ты всю ночь не спишь и мерзнешь на улице, но к утренней побудке являешься в свой кубрик и докладываешь капралу о прибытии и продолжаешь занятия. Получается, что это наказание в виде лишения сна на сутки. Все занятия вели инструкторы, обычно это были первые лейтенанты, очень редко капитаны.
Ужасный сержант Колд неторопливо знакомился со своими подчиненными особым способом – после отбоя. До меня дошла очередь на третьей неделе. Я вошел в его сержантский кубрик и доложил – «рядовой-рекрут Эжен Бандиян по приказу капрала Битера для ознакомительной беседы прибыл». Колд раскрыл мое личное дело, перевернул страницу и вежливо сказал: «Садись курсант Бандиян, садись. Где это в Огайо рождаются уроды и неумехи, вроде тебя?» Эта была невинная хитрость и ловушка— « Я родился в Пенсильвании, господин сержант!», «Тут так и написано» – он ткнул пальцем в страницу, «но так ли это на самом деле, и что это за национальность – румын, ты что макаронник?». «Нет, господин сержант, Румыния такая европейская страна на Черном море, и там живут румыны». «Не учи меня географии морячок – рыбачек, я уже понял, что ты даже не макаронник, те бывают поумней». Сержант Колд закурил тонкую сигару, ловко пустил кольцо дыма со специфическим ароматом и, покуривая, минут пятнадцать читал мое личное дело. Затем он бросил примятый окурок сигары прямо в форточку иллюминатора своего кубрика и сказал: «Хорошо, Рыбачек с Огайо, ты свободен, а я на днях приду на одно из занятий и лично посмотрю, так ли ты хорош в деле, как тут мне расписывал». После этой полуночной беседы я стал навсегда Рыбачком с Огайо или просто Рыбачком.
Лучше всего мне давались технические занятия, работа на ротной радиостанции и взрывное дело. Через месяц в боевом расписании своего отделения я был назначен сигнальщиком и дублером сапера. Это значило, что вместо пулемета, гранатомета, ящиков с боеприпасами мне предстояло во время боевых действий таскать радиостанцию «Моторола», аккумуляторы, провода и всякие мины и взрыватели.
Стрелковые занятия по своим результатам поделились у меня пополам – стрельба из штурмовой винтовки мне не очень удавалась, но я хорошо стрелял из кольта 45-го калибра. Как может из винтовки М16 стрелять подлинный снайпер, нам на втором занятии показал наш уже немолодой инструктор – капитан с брюшком и красным одутловатым лицом. Он взял винтовку М16, прижал ее одной правой рукой к своей бесформенной талии и очередями в два патрона, не дожидаясь отсечки по третьему, последовательно положил четыре поясные мишени – фигуры «вьетконговцев» – в четырех окопах на расстоянии в триста ярдов. При этом капитан вел прицеливание в мишени путем поворота своего толстого корпуса. Все мы были раздавлены этой демонстрацией как клопы.
Интересный случаи, неожиданно, ожидали наше отделение при упражнении на учебное метание гранат. Упражнение проводилось в спортивном ядре нашей базы. Я стартовал с винтовкой М16 из своей траншеи, добежал десять ярдов до второй траншеи, нашел там учебную гранату Марк 2 (зеленую) и кинул ее в третью траншею, расположенную ярдах в двадцати, после чего нашел у себя под ногами голубую учебную гранату Марк 69 и кинул ее на дальность – она перелетела линию в сорок ярдов, и я получил 8 баллов за выполненное упражнение. Чудеса начались, когда упражнение выполнял один из курсантов, родом из Флориды. Этот нескладный длиннорукий юноша занимался в детстве фехтованием на шпагах и был несколько раз победителем на каких-то юниорских соревнованиях на Юге. Он так бросил вторую (голубую) гранату, что она улетела за границу травяного газона и упала ярдах в десяти от скамейки, на которой восседал сержант Колд. Дальность броска составила ярдов семьдесят-восемьдесят. Сержант Колд, однако, отнесся к этому происшествию спокойно, и фехтовальщик не был ни поощрен, ни наказан. Сразу следом за ним упражнение выполнял единственный на всей базе азиат – кореец по фамилии Хи. Курсант Хи оказался ниже уровня бруствера второй траншеи, и когда он туда спрыгнул, его каска даже не виднелась. Первую гранату он кинул ярдов на пятнадцать, вторую еще ближе. Это привело к тому, что инструктор заставил всех курсантов нашего отделения, кроме фехтовальщика, повторить упражнение. Кореец Хи выполнил упражнение на прежнем уровне – натренировать его было невозможно.
Хуже всего у меня обстояло дело с плаваньем. На занятие по плаванью в бассейн учебного центра и пришел сержант Колд, хотя шла уже пятая неделя моего обучения. Колд любил держать своего подчиненного в напряжении, и когда этот бедолага, заранее выбранный на роль жертвы будущего спектакля безжалостным сержантом, думал, что угроза миновала – этот садист появлялся из-за занавеса на сцену. В то утро наше отделение впервые отрабатывало аварийную высадку с борта на берег. Мне, к тому же, не повезло с фамилией – она начиналась на литеру «Б» и я всегда стартовал в своем отделении вторым. Это создало большое удобство для сержанта. Пока первый курсант барахтался в бассейне в полной выкладке, в каске и с винтовкой, пытаясь проплыть шестьдесят ярдов до дальнего борта за четыре минуты, – Колд курил свою отвратительную филиппинскую сигару, а когда к борту бассейна подошел я – к нему подошел и Колд. Основная хрень состояла в том, что я сумел проплыть довольно быстро для себя сорок ярдов, а затем утопил винтовку. Первые три минуты, пока я плыл, как мне потом сказали парни, Колд стоял с разочарованным видом, но после моего грандиозного промаха, он оживился, закурил новую сигару и стоял у бортика, широко расставив ноги и раскачиваясь всем своим тренированным телом взад и вперед. Утро для него прошло не зря – этот садист блаженствовал, а я нырял на глубину два метра и пытался выудить винтовку. Минуты через две я догадался расшнуровать бутсы, подплыл к дальнему борту и выкинул обувку на резиновый коврик. После этого мне удалось вытащить М16 достаточно быстро. С бутсами и винтовкой в руках я вернулся на исходный рубеж.
Колд не выдержал и обратился к инструктору: «Вы позволите, господин лейтенант?». Получив разрешение, Колд повернулся лицом к шеренге нашего отделения и произнес: «Парни, не торопитесь ржать, наш босоногий Рыбачек отлично выполнил задание командования и показал всем как надо высаживаться на берег врага, если хочешь быстро получить в пузо пулю от коммунистов. За точное, мать твою, выполнение сложного задания Рыбачек поощряется двумя сутками ареста. Капрал занесите это поощрение на дверь сержантского кубрика в лист наших награждений, я же этим вечером поищу в личном талмуде Рыбачка адрес мудаков из Колумбуса и подробно сообщу им о сегодняшнем подвиге героя, которого они специально для нас выловили в мутных зеленых стоках Огайо». Все курсанты нашего отделения ненавидели Колда, и он это знал, но все они при его речи расплылись в широких улыбках, а некоторые так пожирали сержанта глазами, что могли подавиться. Арест действительно был занесен в мое личное дело, но не реализован.
Однажды на третий месяц учебы мы проснулись утром по команде вахтенного, и заспанные потянулись из своего кубрика в гальюн в конце каюты. Перед самым построением на утренний кросс шесть курсантов нашего отделения обнаружили отсутствие поясных ремней на своих прикроватных табуретах. Мой ремень был на месте, так как моя койка была вдоль стены, а ремни пропали у тех, чьи койки стояли у длинного низкого иллюминатора. Курсанты доложили о происшествии капралу Битеру, он сбегал и доложил сержанту Колду. Сержант дал команду искать ремни и обещал жестко наказать шестерых уродов и раззяв. Целый день половина нашего отделения таскала подсумки, ножи, а вечером кольты, в руках, получив за это букет взысканий от инструкторов. Поиски ремней вечером в нашей каюте и вокруг нее ничего не дали. На следующее утро шести несчастным курсантам капралы – помощники Колда – выдали новые замшевые ремни. А следующие недели две по очереди «уроды и раззявы» заступали в виде наказания на ночные караульные посты.
Уже после увольнения капрала Битера я узнал, что это была операция сержанта Колда по развитию у курсантов бдительности, в которой принимали участие капрал Битер и еще какие-то неустановленные приспешники сержанта из других отделений. Вахтенные нашей команды накануне днем открыли запоры иллюминатора нашего кубрика, ночью иллюминатор был открыт «ворами», которые с помощью палки с металлическим крючком стащили у спящих курсантов ремни. Все это действо контролировал вечно вонючий капрал Битер, койка которого стояла рядом с моей. Командование базы было в курсе, но цель была достигнута – мы стали убирать ремни с табуретов в тумбочки (это было нарушением одной из инструкций), постоянно проверять запоры иллюминатора, и следить друг за другом. Иначе говоря, мы стали недоверчивы, подозрительны и бдительны одновременно.
Раз десять в течение учебы наша команда участвовала на местности в общих учениях разной военно-технической направленности. Пара учений была посвящена защите от химического оружия. Первое прошло на второй неделе обучения, и оно для меня завершилось благополучно. На втором учении на второй месяц учебы я реально отравился отравляющим газом, был отмечен как боевая потеря, после чего доставлен санитарами в бессознательном состоянии в госпиталь. Попутно я испортил боевые показатели всей нашей учебной команде и отрастил лишний зуб на себя в необъятной звериной пасти сержанта Колда. Все это было последствием моего сидения в составе отделения в полном комплекте средств химической защиты в резиновом шатре, в который инструкторы напустили слабый отравляющий газ. По распорядку учений сидеть мы были должны три часа, после первого часа сидения я вырубился и упал лицом вперед со скамейки. Очухался я уже в комнате госпиталя нашего центра. Вечером я явился в свою каюту, утром узнал, что имею еще двое суток ареста. Этот второй арест, которые последовал через небольшой промежуток времени за первым арестом, полученным мной за подвиги в бассейне, также не был исполнен.
Из развлечений доступных нам в учебном центре были: полчаса просмотра телепередач вечером каждого дня и занятия в спортзале по воскресеньям. Я регулярно участвовал по воскресеньям в баскетбольных матчах в составе команды своего отделения против других команд из всех отделений нашей базы. Обычно мы проигрывали. Как-то в конце третьего месяца обучения после обеда мы играли с командой из отделения учебной команды G14. Мы опять проигрывали безнадежно, но в третьей четверти немного оживились, а я забросил пару трехочковых. Парни при нашей атаке дали мне пас, но неожиданно я получил крепкий удар коленом по кобчику – пошатнулся, встал на обе ноги, и, следующим шагом, сделал пробежку. Унизительный удар коленом по заднице так меня разозлил, что я отшвырнул мяч, развернулся к предполагаемому обидчику и с правой нанес сильный крюк в его голову.
Высокий парень в белой майке (мы играли в зеленых) попытался уклониться, и мой хлесткий удар прошел вскользь по его левой брови. Костяшками правого кулака я как ножом содрал ему всю кожу вдоль брови до мяса, кровь полосой в четыре дюйма хлынула вниз и мгновенно залила ему левый глаз, щеку, подбородок и верх майки. Немедленно началась махаловка, мне подбили левый глаз, а я сумел крученым ударом в солнечное сплетение отправить еще одного соперника на пол. Общая потасовка в составе десять на десять шла на баскетбольной площадке минуты три, потом в дело вмешались капралы и какие-то сержанты. Матч закончился.
Курсанты из команды G14 грязно ругались и обещали утопить меня уже завтра в первой попавшейся сточной канаве, заставить меня перед этим сожрать свои гребаные кишки и еще много чего. Пострадавшего от моего удара увели в госпиталь, где бровь зашили. Во время драки в спортзале находился мой сержант Колд, но он в события не вмешивался. За драку во время спортивного состязания никто наказан не был, угрозы курсантов повисли в воздухе, а мой авторитет как Рыбачка с Огайо неожиданно укрепился. Многие курсанты до этого показывали свою удаль в боксерских поединках в перчатках, но такого массового, кровавого и жестокого мордобоя, который я устроил в спортзале, в учебном центре не было уже пару лет.