Кто убил Бориса и Глеба?
Борис и Глеб. Икона начала XIV в. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург, Россия
Историки согласны, что с убийством Бориса и Глеба в 1015 году не все так очевидно, как преподносит официальная наука. В истории тысячелетней давности по-прежнему остаются загадки и тайны, тогда как каноническая версия о гибели двух братьев, определенна и недвусмысленна, как красный сигнал светофора. Согласно, «Повести временных лет» и житийному «Сказанию о Борисе и Глебе» братьев убил Святополк Владимирович, по прозвищу Окаянный. Он сел на киевский стол после смерти отца и ликвидировал всех возможных претендентов на власть.
В учебниках убийство Бориса и Глеба относится к периоду второй усобицы на Руси. Если угодно, второй древнерусской смуты, когда после смерти единодержавного князя, потенциальные наследники боролись за власть. В средние века войны за наследство могли длиться долго. Обыкновенно, финал наступал, когда оставалась пара-тройка кандидатов, или даже один претендент, как в случае с Владимиром.
В ходе усобиц князья пользовались услугами наемников или, если был заключен выгодный династический брак, просили помощи у союзников. Жившие на юге – у степняков, печенегов и половцев, на западе – у поляков и германцев, на севере – у норманнов-викингов.
Первая княжеская усобица на Руси случилась в 975 году, спустя два года после смерти Святослава Игоревича. На киевский стол по старшинству сел Ярополк Святославич. Средний сын Олег правил в древлянской земле, а младший Владимир – в Новгороде. Вскоре Олег погиб, Киев был взят дружиной Владимира, а Ярополк убит. Дело, такое ясное на первый взгляд, на поверку оказалось с душком. Героев в нем нет, хороши все, но роль Владимира особенно неприглядна. С полным правом летописец мог назвать его Окаянным, ведь на его глазах и по его приказу был убит Ярополк Святославич, единокровный брат, – легитимный киевский князь, на чью власть польстился Владимир.
Владимиру принадлежит честь первого устроителя вертикали власти. Процесс стартовал вместе с официальным крещением Руси, около 988 года. Он ликвидировал племенные княжества, управлявшиеся общинами или выборными советами, рассадил в крупных городах сыновей и родственников, оставив за собой мать городов русских – Киев. В результате расстановок Ярослав оказался в Новгороде, Святополк – в Турове, Борис – в Ростове.
В 1015 году события развивались следующим образом. 15 июля в своей резиденции в Берестове умер Владимир Святославич, еще не старый к тому времени человек, ему было немногим больше пятидесяти. Владимир готовился к походу на Новгород, где посадником (губернатором) был его сын Ярослав, впоследствии названный летописцами «мудрым».
Ярослав отказался подчинятся центру, оставил в Новгороде собранную дань, чем привел родителя в бешенство. Может статься жгучая досада на сына-ослушника и свела Владимира раньше времени в могилу.
Ярослав знал о карательном походе и вел активную подготовку. Нанимал варягов и собирал дружину.
Двинуться на Новгород Владимир так и не успел, расхворался и умер. Вот, как сообщает о смерти и последовавших за нею таинственных событиях Нестор: «Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил». Агиографическое «Сказание о Борисе и Глебе» сообщает несколько иной вариант развития событий: «Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях поставил в церкви святой Богородицы». Агиограф уверен, это Святополк утаил ото всех смерть отца; тогда как летописец полагает, что сей факт скрыли от Святополка.
Н. М. Карамзин, В. Н. Татищев и другие предположили, что о смерти умолчали, чтобы Святополк раньше времени не начал распоряжаться в столице. Георгий Михайлович Филист, современный белорусский историк, уверен, ночные манипуляции проводились с одной только целью: похоронить умершего по христианскому обычаю. Святополк, остававшийся язычником – крещение Руси случилось каких-то двадцать лет назад – обязательно бы провел над телом старый, славянский обряд, чего христианская партия никак не хотела допустить.
Итак, Владимир был мертв, со всей остротой стоял вопрос о преемнике. По старшинству княжить в Киеве полагалось Святополку, сыну Владимира от гречанки, вдовы Ярополка.
Неясное происхождение Святополка – то ли от Ярополка, то ли от Владимира, впоследствии было поставлено князю в вину. «От греховного корня зол плод бывает», – так начинает летописец свой рассказ о Святополке. Безымянная мать его, по слухам была монахиней, которую Ярополк похитил из обители и насильно взял в жены. Владимир, избавившись от Ярополка, забрал к себе в гарем беременную девушку и жил с ней не в браке, а во грехе. Поэтому-то, по словам летописца, и не любил Владимир Святополка, существо лукавое и порочное, дурную кровь.
Святополк был женат на дочери короля Болеслава Храброго (на самом деле королевский титул Болеслав принял только в 1025 году, а до этого титуловался князем Польши, но мы для простоты будем называть его королем), имени которой источники не сохранили. С отцом-отчимом у туровского князя имелись серьезные разногласия, религиозного или политического характера. Поговаривали, что Святополк, при поддержке польского короля намеревался низложить Владимира. Заговор провалился, и мятежного сына вместе с женой и духовником заточили в темницу, где те и просидели некоторое время. Болеслав хлопотал о зяте, волновался за дочь, и Владимир, смягчившись, выпустил их из застенков, но держал при себе в Вышгороде, приказав наблюдать и сторожить крамольников как зеницу ока.
Бориса, рожденного, по разным данным, от греческой принцессы, отец особенно любил и намеревался в обход лествичного права – когда наследник избирается по старшинству – поставить во главе государства. Этот факт отмечен В. Н. Татищевым и С. М. Соловьевым. Не все историки согласны с ним. Нестор в Лаврентьевском изводе «Повести временных лет» не упоминает Бориса в качестве преемника, но лишь отмечает, что после смерти Владимира многие киевляне были за Бориса.
Борис, как и Святополк, большую часть времени находился при отце, в Киеве. Особо отличился он в походах против печенегов. Можно сказать, что печенеги были его специальностью. Известие о смерти Владимира застало его в одном таком походе.
Глеб, князь Муромский, вторая жертва окаянного Святополка, хотя и упоминается в источниках наравне с Борисом, фигура полулегендарная. По крайней мере в момент смерти Владимира он является на страницах летописей неизвестно где, то ли на севере, то ли на западе. Нет никаких источников, кроме агиографических, которые бы говорили об особой любви Владимира к Глебу. К Борису – да, но не к Глебу.
Итак, сообщает нам официальная версия, по праву старшего на трон в Киеве сел Святополк. Как и полагается новому правителю, начал он с раздачи милостей и даров. Киевляне дары «брали, – не без злорадства отмечает Нестор, – но сердце их не лежало к нему, потому что братья их были с Борисом». Борис в то время, как было сказано, находился в походе против печенегов, но, узнав о смерти отца, повернул коня назад.
Дружина Бориса, свежая и не истрепанная в боях с печенегами, по старой традиции, предлагала князю помощь в деле отвоевания киевского престола. Мол, если Борис хочет, они к его услугам. Борис наотрез отказался и заявил, что закон не преступит. Хотя и прочил его отец в правители, но право старшинства словно нерушимая святая заповедь, и он страшится Божьего гнева. Дружина пожала плечами и ушла восвояси. С Борисом, разбившим стан на реке Альте, остались только ближние отроки.
Святополк же, – повествует далее летописец, – «исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову» и задумал погубить Бориса. Послал сказать, чтобы брат ехал в Киев, а сам нанял вышгородского боярина Путшу убить его по дороге.
Гнусное дело было исполнено в точности. От Вышгорода до ставки Бориса на Альте – шесть часов на хорошей лошади. В предрассветных сумерках убийцы проникли к Борису в шатер и изрубили его и его отроков. Одному из приближенных, особо любимому Борисом, Георгию отсекли голову и зачем-то выбросили подальше. Так чтобы никто не смог его опознать. В живых, однако, остался брат Георгия – Моисей. Он, несмотря на шоковое состояние, сумел скрыться от убийц, прибежал в Киев, где его приютила Предслава, дочь князя Владимира.
Тело Бориса было доставлено к Святополку, но тут выяснилось, что мученик еще дышит. Святополк, вот уж поистине редкостный мерзавец, приказал добить его, и воины пронзили святое сердце Бориса мечами. Сцена практически дословно повторяет убийство предполагаемого отца Святополка – Ярополка Святославича. Двое варягов, по приказу Владимира, «подняли его мечами под пазухи». Впрочем, дубликаты сюжетов встречаются в «Повести временных лет» постоянно.
Летописец приводит даже имена непосредственных исполнителей убийства Бориса: Путша, Талец, Еловит, Ляшко.
Умертвив Бориса, Святополк задумался об устранении следующего претендента на трон. Им, по странной логике, оказался не Ярослав, сидевший в Новгороде и бывший следующим после самого Святополка на лестнице преемников, а Глеб, князь Муромский. Глеб не знал еще, что Владимир умер, и что он – один из наследников. Святополк отправил к Глебу послание, мол, отец занемог и ждет в Киеве.
Неизвестно, где новость застала Глеба, но он, как верный сын, поспешил в столицу. Ехал через Волгу, там его конь повредил ногу, затем через Смоленск, где пересел на «кораблец» и по воде пустился в Киев. Если предположить, что Глеб отправился из Мурома, родовой вотчины, то дорога слишком длинная и кружная, пусть читатель сам убедиться в этом, взяв в руки карту. А вот если – из района Ярославля или Вологды, к тому моменту еще не оформившихся в городские агломерации, то линия получается вполне себе прямая.
В пути пришла к Глебу весть от Ярослава, что Святополк обманом выманил его (откуда? – Ю.С.), чтобы убить. Глеб не успел ничего сделать с этой информацией, хватило времени только помолиться и посетовать на горькую судьбинушку. Едва судно пристало к берегу, как на борт ворвались головорезы киевского князя и перебили охрану. Глеба зарезал его собственный повар – Торчин, очевидно подкупленный врагами, или, как объясняет Нестор, по приказу одного из убийц – Горясера. Вероятно, Торчина поставили перед выбором – либо он убьет князя, либо убьют его.
Тело Глеба забрали и увезли в Киев, кто и как – неизвестно.
После Глеба первым в очереди на наследство оставался опять же Ярослав, но окаянный Святополк почему-то нацелился на Святослава, древлянского князя, бывшего уже самым запасным вариантом. Летописец сообщает, что в данном случае Святополком овладела жажда наживы. Он задумал перебить всех братьев и сделаться единственным владетелем русской земли. И расставить, очевидно, собственных посадников в подвластные земли. Злой плод от греховного корня, волчья натура, прирожденный убийца. На уме одно душегубство. Не иначе.
Узнав, что Святополк задумал его убить, Святослав сбежал в Карпаты, но там дружина брата настигла его и изрубила в куски. Любопытно, что этого князя к лику святых не причислили. Видимо, потому что он, в отличие от Бориса и Глеба, попытался сбежать, или потому что сопротивлялся, или по какой-либо другой неизвестной нам, но наверняка веской причине.
Ярослав, смотревший на ужасные беззакония из-за высоких новгородских стен, наконец не выдержал. Кровь братьев вопияла к нему, обычай требовал выдать Святополка на месть. Это опять-таки по официальной версии.
Ярослав собрал большую дружину из местных жителей, пообещал, в случае победы над Святополком, значительные льготы и независимость. Постращал между прочим, глядите, мол, возьмет Святополк власть в Новгороде, всем худо будет, полетят буйны головы. Поплакался, рассказал об участи бедных братьев, которых умертвил окаянный Святополче. Новгородцы, кто, соблазнившись посулами, кто, испугавшись перспективы оказаться под властью грозного киевского князя, пошли за Ярославом. Значительную часть войска составляли варяги-наемники.
В 1016 году Ярослав выступил с большим войском против брата. У Святополка было много людей, на подмогу киевлянам шли из степей печенеги. Братья встретились под Любечем, и три месяца стояли друг против друга по разным берегах Днепра, не решаясь напасть. Киевляне тогда начали дразнить новгородцев, обзывая их плотниками, которых они заставят строить дома, когда возьмут в плен. «Князь, – сказали новгородцы, – мы такую обиду терпеть не можем, и сами начнем их бить», – после чего стали переправляться на другой берег.
Ярослав послал лазутчика в лагерь противника для встречи с завербованным воеводой. Воевода должен был указать благоприятный момент для начала битвы. Информация была получена, и битва началась. Чтобы отличать своих от чужих (ведь дрались между собой братья-славяне), Ярослав велел дружине повязать головы платками. Новгородцы ударили внезапно и оттеснили киевлян к озеру, люди и кони ступили на тонкий лед, лед не выдержал и многие утонули.
Печенеги не успели подойти к месту битвы, когда все уже было кончено. Потерпев поражение, Святополк бежал в Польшу, к своему тестю Болеславу Храброму, а Ярослав утвердился в матери городов русских.
В 1018 году Святополк вместе с Болеславом задумал взять реванш и двинулся на Ярослава. Ярославу стало известно об этом заблаговременно, он выступил заранее и нашел брата на реке Буге. Теперь уже ярославово войско дразнило поляков и грозило проколоть толстое чрево их короля. Поляки бросились на русских и победили. Ярослав бежал, укрылся в Новгороде и стал готовиться к новой битве.
Окрыленный легкой победой, польский король вознамерился править в Киеве единолично, без Святополка. В политическом и географическом отношении Киев был весьма привлекательным местом: в город стекалась дань с подвластных земель, здесь кипела культурная и торговая жизнь. В столице было приятно и удобно, с какой стороны ни посмотри. Болеслав, которого, по словам его современника Титмара Мерзебургского именовали «Большой славой» не по заслугам, а просто потому, что имя такое, принялся вместе с дружиной безобразничать в городе, в современных терминах творить беспредел. Его воины грабили жителей и обращались с вольными горожанами как с последними холопами. Требовали кормить и содержать их. Польская самочинность быстро надоела киевлянам, и они позвали назад Святополка. В один миг составилось грозное ополчение. Болеслав сопротивлялся недолго, помощи ждать было неоткуда, бывший союзник сделался злейшим врагом, наилучшим выходом был побег на родину, в Польшу, что король вскоре и сделал. С собой он захватил казну и несколько девиц – дочерей Владимира, вероятнее всего от Рогнеды, брошенных там на произвол судьбы еще раньше, после поражения Ярослава на Буге. Предславу, в которую Болеслав был влюблен, и которая постоянно отказывала ему, он взял в жены насильно. По дороге он вернул себе червенские города, захваченные раньше Владимиром.
Ярослав тем временем собирал войско, чтобы отвоевать Киев. О том чтобы тихо и спокойно править в Новгороде, буде его у Ярослава никто не отнимал, он и думать не хотел. Вероятно, пришлось посулить золотые горы, чтобы новгородцы вступили в дружину и дали денег. Для финансирования военной операции Ярослав обложил город непомерной данью.
Святополк находился в чрезвычайно невыгодном положении. С малым количеством людей и с почти полным отсутствием союзников. Болеслав был обижен и пальцем бы не пошевелил для русского князя. Можно было нанять печенегов, но дело было долгим и хлопотным.
В 1019 году братья вновь сошлись, на этот раз на реке Альте, недалеко от того места, где, по заверениям Нестора, убили Бориса. После жестокой битвы, Святополк потерпел поражение и спасся бегством. Летопись сообщает, что окаянного убийцу постигла Божья кара в виде странной болезни: ему все время мерещилась погоня. Но скорее всего Святополк был серьезно ранен и лежал в бреду, пока верные слуги везли его в безопасное место. По дороге князь скончался.
Ярослав утвердился в Киеве и принялся отгонять от великокняжеского стола оставшихся претендентов. Удивительно, но такие еще оставались.
В «Повести временных лет» история Бориса и Глеба приведена в сжатом виде. Скупо и без особенных подробностей. Гораздо более красочна сцена убийства и предшествующих ему плачей и песнопений в житийном «Сказании о Борисе и Глебе», написанном в Киево-Печерском монастыре, альма-матер многих книжников на Руси, не ранее 1054 и не позднее 1072 года, т.е. как минимум спустя 39 лет после убийства. Остался ли к тому времени хоть один свидетель произошедшего? Вряд ли.
В литературном отношении «Сказание» построено на антитезе, контрасте, который символизирует, как можно догадаться, противоборство сил добра и зла, Господа и Сатаны. Святополк, заказчик убийства, написан исключительно темными красками. Подлые убийцы, подосланные к Борису, совещаются ночью, в них нет не капли жалости, они с холодным сердцем добивают жертву. Борис и Глеб – полная противоположность Святополка. Они плачут, стенают, покоряются жестокой судьбе, произносят попутно наставительные речи (для потомков) и умирают с именем Бога на устах. Как и положено настоящим святым. «Не знаю поэтому, какую похвалу воздать вам и недоумеваю, и не могу решить, что сказать?» – растерянно сообщает автор «Сказания», и так уже, кажется, написал столько искренних восторженных похвал братьям, что больше некуда.
Текст «Сказания о Борисе и Глебе» повторяет фабулу «Повести временных лет», а потому можно заключить, что в основе их лежит один источник.
«Тенденциозным историческим романом» назвал «Сказание…» историк Александр Степанович Хорошев. Реальные события прошлого переплетаются в этом литературном произведении с вымыслом воображения агиографа. «Сказание…» безусловно написано по заказу и задача историка – определить момент, когда факт насильственной смерти двух братьев приобрел особое значение и стал служить скрепой для расползающегося по швам удельного древнерусского общества.
Канонизацию Бориса и Глеба и написание агиографического жития-сказания относят к 1072 году, к правлению Изяслава Ярославича. Любопытный факт: именами мучеников в княжеской семье не был назван ни один ребенок, родившийся после их гибели. Зато Изяслав Ярославич назвал именем окаянного Святополка своего сына, родившегося в 1050 году. Это прямо свидетельствует о том, что «святыми» братья стали гораздо позднее года их предполагаемой смерти.
Владимир Мономах в своем «Поучении», написанном в 1099 году, называет день 24 июля, когда, согласно хронистам, Борис был убит в своем шатре не «днем Бориса и Глеба», а «днем Бориса». Вероятнее всего, к концу XI века культ братьев-святых еще не устоялся.
Культ Бориса и Глеба призван был осудить княжеские распри, укрепить вертикаль власти и смягчить сепаратистские тенденции. Русь хотели сделать единой, управляемой строго в соответствии с лествичным правом. Власть переходит по старшинству – от отца к сыну. Старшие защищают младших, младшие – беспрекословно повинуются старшим. Именно так поступали Борис и Глеб, ставшие святыми. Так поступил Ярослав, заступившись, отомстив за младших.
Читатель ошибется, если решит, что об убийстве Бориса и Глеба сообщают только отечественные, русские источники. На самом деле об этом времени и об основных фигурантах можно прочесть в хронике немца Титмара Мерзенбургского (975 – 1018) – современника Владимира Святославича и Святополка; у Яна Длугоша (1418 – 1480), польского историка; и… в скандинавской «Эймундовой саге».
Чтобы раз и навсегда закрыть вопрос, можно ли считать сагу историческим источником, обратимся к научной литературе.
Как написано в учебнике, историческим источником называется материальный носитель с зафиксированной на нем информацией о прошлом – пергамент с договором, свиток с текстом песни, орудие труда, барельефы на гробнице и т.п. Источник создается человеком и только им, т.е. годовые кольца на деревьях – это, конечно, источник сведений, и крайне достоверный. Он может помочь в историческом исследовании, но это ни в коем случае не исторический источник.
Можно ли считать художественное произведение, коим является сага (и житие, заметим мы в скобках) историческим источником? Вполне.
Доктор исторических наук А. Я. Гуревич рассматривает средневековые скандинавские саги – как достоверный и беспристрастный источник по истории Европы. «Сага, – по мнению профессора Гуревича, – жанр повествования, встречающийся только в Скандинавии и преимущественно у исландцев. Особенности саги […] обусловлены специфическим местом, которое она занимает на грани между фольклором и литературой. С фольклором сагу сближает наличие в ней несомненных следов устной народной традиции, в частности разговорной речи, и то, что в саге совершенно не виден ее автор, манера рассказа которого не индивидуализирована и который – это особенно существенно – не осознает своего авторства. Вместе с тем, хотя саги первоначально и бытовали в устной передаче, при записи они, вероятно, подверглись известной трансформации; мы их знаем, естественно, только в той форме, в какой они были записаны (преимущественно в XIII в.). […] Саги не знают вымышленных героев, все упоминаемые в них лица жили в Исландии и в других странах (поскольку и о них заходит речь) в «эпоху саг»; во всяком случае, исландцы, рассказывавшие, записывавшие и слушавшие или читавшие саги, были совершенно убеждены в подлинности этих персонажей, с которыми их нередко связывали узы родства, как и в истинности всех происшествий, упомянутых в сагах. Категория художественного вымысла или преувеличения абсолютно чужда сознанию создателей саг».
Таким образом, и сага, и древнерусские памятники письменности, к которым относятся «Повесть временных лет» и «Сказание о Борисе и Глебе», – равнозначны по весу.
«Эймундова сага», опубликованная на русском в 1834 году, не входит в круг общепринятых источников. Она известна узкому кругу историков, еще меньше используют сагу для осмысления второй междоусобицы на Руси. Естественно, из-за того, что канва событий в саге противоречит канонической версии.
В саге Эймунд и Рагнар, норвежские конунги, отправляются в Гардарики и нанимаются на службу к русскому князю Ярицлейфу. Ярицлейф правит в Хольмгарде вместе с женой Ингегердой.
Конунги прямо заявляют Ярицлейфу, что осведомлены о сложной ситуации, сложившейся в стране, известно им и о трех братьях, которые сейчас, после смерти родителя, будут оспаривать главный великокняжеский стол. Поэтому они готовы оказать ратные услуги тому из братьев, кто больше заплатит. Им, собственно, все равно, против кого воевать, главное заработать денег.
Ярицлейф сулит им щедрую оплату – «золото, и серебро, и хорошее платье», и норвежцы остаются в Хольмгарде.
Ярицлейф получает письмо от конунга Бурицлафа, который требует от хольмгардского конунга несколько деревень и торжищ, примыкающих к его владениям, потому что там ему-де удобно собирать дань.
Ярицлейф советуется с эймундовцами, как ему поступить. Те говорят, что проще уступить, отдать брату земли, тем более он просит по-хорошему, а не стучит копьями в двери хольмгардского терема. С другой стороны, на одних пограничных деревнях Бурицлаф вряд ли успокоится, и, если отдать сегодня безропотно, то завтра он придет и потребует больше. К тому же, если не сопротивляться произволу, подумают, что Ярицлейф малодушный, бесхарактерный и слабый. Оглянуться не успеешь, как изгонят из города и имущество отымут.
Ярицлейф думал недолго, послы Бурицлафа вернулись домой и сообщили, что Хольмгард земли отдать отказался и будет всеми силами защищаться от поползновений соседа.
Бурицлаф разгневался ответом, собрал войско и двинулся на брата. Битва происходила в месте, где был «большой лес с рекою».
Четыре дня полки стояли по берегам реки не решаясь напасть. Потом закипела страшная битва, в которой погибло много людей. Рать Бурицлафа была опрокинута и побежала. Разнесся слух, что Бурицлаф убит.
По результатам жестокой сечи, Ярицлейф удержал за собой оба владения, и свое, и братнее.
Лето и следующую зиму царили в Гардариках спокойствие и бездействие. Норманны сидели в Хольмгарде на полном княжеском обеспечении, которое, впрочем, частенько задерживалось или выплачивалось не в том объеме, какой был оговорен изначально.
Подошел срок окончания договора. Ярицлейф решил, что продлевать не будет, нет смысла. Бурицлаф убит, и везде установлена его, Ярицлейфа власть. В ответ Эймунд поинтересовался, а где конкретно находится могила Бурицлафа и видел ли кто его мертвым.
«– Этого мы не знаем наверное», – ответил новгородский правитель.
– А знать бы следовало, – ответствовал Эймунд. – Чтобы спать спокойно. Кажется мне, что людишки из раболепства и страха скрывают от вас правду. А нам с полной достоверностью известно, что брат ваш жив и находится в Бярмии1. Там он составляет рать и готовится выступить на Хольмгард. Это уж как пить дать.
– Когда точно ожидать нам брата?
– Недели через три.
После этих слов Ярицлейф немедленно продлил контракт еще на год. И приказал готовиться к осаде.
В назначенное время Бурицлаф нагрянул из лесу и дрался у городских ворот, стремясь проникнуть в город. Ярицлейф, бившийся вместе с войском, был тяжело ранен в ногу.
Однако, и в этот раз новгородцы одолели соединенные части противника. Опять прошел слух, что Бурицлаф убит, но на самом деле был убит не он, а княжеский хоругвеносец. Норманны еще долго преследовали неприятеля и обеспечили Ярицлейфу блестящую победу.
Установился мир, и Ярицлейф в очередной раз нарушил слово, не доплачивал варягам полагающееся им жалование. И снова они сердились, требовали указанных по договору привилегий и пугали князя разговорами, что Бурицлаф жив и скоро опять придет на Хольмгард.
Князь как человек легковнушаемый и впечатлительный после таких речей старался придерживаться договора и давал ненасытным эймундовцам чего только те не пожелают.
Вскоре Бурицлаф действительно вступил в Гардарики с огромным войском «разных злых народов». Варяги предложили Ярицлейфу провести спецоперацию и убить Бурицлафа, когда он меньше всего ожидает. Под покровом ночи. Тайно проникнуть во вражеский лагерь и нанести удар. Несметное войско в страхе разбежится, а Ярицлейф сделается полновластным правителем.
Ярицлейф ответил хитро, вероломное убийство кровного родственника, очевидно, не входило в его планы, пятнало честь, было делом неприглядным. Он заявил, что ни настаивать, ни отговаривать от спецоперации, не собирается. Пусть варяги поступают, как им вздумается. Сам он в дело не вмешивается.
Тогда Эймунд с Рагнаром, взяв десяток верных людей и переодевшись купцами, поехали в ту сторону, откуда должен был прийти Бурицлаф, проникли ночью в лагерь, отрубили конунгу голову, а кроме этого, перебили еще много народу в «государственной палатке», княжьем шатре, где дружина Бурицлафа спала, уставшая и перепившаяся хмельным вином.
Голову конунга предъявили Ярицлейфу, который при виде ее, по свидетельствам, покраснел, то ли от удовольствия, то ли от стыда. Затем разразился бранью. Потрясая маленькими грязными кулаками, князь восклицал, что дело с убийством Бурицлафа опрометчивое, и все они дорого поплатятся за измену. Велел норманнам самим хоронить брата.
Впрочем, час расплаты так никогда и не пробил.
Норманны нашли тело Бурицлафа, положили вместе с отсеченной головой в гроб и отвезли домой, в Киев. После этого домен брата перешел к Ярицлейфу, и он стал править единолично.
Эймундовцы отложились от него, необходимости в наемном войске Ярицлейф более не испытывал, и уплыли на ладьях к конунгу Вартилафу. Тот их радушно принял и взял к себе на службу, опасаясь нападения брата своего Ярицлейфа, который в свой черед захотел бы отщипнуть кусок от его владений.
Вартилаф словно в воду глядел. Вскорости Ярицлейф прислал послов, те требовали «весей и городов», приграничных с его, Ярицлейфовыми владениями. Вартилаф отказался удовлетворить требование и принялся готовиться к войне.
Войска сошлись на границе и, по неписанному правилу, засели друг напротив друга, не вступая в сражение. Эймунд обманом похитил жену Ярицлейфа Ингегерду и привез ее в качестве заложницы к Вартилафу. Начались переговоры.
Вартилаф был согласен остаться при своих, предлагая Ярицлейфу убраться восвояси. Хитрая лиса Эймунд убеждал, что домен убитого Бурицлафа братья должны разделить между собой, если не пополам, то все-таки по-братски. Иначе, что же это за переговоры!
Постановили, что главной частью Гардарик, Хольмгардом владеть Ярицлейфу, Кунигардом – Вартилафу, а Палтеск отдать Эймунду, за боевые заслуги. Вартилаф через три года умер, и Кунигард отошел Ярицлейфу, а Эймунд на смертном одре передал свой домен Рагнару.
Так окончилась история с тремя русскими князьями.
Теперь, когда читатель знаком в общих чертах с фабулой «Эймундовой саги», у него, наверняка, появились некоторые вопросы, возникла необходимость уточнить некоторые моменты. Что ж, давайте уточним.
Осип Иванович Сенковский (1800 – 1858) более известный под псевдонимом Барон Брамбеус, который первым опубликовал текст саги на русском, едва только ознакомился с нею, пришел в великое недоумение. Без сомнения в недоумение приходит всякий, кто сталкивается с «Эймундовой сагой». Ведь события 1015 – 1019 годов предстают здесь совершенно не такими, какими мы знаем их без малого лет пятьсот, а то и больше.
Ярицлейф, за которым конечно же угадывается Ярослав, сражается с Борисом-Бурицлафом, а про окаянного Святополка и речь нет, словно его в природе не существует. Зато есть некий Вартилаф, которого неизвестно каким русским князем можно бы назначить. Поскольку в саге упоминается Палтеск – Полоцк, то на роль Вартилафа вроде бы подходит Брячислав Изяславич, внук князя Владимира, племянник Ярослава Мудрого, князь полоцкий в 1003 – 1044 годов, участник, кстати, второй усобицы.
Сенковский, конечно, сразу понял, что без комментариев, в первозданном виде, перевод саги ему не опубликовать. Слишком хорошо известна и широко распространена история о Борисе и Глебе, почитаемых в Российской империи святых, и Святополке, убийце и крамольнике. В связи с этим, поясняя перевод саги, он назвал Бурицлафа… Святополком!
Последующие историки, скованные цепями цензуры, скрепленными печатями государственных методичек, понимая, что сходство имен слишком уж бросается в глаза, все-таки расширили понятие Бурицлафа и уточнили, что под этим именем скрывается и Святополк, и Борис. Собирательный образ. Мол, древние сказители несколько напутали и переврали, на самом же деле, хоть и выглядит совершенно не похоже, но все-таки, как ни крути, это Святополк и Ярослав борются за киевский стол.
Были и другие попытки втиснуть сагу в прокрустово ложе официальной теории.
Российский, советский историк Аркадий Иоакимович Лященко, один из авторов энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, внимательно изучил «Эймундову сагу» и пришел к выводу, что под Бурицлафом следует понимать польского короля Болеслава, который, как мы помним, был союзником Святополка и несколько раз помогал ему в борьбе с Ярославом. Просто Святополк был пешкой в игре, и имя его не сохранилось, а вот Болеслав, король как-никак, лицо значительное, поэтому-то он и стал главным героем саги.
Версия Лященко показалась необыкновенно привлекательной историкам и последующим переводчикам саги. Кроме Сенковского, «Эймундову сагу» переводили Елена Александровна Рыдзевская, умершая в 1941 году в блокадном Ленинграде, и Елена Ароновна Гуревич. Сенковский перевел на русский имя «Búrizlaf» как «Бурислейф», а Рыдзевская и Гуревич как «Бурицлаф». Чей перевод точнее? Не будучи специалистом по древнеисландскому, судить сложно. Но можно попытаться сравнить с переводом имени Ярослава – Jarizleif. Сенкевич перевел его как «Ярислейф», Гуревич с Рыдзевской как «Ярицлейв».
На наш взгляд, если переводить имена калькируя произношение латинских букв, то Búrizlaf – звучит как Бурицлаф, а Jarizleif как Ярицлейф, то есть все переводчики так или иначе переделали фонетическую кальку и не следовали побуквенно произношению имени.
Мы согласны также, что за Бурицлафом легче увидеть Болеслава, чем Бориса. Но сам текст саги опровергает догадку А. И. Лященко. Да и к тому же польский король не погиб в Гарадариках, как повествует сага. Согласно скудным, не будем скрывать, летописным данным и по сведениям хронистов, Болеслав дожил до 1025 года. Период его жизни до 1019 года, когда завершилась вторая русская усобица, описан не в пример более подробно, чем последние шесть лет. Вероятнее всего именно поэтому А. И. Лященко предположил с большой долей вероятности, что Бурицлаф – это Болеслав, который погиб, помогаю зятю где-то в дремучих новгородских лесах.
К тому же остальные действующие лица в «Эймундовой саге» названы верно. Ярицлейф – это, без сомнения, Ярослав, княживший в Хольмгарде, традиционно ассоциируемом с Новгородом (Великим, а не Нижним), его жена – шведская принцесса Ингигерда – Ирина. Если предположить, что Бурицлаф – это Борис, то становится более чем понятной фраза о том, что он пришел требовать от брата-Ярослава деревни в приграничной с его доменом полосе. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять – Новгород действительно граничит с Ростовом, вотчиной Бориса. А вот Польское княжество стоит довольно далеко и от Новгорода, и от Бярмии, в которой скрывался Бурицлаф и где собирал дикие племена под свои знамена, поэтому если Бурицлаф – это Болеслав, он не мог прийти и потребовать приграничных деревень. Просто потому, что границ между этими землями не существует.
Таким же образом идентифицируется и Вартилаф, как князь Брячислав Изяславич. Его удел – Полоцк граничит с новгородскими владениями Ярослава. Поэтому вполне логично, что Ярицлейф в финале саги предъявляет территориальные претензии именно на приграничные земли своего родственника. Глупо было бы требовать на откуп землю где-нибудь в Тмутаракани, в такую даль пойди еще, доберись с войском и обозами, тогда как Полоцк – под боком.
И, если Бурицлаф – это Болеслав, то как тогда трактовать вот этот пассаж из «Эймундовой саги» (перевод Е. А. Гуревич): «Мне стало известно о смерти Вальдамара конунга, – говорит Эймунд дружине, – что правил на востоке в Гардарики, и теперь его держава досталась троим его сыновьям, и обо всех них идет добрая слава. Он же поделил между ними свою державу не поровну, так что теперь один из братьев владеет большей долей, чем двое других. Имя того, кому досталась большая часть отцовского наследства, Бурицлав, и он из них самый старший, второй зовется Ярицлейв, а третий Вартилав. Бурицлав владеет Кэнугардом (Kænugarðr), и это лучшие земли во всей Гардарики. Ярицлейв получил Хольмгард, а третий брат – Пальтескью и все прилегающие к ней области. Однако они все еще не пришли между собой к согласию, и меньше всего доволен своей долей тот, кому при разделе отошли самые большие и самые лучшие владения. Он считает, что понес урон от того, что его держава меньше, чем была у его отца, и поэтому ему кажется, что он уступает в могуществе своим предкам».
Бурицлаф – это сын Владимира, не польский король и не собирательный образ, в котором словно в огромном одеяле завернулось двое человек, а конкретная личность. Загвоздка в том, что в саге Бурицлаф держит Киев, Кэнугард по-исландски и этот факт, собственно, портит всю картину и ставит всех в тупик, в том числе и нас. Ведь Киевом, как хорошо известно, владеет в ту пору Святополк.
Но повод к войне между Бурицлафом и Ярислейфом, как мы узнаем потом, не борьба за наследство Вальдемара конунга, а территориальные претензии Бурицлафа, которые он предъявляет на приграничные хольмгардские территории. Т.е. воюют не за киевский стол, не за власть, а чтобы выяснить, кто сильнее и кому достанутся рощи, жнивья и деревеньки. Тогда как официальная версия уверяет, что братья подрались за власть, Святополк хотел править Русью, поэтому-то и вырезал всех братьев, да только сломал зубы о Ярослава.
В целом же исландская сага и отечественная «Повесть временных лет» практически одинаково передают основные события второй междоусобицы на Руси. В них действуют, за редким исключением, одни и те же лица, последовательность событий в обоих источниках идентична, совпадают даже некоторые детали, различаются лишь имена противников. Убийство князя происходит под покровом ночи, в шатре. В «Сказании…» и саге присутствует отрубленная голова. Эймунд уверен, что дружина Бурицлафа в испуге разбежится, потому что не будет знать, кто убил начальника и припишет его темным, дьявольским силам. Именно так и происходит в действительности. «Повесть временных лет» сообщает, что дружина Бориса покинула его, по какой-то совершенно глупой и надуманной причине. Вероятнее всего здесь отголоски той же самой истории из саги.
Добавим, кстати, что варяги на службе у Ярослава во главе с Эймундом – факт достоверный и не оспариваемый ни одним источником.
Помимо саги, о событиях второй княжеской усобицы на Руси вскользь упоминает в своей хронике Титмар Мерзебургский (975 – 1018). Ему известен, кстати, Святополк, законный король киевский, и Ярослав Мудрый, который, по словам хрониста, захватил «некий город, принадлежавший тогда его брату, и увел его жителей». В этом месте так и хочется обратиться к «Эймундовой саге» и воскликнуть, а ведь верно, Бурицлаф убит, а его удел перешел к Ярислейфу.
Болеслава Храброго Титмар не жалует, называет старым развратником, безбожником и варваром, однако же, подробно в жанре этнографического очерка описывает приключения польского дикаря и нравы, царящие в королевстве.
Немецкий хронист рассказывает о непримиримой борьбе, которую вел Святополк, «русский король», как именует его Титмар, поддерживаемый тестем – Болеславом Храбрым, с Ярославом. В какой-то момент у Ярослава оказалась в плену дочь Болеслава, очевидно жена Святополка, историк сообщает только, что она была дочерью польского короля, и Болеслав хлопотал об обмене заложников. Ярослав возвратил ему дочь, а тот в ответ отослал в Новгород всех сестер и мать Ярослава – Рогнеду.
Что касается второй усобицы на Руси и событий, которые привели к ней, то, по Титмару, все происходило следующим образом. У Владимира, короля Руси, нечестивце, принявшем в конце концов христианскую веру, и искупившем, по мнению хрониста, одним только крещением множество грехов, было трое сыновей. Один из них был женат на дочери Болеслава. Владимир, узнав, что сын его, подстрекаемый Болеславом, замышляет против него, велел схватить его вместе с женой и духовником, епископом Кольберга, и бросить в темницу.
Вскоре «названный король» умер, оставив страну в наследство двум сыновьям. Третий же в то время все еще томился в застенках, но потом каким-то образом бежал к тестю, бросив жену на произвол судьбы.
Завершается рассказ о Владимире сообщением, что сыновья его разделили между собой государство и правили в мире и согласии.
Из-за того, что русские дела занимают Титмара постольку поскольку он сообщает о них чаще всего небрежно, не утруждая себя именами.
В 1017 году король Руси, имя его не уточняется, напал на Болеслава, но ничего не добился и отошел восвояси. Болеслав в отместку выступил на русского короля, «посадил на трон брата этого короля и своего зятя, долгое время находившегося в изгнании» (так!) и вернулся к себе.
Кого не знает Титмар Мерзебургский, так это Бориса и Глеба. Об истории мученической гибели в его хронике не сказано ни слова, словно и не было их вовсе. На наш взгляд сей факт хорошо объясним. Борис-Бурицлаф, с которым воевал Ярослав, на самом деле фигура не так чтобы известная европейским хронистам. Он живет на севере, далеко от Киева, и его распря с братом-Ярославом настолько мелкое, местечковое дельце, что в глазах немцев оно не заслуживает ни малейшего внимания. Сколько там расплодилось Рюриковичей – Бог ведает, разве за всеми уследишь.
Любопытно, однако, что Титмар Мерзебургский, напомним, современник описываемых событий, упоминает трех сыновей – наследников Владимира.
О троих-братьях, между которыми были поделены земли конунга Вальдемара сообщает и «Эймундова сага».
Впрочем, и по русским летописям реально существующих сыновей Владимира, чуть больше, чем трое. По крайней мере тех, кто участвовал во второй усобице. Мы точно знаем о Святополке и Ярославе. Бориса, Глеба и Святослава, наравне с реальными лицами нам подбрасывает агиография. И если Бориса – Бурицлафа еще можно как-то втиснуть в историческую канву – о нем упоминается во всех четырех источниках, которые рассматриваются в настоящей главе, то Глеба и Святослава пристроить не получается. О них есть только в «Повести временных лет» и «Сказании…».
Историки долго спорили, сколько всего было сыновей у Владимира. В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, Н. М. Карамзин, В. О. Ключевский, С. М. Соловьев скрупулезно подсчитывали и выясняли год рождения каждого из потенциальных отпрысков киевского князя. До принятия христианства Владимир был большим сластолюбцем и имел невообразимое количество наложниц, которые по языческим родовым законам вполне могли считаться законными женами и производить наследников. Известная нам по летописным источникам, вполне историческая Рогнеда, на которой Владимир женился в 978 году, оставалась его женой на момент, когда князь взял в жены вдову Ярополка, а за ней и других жен.
Г. М. Филист, один из первых усомнившийся в «преступлении» Святополка и выпустивший на эту тему монографию, еще в советское время, в 1989 г., уверен, вслед за другим историком В. А. Пархоменко, что летописи намеренно прибавили Владимиру сыновей, чтобы рассадить их по землям и показать картину благолепия, установившегося после Крещения Руси. Книжникам сделали заказ: наглядно показать перерождение язычника в христианина. Поэтому до крещения Владимир воюет и режет братьев, предается блуду с многочисленными женами и наложницами, и поклоняется идолам. Владимир-христианин живет со всеми в мире, крестит чад, домочадцев, всех русичей, строит церкви и храмы с золочеными маковками, распространяет ученье и письменность.
В. А. Пархоменко вообще считает рассказ о распределении земель по наследству – выдуманным от начала до конца. Летописец преувеличил количество владимировых жен и вывел от них двенадцать – сакральное число – сыновей только лишь для того, чтобы показать легитимность его правления и распространение Рюриковичей по всей территории Руси.
Существует мнение, что в двенадцать отпрысков, сидевших по разным городам, вошли не только сыновья Владимира, но и его племянники – сыновья Ярополка и Олега Святославичей. Он мог рассчитывать на их лояльность, поэтому без опаски рассылал по городам и весям.
По мнению Г. М. Филиста, наследников было максимум четверо. Их Владимир рассадил по крупным городам.
Идея о малом числе сыновей прекрасно согласуется с хроникой Титмара Мерзебургского и «Эймундовой сагой», которые сообщают о трех сыновьях Владимира, вероятно, рожденных от одной законной (первой) жены или от двух или трех главенствующих в его гареме женщин.
Немаловажный вопрос о старшинстве. Кто мог претендовать на главный киевский стол по закону? Все историки сходятся во мнении, что таковым являлся Святополк, рожденный раньше Ярослава и гораздо раньше Бориса и Глеба.
У Владимира были сыновья старше Святополка – Вышеслав, распределенный в Новгород, и Изяслав, от Рогнеды, назначенный в Полоцк, вотчину матери и деда. При первом распределении, когда были живы старшие братья, Святополк получил Туров. По смерти Вышеслава, чьей матерью вероятнее всего была скандинавская принцесса, и Изяслава, первым претендентом на трон оказался Святополк. В связи с этим, ему не нужно было подкупать кого бы то ни было, ни плести интриги, как уверяет «Повесть временных лет», ведь киевский стол принадлежал ему по праву. А кроме этого, у Святополка имелась мощная поддержка в лице тестя, Болеслава Храброго. Поддерживала князя и собственная дружина, с которой он не раз ходил в походы. Таким образом, киевские элиты в основном были за Святополка. Положение его по смерти отца было самым что ни на есть устойчивым и выгодным.
Единственное, что могло угрожать ему, это стремление братьев захватить Киев, но в этом случае, можно думать, что Святополк сумел бы грамотно организовать оборону. Закон, обычай, право были на его стороне. Впрочем, так и произошло в действительности. Ярослав пошел на брата войной, чтобы, как утверждают летописи отомстить за Бориса и Глеба, мы же считаем, чтобы предъявить счет и забрать себе Киев.
Борис, даже по уверениям официального источника, «Повести временных лет» не хотел себе киевского стола и отказал собственной дружине, предлагавшей свергнуть Святополка: «Сказала же ему дружина отцовская: «Вот у тебя отцовская дружина и войско. Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе». Он же отвечал: «Не подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть этот будет мне вместо отца»«.
Таким образом, отсутствует мотив убийства. Борис не только не претендует на Киевский стол, он и не может на него претендовать. По закону не может. А силой брать власть отказывается. Так какой резон Святополку убивать Бориса?
Если же допустить – а хороший расследователь должен изучить всех возможных подозреваемых – что Борис и Святополк, к примеру, двое братьев, которые после смерти отца продолжают оставаться в хороших отношениях, в каких они были, пока Владимир был жив, и не собираются друг на друга нападать, но способны дать отпор, к примеру Ярославу, который как раз-таки и претендует на столицу, то все становится на свои места. Даже «Эймундова сага», даже те, кто утверждал, что Бурицлаф – это собирательный образ Святополка и Бориса.
Как вариант предложенной версии – Святополк и Борис собираются напасть вдвоем на Ярослава, чтобы забрать себе Новгород.
Как в первом, так и во втором случае Ярославу, чтобы выстоять, необходимо расчленить этот союз – соединенные силы братьев слишком крепкий для него орешек – т.е. перебить их по одиночке. Самостоятельно ему не справится, требуется поддержка. За ней Ярослав обращается к родственникам жены-варяжки Ингегерды. Норманны рады послужить, особенно за хорошее вознаграждение, и, действительно, с их помощью Ярослав обманом избавляется от Бориса, здесь мы опираемся, естественно на «Эймундову сагу», а затем и со Святополком.
Нам мало известно о том, какой личностью был Ярослав. Естественно, в этом вопросе нельзя полагаться на «Повесть временных лет», где князя именуют не иначе, как мудрым, совершенно затемняя его земную, человеческую природу. Словно и не человек он вовсе, а ангел во плоти. У Нестора Ярослав – мститель за невинно пролитую кровь. Он строит храмы, насаждает культуру, печется о стране и о простом народе.
И тем не менее даже в летописях, если читать внимательно и вдумчиво, можно найти крупицы правды о том, каким человеком на самом деле был Ярослав. Одно из первых упоминаний о Ярославе довольно симптоматично. Мудрый благоверный князь, между прочим, нарушает пятую заповедь, стремится выйти из повиновения отцу и отказывается платить дань. Отказ Ярослава столь категоричен, что Владимир, еще один христолюбивый, по заверениям летописи человек, собирается идти войной на собственного сына. Шестое чувство подсказывает нам, что доведись, не пощадил бы Владимир и сына. Прихлопнул бы как муху или посадил в каменный мешок.
Владимир снаряжает в поход против Ярослава Святополка и Бориса – верных ему сыновей, которые, к тому же у него под боком, но неожиданно заболевает и умирает. Можно ли представить себе, что, узнав о смерти отца и воцарении брата, Ярослав вдруг изменил свои намерения, решил-таки отправить дань и присягнуть на верность Киеву? Или вдруг вспомнил о старине и о Божьих заповедях? Вряд ли. Скорее всего он продолжил настаивать на независимости, вербуя наемников и готовясь оказать сопротивление карательным отрядам из столицы.
Что касается самих жертв, Бориса и Глеба, портрет которых необходимо изучить для выяснения мотивов убийства, то древнерусские источники пишут о них крайне скупо. Нет ни слова об их жизни до того рокового года, лишь красочный рассказ о предсмертных предчувствиях и переживаниях. В центре интереса агиографа и летописца – мученическая смерть юношей, сопровождаемая молитвами и песнопениями. Закрадывается подозрение – не были ли вымышлены от начала и до конца образы благочестивых братьев? Не был ли взят в качестве прототипа обоих реально существовавший Борис – Бурицлаф, княживший где-то на севере, союзник Святополка, киевского князя?
Агиографу пришлось попотеть, и все равно концы с концами не сходятся. Не вышло убедительно доказать виновность Святополка. Реальность проступала повсюду, как проступают звезды на безоблачном ночном небе. Начиная с того, что реальные Борис и Глеб вовсе не были чистыми и юными отроками, какими рисует их нам «Сказание…».
Г. М. Филист предположил, что Борис, поскольку находился при отце в Киеве, вместо того чтобы править подвластным ему Ростовом, по возрасту на самом деле приблизительно равен Святополку, хотя и младше него. Ярослав младше Бориса, именно поэтому Борис стоит у него на пути к киевскому престолу. Это спорный момент, доказательств у историка нет, как нет, впрочем, и конкретной даты рождения ни Бориса, ни Глеба, ни убиенного с ними за компанию Святослава. Почему? Потому что, уверены Г. М. Филист и другие историки, летописи вычистили ото всего что может бросить тень подозрения на Ярослава, как самого заинтересованного в гибели братьев.
Исследовав все факты, приходим к выводу, что причиной второй усобицы на Руси была действительно борьба за власть, вот только побудительным толчком к ней стало не окаянство Святополка, боявшегося, что его свергнут. Но стремление Ярослава обособиться от Киева в тот момент, когда Святополк еще не укрепился на столе, не стал полновластным владетелем. Ярослав, самостоятельно или с помощью наемников, отсек других претендентов и союзников Святополка, после чего повел борьбу за Киев. Стремление к независимости, сдобренное успехами по устранению конкурентов, переросло в какой-то момент в желание подчинить себе всю Русь.
Вполне возможно, что Святополк сам спровоцировал Ярослава, т.е. первый камень был брошен именно из Киева. Если судить о том, каким рисует его «Эймундова сага», трусливым и нерешительным, можно предположить, что после смерти Владимира он собирался тихо-мирно править в Новгороде, когда неожиданно заявились посланцы из Киева и потребовали оставшуюся задолженность, а вместе с нею и приграничные территории. Ярослав, не подчинившийся отцу, не собирался подчиняться и брату. Он дал вооруженный отпор, Киев захотел взять реванш, и завертелось.
Русские источники сообщают, убийство Бориса и Глеба произошло год смерти Владимира, 1015-ый. Историки, не верящие в официальную версию, считают, что битвы Святополка и Ярослава – в Любече и на Альте происходили при непосредственном участии Бориса. Борис, Святополк и Болеслав были союзниками и выступали единым фронтом против Ярослава с его наемной варяжской дружиной. Ярослав, убив руками варягов Бориса, ослабил Святополка, а потом и вовсе победил его и утвердился в Киеве.
А. С. Хорошев, опираясь в том числе и на «Эймундову сагу», но в большей части на летописца, предлагает следующую реконструкцию событий с убийством Бориса и Глеба.
Между Владимиром Святославичем и его сыном Ярославом, сидевшем в Новгороде, существовали определенные разногласия. Отец собирался наказать ослушника, но смерть приостановила расплату, которую, словно эстафетную палочку, принял Святополк. При отце неотлучно находились Борис и Святополк. Неожиданно пришла весть с юга о приближении печенегов. Против степняков был выслан отряд во главе с Борисом, князем Ростовским. Святополк остался с больным родителем. Историк не исключает, что Святополк был какое-то время регентом при больном Владимире. В этом с ним солидарен и Г. М. Филист.
Владимир умер в тревожное время. В Новгороде Ярослав готовится дать отпор киевской дружине и нанимает варягов. С юга грозят печенеги. Отцовская, «отня» дружина ушла на юг вместе с Борисом. Поэтому Святополк скрывает смерть великого князя на какое-то время. Мало ли что, лучше поостеречься. Он раздает подарки и задабривает киевских бояр. К Борису отправлен гонец сообщением о смерти родителя, заверениями в любви и преданности и обещаниями увеличить вотчину, почему бы не за счет приграничных деревень Новгорода.
К союзнику Ярослава Глебу в Муром едет гонец от имени Владимира. От него смерть отца скрывают, и приказывают ехать в Киев. Что тот и делает, но едет в столицу кружной дорогой.
Ярослав через сестру Предславу узнает о смерти Владимира и отсутствии в Киеве основных сил. Это развязывает ему руки, он решает действовать. Новгородский летописец, в противоположность Нестору, прямо заявляет, что Ярослав хочет идти на Киев, потому что отец умер, а брат захватил власть. Одновременно Ярослав сообщает Глебу о гибели отца и предупреждает о грозящей опасности. Глеб, очевидно, поворачивает назад, но убийцы, посланные Святополком, настигают его.
Ярослав стремится изолировать Бориса от Святополка, и не дать соединиться двум дружинам. С этой целью он приказывает варягам расправиться с братом, после чего идет на Святополка и побеждает его в первый раз. Святополк бежит в Польшу, Ярослав садится в Киеве.
А. С. Хорошев убежден, что культ Глеба возник намного раньше культа Бориса, еще при Ярославе. Ярослав, сам нарушив принцип вассалитета, посягнул на старшего в роду, а потом и вовсе умертвил его. И, поскольку Глеба убил Святополк, то Ярослав был прямо заинтересован в пропаганде этого убийства. Он скрыл мотив убийства – Глеба умертвили, потому что он был союзником Новгорода – но факт насильственной смерти остался непреложным. А мотив нашелся быстро – Каиново дело, злодей и душегубец Святополк. Почитание Глеба оправдывало и самого Ярослава – он становился мстителем за смерть брата, а вовсе не узурпатором, как могли бы подумать некоторые особо пытливые умы.
По прошествии времени, когда смерть Бориса покрылась таинственным флером и обросла слухами, в 1015 году ведь не было следствия, поэтому обстоятельства смерти так и остались невыясненными, стало возможным говорить о мученической кончине князя от рук Святополка. Гибель обоих братьев становилась одним делом, подшитым в одну папку. Прах Глеба перенесли в Вышгород, к могиле Бориса, и здесь, с этого момента начинает формироваться борисоглебский культ.
Г. М. Филист, опираясь на повесть «О водворении христианства в Муроме», полагает, что Глеба убили дружинники или местные жители, которые не хотели креститься. Глеб был изгнан из города и бежал, желая соединиться с Ярославом, своим союзником, но погиб по дороге. Убил муромского князя его собственный повар Торчин. Это подтверждает гипотезу Филиста, что убили свои, а не подосланные убийцы.
Таково в общих чертах дело об убийстве Бориса и Глеба. Предоставим читателю самому решить, к какой версии он склоняется. Мы же убеждены, что в смерти Бориса с большой долей вероятности и в соответствии с древнеримским принципом cui prodest? – кому выгодно? – виноват Ярослав Владимирович по прозвищу Мудрый, новгородский посадник, будущий киевский великий князь.