Ласковое майское солнце висело в зените, согревая настывшую за зиму столицу и окружавшие ее леса. Над зеленеющими меж них полями зеленели озимые, из дальних стран, к югу, тянул журавлиный клин.
– Что-то они поздновато, – задрав вверх голову, сказал похожий на шкаф парень в кожаном реглане и с перебитым носом.
– Какая тебе разница, Зверь, – лениво чавкая жвачку, ответил второй, в таком же и золотой цепью с крестом на шее. – Вечно интересуешься разной мудотой.
– Да пошел ты, – опустил тот взгляд и, вынув из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Оба стояли рядом с черным «Гелендвагеном», справа и слева от которого блестели столь же престижные иномарки. У них тоже переминались с ноги на ногу крепкие, спортивного вида парни, дымя сигаретами и перебрасываясь словами.
Позади автомобилей, за вымощенной гранитом площадкой, высилось здание помпезного ресторана, чем-то похожее на небольшой замок, с пустыми столиками и опущенными зонтами, летнего кафе рядом. Все это окружал негустой сосновый бор, пронизанный солнечными лучами, пахло хвоей.
– Гляди, Матяш, – отщелкнул Зверь в сторону окурок, – сам Костя Могила пожаловал. Чувствую, серьезный сходняк, век воли не видать. Слушай, а ты б хотел быть законником*? (покосился на приятеля).
– Не, – выплюнул тот жвачку. – По мне лучше беспредел, у них заморочек много.
Из остановившегося на площадке шестисотого мерседеса с мигалкой, вышел охранник, открыл заднюю дверь и оттуда выбрался рослый, крепкого сложения человек. В костюме от Версаччи, ярком галстуке и лакированных туфлях. Что-то сказав охраннику с низким лбом, пошагал к входу.
Тот сел в машину и, развернувшись, она стала в ряду других.
На первом этаже ресторана с неработающим баром и картинами русских пейзажистов на стенах, гостя встретил метрдотель в накрахмаленной рубашке с бабочкой, угодливо согнулся и сопроводил по мраморной лестнице на второй этаж.
Там, за закрытыми дверьми, у которых бдила охрана, в просторном, с зеркальными окнами зале, за длинном, покрытой белой скатертью столом, сидели на мягких стульях два десятка человек. Все были разного возраста, но имели солидный вид: в добротной одежде, с «ролексами» и «омегами» на запястьях, у многих на пальцах блестели перстни с печатками. Одни тихо переговаривались, другие курили или потягивали минералку из бокалов. С появлением новой персоны разговоры прекратились, а он, приобняв, сидевшего справа Деда Хасана, уселся во главе стола.
– Привет честнОй братве, – обвел присутствующих глазами.
– Здорово… привет… и тебя не хворать, – послышалось в разнобой. Из всех собравшихся в зале, Могила был одним из самых уважаемых.
Родился он в середине пятидесятых в городе на Неве, в семье питерских интеллигентов, увлекался вольной борьбой, став кандидатом в мастера спорта. После школы закончил физико – математический техникум, и отслужил армию в спортроте.
Когда рухнул Союз, сколотив преступную группу, начал заниматься рэкетом, и познакомился с основателем бандитского Петербурга Кудряшом, став его правой рукой. После ряда разборок и войн, они подмяли город под себя, Могилу назначили «смотрящим». Вскоре он превратился в успешного бизнесмена, организовав целый ряд коммерческих предприятий, в том числе в «Златоглавой».
Наиболее авторитетные – Сильвестр, Отарик Глобус и другие, к тому времени безвременно почили, и он поднялся на воровской Олимп.
– Давай, начинать, – перебирая янтарные четки в руках, негромко сказал Дед Хасан.
Могила попросил внимания (разговоры стихли) а после сообщил, что нужно обсудить назревшие вопросы.
– Таких в наличии три, – поднял три пальца. – Прекращение разборок, общак и коронование очередного вора. Имеются другие предложения? Таких не последовало.
– В таком разе, переходим к первому (продолжил). На прошлой сходке, четыре года назад, мы вроде решили этот вопрос, но ничего не поменялось. Братва по прежнему воюет меж собой, ряды редеют, уходят лучшие из нас. В чем дело?
– Земли на всех не хватает, – пробасил кто-то с середины стола.
– Ее как раз хватает, – покосился в ту сторону Дед Хасан. – И того, что на ней имеется для нас. Решение сходняка – закон. Его уважать надо.
– Вот-вот, – поддержал его сидевший напротив, средних лет подмосковный вор, с погонялом Колючий. А кто не уважает, – поставить на нож. Чтоб было неповадно.
– Ты, что ли, ставить будешь? – хмыкнул низколобый, со шрамом на щеке, крепыш, сидевший посередине.
– А хоть бы и я, – сузил глаза Колючий, – если сходняк прикажет.
– Кишка у тебя тонка, – оскалился низколобый.
– Не залупайся, Басмач! – обернулся к нему седой авторитет с морщинистым лицом. – Не на базаре.
Завязалось обсуждение, длившееся почти час, по которому приняли решение: разборки прекратить, а кто будет уличен в нападениях на своих, лишать жизни. Перешли ко второму вопросу. Он был особым.
Воровской общак существовал с давних пор и изначально служил для оказания помощи (подогрева) тем из них, кто оказался в местах лишения свободы. Менялся мир, менялся криминал, а вместе с этим назначение тайной кассы.
Теперь, помимо изначального, общак использовался для подкупа чиновников, правоохранителей и судей, закупки оружия и иных, подобного рода, целей, становясь финансовой основой воспроизводства криминала. Как в старые времена, он имелся в нескольких регионах страны, в тайных, особо охраняемых местах, под бдительным надзором, специально назначенных смотрящих, в деньгах, золоте и бриллиантах.
Настали новые, «железный занавес» упал, преступность становилась интернациональной. Скрываясь от правоохранителей, российские бандиты нередко уезжали за рубеж или отправлялись туда на отдых, где вступали в контакты с местными. И от них узнали, что там общак не лежит мертвым грузом, а давно помещен в банки, где приносит изрядные проценты.
Молодые и белее продвинутые решили перенять этот опыт, и рубить бабки не отходя от кассы, но старшие воспротивились. Мол, банк может лопнуть, а его хранилища обысканы ментами и, как говорят, «гуляй Вася». Свои же тайные места, более надежные.
Вот и встал на сходке этот вопрос.
Первым, по нему высказался седой, осадивший Басмача, – смотритель общака европейской части страны, от Москвы до Урала. Кличку он имел Грач и был вором старой закалки. От активных дел отошел, но имел безупречную репутацию, почему и занимался столь важным делом.
– Все это лабуда, – сказал он, блеснув золотой фиксой*. – Наплевать и забыть. Так берегли общак наши деды, так должны и мы. А заморская шелупонь не указ, когда они еще по деревьям скакали, на Руси уже был Соловей-разбойник.
– Га-га-га! – загоготали сразу несколько авторитетов.
– Не скажи, – подождав, когда стихнет смех, – заявил, сидевший напротив, лет тридцати, законник Дока. Наше бабло лежит абы как, а ихнее работает.
– С работы кони дохнут, Юрок, – наклонился вперед Грач. – Так что, лучше не баклань и слушай старших.
Разгорелись жаркие дебаты. Одна часть сходки была за опыт зарубежных коллег, вторая против. В итоге приняли решение: общак ни в какой бизнес не вкладывать, все оставить по старому.
Осталось рассмотреть последний вопрос, для чего охрана впустила в зал нового человека. Это был угрюмого вида жилистый парень с квадратным подбородком.
– Присаживайся, Боксер, – указал рукой Дед Хасан, на поставленный перед сходкой стул.
Тот пружинистым шагом прошел в центр, уселся и уставился в пространство.
– Кто рекомендует? – обратился к ворам Могила.
– Я, – приподнял руку, один, по кличке Кумпол.
– Рассказывай.
– Боксер правильный вор, чтит наш закон и имеет две ходки. Его братва исправно платит в общак, так что достоен короноваться.
– Вторая рекомендация? – поинтересовался один из сидевших за столом законников.
– Из последней зоны, где Боксер тянул срок, пришла малява* от Луки, – неторопливо сказал Колючий. – Вел там себя достойно, в актив не входил, был в отрицалове*.
– Может у кого есть предъявы? – оглядел сходку Могила. Их не оказалось. Тогда самый старый из воров – Грач, торжественно объявил Боксера коронованным и дал наказ чтить воровской закон. На что, встав, тот ответил клятвой.
– Хиляй к нам, – сделал радушный жест дед Хасан, и Боксер переместился туда вместе со стулом.
– Ну что? – откинулся на спинку своего Могила. – Толковище окончено, прошу участников подкрепиться, чем Бог послал.
Все встали и, соблюдая очередность, вышли из зала, направившись по мягкому паласу коридора на открытую веранду. Она тянулась вдоль тыльной части ресторана, с видом на сосновый бор, в котором звонко рассыпал дробь дятел.
– Ну, прям, как у Репина, «Утро в лесу», – сказал кто-то из авторитетов.
– Какого Репина? Шишкина, тундра, – поправил второй. Слышавшие рассмеялись, а потом все расселись за накрытые столы (каждый на четверых), с холодными закусками и бодрящими напитками. Для начала помянули безвременно усопших, затем выпили за присутствующих, а когда официанты разнесли горячее, возникли разговоры по интересам. Одни вспоминали былые дела и корешей, тянувших срок в зонах, другие бардак в стране, который всем был на руку.
Когда блюда переменили, к столику, за которым сидели Могила с Дедом Хасаном, Грач и еще один законник, подошел человек из охраны, наклонившись, что-то сообщил. Те благосклонно кивнули, страж удалился, а спустя пару минут, на веранде возникли рослый, полноватый человек, в светлом костюме и очках, в сопровождении еще нескольких, встреченный одобрительным гулом.
– Мир вашему дому, – приложил он к груди руку, группа поднялась на невысокую эстраду. Там, на штанге, висел микрофон, блестели синтезатор с гитарами и ударная установка. Сопровождавшие, взяв инструменты, заняли свои места, а рослый выдернул из держателя микрофон. Потом в воздухе возник негромкий, со звуками флейты проигрыш, а за ним неспешный речитатив
Весна опять пришла и лучики тепла,
Доверчиво глядят в мое окно,
Опять защемит грудь и в душу влезет грусть,
По памяти пойдет со мной
глубоким баритоном, почти проговаривал исполнитель слова песни. Далее последовал столь же задушевный куплет, а после взрывной, набирающий силу припев
Владимирский централ – ветер северный
Этапом из Твери – зла немеренно
Лежит на сердце тяжкий груз.
Владимирский централ – ветер северный
Когда я банковал – жизнь разменена
Но не «очко» обычно губит
А к одиннадцати туз!
Сидевшие за столами внимательно слушали (у нескольких повлажнели глаза), а один, набулькав полный фужер водки, залпом выпил. Когда песня закончилась, и стихли последние аккорды, на веранде возникла тишина, сменившаяся бурными аплодисментами. Сидевшие там люди, для которых чужая и своя жизнь была всего лишь мигом, тоже имели чувства.
Несколько часов спустя, когда шар солнца клонился к горизонту, по кольцевой дороге, в пока еще оживленном потоке автомобилей, мчались «братковские» иномарки. На ее ответвлениях отдельные, дав прощальный сигнал, сворачивали, направляясь в свои районы столицы.