Руны огненных птиц - читать онлайн

Руна об отступнике

Бушевал ветер. Небо гремело и стонало от клокочущей боли, и молнии рвали его на тёмные мокрые лоскуты. Вигго смотрел вниз со скал на распластанное и изломанное тело. В голове было тесно от звона. Он прилёг на вереск, чтобы его самого не сбило ветром вниз.

– Эй, что ты там усмотрел? – гаркнул подоспевший следом Льёт, верно служивший Агни уже с десяток лет.

Вигго силился сказать, но ком подступил к горлу. Льёт же был нетерпелив.

– Он там, – наконец выдавил из себя Вигго и приподнялся с земли на локтях, чтобы посмотреть в лицо Льёта.

– Он?..

Льёт и ещё несколько человек Агни опасливо приблизились к обрыву, ступая по скользким камням. Глаза их тщетно вглядывались во тьму и шипящие вдоль брега волны. И когда яркая молния осветила белой вспышкой всё кругом, люди наконец увидели тело Ольгира.

– Рыжебородый пошёл в леса. Догнать его и вернуть? – спросил Льёт.

– Нет, – Вигго снова ответил с заминкой. – Он видел ещё одного человека здесь.

– Ну и глазастый твой братец. Я никого не углядел. Думаешь, его убили?

– Иначе и быть не может, – скрипнул зубами Вигго.

– Много они сейчас отыщут в лесах… Темнота, словно руками глаза кто закрывает. Пусть возвращаются.

Вигго разозлился, но не подал виду. Его верный друг и хозяин был мёртв. Но какое дело бестолковому Льёту до этого? Знай только бегает за Агни, заглядывая ему в рот да прося за это немало серебра. Жаль, что не успел Ольгир извести это племя.

– Мы должны отыскать того, кто убил Ольгира, – упрямо процедил Вигго. – Я лично выпущу ему кишки и ими примотаю к дереву.

Льёт покачал головой. Всё, что его сейчас заботило, так это то, как поднять тело, пока его не унесло разбушевавшимися волнами в открытое море. Ещё и дождь донимал его, пропитав одежду насквозь ледяной водой. Вигго же клокотал от ярости, подозревая, что это человек Агни стал убийцей Ольгира и Льёт теперь покрывает его. Вигго держался изо всех сил, чтобы не воткнуть нож под сердце того, кого он посчитал предателем…

А он, нерадивец, не уследил за хозяином, не поспел, не придал значения ссоре. А что теперь с сейдконой? Оставалось только догадываться.

Ольгир и раньше приходил сюда, но что стало с ним? Почему не дал отпор? Почему он, всесильный, лежал теперь изломанным и обезоруженным мертвецом на скалах? Почему ласкала его солёная вода, окрашиваясь красным, а не руки наложниц и красавицы-жены?..

Вигго надеялся, что Рыжебородый выследит убийцу. И если это окажется человек Агни, он лично вызовет старого воеводу на суд поединком.

Агни сидел у очага, устало потирая лицо. Он вытянул ноги перед огнём, грея ноющие из-за ненастной погоды колени и старые раны на голенях. На полу с другой стороны от очага лежала укрытая белым покрывалом Ингрид. Жалко было такую красоту. Была бы дурна собой, так никто из мужчин и не печалился бы о ней.

Старик Рун стоял рядом, не смея опуститься на низкое сиденье подле Агни. Лицо его было туманным, но глаза блестели жадно и пугающе.

Агни, заметив этот взгляд, вздохнул. Никто не плакал по молодой сейдконе. Чужая она. Тишина висела под крышей Большого дома, и только вставшая до зари кухарка ворошила ожигом угли в очаге. Люд проснулся, но помалкивал, испуганно посматривая на лежащее посреди залы тело хозяйки дома.

Наконец во дворе раздались крики. Старый Лис встрепенулся, и Агни медленно поднялся со своего места, намереваясь встретить пришедших. Он хотел было спросить, нашли ли конунга, как в распахнутых дверях показались молчаливые Вигго и Льёт, вода с которых текла ручьём. Лица их, окрашенные огнём, походили на застывшие камни. Слуги кричали за стенами дома…

Агни торопливо вышел во двор. Старый Лис бросился за ним, ныряя под руку.

Тело Ольгира лежало на сооружённых из еловых ветвей носилках. Изуродованное лицо, прежде красивое и пленительное для девиц, было неподвижно. Крупные капли стекали по открытым глазам и заползали прозрачными мухами в раскрытый перекошенный рот. Агни шумно вздохнул, велев спрятать тело под крышей, и пошёл обратно в дом, спасаясь от проливного дождя.

Не думал он, что всё так произойдёт…

Агни разом почувствовал на себе десятки взглядов, что вперились ему в могучую спину. Обернулся, снова выглядывая во двор. Его люди отвели глаза и теперь только тихо переговаривались, ждали, когда он или Льёт отпустят их досыпать ставшую короткой ночь. Вигго, застывший у порога, молчал и продолжал смотреть прямо и с вызовом.

– Не нарывайся, парень, – негромко произнёс Агни, глядя хускарлу прямо в лицо. – Тебе здесь больше нечего делать. Утром получишь своё жалованье и можешь идти домой.

После он разогнал воинов и слуг, что, несмотря на дождь, высыпали из всех построек. Наконец за Агни закрылась дверь, и двор загалдел множеством голосов, перекрикивая шум дождя. Не успеет взойти солнце, как весь город будет знать, что Ольгир мёртв и что Онаскан лишился конунга.

– Лето тризн, – проговорил Старый Лис.

– Не мешай мне слушать скальдов, Рун, – проговорил Агни.

– Некогда тебе их слушать. – Старый Лис понизил голос. – Тебе бы думать, что делать с теми, кто не рад смерти Ольгира. Как бы то складно ни вышло, но многие задаются вопросом, как погиб молодой конунг и почему теперь ты должен править.

– Я смогу убедить их, что власть моя идёт от Арна Крестителя.

– Тебе придется выжать из своего языка всё красноречие, что течёт в нём вместо крови. Кто станет для тебя свидетелем твоей законности?

– Конунг Арн, – негромко пробормотал Агни, глядя, как усыпают каменный холм землёй и дёрном. Меж пальцев левой руки он катал серебряную монетку. – И конунг Анунд. Я дам ему столько воинов, сколько он попросит, чтобы он позволил моему сыну жениться на его дочери.

– Как бы её не сосватали раньше, – цокнул языком Лис. – Гарди пока мал.

– Посмотрим.

Не успела мертвенная гниль коснуться тел Ольгира и его жены, как вырыли в земле подле курганов Лейва Доброго и Арна Крестителя глубокую яму да соорудили в ней двойную комнату, украшенную тканями и еловыми ветвями. В одну её часть опустили девять обезглавленных коней и одного быка, а в другую поставили кресло, на каком прежде сидели потомки Торвальда Землевладельца. Усадили на подушки обряженное тело Ольгира, привязав его спину к креслу, чтобы он не упал и после того, как закроют комнату, не оставив в ней ни окон, ни дверей. На колени ему положили согнутый узлом меч. За ним же устроили жену его Ингрид, надев на её шею и плечи все бусы, что хранились у неё в сундуке. Была она одета как невеста и лежала на настиле, как молодая жена, дожидающаяся своего мужа. Вокруг неё разложили битых фазанов, распластав им крылья.

Кровью скота была орошена земля под ногами Агни, и мох с травой были цвета его багряного плаща.

– Лето тризн, – повторил Старый Лис, когда возвращались они с курганов обратно. Из города мёртвых в город живых.

Один за другим вошли они в Онаскан, а там и во двор Большого дома. Агни был верхом, и конь его ступал впереди всех. Ехали молча.

Агни спешился, задержался у дверей, что раскрыли перед ним, и наконец вошёл в ярко освещённую залу, где меж богато уставленных столов сновали незаметные взору рабы и служки. Он прошёл к центру, сел на своё теперь уж место и после пригласил всех остальных. Юный сын его сел рядом, а за соседним столом, где сидели женщины и дети, устроились дочери. Старый Лис незаметно прошмыгнул меж рассаживающегося притихшего голодного люда и уже снова был за спиной Агни.

«Мудрая тень моя…» – невольно подумал воевода.

Когда зал наполнился знатными людьми, точно чаша, в которую слуга тонкой струйкой наливал Агни мёд, мужчина поднялся из-за стола. В левой руке он сжимал напиток, а правой, беспалой, оглаживал причёсанную и вымытую чёрную со снежной сединой бороду.

Он прокашлялся, готовый произнести речь, однако один за другим из-за столов поднялись знатные мужчины и женщины. За ними с мест встали Хьялмар и Тила. Возник нестройный шум. Агни нахмурился.

– В чём дело? – спросил он.

– Ты сел на место конунга, Агни Левша! – выкрикнул Хьялмар под одобрительный ропот знати. – Объяснись!

В дальнем углу Агни заметил и Рыжебородого, который, не отыскав убийцу конунга, вернулся ни с чем на закате. Походная одежда его была сыра и грязна, рука Рыжебородого лежала на рукояти меча.

– Агни Левша! – зычно рявкнул хускарл Ольгира, и все глаза тут же обратились на Рыжебородого.

Кнут обнажил меч, и Льёт тут же скомандовал страже схватить Рыжебородого, однако тот положил лезвие на пол, направившись к Агни уже безоружным.

– Что ты хочешь от меня, Кнут? Твой хозяин мёртв, – проворчал Агни.

– Мы требуем соблюдения закона! – рявкнули стоящие из-за столов.

– Я тоже пришёл потребовать соблюдения закона, – повторил Рыжебородый. – Я требую проведения тинга, прежде чем твоя задница усядется на место конунга!

Народ частью ахнул, частью одобрительно загалдел.

– Ты сейчас руководишь лишь как тот, кто хранит волю Арна Крестителя, но не как тот, кто был выбран, – гулко произнёс один из богатых бондов, размахивая рукой. – Ты не конунг!

– Я не конунг, – согласился Агни, и его голос раскатился по зале стуком меча о щит. – Я взял на себя обязательства провести тризну, как того требует традиция. Мы изберём нового конунга после.

– Мы запомнили твоё слово, Левша, – громко произнёс Рыжебородый. – Не думай, что мы, народ Онаскана, позволим тебе править нами и нашими богатствами лишь потому, что ты был воеводой Ольгира, а прежде Арна Крестителя.

– Ты старик, как ты будешь править нами?! – выкрикнул Хьялмар. Лицо его было сердито и красно. – Ты и сам одной ногой в могиле!

Поднялся гул, и Агни рявкнул, перекрывая выкрики. Он ударил чашей по столу, и та разлетелась вдребезги, окропив мёдом притихшего за столом Гарди. Мальчишка пугливо посматривал то на отца, то на поднимающихся людей.

– Довольно! – прокричал Агни, и голос его гремел громче, чем цепи, что сдерживают ужасающего Волка.

Люд притих, обратив взор.

– Мы обсудим всё это на тинге! – проговорил он властным голосом. – А вы должны с бо́льшим уважением и честью относиться к мёртвому конунгу. Уши его ещё не сожрали черви, а потому слышит он то, как вы устраиваете распри прямо на его тризне. Ешьте священное мясо и пейте мёд! На третий день тризны я назначу день и место тинга! А покуда слушай меня, народ. Слушай, чтобы не потеряться в хоре голосов. Да сядьте же вы!

Знать неохотно вернулась на свои места, но Рыжебородый не двинулся с места. Также за женским столом осталась стоять седовласая, пусть и моложавая, женщина. Жена прежнего воеводы Снорри Дублинского. Агни решил выслушать их обоих.

– Говори, – прежде он обратился к Рыжебородому. – Только недолго.

– Я не нашёл убийцу Ольгира, – произнёс Кнут. – Дождь смыл все его следы. Но как верный хускарл, я должен отомстить за своего господина.

– Как же ты отомстишь, если не знаешь убийцу?

Кнут долго молчал, словно собираясь с мыслями. Агни выжидающе смотрел на Рыжебородого, пока слуга наливал воеводе мёд в новую чашу.

– Я обвиняю тебя, Агни Левша, в смерти конунга Ольгира, а потому вызываю тебя на Хольмганг.

По залу прошёл удивлённый гул. Глаза Агни налились краснотой.

– Как ты смеешь вызывать меня, дренг?!

– Я свободный человек из доброго рода, ты не смеешь отказать мне! Тебя ждёт позор! Ты даже не конунг. Зато мы оба воины и перед богами равны.

Старый Лис склонился над ухом Агни, и воевода, не сводя глаз с Рыжебородого, внимательно выслушал всё, что тот нашептал. Хускарл Ольгира стоял перед ним, в напряжении сжимая пальцы в кулаки. Ему не было слышно то, что шепчет Лис.

– Я принимаю твой вызов, Кнут Рыжебородый, – медленно произнёс Агни. На натянутом лице его не дрогнул ни один мускул, лишь шевелились губы, выпуская на волю слова, да сверкали из-под густых бровей озлобленные глаза. – Но у меня есть требование. Чтобы Хольмганг не пришёлся на Тинг и тризну, я сам назначу время спора.

Кнут сощурился, не понимая, что за игру предложил Агни Старый Лис.

– Это не по правилам! – громко сказал Рыжебородый.

– Я уже принял твой вызов. Можешь идти.

Рыжебородый то ли кивнул, то ли случайно дёрнул напряжённым подбородком и ушёл, прихватив со стола чью-то чашу с мёдом. Народ вполголоса принялся обсуждать выходку молодого хускарла, дивясь его сумасбродству и наглости. Вигго, всё это время тенью стоявший у самого дальнего стола, ушёл вслед за старшим братом, подобрав его меч.

Наконец Агни обратил свой взор на стоящую седовласую женщину. Если прочие хозяйки и жёны явились на тризну в лучших своих одеждах, нанизав на пальцы перстни, а на запястья – серебряные и бронзовые дуги ручных ладей, то эта пришла, укутавшись в серый колючий платок, спрятав под ним узкие плечи и тонкие руки.

– Гудрун, дочь Альва Высокого, – приветствовал её Агни. Голос его немного смягчился. Женщина выглядела несчастной. – Что ты хотела спросить у меня?

Гудрун сплела тугой узел из своих рук, вцепившись пальцами в плат. Её тёмные круглые глаза смотрели то в пол, то прямо в лицо Агни. Набравшись смелости, она наконец произнесла:

– Агни Левша, мой младший сын пропал. Я боюсь, он погиб вместе с Ольгиром.

Ситрик очнулся от жара и сбросил с себя одеяло. Всё тело ломило, будто каждую мышцу и каждую косточку стискивал в пальцах каменный тролль, а горло кололо так, точно подлые альвы воткнули стрелы ему в глотку, пока он спал.

Он оглянулся, но в кромешной темноте ничего не увидел. Застонал, пытаясь ухватить пальцами свалившееся на пол одело. И тогда в темноте комнаты сама собой вспыхнула лучина. Ситрик зажмурился – пламя показалось ему чересчур ярким, хотя лучина едва ли разгоняла мрак в помещении.

Когда же глаза его привыкли к мягкому и тусклому свету, то он увидел, что на земляном полу подле него сидит Холь, прислонившись спиной к стене. Он приподнял голову. Его уставшие, сонные глаза бросили быстрый взгляд на Ситрика и вновь обратились в темноту.

– Подай воды, – с трудом прошелестел Ситрик, и Холь, точно ожидавший этого, протянул ему кувшин.

Вода была горячая, но Ситрик пил её жадно, почти полностью осушив кувшин. Остатки он плеснул на дрожащую ладонь и вытер мокрой рукой пот с лица. Поставив кувшин на пол, он тут же провалился в сон.

Когда он проснулся снова, жар ушёл. Вой метели за окном сменился шумом дождя. Над очагом текла крыша, и капли с шипением падали на тлеющие угли. Лучина догорела, и снова кругом была лишь тьма. Ситрик моргнул несколько раз, пытаясь понять, жив ли он или уже мёртв. Мрак был мягкий и обволакивающий, пахнущий китовым жиром, сыростью и травами. Тьма касалась кожи и была на ощупь как мышиная шкурка. Ситрик был укрыт ею вместо одеяла.

Приподнявшись, он наконец-то подтянул с ног свалившееся покрывало. Дремавший Холь, услышав шуршание, проснулся, и тут же на пальцах его появился огонь, осветивший тесное помещение.

Ситрик огляделся, пока Холь ссаживал дрожащее пламя на щепу, воткнутую в испещрённый трещинами камень, служивший светильником. Они вдвоём заняли отгороженный добротной тканью закуток с узкой кроватью, на которой уместился бы только очень худой человек. Ситрику она была как раз впору. У кровати стоял низенький столец, на котором как раз искрилась лучина и покоился вновь наполненный кувшин. Ситрик снова потянулся за водой, отпил и понял, что на самом деле это был густой травяной отвар. По вкусу он походил на тот, каким поила его матушка.

Холь провёл по пушистым волосам рукой. Ситрик редко видел его без шапки, а потому успел позабыть, насколько необычными были волосы у странника. Однако то, что он заметил сейчас, удивило его гораздо больше копны, похожей на белый бараний бок. Меж волос немного повыше лба в кудрях прятались маленькие чёрные рожки, отбрасывавшие на кожу чудаковатые тени в свете лучины. Ситрик поспешно отвёл глаза и вновь пригубил горячий отвар.

– Где мы? – шёпотом спросил Ситрик.

– В доме преподобного, – так же тихо ответил Холь. – Он любезно предоставил тебе свою кровать.

Ситрик вздохнул.

– А где сам преподобный?

– Спит на лавке вместе со слугой.

Холь снова откинул голову, прислонившисьь к стене. Ситрик невольно вновь обратил на него взор. Не скоро он вспомнил, что Холь не так давно вновь сменил облик. В самом деле перед ним сидел мужчина, не столь старый, как ему показалось в первый раз. Лицо его было необычно, но красиво, укрыто тенью лёгкой грусти и усталости. Он сидел в одной нижней льняной рубашке с глубоким вырезом на завязках, не боясь холода. Шею его пересекал длинный грубый ожог. Ситрик не обращал внимания на него прежде. Сейчас в темноте он увидел Холя лучше, чем тогда в лесу.

Когда он смог оторвать глаза от уродливого шрама, ранее скрытого под верхней одеждой, то заметил, что Холь смотрит на него с хитрой усмешкой. Ситрик смутился. Отвернулся, пряча глаза.

– Ты говорил, что тебе перерезали шею и от этого ты умер, – прошептал он.

– Верно. – Улыбка Холя дрогнула, но осталась на лице.

– Но твой шрам похож на ожог.

– Это и есть ожог. Сначала был глубокий порез, а после из него бросилось пламя, опалив мне кожу. Зато потом рана затянулась в два счёта, а вот шрам остался. Кровил и болел ужасно. Я думал, что у меня отвалится голова.

Ситрик несмело растянул губы, и Холь улыбнулся шире. В темноте блеснули его влажные желтоватые зубы.

– Как ты?

– Скверно, – честно ответил Ситрик, вновь опускаясь на пахнущую сыростью подушку.

– Неудивительно.

– Холь…

Тот хмыкнул, отзываясь на имя. Он склонил голову, и чёрные рога тут же пропали в тугих кудрях. Так вот почему Ситрик не видел их раньше.

– …у тебя есть рога?

Холь тихо рассмеялся и специально зачесал волосы так, чтобы были видны рожки. А потом сурово посмотрел на Ситрика и, выставив перед собой скрюченные руки, принялся шутливо рычать, изображая злого Йольского духа. Ситрик невольно прыснул со смеху, так нелепо это выглядело.

– Их раньше не было. Появились, может, лет сто назад и остались во всех моих обличьях.

– Даже в птичьем?

– Даже в птичьем. – Холь фыркнул. – А ты так много видел галок и ворон, у которых на головах растут два торчащих пера? Это они и есть.

– Я тебя понял. – Ситрик прикрыл глаза. – Только преподобному их не показывай.

– Шутить надо мной вздумал, что ли? Ты их сам только сейчас и увидел.

И то правда.

Сон больше не шёл, хотя Ситрик чувствовал сильную усталость. Он так и лежал, то прикрывая веки, то бездумно таращась в темноту. Холь тоже не спал, но и никуда не уходил. Никто из них не знал, утро сейчас или всё ещё ночь. Преподобный со слугой продолжали похрапывать в два голоса. Холь, прислушавшись к их храпу, убедился, что мужчины всё ещё крепко спят.

– Ты, кстати, ничего не обронил? – внезапно спросил он и, отцепив от пояса что-то, положил это на столец.

Ситрик перевернулся на бок и приподнялся. Перед ним лежал нож Ольгира. Разом вспомнив то, как Ракель околдовала его, он коснулся рукой шеи, проверяя, на месте ли цепь с оберегом.

– Не может быть, – прошептал Ситрик. – Откуда он у тебя?

– Мне пришлось поговорить с этой… женщиной. – Холь закатал рукава, показывая длинные и глубокие порезы от ногтей на руках. – А ещё ты оставил у них все наши вещи и мой топор. Они решили, что это теперь принадлежит им.

Ситрик спрятал лицо в ладонях. Краска бросилась ему в щёки. От стыда стало горячо, как от ломившего прежде жара.

– Холь, я сам не знаю, что на меня нашло, – прошептал он почти беззвучно.

– Это чары драконов. Мало кто устоит перед ними. А особенно такой молодой и… неопытный.

Ситрик хотел провалиться сквозь землю, но понимал, что даже под землей стыд настигнет его и будет пытать с новой силой. Холь смотрел строго и серьёзно.

– Я хотел уйти, но у меня не получилось.

Воспоминания вспыхивали в голове одно за другим, хотя Ситрику хотелось похоронить их в самых тёмных глубинах памяти. Что Ракель сделала с ним? Почему ему не было страшно? Почему он, враз растеряв всю совесть, бросился в её объятия и греховный жар? И что самое страшное… Почему он видел в ней Ингрид?

Его затрясло. Он замотал головой, не веря в то, что случилось с ним. Почему он согласился отдать себя Ракель так легко и играючи?

Как же стыдно.

Строгость в глазах Холя сменилась испугом. Он потянулся к кровати, на которой лежал Ситрик, и уселся рядом, осторожно тронув юношу за плечо.

– Тише, – прошептал он. – Тебя околдовали… Но дело-то прошлое. Ты цел и невредим, а это главное.

– Ты не понимаешь, – так же тихо произнёс Ситрик. – Я сам хотел этого.

– Я понимаю, сынок.

На этот раз Ситрик даже не возмутился, пусть прежде и просил его так не называть.

– Я виноват.

– В том, что произошло, нет твоей вины, – медленно произнёс Холь. – Тебе повезло, что ты вообще остался цел.

Ситрик оторвал ладони от лица и посмотрел на Холя. Мужчина был растерян, кажется, не меньше, чем он сам. Видно, говорил он, тщательно подбирая нужные слова.

– Я думал, ты будешь дальше ругаться.

– Держусь изо всех сил, чтобы не отчитать тебя и проявить должное сочувствие.

– Это заметно, – пробормотал Ситрик.

– Не паясничай! – произнёс Холь и, вздохнув, продолжил: – То, что произошло, ужасно. Понимаю, если я попрошу тебя перестать думать об этом, так ты потонешь в мыслях с головой. А потому просить не буду…

Ситрик молчал. Самообладание потихоньку возвращалось к нему. Даже такие неловкие слова Холя, совершенно не похожие на потоки, что лили из своих ртов священники, увещевая паству и помогая найти их душам спокойствие, действовали отрезвляюще. Будто дурман напитка, каким опоила его Ракель, ещё мешал думать. Тот самый сок, сочившийся из её клыков… Он разъедал все мысли, оставляя лишь жажду и греховное желание, превращающееся в жжение ниже пупка.

Холь прав. Чего переживать из-за того, что случилось? Но только Ситрик думал о том, какой он сейчас, так становилось нестерпимо жалко самого себя. Хотелось разреветься, как маленькому. Когда же он снова обретёт покой?

Холь продолжал что-то говорить, припоминая свои случаи из жизни и придумывая новые, лишь бы заполнить ту неловкую пустоту, что вдруг выросла меж ними. Бездумно болтать у него выходило куда лучше, чем говорить по душам. Однако Ситрик уже не слышал его: он снова заглянул в свои воспоминания, ныряя в них, как в стылую воду. Ракель ухватила его и потянула вниз, медленно превращаясь в Ингрид… Она утаскивала всё ниже и ниже, целуя так, что он задыхался.

Мурашки прошли по его телу. Неужели он правда этого хотел?

Нет. Это всё яд.

Он ведь даже не понял, что это были веттиры. Драконы! Думал, что похитители. Думал, что это с ним что-то не то приключилось от их странной браги, какую они называли пивом.

Но он сам ни за что бы не поцеловал змеицу, если бы та не сменила облик. Он ведь сопротивлялся изо всех сил и почти ушёл. Потерял голову лишь тогда, когда увидел резкие брови, губы, что пересекал шрам, да тяжёлые чёрные косы. И от этого становилось ещё горше.

Ох, Ингрид! Что она делала с ним?

Прогнать бы её, больше никогда не пускать в свои мысли, да только она всё равно найдёт щёлочку, чтобы пробраться вновь. Не отпустит, пока не укутает плечи Зелёным покровом.

– Ох уж, как же я ненавижу змей, – наконец услышал Ситрик, совершенно пропустив мимо ушей всё, что Холь говорил прежде. – Хуже только пауки. Нет. Змеи всё-таки хуже! Или пауки? А уж эта Ракель…

А тот уж распалился и громким шёпотом корил распутную женщину, мешая разные наречия. Половину слов Ситрик и вовсе не мог разобрать.

– Холь, – окликнул он. – Тише ты. Разбудишь людей.

Седовласый зыркнул на Ситрика. Тяжело вдохнул и медленно выдохнул. В синих глазах его закипал красный огонь. Руки его сами собой пустились в пляс, и он потрясал пальцами, пытаясь не закричать. Но всё же Холь не сдержался.

– Да что змеи, ты куда, дурак, полез?! Я оставил тебя на один вечер, а ты угодил в лапы к драконам! – Холь сказал это громче, чем следовало, и храп за занавесью умолк, но слова уже лились сами собою, и зубы уже не могли сдержать этого потока. – О чём ты думал вообще? Лучше бы вернулся к Одену! Нет ведь! Пошёл куда глаза глядят да ноги несут. Тебе повезло, что они тебя живым оставили. Повезло, что сыты были. Иначе что мне пришлось бы делать? Косточки твои по дому их собирать?

Голос Холя грохотал, и Ситрик, вжавшись в кровать, выслушивал его с виноватым видом. Тени от его широких ладоней резво бегали по стенам, точно большие чёрные пауки.

– Мой топор! – прогремел Холь. – Я тебе его больше не доверю никогда! А мой плащ и кружка?! Ты всё это оставил в норе у змей! А ты сам? – продолжал он негодовать. – Ты хоть знаешь, в каком состоянии я тебя нашёл? Ты провалялся в бреду два дня, твои пальцы не околели и не почернели лишь потому, что я их грел. Я… я… боялся, что ты умрёшь!

Стало тихо. Даже дождь за порогом приумолк, испугавшись словесной бури, что выскочила изо рта разгорячённого Холя. Ситрик смотрел на свои ноги, укрытые одеялом, не в силах поднять взгляд. Холь шумно дышал, и казалось, что из его крупных ноздрей вырывается пламя.

Вот уж попал под горячую руку!

Наконец разбуженные преподобный и слуга принялись ворочаться, распутывая свои одеяла и негромко переговариваясь. Это было уже утро.

– Холь, – прошептал Ситрик, устав прятаться под одеялом от гневного ропота ветте. – А как ты с ними справился? С… драконами…

Холь, и сам себя испугавшийся, не скоро ответил, поняв, что распалился почём зря. Но облизав пересохшие губы, наконец произнёс:

– С женщиной и детьми я ничего не сделал, лишь напугал. А её мужа я ослепил. Он чуть не зарубил меня.

– Повторяешься.

Холь не сдержался, приподнялся и отвесил Ситрику по лбу, впечатав его в подушку. Парень тут же плотно сжал зубы, продолжая чувствовать себя нашкодившим мальчишкой. Что же, уж лучше быть провинившимся ребёнком, чем трижды предавшим бога послушником. Холь вернулся на своё прежнее место и привалился к стене. Теперь он выглядел ещё более уставшим. И даже каким-то жалким. Он провёл ладонью по лицу, пытаясь растереть по коже остатки пережитой тревоги и злобы. Ситрик теперь молчал, лишь смотрел на Холя из-под опущенных ресниц, избегая прямого взгляда.

– Тебе принести еду? – наконец спросил Холь, зачем-то снова перейдя на шёпот, хотя было слышно, как начал хлопотать над очагом слуга.

– Пожалуй, – пробормотал Ситрик.

Холь уставился на него и не шелохнулся, даже не попытался встать, чтобы принести оставшиеся с вечера остатки скудного ужина. Его глаза смотрели на Ситрика, но не видели его. Заглядывали вглубь, а не смотрели поверх. Что же он там увидел?..

– Ты чего так уставился? – не выдержал Ситрик.

Взгляд Холя снова стал обычным, привычно колким и по-птичьи деловитым.

– Ужасно выглядишь.

Ситрик фыркнул.

– Ты выглядишь не лучше, – ответил он.

Холь усмехнулся и наконец ушёл за занавесь. Когда же он вернулся с подогретой вчерашней репой, Ситрик снова крепко спал. Глаза его были плотно сомкнуты, брови нахмурены, а челюсти крепко сжаты. Ему вновь снились кошмары…

– Тинг будет через четырнадцать дней, – объявил Агни.

И вновь половина люда была недовольна его решением. Агни понимал почему. Стоило провести тинг сразу после тризны, а не тянуть, заставляя гостей из Ве и других поселений остаться ещё на пару седмиц. Даже Старый Лис покачал головой на его слова, однако Агни, ещё в первый день смерти Ольгира пославший конунгу Анунду весть, хотел дождаться ответа.

– А Хольмганг что? – грубо напомнил Хьялмар, приподнимаясь из-за стола. Он заметно покачивался. За все три дня тризны он не пил ничего, что было слабее мёда. – Рыжебородый ждёт.

– Через одиннадцать дней от тинга.

Хьялмар напрягся. В свете жировых ламп было видно, как шевелятся на голове его волосы от счёта. Наконец он кивнул и произнёс:

– Я передам твою волю.

Агни кивнул в ответ. Сидящие за столами принялись обсуждать предстоящий Хольмганг. Ведь если Агни изберут конунгом, то случится непростой поединок. Левша проводил взглядом Хьялмара, решившего сейчас же покинуть Большую залу. За ним ушла и его сестрица. Когда мужчина вышел, Агни тут же окликнул Льёта, подзывая форинга к себе.

– Вели нашим вырыть большую яму для Хольмганга.

Льёт хмыкнул, усмехаясь.

– Выдумщик ты, господин. Насколько глубокую?

– В три коровьи шкуры длиной и полторы высотой. Давай только, чтобы управились.

– Не вопрос, господин. За четыре седмицы мы тебе хоть десять ям сроем.

– Одной хватит, – осадил форинга Агни. – Можешь идти.

Но Льёт пока не уходил, продолжая заглядывать Агни в рот.

– Что ты хочешь от меня?

– Позволь узнать, господин, будешь ли ты сражаться сам или отправишь кого-то из наших хольдов?

Агни неожиданно улыбнулся, точно произнёс у себя в голове отличную шутку.

– Сам я стар уж. Да и быть мне конунгом, Льёт. Боюсь, Онаскан не переживёт третьей смерти своего правителя за одно лето.

– Кого же тогда?

– Увидишь, Льёт. Увидишь. Не торопись.

Только Льёт ушёл с поклоном, так под рукой тут же появился Старый Лис. Оставалось лишь гадать, как он обладал такой прытью в возрасте, столь близком к могиле. Агни надеялся, что, отрастив сытый живот и полностью седую бороду, он останется таким же проворным и ловким. Воеводой он был готов погибнуть в бою, но как только власть прыгнула ему в руки, он стал страшиться смерти. Но не старости. Та неожиданно показалась ему высшим из человеческих благ. Немногие воины, такие как он, смогли дожить до седин. А уж тем более порадоваться этому.

– Гудрун по-прежнему сама не своя, – пробормотал Лис. – Так убивается из-за сына. Будто он у неё один-одинёшенек был.

– Несчастная женщина, – произнёс Агни лишь для того, чтобы что-нибудь сказать.

– Она заплатила Хьялмару и Рыжебородому, чтобы те помогли отыскать тело её сына, но поиски заглохли. Они никого не нашли.

– Что, совсем пусто?

– Не совсем. – Рун почесал сухую ладонь и понизил голос, бросив взгляд на людей. Зала была полна народу, и кто-то наверняка мог подслушать, о чём говорил будущий конунг со старым советником. – Нашли сумку и несколько разбросанных пигментов. Сумку сына Снорри.

– Где нашли? – Агни оставался безучастен.

– Аккурат над тем местом, где нашли Ольгира.

В тёмных глазах Агни ярким огнём вспыхнул интерес.

– А помнишь, Ольгир всюду носил небольшой нож, который ему подарили, когда он ещё ребёнком заступил в младший хирд? – совсем уж беззвучно прошептал Старый Лис, и Агни медленно кивнул.

– Так вот не было при Ольгире ножа ни когда мужи его внесли во двор, ни когда клали его в землю.

– А не мог ли кто взять нож из тех, кто ему служил, когда несли тело в Онаскан?

– Они не стали бы отбирать единственное оружие, с которым погиб их господин, – резонно заметил Лис.

Агни покачал головой, понимая, к чему клонит старик Рун.

– В самом деле? Младший сын Снорри? Ты думаешь, он?!

На них уже во все глаза смотрели сидящие поблизости дочери Агни и его молодая жена, и воевода поспешил понизить голос. Кто знает этих женщин: как сороки унесут на хвосте любое неосторожное слово.

– Давай выйдем, Рун, – пробасил Агни, и Лис шустро зашагал к выходу, осторожно обходя гостей и слуг.

Агни шёл за ним, и люди, напротив, пропускали его, лишь бы не удариться о его широкие плечи и железные бока. Лис сидел уж у дома, подставив лицо проглядывающему сквозь тяжёлые облака закатному солнцу. Он сгорбился и сложил ладони на коленях и в таком виде напомнил Агни скорее вдовую старуху, сидящую на поваленном дереве у своего жилища, а не мудреца. Нет, всё же и вечный, как казалось ему, Лис стареет… Прежде он не был похож на колесо, обряженное тряпками.

Бросив взгляд на стражу, стоящую поодаль, Агни наконец спросил вполголоса:

– Ты в самом деле хочешь сказать мне, что это сын Снорри убил конунга?

Лис медленно и вкрадчиво кивнул, беззубо улыбнувшись в жидкие усы.

– Мальчишка столкнул его с обрыва, – подтвердил он, довольно щурясь на солнце.

Агни провёл рукой по бороде и шумно выдохнул.

– Как же тогда Хьялмар и хускарлы не нашли его? На нём приметная одежда.

– Кто его знает… Я предупреждал, что мальчишка не так уж и прост и ещё покажет себя.

– Показал так показал, – согласился Агни. – Ты расскажешь об этом Гудрун?

– Она не поверит. Никто не поверит. А все те, кто остаётся предан Ольгиру, всё равно будут считать убийцей тебя.

Агни нахмурился.

– Тощий он. Как он справился с Ольгиром? Мне, честно, и самому не верится.

– Тонка была цепь из женской бороды да кошачьего топота. Тонка, да сковала Ужасного Волка.

– Глейпнир, – прошептал Агни.

– Мальчишка – цепь.

– Чудеса, не иначе. Это Ингрид его надоумила?

– Вестимо.

– Сейдкона.

– А ты, кажется, поначалу не хотел видеть её в Большом доме. А теперь посмотри, где ты оказался благодаря её колдовству. Верно, уже не захочешь по своей воле снять с себя эту ношу.

Агни ухмыльнулся, всё ещё поглаживая бороду.

– Раз уж такую судьбу уготовили мне норны, я не смею от неё отказываться.

– Это славно. Славно, что ты позволил волчонку ошибиться. Нить его судьбы тогда лежала не на коленях у норн, а у тебя в руке, и ты правильно распорядился ею.

– Решить бы ещё, что делать с Тилой. Что, если она решит сбежать в Швецию и родит там сына Лейва? Он будет претендентом на власть в Онаскане. Да ещё и кровный родственник Анунда.

– А что, если она родит дочь? Или вовсе не разродится?

Взгляд Агни стал недобрым.

– Здоровье у пузатых баб слабое… – прошелестел Рун.

– Слабое, – согласился воевода.

На третий день Ситрик наконец-то встал на ноги. Кашель и усталость отступили.

Холь всё время был рядом и, не зная, чем себя занять, где-то раздобыл толстые шерстяные нитки и принялся вязать носки, точно примерная хозяйка. Костяная игла в его руках сновала меж петель, как маленькая шустрая рыбка. Вязал он уже вторую пару, когда Ситрик, пройдясь по тесному домишку, наконец-то вышел во двор. В доме, как ему казалось, все ещё стоял больной дух, который он же сюда и впустил.

Скрипнула дверь.

– Куда попёрся? Шапку надень, – прилетело в спину от Холя, однако Ситрик уже нырнул в низкий дверной проём.

Небо было красным от рассвета. Холодный воздух щекотал ноздри и ласкал щёки. Под ногами скрипел тонкий слой снега, но поднимающееся в чистое небо солнце сулило тёплый день. Кажется, снаружи уже было теплее, чем в жилище.

Ситрик вдохнул полной грудью, медленно выдохнул, представляя, как из его носа вылетают слабые остатки болезни и черноты, точившей сердце.

Рядом возник Холь, щурясь и чихая от яркого неба после домашнего сумрака. Под мышкой он сжимал недовязанный носок.

– Ну, ты как, сынок? – спросил мужчина, участливо заглядывая в лицо Ситрика.

– Лучше, – беззвучно произнёс тот, прокашлялся и повторил: – Мне лучше.

– Вот и славно. – Холь искренне обрадовался. – А ты носки вязать умеешь?

– Нет…

– Пошли научу.

– Зачем тебе ещё носки? У тебя их и так несколько пар.

– А это не мне. Надо же как-то отблагодарить хозяина дома. Денег у нас нету, вот я и взялся носки связать. Игла у его слуги нашлась.

– А шерсть ты где взял?

– У меня не только голова покрыта такой густой и кудрявой растительностью.

Ситрик смерил Холя долгим взглядом, и седовласый хохотнул.

– Ох, Ситка! Наивный ты, как исландец.

Ситрик усмехнулся, не обиделся.

– Пошли в дом, пока ты снова не помер от холода. Я ещё еду кое-какую приготовил. Будешь похлёбку на сыворотке? Слуга лепёшки свежие из города принёс.

Холь всё приговаривал и хлопотал и тем самым больше напоминал Ситрику гусыню, нежели галку. Неужели он и правда так крепко испугался за его жизнь? Ситрик сглотнул подступивший к горлу ком.

Холь всучил Ситрику миску с остывшей похлёбкой и ложку, а сам снова уселся рядом, принявшись за вязание. Похлёбка была скверная, а лепёшки – подгоревшие, но Ситрик был так голоден, что съел всё до последней крошки.

– Я бы хотел сходить в церковь, – произнёс Ситрик, проглотив последнюю лепёшку.

– Чего это ты? Зачем?

Ситрик опешил. Будто Холь не знал, зачем люди ходят в дом бога.

– Я бы хотел… а впрочем, неважно. – Ему показалось, что незачем это произносить вслух. Холь и сам догадается.

Тот хмыкнул.

– По-моему, самое стоящее в церквях – это то, что там можно раздобыть вино. Хотя в такой глуши… Не удивлюсь, если здесь кровь сына божьего приняла облик браги.

– Холь! – укоризненно воскликнул Ситрик.

– Да чего ты. Иди-иди. И передай сыну господнему привет от меня. А то давненько не виделись. Надеюсь, он меня ещё помнит, дурака старого.

– Обязательно передам, – произнёс Ситрик, не разобравшись, шутит ли Холь, или в самом деле попросил замолвить за него словечко в молитве. – Вот только я пойду к ночи ближе. На вечернюю.

– Ах вот оно что. Ну тогда давай со мной вязать.

Ситрик скривился. Он осмотрелся и прежде решил растопить очаг. Холь, наверное, не замерз бы и сидя в сугробе нагишом. В доме было зябко, и холодная похлёбка не грела нутро. Холь, заметив, как Ситрик ворошит угли да укладывает новые дрова, привычным жестом сбросил с ладони язычок пламени. Сухие дрова тут же занялись ровным огнём. Ситрик стал у очага, вытянув холодные руки.

– Как ты это делаешь? – спросил он, обращаясь к Холю, придвинувшемуся ближе к огню.

– А давай покажу. Рассказать сложно. Главное, чтобы петельки одинаковые получались и не сильно тугие.

– Нет, я про огонь. Откуда ты его берёшь?

Холь сдвинул брови, взгляд его посерьёзнел. Он сосредоточенно вывязал ещё три петельки и отложил носок, сложив пальцы в замок.

– Объяснить на словах, как вязать иглой, и то проще, – вздохнул Холь и задумался. – Огонь… Он рождается из мысли. Я думаю о нём, представляя, как вскипает кровь, текущая по моим венам. Представляю его на ладони.

Холь медленно вытянул руку перед собой, сжав кулак. Когда он расслабил пальцы, на них возник огонь. Ситрик видел, как вены на руках и ладонях Холя взбухли и засветились мягко, как свеча за стенками фонаря из бычьего пузыря.

– Это так красиво, – прошептал Ситрик, заворожённо рассматривая пламя, ровно горящее на смуглой коже. Он протянул руку, желая коснуться огня. Он казался холодным.

Холь тут же сжал кулак и потряс рукой, сбивая пламя.

– Обожжёшься, – сухо произнёс он. – Не надо.

Ситрик послушно отпрянул.

– У меня ещё много вопросов, – чуть помедлив, произнёс он.

– Да? А что не спрашивал прежде?

– Не знаю, – протянул Ситрик. – Поначалу я так растерялся перед прежде неведомым, что вряд ли посмел бы спросить что-то у тебя. У ветте. А после я уже стал воспринимать твои чудесные способности как должное. Даже перестал удивляться тому, как ты разжигал каждый раз костёр, бросая перо на сырые ветки. Сейчас, когда ты человек, мне снова всё кажется новым. Я привык к тебе в облике птицы.

– Вот как. Так что за вопросы?

– Как раз про птичье обличье. Я видел, как ты менял облик, но… Как это происходило на самом деле? Как ты делаешь это?

Ситрик боялся, что Холь не ответит, ведь прежде ветте уклонялся от всех вопросов, что касались его жизни, и принимался безбожно лгать. Но Холь, проведя рукой по волосам, не стал молчать или раздражаться. Он ответил:

– Меня тому никто не учил, но я как-то догадался сам. Мне помог один старец, которого я встретил в Багдаде.

– Где?

– Не столь важно. Этот старец. Он сидел на скале замерев, и мне казалось, что он вовсе не дышит. Он мог просидеть так весь день без пищи и воды на палящем солнце. Знал бы я его язык, а он, к несчастью, был таким же чужестранцем в Багдаде, как и я… Так вот. Знал бы я его язык, я бы расспросил подробно, как он это делает. Как он останавливает в себе жизнь. Но, увы, я был предоставлен сам себе.

– И что же? – Ситрик торопил. Ему не терпелось получить ответ.

– Я сел, как и он, скрестив ноги, и подумал о том, что надо погрузить себя в подобие сна, ведь сон – это маленькая смерть. А что-то внутри меня говорило мне, что я должен умертвить своё тело, чтобы выстроить из него новое. Раствориться, как гусеница в коконе, чтобы потом стать бабочкой. Вот только бабочка умрёт бабочкой, а мне ещё нужно будет обратно стать гусеницей. Ну, об этом позже. Я убегаю вперёд. – Чем больше Холь говорил, тем уверенней и лучше себя чувствовал, и это было заметно. – Я научился отторгать все мысли от своей головы, замедлять жизнь внутри тела, но это не привело к тем всходам, каких мне хотелось добиться. Зачастую я просто-напросто засыпал… Да, не смейся надо мной. Я напоминал себе, что мне нужно подобие сна, а не сам сон, но ничего из этого не выходило. Я понял, что мне всё же надо умертвить себя, как бы я ни боялся этого. Я уселся удобно у костра, подавил все мысли в своей голове, успокоился и стал разжигать огонь внутри себя.

Ситрик слушал с открытым ртом.

– Я боялся. Очень боялся. Смерть – мой главный страх, ведь я люблю и ценю свою жизнь. Так вот я распалял огонь нещадно, прогоняя прочь любые думы, и так тело моё перестало противиться огню. Оно поддалось и начало гореть, и всё, что я чувствовал в какой-то миг, ограничилось лишь сердцебиением.

Ситрик вспомнил человеческое сердце, лежащее меж пылающих углей. То утро, когда Холь сжигал себя, чтобы обратиться птицей, явственно стало у него перед глазами.

– Прежде чем умереть, я успел подумать о том, кем бы я хотел обратиться. И в моей голове сам собою возник образ птицы, галки. Наверное, она тогда пролетала рядом, и мои раскрытые глаза заметили её, пусть я сам ничего не видел в тот миг. Когда я очнулся, то уже был птицей. Я верно придумал разжечь костер. Я вытянул из него всё пламя тогда, так как мне нужно было больше огня, чем могло родить моё тело.

– Невероятно, – прошептал Ситрик.

– Это правда, – с улыбкой произнёс Холь. – Зато навык отторгать назойливые мысли пригодился мне и в быту.

– Хотел бы и я так уметь.

– Научишься. – Холь отмахнулся. – Давай начинай с вязания носков.

Ситрику потребовалось четырежды распустить кружок будущего носочка, прежде чем у него начало получаться. Занятие увлекало не хуже письма, а потому он чуть не упустил начало вечерней службы.

Скоро собравшись, он поспешил к церкви. Опоздал, а потому, когда он открыл створку двери, на него уставился весь приход. Смутившись, Ситрик стал у самых дверей и там же простоял всю службу. Мысли его путались, и когда пришло время петь молитвы, они произносились сами собой, отскакивая от зубов. Ситрик даже не думал о том, что поёт. Привычные тексты и действия получались и так. Вот только прежнего успокоения это не дарило…

Он нетерпеливо ожидал времени, когда сможет остаться один на один со священником. Хотелось рассказать ему всё, что сталось с ним. Хотелось, чтобы хоть кто-то понял его и помог отпустить тёмные мысли, что прокрались в его голову с появлением Ингрид.

Священник Якоб узнал Ситрика, и тот задержался, принимая плоть и кровь сына божьего.

Что же, Холь не угадал: у этого прихода было вино, хоть и сильно разбавленное водой. Да и хлеб не был пригоревшим, в отличие от тех лепёшек, что раздобыл слуга.

Наконец служба закончилась, и люди один за другим покидали церковь. Вскоре помимо Ситрика осталась лишь одна женщина, почти старуха, и священник говорил с ней вполголоса. Ситрик слышал их разговор и по нему он быстро смекнул, что священник этот куда ближе к людям, чем к богу. Кажется, это к лучшему.

Он всё ещё нерешительно стоял у дверей и мял свою шапку, ожидая собственной беседы. Священник искоса поглядывал на него, но продолжал говорить с женщиной искренне, хоть и устало. Наконец она ушла, и Ситрик медленно приблизился к отцу Якобу, отыскивая в его лице одобрение. Тот кивнул, приглашая парня. Ситрик бегло осмотрелся, чтобы убедиться, что они одни, а они и вправду остались тут вдвоём. Лишь незаконченные лица святых, вырезанные на досках, глазели на них из полумрака. Работы для Одена здесь было много…

Они вместе сели на длинную скамью. И Ситрик принялся спешно соображать, с чего начать разговор. Так много лежало у него на душе, что он не успел перебрать эти камни и выложить из них хоть какое-то подобие дороги. Он думал, что начнёт с самого начала: расскажет про Ингрид и её проклятие, что преследует теперь и его самого. Но внезапно в его мысли вторглась Ракель, и Ситрик, сам того не ожидая, расплакался, как ребёнок. Это было куда искреннее заученных молитв.

Слёзы хлынули из его глаз. Ситрик пытался утереть их, но их было так много, что края рукавов его куртки вскоре стали мокрыми. Усталый священник изо всех сил старался изобразить сочувствие, и у него это даже выходило сносно. По крайней мере, он не был раздражён.

– Что же случилось, сын мой? Успокаивайся, расскажи. Не пристало плакать мужчине. Слезами не потушишь скорбь на сердце.

Ситрик с трудом проглотил последние слёзы. Теперь он стыдился не только своих прежних поступков, но и солёных ручьёв, что нежданно потекли из его глаз. Что же за жизнь такая? Один стыд. Как можно так быть?

– Я взял на себя слишком много и теперь не могу это унести. Я… я слаб, а ноша моя тяжела.

– Твоей лишь душе ведомо, что в сердце твоём. Какая такая ноша? – Голос отца Якоба был спокоен и глух, но в нём чувствовалось столько силы, будто под кожей человека сидел великан из камня. – Грех?

– Да, – выдохнул Ситрик. – Но я знаю, как искупить свою вину. Вернее, мне подсказали, и я пообещал, что исправлю всё, что смогу.

– Так. Кто же тебя направил на этот путь?

– Ингрид.

Ситрик произнёс это имя, чувствуя, как оно окровавленным мечом рухнуло на пол. Он уставился на священника, ожидая, что имя проклятой напугало его в той же мере, в какой оно страшит его самого, однако священник даже не переменился в лице.

– Девица, значит, – медленно произнёс он.

– Да, – прошептал Ситрик и поспешил с объяснениями, понимая, что священник подумал совершенно о другом. – Она пообещала отомстить… одному человеку. Но месть её обратилась против неё самой. Она пожелала стать погибелью и сама стала Смертью, дура. А я же… я виноват перед ней, перед её мужем. Поэтому я решился помочь ей справиться с её бедой. Мне надо всё исправить. Я пообещал ей, поклялся!

Ситрик посмотрел на свои запястья, вспоминая, как горели на них руны в тот день, когда он принёс Ингрид клятву. Он больше не видел их, но понимал, что они останутся с ним, покуда не будет исполнена воля Ингрид.

– И обещанное оказалось тебе не по зубам?

– Да, – выдавил из себя Ситрик. – Мне нужно в Ве. Там есть то, что ей нужно.

– Коротка отсюда дорога до Ве. Чего же ты боишься? Ты ведь почти добрался.

– Не пути я страшусь. – Ситрик опустил голову в ладони. – А её саму. Она сводит меня с ума. Я постоянно думаю о ней.

– Неужто тебе довелось перейти дорогу сейдконе?

Ситрик нервно усмехнулся.

– Эти женщины. Все поголовно колдуньи, дьявольское отродье. – Впервые за весь разговор лицо священника дрогнуло, показав живые чувства.

Ситрик нахмурился на его слова. Тут он не смог промолчать.

– Я не соглашусь с тобой, святой отец. Иначе выходит, что я сын дьявольского отродья. Но моя мать – милая женщина. Уверен, что и твоя матушка тоже…

Священник смерил Ситрика взглядом, от которого мурашки пошли по коже. Разговор шёл не туда. Ситрик не рассказал самое главное – что на самом деле заставило его дать обещание Ингрид. Только он подумал об этом, как пальцы его похолодели. Бестолковый разговор он затеял, раз по-прежнему готов прятать свой самый страшный грех. Он закрыл глаза и принялся успокаивать дыхание. Что же, стоило остаться с Холем дома и дальше вязать носки. Только выставил себя посмешищем в который раз.

– Прежде я брал силу в молитвах, – наконец произнёс он после долго молчания. – Но сейчас… У меня не получается использовать этот источник. Он опустел. Я молюсь, как прежде, но понимаю, что толку в этом никакого. Молитва стала для меня обрядом, привычным действием, что я совершаю, но о чём уже не могу думать.

– Странно ты мыслишь, парень. Разве не в том смысл одного и того же действия, чтобы привести суетной день в порядок? А в порядке спокойствие кроется. Часто ли ты молился? Столько же, сколько прежде?

– Нет, – помедлив, честно ответил Ситрик.

– Верни молитву себе.

– Я не могу.

– Отчего же?

– Мой друг. Он безбожник. Он насмехается надо мной каждый раз, когда я преклоняю колени.

– Нашёл проблему. – Священник фыркнул. – Холь этот твой насмехается надо всем, что видит. Шут он и балбес, пусть и голова его седая. Дюже ты много печалишься о других и о том, что они подумают о тебе. Чай не Господь Бог, чтобы перед ним или перед кем-либо ещё смущаться, как на праведном суде.

Ситрик кивнул. Ольгир, никого не боящийся, прежде говорил ему то же самое. Вот только его он не слушал.

– Я понимаю, – прошептал он.

– Сейдкона твоя тебе жизни не даёт, да? Дал бы ей отпор. Дай и другу своему отпор. Есть у тебя на это сила. Иначе бы ты так много не прошёл. Вы же с ним из Онаскана идёте?

– Да.

– То-то же.

– Но как мне дать отпор? Я же им обоим должен. Жизнью обязан.

– А много ль жизнь твоя стоить-то будет, ежели ты так и будешь позволять им попрекать себя? Достойным будь.

Ситрик округлил глаза.

– Как же? То не будет гордыней?

– Ох, послушай меня, мальчик. Я тебе как человек скажу, а не как священник. – Отец Якоб покосился на образа, сотворил божий знак и продолжил: – В меру всего должно быть. В тебе сейчас печали столько, что толика гордыни тебе только на пользу пойдёт.

Ситрик снова кивнул, понимая, о чём речь. Он задумался: он ведь так нужен Ингрид, а значит, он для неё ценен. А раз он для неё ценен, то и он сам должен ценить себя. Она не сможет обрести покой без его помощи. Он важен и нужен ей.

– Иди помолись, – произнёс священник, отвлекая Ситрика от дум. – И скажи, какие грехи тебе отпустить?

– Я могу не произносить их?

– Вот скромняга. Что же боишься похвастаться? – пошутил священник, но от шутки стало только горше.

– Я боюсь признаться.

– Женщины, – крякнул отец Якоб, и Ситрик, скрестив за спиной пальцы, решил согласиться с ним.

В конце концов, так оно и было…

По крайней мере, свалить вину на них было проще, чем разобраться в своих мыслях. Он обязательно разберётся потом. Но не сейчас. Не нужно пугать тонкий лучик решимости, что всё-таки зародился в нём.

От молитвы и правда стало чуточку легче. Наверное, как и от всякой песни…

Домой Ситрик возвращался один и был рад, что священник решил задержаться в церкви. Идти с ним сейчас рука об руку было бы невыносимо. В Оствике было так темно, что не только чёрные, но и белые кошки смогли бы остаться незамеченными: город поглотил туман.

Ситрик остановился, припоминая дорогу. Не попасть бы снова к обиталищу Ракель. Он вздрогнул от этой мысли и принялся озираться. Наконец припомнив путь, он скорее зашагал в сторону дома священника – ночь почему-то казалась страшной. И очень тихой.

Он вышел к воде, прищурился, осматривая стены ближайших домов, и тревожно рассмеялся, уставившись на реку. Произнёс вслух, тихонько журя себя:

– Да ты в маленьком городе заблудиться умудрился. Как ты в лесу выжил?

– С моей помощью.

Ситрик обернулся, узнав голос.

Она стояла прямо перед ним, почти вплотную, так, что можно было коснуться её рукой, если бы она не была бестелесна. Ситрик нахмурился, и Ингрид склонила голову, точно присматриваясь к его лицу.

– Опять ты? – сквозь зубы процедил Ситрик.

Он отступил от неё на шаг и угодил в воду. Ситрик коротко выругался, глядя себе под ноги, а когда он снова поднял взор, Ингрид уже не было.

– Ингрид, – прошипел он. – Тролль тебя побери!

– Да пусть бы и побрал, – раздался голос в тумане, но сколько бы Ситрик ни вглядывался в темень, Ингрид он больше не увидел.

– Уходи!

– Мне некуда идти. – Голос её был похож на шелест листвы.

– Уйди, пожалуйста!

Он озирался по сторонам, пытаясь увидеть Ингрид вновь, но та будто стала единым целым с туманом, сама превратилась в пар. Тогда Ситрик замер, закрыв глаза и пытаясь подчинить себе дыхание. Напуганное сердце колотилось, отдавая в виски громким звуком. Помимо быстрых ритмичных ударов не было ничего: ни шума, ни всплесков, ни шороха длинных синих подолов. Успокоившись, Ситрик наконец раскрыл глаза и, прогоняя прочь тревогу, принялся думать, куда ему идти. С берега ориентироваться было проще – ряды домов расходились от пристани практически ровными лучами.

Кто-то совсем близко прошёл рядом с ним. Ситрик подскочил от неожиданности, хватаясь за нож.

– А что это ты тут делаешь? – На этот раз голос принадлежал отцу Якобу, и напуганный Ситрик еле сдержал свой язык, чтобы не оскорбить старика крепким словом. – Никак топиться собрался? Сын мой, тут дюже мелко.

Ситрик успел порадоваться, что в такой тьме не видно, как лицо его от стыда стало краснее мяса огненной рыбы.

– Нет, – наконец твёрдо произнёс он.

– Вот и славно, пошли домой.

– А ты что тут делал? – не удержался и спросил Ситрик.

– Нужду справлял, – не таясь ответил священник и ушёл прочь, быстро истаивая в тумане. Ситрик нагнал его и пошёл следом.

– Извини меня, я не слышал, как ты оказался рядом, святой отец.

– А это уже не моя забота.

Добрались они так быстро, что Ситрик, как ему показалось, не успел и десятка шагов сделать. Дома приятно пахло едой – у очага хозяйничал Холь, что-то смешное рассказывая разомлевшему и улыбающемуся слуге, лежавшему на хозяйской постели. Заметив в дверях священника, слуга тут же вскочил и принялся изображать хлопоты, вертясь вокруг Холя.

– Вот бездарь, – проворчал священник и устало опустился на лавку, медленно стаскивая с плеч свой плащ. – Глотатель углей! Бестолочь…

Ситрик опустился рядом, и только тогда Холь заметил его.

– А ты чего такой красный? Там снова мороз? – спросил он без всякого стеснения.

– Да, – буркнул Ситрик, снимая промокший башмак.

– Вовсе нет, – тут же ответил священник. – Наоборот, тепло. Туман поднялся сильный.

Ситрик медленно втянул носом воздух и спрятал лицо в ладони, раздвинув пальцы так, чтобы видеть, что происходит в жилище. Холь, заметив этот стыдливый жест, в насмешку подмигнул пареньку, и Ситрик поспешил полностью закрыть лицо. Холь хихикнул.

– А ты что смеёшься, дьявол? – поинтересовался священник.

– Настроение хорошее, святой отец.

– Только попроси, готов буду испортить.

– Не буду.

– Вот и помалкивай, чай не под своей крышей кашу варишь.

Седовласый странник притих. Ситрик понял, что теперь сквозь потрескивание дров слышно, как он пристыженно сопит на весь дом, и хлюпнул носом. Он подумал, что из-за горящего чувства стыда сегодня не сможет спать, однако, когда пришло время сна, он тут же крепко уснул, будто сама владычица мёртвых коснулась рукой его лба, повергая в шуточную смерть.

Вскоре и Холь ушёл спать. Однако в эту ночь ему не спалось. Поворочавшись немного, он поднялся и снова вернулся к огню. Подкинул дров, чтобы было светлее, и снова уселся вязать, пока все спят. На этот раз он мастерил варежки. Он любил это занятие. Возможно, он умел всё на свете, вот только ни в чём не мог добиться настоящего мастерства, охладевая к ремеслу прежде, чем руки превращались в идеальный инструмент.

Ситрик снова ворочался во сне, видя очередной кошмар. Холь дотянулся рукой и толкнул юношу в плечо. Тот тут же затих и вскоре спокойно уснул.

Мужчина, сложив ноги, вернулся к вязанию. Он подумал, что любая старуха в этом городке сможет связать варежки быстрее, да ещё и в кромешной темноте. Но вряд ли кто-то из них получал большее удовольствие от своего ремесла.

Полено, подложенное в очаг, постепенно прогорало, и Холь решил перевернуть его рукой. Он привычным жестом сунул пальцы в огонь и тут же, зашипев, отпрянул. Замотал правой рукой, не понимая, что сейчас произошло. Наверное, резко заболели суставы от того, что он весь день просидел с иглой и нитками. Отложив вязание, он дотронулся до поленца левой и тут же чуть ли не вскрикнул от боли. Перевернув полено, он скорей отдёрнул руку и внимательно посмотрел на неё.

На красной от жара коже медленно проступал ожог…

Утро выдалось холодным, почти ледяным. Лето, растратив все силы, умирало, распластавшись на еле тёплых камнях жёлтой листвой. Уже с десяток дней Агни Левша был новым конунгом Онаскана, а старшая дочь его и молодая жена, немногим старше дочери, – хозяйками Большого дома.

Вигго сам не понял, как пришёл к обрыву, где месяц назад обнаружил мёртвого Ольгира. Он помолился богам, поминая своего господина. Перерезал шею пёстрой курице, которую взял с собой, и, вместо того чтобы оставить её в лесу, бросил в воду залива. Птица упала в спокойную воду, распластав обрезанные крылья. Морскому богу не удалось забрать с собой тело Ольгира, так пусть ему достанется другая жертва.

– Надеюсь, вы довольны, боги, – прошептал Вигго. – Прошу вас, будьте справедливы ко мне. Я знаю, что Агни убил моего конунга.

Восемь дней Рыжебородый приносил богам в жертву по птице, чтобы сыскать их расположение, а на девятый день пропал. Он стал волком и ушёл туда, где прежде скрывался Ольгир. Вигго горько усмехнулся. Он не сразу понял, что за шутку приготовил Агни, лишив Рыжебородого возможности участвовать в Хольмганге. Но Вигго был даже рад, что он, а не Рыжебородый, сразится за честь мёртвого конунга. Он отомстит. Пустит этому мерзавцу кровь…

Солнце поднялось над лесом, и Вигго пришёл к назначенному месту за стенами Онаскана меж городом и курганами. Народу собралось так много, что утка под ногами не прошмыгнёт. Вигго бросил на толпу недоверчивый взгляд и, наконец заметив Хьялмара, направился к нему.

– Левша уже пришёл? – спросил Вигго.

– Опаздывает, – буркнул Хьялмар, прикладываясь к рогу. – Будешь?

– Нет.

Хьялмар внимательно посмотрел на Вигго и его обрызганные кровью руки.

– Надеюсь, ты успел разобраться с Левшой ещё до начала Хольмганга, – негромко произнёс он, чтобы никто больше не услышал, но Вигго покачал головой. – Дюже ты бледный. Смочил бы всё-таки горло.

– Нет, Хьялмар, – процедил сквозь зубы Вигго.

– Мне больше достанется, – согласился мужчина и снова отпил пиво. На запах оно было далеко не лучшим, но и не самым скверным. Его дух щекотал ноздри Вигго, раздражая. – На твоей стороне почти вся знать Ве. Если пустишь кровь этому выродку, пойдёшь служить к ним. И это в придачу к серебру, что положено по праву.

– Я убить его хочу, – прошипел Вигго.

– Он старик. Рань его, и он сам помрёт.

– А точно ли он сражается? – прошептала Тила, всё это время стоявшая за спиной брата и слушавшая мужчин. Вигго только сейчас заметил её. Он был так напряжён, что видел лишь то, что было прямо перед глазами.

– Дряхлый Лис говорил на пиру, что никто из его воинов не будет участвовать в Хольмганге. – Хьялмар почесал бороду. – Значит, сам.

– Дряхлый Лис. – Тила тихонько засмеялась, и Хьялмар захохотал, а после хлопнул Вигго по плечу. – Гляди, идёт!

Агни подъезжал на лошади, а позади него запряжённый чёрный вол тянул телегу, укрытую тканью. Вигго стал у лестницы, торчащей из ямы, дожидаясь своего соперника. Под его ногами лежала коровья шкура с разложенным оружием для поединка. Вигго с ненавистью рассматривал богатые украшения Агни. На тёмных с сединой волосах его покоился золотой обруч. Плащ, украшенный узорным шёлком, укрывал оба плеча, а на шее висел большой оберег на толстой плетёной цепи. Он больше походил на чуждых королей, что правили за Северным морем, нежели на конунга гётов и свеев. Вигго скривился. Вдруг на нём столько украшений оттого, что он не будет сражаться сам? Но кто тогда? Нет, Агни должен сражаться сам…

– Что в телеге? – вопрошали голоса.

– Может, ещё оружие?

Агни остановил лошадь почти у самой ямы, но не торопился спешиваться. Он смотрел на Вигго свысока, так что у молодого воина чесались руки выхватить топор и подрубить колени коня, чтобы конунг-предатель наконец свалился к его ногам.

– Вигго. Сын Бриты Мстительной. Выбирай оружие и спускайся в яму.

– Напоминаю, что нам надобно договориться о правилах поединка, Агни Левша.

– Хорошо.

– Я возьму щит и меч, – громко объявил Вигго.

Агни молчал, ожидая, когда Вигго выберет оружие из того, что было сложено на рыжей шкуре. Наконец мужчина выбрал понравившиеся меч и щит, и слуга Агни тут же спустил оружие в узкую и глубокую яму, больше похожую на тесную могилу, нежели на место для суда богов. На дне ямы была вода, и Вигго невольно принялся гадать, откуда она. Была ли это дождевая вода, что скопилась здесь за предыдущие дни, или же Агни случайно вырыл новый колодец?

– Как будем сражаться? До первой крови? – спросил Вигго.

– Насмерть, – коротко ответил Агни.

Вигго услышал, как смачно выругался Хьялмар. На губах хускарла дрогнула улыбка. Он был готов. Убьёт Агни, и пусть его оставят в уже вырытой для него могиле!

– Какое твоё оружие, Левша? Я сражаюсь с тобой?

Агни наконец лениво спешился, ближе подойдя к Вигго. Их разделяла лишь шкура, на которой было разложено оружие. Агни осмотрел топоры, подобрал один из них, примеряя, как он лежит в руке. Вигго немало удивился выбору Агни, зная, что знатнейший из воинов выбрал бы меч. Агни подобрал и щит, уже совсем не присматриваясь к нему. Взял в правую беспалую руку.

– Спускайся первым, – произнёс Агни. – Мой воин спустится после.

– Ах вот как.

– Уговор?

– Уговор.

Сражаться будет не Агни…

Вигго ступил на лестницу, выбитую из цельного ствола сосны, спрыгнул на дно ямы, подобрав из воды щит и меч. Мутная вода доходила лишь до середины голени, но была такой ледяной, что сводило лодыжки. Отсюда плохо было видно, что происходило наверху. Мелькали люди, собираясь у ямы, – не всем было видно, что творится внизу. Однако подходить близко было страшно. Вдруг кто-то толкнёт в спину.

Вигго услышал шум, а затем и визгливые крики. Удивлённые. Напуганные. Люди вновь отпрянули в разные стороны, и, посмотрев наверх, Вигго увидел, как замахнулась рука Агни, перерубая верёвки, державшие ткань над гружёной телегой.

Над ямой показались коротко остриженные головы слуг и их натруженные руки. Они толкнули лестницу, и та свалилась в яму, обдав Вигго грязью и водой.

– Эй, вы что творите?! – взревел Вигго и ударил мечом по щиту.

Раздался звон топора, и нечто серое упало в яму, распластавшись. Сначала Вигго решил, что это шкура с оружием свалилась сверху, но уже через мгновение он понял, что ошибся.

Это был волк. Оглушённый и затравленный, но совершенно дикий. Он был таких больших размеров, что больше походил на медведя. Грязная шерсть его отливала рыжиной. Волк заметался по яме, натыкаясь на стены. С чёрных губ его капала слюна.

– Это мой воин, – громко произнёс Агни, и над ямой промелькнула блестящая тень его широкого плаща. – Твой братец Рыжебородый решил, что будет сражаться за меня.

Вигго застыл, выставив перед собой щит и меч и вперив взгляд в зверя.

Рослый волк со шкурой необычного рыжеватого цвета. Агни не врал. Перед ним действительно был оборотень. Перед ним действительно был Кнут Рыжебородый.

– Твой брат не прослыл нидингом! Он остался сражаться! – Голос Агни гремел над головой грозовым облаком. Собравшиеся люди кричали от восторга и страха. Мало кто понимал его слова.

Волк вперил в Вигго жёлтые глаза. Мужчина знал не понаслышке, как бесполезно было взывать к разуму оборотня, когда тот был заперт в личине волка, но он несколько раз назвал брата по имени, будто ожидая, что тот откликнется и узнает его.

– Кнут. – Вигго говорил громко и чётко, будто пытался заставить залаять дрессированную собаку. – Кнут, это ты?

Когда луны не было видно на небе, оборотни почти ничем не отличались от обычных волков, но с приходом ночи превращались в подобие Фенрира, только не скованное цепями. Вот и сейчас волк затравленно вжимался в стены, прижимая уши и припадая на лапах. Он был напуган криками людей и изнурён своим пленом. Он забрасывал лапы вверх, точно намереваясь выпрыгнуть, но сверху на него взирали десятки глаз и вопили чёрные провалы ртов.

Наверняка Агни рассчитывал не на это.

– Кончай с ним! – проревел кто-то наверху.

– Разозлите волка!

– Не трогайте его, – громко проговорил Агни. – Мы не должны вмешиваться в поединок! Пусть их рассудит бог.

– Это безумие, – прошептал Вигго. – Кнут… Кнут!

Волк снова обратил на него взгляд. Зарычал. Кажется, Вигго стоило продолжать говорить тихо. Но как долго они бы просидели тут вдвоём в яме?

Оборотень оголил клыки и, набравшись смелости, ринулся на Вигго. Мужчина загородился щитом, не выставляя вперёд меч. Столкнувшись со щитом, волк проворно отпрыгнул и вновь бросился на Вигго. Люди наверху ахнули. Вигго снова отбился одним лишь щитом, но зверь был быстрее. Отскочив, он извернулся, как раненая лисица, и цапнул Вигго за ногу. Мужчина зашипел от боли и сильно стукнул волка по голове кромкой щита. Волк ослабил хватку, но не выпустил изо рта свою жертву. Вигго закричал, ударив волка снова.

– Вигго, не щади его! – Он с трудом различил голос, не сразу поняв, что это была речь Хьялмара. Он не понимал. Он ничего не понимал.

Нога предательски подкосилась, и Вигго упал на колено. Волк мотнул головой, точно намереваясь оторвать часть плоти. Раздался треск ткани, кровь бросилась вниз, и мутная вода стала красной. Вигго закричал. Волк попытался цапнуть снова, вытянув шею, но мужчина снова ударил по морде щитом, на этот раз злее и отчаяннее. Зверь коротко взвизгнул и зарычал, его морда была так близко к лицу теперь, когда Вигго упал, подкошенный. Ничего человеческого не было в зверином оскале и остервенелых глазах. Ничего от Кнута Рыжебородого.

В голове пронеслась отчаянная мысль, которую Вигго не успел даже подумать, пока отбивал щитом нападения волка. Он еле держался, заваливаясь всё сильнее.

«Что, если Агни врёт?»

Волк напрыгивал на него, как охотничья собака на годовалого лосёнка, всё пытаясь дотянуться до шеи.

«Что, если это не Кнут?»

Зверь бросился вновь, и Вигго рубанул мечом, надеясь, что успеет дотянуться первым. Его окропило кровью, и волк упал на щит уже мёртвый, разрубленный почти пополам. Из раны полезла требуха вперемешку с кровью. Желчный запах ударил в ноздри.

Люди наверху умолкли. Молчал и Вигго. Он попытался встать, но упал в воду.

– Достаньте его, – скомандовал Агни. – Он сам не сможет подняться.

Откуда-то притащили вторую лестницу и медленно спустили её вниз, но никто из слуг не спешил оказаться в яме. Вигго, приподнявшись, во все глаза смотрел на тело волка, опасаясь худшего. Он даже не заметил, как слуги наконец оказались рядом и принялись поднимать его. Он отбросил от себя одного, другого, всё продолжая смотреть на разрубленного волка.

– Поднимите сначала зверя, – скомандовал Агни.

Где-то рядом с ним что-то вопил Хьялмар, но его речь, сдобренную ругательствами, было трудно различить. В голове усилился звон. Кажется, впервые за долгое время Вигго наконец моргнул и смог оторвать взгляд от волчьего тела. Перед глазами тут же поплыло, и зрение затуманилось плотной дымкой.

Вигго упал.

Когда он очнулся, то обнаружил себя лежащим подле коровьей шкуры с оружием. С другой стороны от него лежало тело волка. Над ним стоял, чуть склонившись, Агни, рассматривая вываленные кишки так, точно там было разложено гадание. Вигго прищурился, глядя на него.

– Эй, ты как? – Голос Хьялмара врезался в самое ухо, и Вигго скривился.

– Отвали, – пробурчал он и попытался подняться.

Надо встать, чтобы народ поприветствовал победителя Хольмганга. Агни перевёл взгляд на Вигго, заметив, что тот пришёл в себя.

– Ну что, воин, твоя правда, – великодушно произнёс Агни. – Бог решил, что я убил Ольгира. Так тому и быть.

Люди, обступившие их и место схватки, молчали, внимательно слушая всё то, что говорил Агни.

– Ты предатель, Агни, – хрипло, но громко сказал Вигго. – Предатель конунга и предатель богов.

– Не принадлежность нашу к богу мы решали в поединке, – напомнил Агни, хмуря косматые брови. – Что же, Вигго… Сын Бритты Мстительной, серебро с тобой, и правда.

Вигго попытался встать, но ноги не слушались. Хьялмар поддержал его, позволяя опереться о своё плечо. Выпрямившись во весь рост, Вигго резко мотнул головой. Звон в ушах вновь начал усиливаться, мешая соображать и слушать. Он зашипел от боли, заваливаясь на Хьялмара, но грузный мужчина его удержал.

Вигго склонил голову, и его взгляд в который раз упал на волка. Сейчас ему отчего-то было всё равно, мёртвый ли брат лежал перед ним или кто-то ещё, принявший обличье зверя.

– Агни Левша, – пробормотал он ненавистное имя. – Позволь помимо серебра взять волчье тело.

– Что ж ты, Вигго? Мой боец останется со мной, и мне стоит похоронить его с почестями, – Агни произнёс это с плохо скрываемой усмешкой, и Вигго её расслышал.

Он рассердился, пусть и силы его были на исходе.

– Если ты впрямь говоришь, что это мой брат, то кто, кроме меня, должен похоронить его? – почти прокричал Вигго, пытаясь перекрыть звон в голове.

– У нас не было на то уговора, – твёрдо сказал Агни.

– Как и на обратное!

Вигго вскрикнул от боли и полностью повис на Хьялмаре. Всё кругом вдруг опустело. Глаза покрылись красной плёнкой. Кровь кипела в жилах, разгоняя по телу отравленную кровь.

Он умрёт, если не наденет шкуру. Он умрёт, если не станет следующим волком.

Агни что-то проговорил, но его густой голос потонул в нарастающем звоне. Невыносимая боль точила Вигго изнутри. Он весь превратился в алую боль и ярость, взращённую на чувстве справедливости и отмщения, лишившись человеческого обличья.

Вигго отбросил от себя Хьялмара, сам упал, но тут же вскочил на ноги, одним рывком оказавшись у волка. Агни отпрянул, отступил, скрывшись за пеленой, что окутала зрение. Вигго засунул пальцы в смертельную рану волка и потянул шкуру в сторону. Та легко поддалась – прежде её так же, без усилий, снимал Кнут. Она соскальзывала с тела, обнажая голые мышцы, точно шёлковый плат.

Шкура была почти у него в руках, когда кто-то толкнул его в бок, опрокидывая. Вигго упал, но, зарычав, принялся подниматься. Было скользко от крови, он терял равновесие и снова падал.

– Верни мне!.. – только и крикнул он.

Он отбросил от себя человека и ещё одного. Но вот двое схватили его за руки, заломив их за спину. Вигго рычал, точно уже стал зверем. Он не понимал ничего, ничего не чувствовал и не слышал. Он знал лишь только то, что волчья шкура должна быть его.

Кто-то помог ему, отбросив одного из воинов, и Вигго, освободившись, тут же ринулся к шкуре. Он содрал её одним рывком и тут же бросил себе на плечи. Какие-то женщины завизжали пронзительно, и это был единственный звук, пробившийся сквозь звон и жжение. Тут же он свалился и больше не поднимался. Мир погрузился в темноту. Темноту, что посмотрела на Вигго жестокими серыми глазами и укутала чёрными волосами, как одеялом.

Льёт оттёр нож о коровью шкуру и деловито покосился на распластавшегося Вигго, из шеи которого толчками выплёскивалась кровь, прошёл мимо пленённого Хьялмара, чьё лицо было раскрашено красным, и вновь как ни в чём не бывало стал позади Агни. Левша успел вытащить свой меч, опасаясь начала бойни, однако в образовавшейся толкотне никто, кроме него и Хьялмара, так и не решился обнажить оружие – кругом было слишком много женщин и детей, не сразу разбежавшихся в разные стороны при виде оборотня. Мужчину удалось быстро обезоружить – он лишь легко ранил одного из новых хускарлов Большого дома, защищая Вигго. Однако немногочисленная стража Хьялмара стояла по-прежнему в напряжении, положив руки на оружие. Они готовы были вот-вот продолжить Хольмганг, отстаивая честь своего господина. За их спинами стояла и Тила, дрожа от страха и негодования пополам. Агни не ожидал такой храбрости от вдовы Лейва.

– Хьялмар, вели своим бойцам не продолжать схватку, – велел Агни. – Ты сам всё видел. Вигго хотел стать оборотнем. Такому не место среди живых. Хьял…

Тут тело волка начало меняться, и мужчины как заворожённые уставились на него, на миг позабыв о склоке. Тила вскрикнула.

Пуки ободранной шерсти слезали с покрывающегося струпьями мяса. Члены зашевелились, будто оборотень был ещё жив: ноги и руки, надламываясь, меняли облик, сморщиваясь в одних местах и растягиваясь в других. Нос ввалился, глаза закатились глубже под веки и потухли, опушившись ресницами, а зубы втягивались в дёсны, как мечи, которые было велено спрятать в ножны. На щеках в один миг проросла рыжая борода. Это было уже человеческое лицо, изуродованное смертью.

Агни, затаив дыхание, наблюдал за этим. Многое он повидал за свои полвека, но такое довелось наблюдать ему впервые. Тем временем шкура на теле Вигго, начавшая было прирастать, вдруг скрючилась, иссохла вмиг, лопаясь и расползаясь. Ни к чему мертвецу волчья шкура.

– Оборотень! – воскликнул Льёт. – Это в самом деле Кнут!

По спине Агни прошла нежданная дрожь. Зрелище не пугало, но было настолько отвратительным, что наверняка останется навсегда в его голове. Агни прокашлялся.

– Вы всё видели своими глазами! – глухо воскликнул он. – Этот Кнут Рыжебородый был проклятым перевёртышем, как и его хозяин! Ольгир был волком! Это он заколдовал своего хускарла, чтобы вместе с ним стращать народ Онаскана. Это он убил Кривоногого! Это он чуть не убил моего сына Гарди!

Хьялмар взвыл. Его раздирало от ярости и жалости. Он смотрел на тело поверженного Кнута, не в силах отвести взгляд.

– Вигго, сын Бритты Мстительной, пусть он и выиграл бой, убит. Это не умаляет его славы как победителя Хольмганга. Но он решил стать волком, как и его брат. Как и его хозяин, – гремел Агни. – Проклятым оборотням не место среди людей. Они слишком опасны.

Люди притихли. До них очень медленно доходило то, что произошло. Агни и сам не был до конца уверен в том, что случившееся было действительностью.

– Ты! – взревел Хьялмар, силясь подняться, но его жёстко ткнули в спину, сильнее заламывая руки. – Ты бесчестен, Агни Левша. Вигго выиграл сражение! А твой человек убил его подло, раненого и обескровленного.

– Ты в самом деле сохранил бы жизнь зверю? – В обычно спокойном голосе Агни звучало удивление. – А скольких детей да сколько голов скота мы не досчитались? Скольких такие, как он, утащили в лес? Волку – волчья смерть!

– Бесчестный ублюдок, – снова проворчал Хьялмар. Его тут же ударили в лицо за эти слова. Хьялмар сплюнул кровь. – Боги на стороне Вигго, как бы ты ни кичился, Левша! Справедливость на его стороне! Ты не должен был убивать того, кто победил тебя на Хольмганге. Убил Вигго. Убил Ольгира! Убийца конунга!

Левша молчал, пока оставив без ответа эти слова. Он неспешно спрятал меч в ножны и вперил тяжёлый взгляд в Хьялмара. Тот глядел на него пристально и ненавидяще.

– Смотрю, ты нисколько не удивился тому, кем оказались хускарлы Ольгира. Не будь ты сейчас в обличье человека, я бы и тебя заподозрил в зверином колдовстве.

– Мне плевать, кто они. Ольгир был мне как брат. Его воины – моя семья. Зато я точно знаю, что ты, Левша, сегодня потерял последние остатки своей чести. Убийца конунга. – Хьялмар вновь повторил это, выплёвывая слова. – Боги на нашей стороне.

– Не на твоей. – Агни произнёс это негромко и подошёл ближе, чтобы Хьялмар его хорошо слышал. – Твои боги ошибаются. Я не убивал Ольгира. Они ошиблись, отняв на Хольмганге жизнь у моего бойца.

Хьялмар заскрежетал зубами.

– Я не верю тебе. Не верю!

– Твоё право. – Агни сложил руки на груди. – Но только я повторяю: вели своим бойцам опустить оружие. Нам ни к чему эта схватка из-за хускарла.

Хьялмар молчал. Агни хмыкнул и повернулся к его страже.

– Что решите вы? Бог рассудил, что правда на стороне сына Бритты Мстительной, как бы то ни было. Я выплачу его семье три меры серебром, как полагается по закону тому, кто одержал победу в Хольмганге. – Агни ненадолго замолчал. – Но также бог наказал его за дерзость, позволив зверю укусить его, а после отдать свою шкуру. Он стал оборотнем. Что же, мне нужно было сохранить ему жизнь? Вы так считаете?

– Не смей говорить с моими воинами, Левша, – проскрежетал Хьялмар, но Агни даже не взглянул на него.

Стража Хьялмара напряжённо молчала. Агни снова хмыкнул, на этот раз недовольно. Пусть эти люди и служили человеку из рода конунга Анунда, но он теперь был выше него.

– Агни, отпусти Хьялмара! – раздался голос Тилы. – Он не нападёт. Он послушает меня.

Она всё ещё дрожала, как воробей на ветке, но смелости в ней было столько же, сколько обычно сидит под шкурой тура.

– Опустите оружие! – воскликнула она. – Вы и моя стража тоже!

– Тила, – хрипло произнёс Хьялмар и вдруг скривился, отводя лицо.

– Они убьют меня вместе с тобой, если ты решишь драться. Хьялмар, их больше. Подумай. – Произнося это, Тила теряла свою прежнюю робость. – Агни пообещал, что выплатит семье Вигго положенное серебро. Он принял волю бог… а. А ну опустите оружие!

Стража неохотно подчинилась ей. Хьялмар по-прежнему сидел со скривлённым лицом. Агни с интересом наблюдал за духом валькирии, что неожиданно пробудился в пугливой женщине. Наконец она обратила лицо и к нему тоже.

– Агни, конунг. – Она чуть поклонилась, произнеся это. – Отпусти нас с Хьялмаром. Мы отбудем обратно в Швецию к конунгу Анунду, если тебе будет угодно, чтобы не мешать.

Агни незаметно улыбнулся в усы. Он не просто догадывался – он ждал, что наивная Тила произнесёт именно это. Вернётся в Швецию, где у её родни есть множество воинов и кораблей, родит наследника и сама станет матерью будущего конунга. Агни покачал головой.

– Ни к чему Швеция, – сказал он. – Ты с братом останешься здесь.

– Тила, мы в плену, – проворчал Хьялмар. – Как ты до сих пор не поняла?

– Лучше уж так, чем умереть, – бросила она, вперив сердитый взгляд в брата.

– Лучше уж умереть, чем так, – буркнул он.

– Тила, – обратился к женщине Агни. – Позволь решить с тобой этот вопрос. Ты остаёшься с нами. Ты вольна, как и прежде. Твои с братом воины вольны, как и прежде, и получают жалованье. Но они не смеют сражаться со мной и с моими людьми. Ты и они, а точнее вы оба, не смеете вступать ни в какие союзы против меня. Взамен я сохраню вам всем жизни и оставлю ваши блага.

– Хорошо, – согласилась Тила слишком легко. – Но соблюди правила Хольмганга и одари серебром семью Вигго. Его сестра достойна лучшей жизни, пусть она и потеряла сегодня двух братьев.

Агни удовлетворённо кивнул еле заметно. Живая и невредимая Тила рядом с ним будет залогом хороших отношений с Анундом. Если тот, конечно, не забыл про своих онасканских родственников. Тила потеряет ребёнка, и он найдёт ей мужчину из своей семьи. Или погибнет прежде от заражения или болезни. Ему ни к чему ещё одна громкая смерть в Большом доме.

– Хьялмар, – на этот раз Агни обратился к мужчине. – Если ты не примешь эти условия, то ты подставишь под удар свою сестру.

– Я принимаю твои условия, Левша, – почти не разжимая напряжённых губ, произнёс Хьялмар.

– Вот и славно.

Хьялмар посмотрел на Агни исподлобья, и взгляд его не сулил ничего хорошего. Но глупо было полагать, что это напугает конунга. Хускарлы Агни отпустили Хьялмара, и тот поднялся на ноги, потирая руки. Он встал в полный рост, поравнявшись с конунгом и по-прежнему буравя его полными ненависти глазами. Тила коснулась плеча брата и стала рядом с ним.

– Хьялмар, – твёрдо сказала она, решительно отталкивая брата. – Идём.

– Ты будешь жить под одной крышей с убийцей твоего друга, – вполголоса произнёс он, но при этом удостоверившись, что Агни его слышит.

– Глупо полагать, что Ольгир и его свора были мне друзьями, – встрепенулась Тила, не таясь.

Агни в который раз усмехнулся, поражаясь её простоте. Женщина снова толкнула брата, что-то бросила своим хускарлам и пошла прочь. Мужчины двинулись за ней. Агни велел нескольким своим воинам проследовать вместе с ними, а сам обратился к месту, где только что было сражение.

Конунг опустился перед распластанным телом Кнута, осматривая его снова, а после перевёл взгляд на лежащего чуть поодаль Вигго, сошедшего с ума из-за волчьей кожи. Он поднял с коровьей шкуры один из предоставленных для Хольмганга мечей и поддел его остриём тело Вигго. Он подцепил краешек вольчей кожи и отбросил его с плеч мертвеца. Шкура оказалась очень старой и поношенной, точно десятки человек до Кнута и его брата носили её на своих плечах. От неё отваливались пуки шерсти и целые клочки кожи. Агни поморщился, думая, стоит ли забрать шкуру с собой или нет. Станет ли она предметом его помешательства, или она умерла вместе с последним хозяином, не успев прирасти к его плоти. Агни с сомнением покосился на Льёта, убившего Вигго. Мужчина выглядел здоровым и не походил на безумца.

– Не хочешь примерить? – с серьёзной усмешкой спросил Агни у него.

Льёт улыбнулся, точно Агни произнёс хорошую шутку.

– Сожги её, Агни, или порежь, в самом деле, – сказал он, теребя серебряную серёжку в ухе. – Не хватало мне такого счастья.

Агни кивнул и, наступив на шкуру с одного края, разрезал её на мелкие кусочки.

Ситрик вздрогнул, проснулся. Его вновь одолевали жуткие сны, похожие на действительность сильнее, чем его настоящая жизнь, ставшая странной с недавних пор.

Снова в дрёме его разрывали волки, и снова он чувствовал всё так, будто проживал век в чужом теле. Ещё не раскрыв глаз, он нерешительно потянул руки к шее, ощупывая её. Раны, оставленной ножом, не было, но вот в голове по-прежнему было красно и пусто от волчьего безумия. Сердце стучало так громко и гулко, что отдавало звоном в дерево лавки, на которую его уложили в этот раз.

Ситрик протёр кулаком веки, но тьма в доме стояла такая, что ничего не было видно. Красная пелена медленно сползала с глаз. Очаг молчал, а холод медленно заползал под одеяло. Во сне Ситрик, верно, сучил ногами, потому что одеяло сползло до колен. Не замёрзни он, так и не проснулся бы, оставшись в яме один на один с разъярённым волком. Ситрик попытался подтянуть к себе одеяло, но оно противилось, будто сверху положили что-то тяжёлое. Парень невольно подумал о том, что на нём могла уснуть кошка, как это бывало дома, но у отца Якоба её не было. Ситрик снова дёрнул одеяло на себя, но оно намертво застряло. Верно, зацепилось где-то или застряло между лавкой и стеной.

Ситрик приподнялся, чтобы посмотреть на то, что мешало ему укутаться и спрятаться в плаще.

У его поджатых ступней сидела тьма, куда более густая и чёрная, чем всё кругом. Это была холодная пустота, явившаяся в человеческом теле. Услышав, что Ситрик проснулся, она повернула голову на звук. Глаза её сверкнули в темноте, как металл, выкованный из света погибших звёзд.

– Это ты, да? – шёпотом спросил Ситрик, и тьма прищурилась. – Ты насылаешь на меня видения о волках.

– Это не видения, – произнесла Ингрид.

– Что же?

– Это то, что на самом деле произошло там, где тебя не было, – прошептала Ингрид, подбираясь ближе. Изо рта её вырывался холод, облачённый в слова.

Она подсела ближе, и Ситрик смог ясно увидеть её бледное лицо, обрамлённое тьмой волос.

– Это всё правда? – У Ситрика перехватило дыхание.

– Да.

– Все мои видения и сны… Об Ольгире, Вигго, Кнуте…

Ингрид кивнула.

– И не только. Я хотела тебе показать, что в Онаскане знают, кто убил волка.

Ситрик сжал кулаки. Сердце, только успокоившееся, снова забило в груди крыльями раненой птицы.

– Ты цепь, что сковала Великого волка, – произнесла она, и холод, вылетевший из её рта, обжёг лицо Ситрика.

Парень зажмурился, тяжело дыша. Наконец он поднял тяжёлый взгляд на Ингрид, полный ненависти и скорби, но та лишь усмехнулась.

– Зачем ты делаешь это со мной? – твёрдо произнёс он. – Лишаешь меня сна и делаешь мою жизнь кошмаром.

– Мне ведомы смерти. И ты их знай. Знай, кем были те, с кем ты делил кров и пищу за одним столом. – Голос Ингрид становился всё громче, но никто в доме не просыпался, точно все были мертвы. – Знай, кем был тот, кто пленил меня и предал. Знай, почему ты идёшь за Зелёным покровом и почему я взяла с тебя клятву.

Руны на руках Ситрика зажглись белым огнём, оплетя запястья, точно обручья. Лишь однажды он увидел их, когда Ингрид явилась ему средь бела дня. Но теперь они горели ярче и злее, сверкали, как иней. Ситрик перевернул руки, пытаясь прочитать то, что было написано на его коже, но руны не складывались в слова. То были гальды, каких он не знал и никогда не видел прежде.

– Я надеюсь, что хоть ты не нарушишь клятву, – произнесла Ингрид. – Я буду мучить тебя, пока ты не принесёшь мне покров. Я изведу тебя, чтобы не было ни дня, когда ты не произносишь моё имя.

Руны жгли льдом, проникая в самую плоть. Ситрик взвыл от боли.

– Зачем ты делаешь это? – срывающимся в тишину голосом вскрикнул он.

– Потому что ты не должен предать меня.

– Я же пообещал, что принесу покров. Отпусти!

– Чтобы меня снова предали? Я превращу твою жизнь в кошмар, если ты преступишь клятву.

– Ты уже это сделала, – зло произнёс Ситрик, терпя боль. – Мне не станет хуже.

Ингрид приблизила своё лицо к его. Оно было так близко, что Ситрик дёрнулся, отпрянув. Она взяла его за запястья, накрыв своими ладонями прожигающие кожу руны. Боль резко утихла, но яркое свечение продолжало пробиваться сквозь её пальцы.

Тишина стояла в доме, и было слышно лишь тяжёлое дыхание Ситрика.

– Я не дам тебе пропасть, – вкрадчиво произнесла Ингрид. – Лишь исполни клятву свою.

Пальцы её нежно скользнули по рукам, снимая боль и унимая свечение. Руны теперь лишь тихо тлели синевой, точно старые рисунки на телах берсерков. Ингрид гладила его запястья, и всё нутро Ситрика сжималось от этих прикосновений: так желанны они были прежде и так ненавистны теперь. Холод шёл от рук к самому сердцу.

– Зачем ты это делаешь? Ты в самом деле боишься, что я предам тебя?

Она сжала руки сильнее, а после переплела их пальцы. Ситрик замер, не понимая, что она сделает в следующий миг.

– Боюсь, – прошептала она.

– Я же пообещал. Я принесу покров. Если я сказал, то я исполню всё, что требуется. – Он замолк, прежде чем произнести то, что давно зрело на языке. Сглотнул и медленно произнёс: – Ты мне лишь мешаешь.

Ингрид сузила глаза недобро.

– Знаешь, сколько раз ты мог погибнуть в пути? Знаешь, как я путала твои следы в лесу, пряча тебя от псов Ольгира? Если я оставлю тебя, ты пропадёшь.

– И кто тогда принесёт тебе покров? – Ситрик грустно усмехнулся.

Ингрид не отвечала.

– Ты не дашь мне погибнуть, госпожа. – Он боялся этих слов, но продолжал говорить. – Госпожа мёртвых. Госпожа Зима. Если я погибну, тебе придётся просить отца принести покров, но ты дорожишь им. Им, не мной.

– Ты дорог мне.

– Лишь как тот, кто обречён найти покров.

Она сильнее сжала его пальцы, оглаживая их. Наверное, со стороны они сейчас выглядели как любовники, не будь Ингрид воплощением тьмы и холода. От этой мысли Ситрику стало дурно.

– Отпусти меня, – прошептал он.

– Не хочу, – так же тихо произнесла Ингрид.

– Ты душишь меня. Я справлюсь сам, – осторожно подбирая слова, сказал Ситрик.

– Я не могу.

– Я принесу тебе покров, лишь будь добра ко мне, госпожа.

– Знала бы я, что такое добро.

Ситрик почувствовал, что замерзает. Он задрожал от холода, что тёк по его венам, вытесняя кровь.

– Я был добр к тебе, – с горечью произнёс Ситрик. – Но ты не понимала этого. Или понимала, но… решила обратить это себе во благо. Мне во зло.

Ингрид отвела лицо, но тут же вновь посмотрела на Ситрика.

– Не прогоняй меня. Я не хочу оставаться одна.

– Будь рядом, но… но не мучай меня. Пожалуйста.

Лицо Ингрид становилось всё злее от каждого произнесённого им слова. Он что-то говорил и делал не так, но не мог понять что. Он лишь хотел быть с ней честен.

– Я уйду, но ты погибнешь без меня, – прорычала она, напоминая. – Ты обязан мне жизнью.

– Нет, я обязан тебе смертью. Я и так убил Оль… волка, которому ты посулила погибель. И теперь хочешь от меня ещё и покров. Торопишь меня, пугаешь меня…

Ингрид так сильно стиснула его руки, что Ситрик перестал их чувствовать. Лишь видел, как они дрожат. Он боялся её. Боялся, что она прямо сейчас убьёт его, а после отыщет кого-нибудь ещё, согласного принести ей Зелёный покров. Какого-нибудь дурачка, такого же наивного, как он.

Ситрик зажмурился, пытаясь обуздать свой страх, а после уже совершенно спокойно посмотрел в глаза Смерти. Лицо Ингрид было перекошено от гнева.

– Отпусти мои руки, Ингрид. – Надо же, он даже не сказал «госпожа».

Но владычица мёртвых замерла, не в силах пошевелиться.

– Ты хочешь предать меня, да? Хочешь остаться со своей птицей.

– Отпусти меня, – терпеливо повторил Ситрик, дивясь своей смелости.

– Оставишь меня наедине с призраком волка…

– Отпусти.

– Нет.

Она закричала, наконец отпрянув и отбросив его окоченевшие руки. В ноздри ударил запах жжёной плоти. Ингрид визжала, прижимая к телу обожжённые ладони, влажно сочащиеся. Ситрик посмотрел на свои руки, объятые рыжим огнём. Он не чувствовал жара, лишь лёгкую щекотку. Пламя играло на его пальцах, танцуя и сплетая языки в подобие драконьих узоров.

– Уходи, – твёрдо произнёс Ситрик.

Ингрид забилась в угол, но скалилась оттуда, как загнанный зверь.

– Ты предал меня! – воскликнула она.

– Я принесу тебе покров, если ты оставишь меня одного и перестанешь лезть мне в голову. Уходи!

– Предатель!

– Не называй меня так.

Он поднялся с лавки, держа согнутыми руки и остерегаясь – как бы чего не поджечь. Пламя на пальцах разгоралось сильнее, и Ситрик чувствовал в себе прежде небывалую силу. Он не знал, питает ли огонь его или он питает огонь.

Ингрид испуганно смотрела на пламя, освещённая наконец с головы до пят. При свете огня она больше не казалась всепоглощающей тьмой. Ситрик ахнул, поражаясь разнице. Перед ним была обычная женщина, чьё пугающее лицо оказалось изуродовано тяжёлыми думами и алчным желанием мести. Ситрик приблизился к ней на шаг, и Ингрид, пряча от жара щёки, завернулась в свой плащ, как в крылья, и тут же исчезла, будто всё это время была лишь наваждением.

Но вот огонь… Огонь никуда не исчез.

Ситрик тяжело опустился на земляной пол, сел, подтянув к себе колени и вытянув руки. Уткнулся лицом в своё плечо. Пламя медленно гасло, и руны бледнели. В жилище снова становилось темно. Ситрик поднял глаза, желая запечатлеть в памяти огонь, резвящийся меж пальцев. Меж его пальцев.

Кто он и как это сделал?

Как он прогнал Смерть?

Ситрик вздрогнул, проснулся. Его вновь одолевали жуткие сны, похожие на действительность сильнее, чем его настоящая жизнь, ставшая странной с недавних пор.

Он вскочил на лавке, и одеяло свалилось на пол. Ситрик уставился на свои руки, но те были прежними. Не было на них ни пламени, ни искр.

Он прислушался. Мужчины храпели, чего не было в прошлое его пробуждение. Очаг тлел, и в помещении было достаточно света. Посидев немного на лавке, чтобы прийти в себя, он наконец поднял с пола одеяло и вновь улёгся.

Всё это ему приснилось, но Ситрик был уверен, что Ингрид правда отпустила его, ушла, обиженная и обожжённая его речами и огнём. Точно оковы свалились с его рук.

Смерть ушла и больше не будет ходить за ним по пятам.

Он укрылся одеялом, продолжая таращиться в сумрак и слушая чужой храп. В голове постепенно становилось светло и спокойно. Ситрик натянул покрывало до самой макушки, поджал под себя ноги, даже не зная, что краешек его одеяла, на котором сидела во сне Ингрид, был покрыт белым налётом инея.

Было ещё темно, когда петух возвестил о начале дня. Ситрик, выпивший на ночь целую кружку отвара, проснулся вместе с птицей. Холь уже не спал.

– Кстати, это тебе, – произнёс с улыбкой мужчина и протянул Ситрику новенькие варежки. – Всю ночь вязал, пока не уснул. Держи, а то скоро уже будет совсем холодно.

Парень смутился, но принял подарок, бережно заложив его за пояс.

Наскоро перекусив и расплатившись со священником парой носков, они отправились в путь. Холь уверенно шёл впереди, хорошо зная дорогу. По пути он, улыбаясь, тыкал палкой все белёсые лужицы, раскалывая хрупкий лёд. Ситрик посмеивался. Вот уж не думал он, что ветте, проживший тысячу лет, будет радоваться льду, как малое дитя. Однако, когда сам Ситрик принялся прыгать по лужам, Холь его осадил.

– Ну-ка, не балуйся, – неожиданно серьёзным голосом произнёс он. – Нам торопиться надо. До темноты добраться бы.

– Ты так и не сказал, где будет наша следующая ночёвка, – возмутился Ситрик.

– Да. Потому что много ушей в Оствике, и не все они честные. Теперь скажу. – Выдержав паузу, Холь гордо изрёк: – К конунгу-кузнецу мы идём. У него и переночуем.

Ситрик нахмурился.

– Что ещё за конунг-кузнец?

– Он друг мой верный, побратим мне. – Лицо Холя стало неимоверно гордым. – Стыдно не знать конунга-кузнеца. Хотя тебе, верно, мальчишке, ещё не доводилось слышать о нём.

Холь лопнул последнюю лужу на своем пути.

– Это, верно, даже к лучшему. Он и народы его вечно прячутся и чужаков не любят. Чем меньше людей о нём и земле его знает, тем лучше.

Ситрик вздохнул. Снова его друг что-то утаивал.

– Скоро сам всё увидишь, – подбодрил Холь. – Познакомлю тебя, представлю. Глядишь, и сам полезными друзьями обрастёшь.

– Друзьями среди веттиров, – хмыкнул Ситрик.

– С ними интереснее, – ухмыльнулся Холь. – Или тебе хотелось бы обсуждать с фермерами то, как град побил ранний урожай капусты и гусят?

Парень не нашёл, что ответить, и украдкой хрустнул лужу, выпуская на поверхность мутную жижу. Было в этом действии что-то такое привычное и простое, детское даже. Никаких душевных терзаний – только звук трескающегося льда и тихая радость. Ситрик улыбнулся.

Холь успел уйти далеко вперёд, пока Ситрик, пробуя на прочность самую большую из луж, с наслаждением разбивал её лёд. Седовласый странник остановился, сложив на груди руки, и принялся дожидаться своего спутника, негромко ворча. Вскоре Ситрик нагнал его, и они вместе ступили в лесную тень.

Солнце, то прячась среди хмурых облаков, то выглядывая из-за их широких мягких боков, бросало косые лучи на обитель зверей. Густая, туманная темень, ещё не изошедшая из низин, поднималась ввысь, истаивая и обращаясь в светлую муть. Лес был болотистый, местами совсем редкий и низкорослый. Тропа петляла по почве, как живая, отыскивая твердь. Края её были усеяны горькой брусникой. Изредка звенели комары, ослабленные из-за ночного мороза. Без них в лесу было куда лучше, чем обычно.

Когда облака брали верх над солнцем, проглатывая его, как волк, всё кругом страшило и пугало. В воздухе витал запах болотных растений, похожий на сладковатую гниль, точно где-то близко лежали недогрызенные временем останки. Красные ягоды каплями крови блестели на тёмном мху. Ситрик иногда останавливался, чтобы нарвать их, и отставал от Холя. Башмаки его выглядели насквозь промокшими, но носки грели, так что вода внутри них была тёплой.

Наконец свернули с болот, снова оказавшись в рослом лесу. Ободранные краснотелые берёзы взирали на них сотнями чёрных сучковатых глаз. Ситрик поскорее нагнал Холя, сложив ягоды в мешочек на поясе. В мешочке том не было ничего, кроме кресала и кусочка кремня, но ими ещё ни разу не пришлось воспользоваться благодаря огненной птице.

Холь неожиданно остановился, угодив ногой в колкие сухие ветки. Шнурок, каким замотана была его обмотка, порвался, зацепившись за сук. Выругавшись, Холь опустился на тропу и принялся перематывать ноги. Ситрик остановился рядом.

– Ты иди-иди, – поторопил седовласый. – Тропа тут пока одна. Я догоню. Нечего терять время.

– Всё-то ты торопишься.

Ситрик, пожав плечами, пошёл дальше. Тропа в самом деле была одна. Завернув за большой камень, она вела дальше прямо, полускрытая колючими лапами сосен. Деревья проводили иглами по плечам, будто пытаясь остановить да несмело прося обернуться назад. Ситрик посмотрел за спину. Холя не было видно за мшистым камнем, но его недовольное ворчание хорошо было слышно в тихом лесу. Парень улыбнулся.

Он шёл вперёд неспешно, всё дожидаясь, когда его нагонит Холь, и мысленно обращался ко сну, что привиделся ему этой ночью. Он украдкой поднял руки и посмотрел на них, не понимая, как его пальцы могли родить огонь. Во сне он управлял собой точно так же, как владел своим телом наяву. Ситрик представил огонь на своих руках, что не жжётся, а лишь щекочет, выплясывая светлый танец. Усмехнулся, прикрыл глаза ненадолго, продолжая представлять перед собой свои руки.

Забавное желание. Странная жажда огня.

Ни о чём подобном прежде он и помыслить не мог, пока не увидел, как Холь управляется с пламенем, а то слушается его, зачарованное и ручное.

Звуки в лесу изменились. Высоко над головой проклекотал одинокий ворон. Ситрик распахнул глаза, услышав голос небесного волка. Послышался треск сосновых веток и шум, похожий на частое дыхание. В голову Ситрика пришла быстрая и отчаянная мысль, что это Холь догнал его, обойдя камень с другой стороны, но это была глупая надежда.

На тропу перед ним вышел медведь, разбивая широкой головой сплетения ветвей. Он был совсем близко, так что Ситрик мог легко рассмотреть его морду и ошмётки слюны, стекающие по его чёрным губам на бурую шерсть. Медведь замер, заметив человека. Ситрик и сам застыл, не смея пошевелиться, затаил дыхание. Он скорее опустил свой взгляд пониже звериной морды, чтобы не смотреть медведю прямо в глаза. А тот, шумно принюхиваясь, коротко рыкнул и поднялся на задних лапах, выпрямляясь во весь рост. Его громадное тело заслонило собой низкое солнце, теряющееся в сосновых иглах.

Медведь пробовал носом воздух, пытаясь понять, кто стоял перед ним, замерев, как тысячелистник в безветренный день. Ситрик боялся пошевелить и пальцем, лишь выжидал, что зверь будет делать дальше. Он попытался сказать хоть слово, окликнуть Холя или предупредить медведя, о том, что перед ним человек, вот только язык присох к нёбу.

Медведь взрыкнул и опустился на четыре лапы, и тут же солнце, прежде скрытое за его широкой шеей, ослепило Ситрика. Парень невольно прищурился, на краткий миг потеряв зверя из видимости. Быстро переведя взгляд, он увидел, что медведь не ушёл, а теперь приближался к нему, продолжая рычать. На морде читались раздражение и злоба. Ситрик попятился, зная, что бежать бесполезно.

Вдруг стало жарко и слишком светло. Ситрик резко пригнулся, спасаясь от огня, вспыхнувшего за его спиной. Медведь взревел и, раззявив пасть, помчался прочь, сминая кусты. Слышался треск и топот громадных лап.

– Дьявол, я думал, что мне конец, – хрипло произнёс Ситрик, прокашливаясь, чтобы вернуть голос.

Он обернулся, желая поблагодарить Холя, но то, что он увидел, заставило его обомлеть.

Седовласый стоял коленями на тропе, прижимая к себе левую руку. На лице его было столько боли, точно тот разом лишился нескольких пальцев. Глаза были влажными от нахлынувших слёз.

– Холь! Что случилось?!

Вместо слов изо рта мужчины вылетел стон. Ситрик опустился рядом и мягко потянул Холя за левый локоть, прося показать руку. Бессилие ветте пугало его.

– Обжёгся, – проглатывая боль, сухо сказал Холь.

– Как такое возможно? – воскликнул Ситрик.

Холь протянул ему руку, и парень увидел, что пальцы обожжены, но не так сильно, как он успел подумать. Кожа была красной, медленно наливалась небольшими волдырями. Такие ожоги частенько случались с самим Ситриком, когда тот в детстве, играя, лез в очаг. Кажется, чувства Холя были преувеличены.

– Ты меня напугал сильнее медведя.

– Прости, я испугался сам, – пробормотал ветте и нервно рассмеялся, вытирая правой рукой случайно обронённую на щёку слезинку.

Ситрик скорей потянул Холя за руку, опуская его пальцы в холодный мох у тропы. Быстро сообразив, достал из вещей миску, налил в неё немного чистой воды и протянул Холю. Тот поморщился.

– Можем вернуться к болоту, сунешь руку прямо в воду, пока не перестанет болеть, – предложил Ситрик, протирая рукой лоб. Сердце его неохотно успокаивалось, замедляя свой бег. – Мы совсем недалеко.

– Давай лучше уйдём скорее отсюда. Вдруг медведь решит вернуться.

Ситрик, соглашаясь, кивнул. Поднял с тропы вещи.

– И всё же как такое возможно? – спросил он, продевая руки в верёвки. – Ты же огненная птица.

Холь медлил с ответом, лишь посмотрел на друга долгим пронзительным взглядом, в котором Ситрик увидел непонимание и страх. Что вдруг стало со всесильным ветте? Однако Холь ответил то, что парень не ожидал услышать:

– Иногда такое случается, Ситка, тебе просто не доводилось это видеть. – Он фыркнул. – Не стоит волноваться по таким пустякам. Идём же. Нам надо поторопиться.

Солнце скрылось вовсе, и лес погрузился в мягкий полумрак. Холь, как прежде, шёл впереди, будто ничего и не произошло. Ситрик озирался по сторонам, высматривая зверей, да постоянно бросал взгляд под ноги, проверяя, нет ли на тропе медвежьих следов. В голову невольно лезли мысли о том, как он хрупок и слаб. Верно, если бы не Холь, уже лежал в черничных кустах с распотрошённым медвежьими когтями чревом.

Вдруг Холь остановился, стащил с себя верхнюю рубашку из грубой шерсти и, вывернув её швами наружу, надел. Орудовал левой рукой он осторожно, стараясь не задевать обожжённые пальцы. Ситрик недоумённо нахмурил брови.

– Сделай-ка то же самое. Лес тут зачарованный. А ну как духи тропки запутают, так что вовек верного пути не отыщешь.

Ситрик снял с себя свою ношу и послушно вывернул куртку, надев её теперь уж наизнанку.

– Я надеюсь, ты не попросил меня это сделать лишь для того, чтобы потом уязвить тем, что я ношу одежду наизнанку, и вдоволь посмеяться надо мной?

– Раскусил меня, – шутливо фыркнул Холь.

– За тобой станется.

Холь шагал бодро и быстро, перескакивая выбоины на тропе. Он часто оглядывался, как птица, то вытягивая шею, то пряча голову в плечах. Забавно было наблюдать за ним, за этим нелепым, нескладным мужчиной, слишком долго пробывшим в облике птицы.

Вскоре они свернули с большой тропы на маленькую, будто Холь что-то приметил. Ситрик силился запомнить дорогу, но, кажется, напрасно. Они так часто сходили с одной тропинки на другую, что от количества поворотов у Ситрика чуть не закружилась голова. А они всё петляли и петляли, точно путь прокладывали зайцы, а не люди.

– Как ты ещё не заблудился? – спросил Ситрик.

– Тут всюду расставлены метки.

– Не вижу ни одной.

– Так они не для тебя были начертаны, а для таких, как я.

– Ладно… Раз уж мы идём по меткам, зачем тогда выворачивали одежду наизнанку?

– Поглумиться мне над тобой захотелось, – хохотнул Холь.

– Так ты сам идёшь в вывернутой рубашке!

– И что? Себя-то я не вижу. – Холь остановился и широко улыбнулся, глядя на раздосадованного Ситрика. – Да шучу я. Шучу! Говорил же, духи тут тропинки местами меняют. Вот отошёл бы я от тебя на шажочек, ты бы меня тут же из виду потерял и на другой тропе оказался. А так видишь, никто тебе не мешает, идёшь за мной спокойно.

– А ты тогда зачем рубашку швами наружу надел?

– Чтобы тебя не смущать. То ты один был бы как дурак. А так нас таких двое.

– Спасибо, – смущённо прошептал Ситрик.

Холь довольно и звонко цокнул языком, точно галка вскрикнула.

– Наберись терпения. Скоро уж придём.

Раз уж не надо было Ситрику следить за дорогой, то он принялся рассматривать лес. Вскоре он подметил, что деревья и травы постепенно сменялись другими. Ели и берёзы отступали, и вот уже могучие дубы, ещё покрытые бронзовой листвой, шумно провожали путников, стоя по обе стороны от тропы. Трава под ногами становилась всё желтее и ярче. Ситрик сорвал несколько орешков с ближайшего куста лещины, сунул их в худ – разобьёт скорлупку на привале.

Наконец они остановились на привал, и Ситрик охотно опустился в густую траву у тропы. Он изрядно утомился, ведь не успел полностью оправиться после болезни, зато в голове его от усталости было пусто – никаких навязчивых мыслей, жужжащих точно мухи. Это радовало. Уж лучше пусть падает от изнеможения тело, а разум остаётся светел.

Ситрик принялся колоть орешки, но те неожиданно оказались незрелыми.

– Долго ещё идти? – спросил он, смахивая с камня скорлупу.

– Нет. Скоро уже, – охотно ответил Холь. – Здесь уже чувствуется колдовство конунга-кузнеца и его народа. Месяц Йоль на носу, а мы незрелые орешки щёлкаем.

Ситрик кивнул. Здесь и птицы пели иначе – будто не улетали никуда зяблики и жаворонки, и трели их звенели в воздухе. В летнем воздухе, прохладном, но медовом. Тучами вились комары, накинувшиеся на Ситрика и Холя сразу, как те остановились.

Поужинав, путники снова двинулись в путь. В лесу темнело. Скрипели ветви деревьев, качались, тёмные, шумя листвой. Ночь надвигалась на чащу медленно и неотвратимо.

Наконец впереди показался небольшой дом, сложенный прямо посреди леса. Жилище выглядело заброшенным, старым и хлипким. Крыша провалилась, и на ней выросли тонкие берёзки и трава. Дверь, заросшая мхом, покосилась, и из её щелей на лес смотрела густая темнота. Холь остановился у двери и, оставив свой посох у стены, громко постучал в дверь.

– Что ты делаешь? – отчего-то шёпотом спросил Ситрик.

– Невежливо входить без стука, – как маленькому пояснил Холь.

Близко вскрикнула ночная птица. Ситрик вздрогнул от неожиданности. Холь подождал ещё немного и снова постучал, на этот раз нетерпеливо и звонко.

Ситрик стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Он так устал, что не хотелось задавать Холю никаких лишних вопросов. Он же ветте: пускай себе стучит в дверь заброшенного дома прямо посреди летнего леса, буйствующего зеленью в Кровавый месяц. Совершенно ничего необычного. Правда, жарковато немного в куртке. Но Ситрик так устал, что сейчас не смог бы даже локти из рукавов вытащить, не то что дивиться происходящему.

Вдруг дверь распахнулась сама собой, и Холь, радостно вскрикнув, тут же нырнул в низкий проём, потянув за собой Ситрика.

– Ну наконец-то! – проворчал Холь, запирая дверь.

Стало темно, однако глаза быстро привыкли, и Ситрик увидел под ногами земляной пол, поросший сорной травой и заваленный обломками крыши. Ни кровати, ни стола в доме не было, будто всё вынесли за порог. В противоположной от входа стене тоже показалась дверь, но куда более ладная и свежая, точно её совсем недавно покрыли маслом. Ручка её была вырезана из рога.

Холь уверенно прошёл ко второй двери и толкнул её от себя.

– Проходи, – произнёс он, пропуская Ситрика вперёд, и тот, привычно пригнувшись, ступил за порог.

Кругом по-прежнему был сумеречный лес, такой же, как и у другого порога заброшенного жилища, – застрявший между летом и зимой в каком-то неясном безвременье. Ситрик обернулся, заглянул за стену дома и обнаружил те же места, где они с Холем только что стояли. Пока седовласый странник плотно запирал дверь, Ситрик обошёл дом кругом. Ничего не изменилось, кроме одного – пропал прислонённый к стене посох Холя.

– Вот это да, – прошептал парень и поспешил вернуться к своему другу. – А куда делся посох? – уже громче спросил он.

– Остался в мире людей, – охотно пояснил Холь, проверяя, на месте ли все прочие его вещи. – Мы сейчас в чертогах альвов. Коли будешь помалкивать и вести себя как следует, нас примут, накормят и приютят на ночлег. Альвы – народец непростой, но уживаться с ним всяко приятнее, чем морозить задницу в лесу.

– Ладно. – Ситрик просто принял это за истину, пусть теперь его не покидало ощущение, что Холь решил его обдурить.

– Хотя тебя ли просить помалкивать. – Холь усмехнулся. – Открой рот, чтобы хотя бы поздороваться.

Седовласый странник снова шёл впереди, а Ситрик еле волочил за ним ноги. Он смотрел на тропу, не в силах поднять голову, и думал о том, как скоро поест, помоется в бане и ляжет спать.

– Ох и вот же они! – неожиданно воскликнул Холь и зашагал ещё быстрее. Он почти бежал, точно ноги его были легки, как ветер.

Впереди на тропе показалась пара невысоких людей. Один был тонок и безбород, другой же в ширину показался больше, чем в высоту, и борода его была так длинна, что пришлось заправить за пояс. Вскоре и Ситрик поравнялся с ними, так что теперь он смог подробно их рассмотреть.

Кожа мужчин источала слабый свет, отчего они оба в тёмном лесу походили на осколки хрусталя. Волосы, свисавшие из-под украшенных золотой тесьмой шапок, у обоих были заплетены в две рыхлые светлые косы, перевязанные серебряными лентами. Да и вся их одежда, кажется, была покрыта серебром и златом. У каждого был длинный лук, а за поясом из колчана торчали белые оперения стрел. Когда безбородый альв уставился на Ситрика, тот поразился их цвету. Глаза альва были подобны двум золотым лунам.

– Да что ж вы прятались, родные мои! – воскликнул Холь и радостно заключил их обоих в широкие объятия. – Чего не открывали так долго?

– Мы, честно говоря, не признали тебя, огненная птица, – произнёс смущённо худой альв, пытаясь выбраться из объятий Холя. – Ещё и незнакомец с тобой.

– Вот и вот! – поддакнул бородатый. – Ты к нам давненько не заглядывал! Прежде был ты и толще, и выше, и волосатей, и… рогатей!

Холь рассмеялся, толкнув локтем альва, и обернулся на Ситрика, стоящего чуть поодаль.

– Не стесняйся, Ситка. Давай знакомиться! Это альвы, и им лучше быть другом, чем врагом. – Холь по-отечески потрепал по голове худого альва, и тот возмущённо фыркнул, поправляя съехавшую на глаза шапку.

Вот как! Альвы!

Ситрик низко и с почтением поклонился мужчинам, негромко назвав своё имя.

– Да мы уже слыхали, как тебя звать, – произнёс бородатый альв, смутив Ситрика. – Я Горм, а это мой брат Орм. Мы тут это… проход сторожим. Ежели понадобимся, впредь по именам зовите – откликнемся. Если услышим, конечно.

– Откликнутся. Как же! – возмутился Холь. – Сколько ж ещё бы я там простоял у двери, прежде чем вы бы впустили меня?

– Ох, ну прекращай серчать, – протянул Горм. – Виноваты. Правда твоя.

Ситрик ощутил на своей коже пристальный взгляд Орма, пока Холь продолжал шутливо препираться с его братом. Подавив робость, парень исподлобья посмотрел в золотые глаза альва. Орм нахмурился в ответ.

– А чего это ты так одет? – спросил он. – У тебя куртка наизнанку.

– Так ведь Холь сказ… – Ситрик перевёл взгляд на седовласого странника и увидел, что тот успел уже переодеть верхнюю рубаху, совершенно незаметно от него.

Холь закашлялся, скрывая вырывающийся смех. Альвы улыбались, рассматривая нелепую одежду Ситрика. У Горма даже трясся живот – так его распирало.

– Он у меня дурачок, не обращайте внимания, – легкомысленно произнёс Холь, подливая масло в огонь.

Ситрик недобро сощурился и принялся стаскивать вещи с плеча, чтобы снова переодеться. Альвы хихикали уже не таясь, но стоило Ситрику снять куртку, как братья тут же замолчали.

– Что это такое? – настороженно спросил Орм, явно требуя немедленного ответа.

Ситрик замер, вперив взгляд в лицо альва. Холь удивлённо фыркнул.

– Его не стоило впускать сюда, – твёрдо произнёс Орм.

– Это ещё почему? – Холь нахмурился. – Это мой друг, и пришёл он со мной. Он гость конунга-кузнеца, такой же, как и я.

– Не такой же. – Янтарные глаза Орм блеснули в сумраке. Кожа его от негодования засияла ещё ярче. – Таким, как он, не место в обители альвов.

Ситрик, не понимая, о чём твердит Орм, коснулся груди, где под худом висел серебряный крест.

– Что мне твоя безделушка, – фыркнул альв. – Я про тебя самого говорю. Холь, ты видел отметины на его руках?

– Какие ещё отметины? – Тот нахмурил брови.

– Покажи, – велел Орм, и Ситрик послушно закатал рукава, показывая, как ему самому виделось, чистую кожу запястий. – Это метки Смерти. Он её раб. Мы не рады таким гостям. Ты что, не видел их раньше? Не видел, с кем связался?

Холь почесал подбородок.

– Ну… – протянул он. – И что ж теперь делать? Вы хотите прогнать его? Спросили бы сначала конунга-кузнеца. Мои друзья – и его друзья тоже.

– Пусть проваливает в обитель мёртвых. – Голос Орма был так жесток и твёрд, что от его звучания звенело в голове.

Ситрик молчал, напряжённо слушая их разговор. Он понял, что они говорили о рунах, что Ингрид оставила на его руках. Даже покинув его, троллья принцесса продолжала портить ему жизнь. Ему и впрямь хотелось сейчас провалиться сквозь землю и пролететь все миры, чтобы оказаться в чертогах Владычицы мёртвых, лишь бы быть подальше отсюда.

– Брат, давай отведём их обоих к конунгу, и он решит, что с ними делать, – негромко произнёс Горм, оглаживая свою бороду.

– Отведите, – подтвердил Холь, переводя взгляд с одного альва на другого.

Орм свысока посмотрел на Ситрика, пусть и был ниже него.

– Я не пущу, – продолжал настаивать альв. – Ему здесь не место!

– Хорошо, – фыркнул Холь. – Тогда мы уйдём вместе, а после я расскажу конунгу-кузнецу, что это ты не пустил меня в его чертоги.

Орм сверкнул глазами теперь уж в сторону Холя. Тот достойно выдержал его взгляд.

– Тебя-то я пускаю, но не его, – проскрежетал альв.

– В самом деле, ты хочешь, чтобы я оставил его одного в лесу, а сам остался в гостях пировать? Да этот мальчик без меня пропадёт, только отвернись от него.

– Здоровый лоб этот твой мальчик.

– Здоровый, да ума в нём нет. Давай-ка веди нас к конунгу!

– Орм. – Горм окликнул готового дальше перепираться брата. – Кончай это. Вы так до кукушкиного крика спорить будете. Давай уже отведём их к конунгу, а тот уж разберётся, что с ними делать.

Альв перевёл взгляд с Холя на Горма, а после на Ситрика. Орм шумно вздохнул и, сложив руки на груди, произнёс:

– Ладно уж… Пускай идут. Только глаз с них не спускай.

Ситрик втянул воздух носом и покосился на Холя. Тот коротко кивнул ему.

– Орм, я отведу, – заверил брата альв и повернулся к гостям: – Ну что же, следуйте за мной. Только чур с тропы не сворачивать и от меня не отходить.

Холь сдержанно поблагодарил альва, и они отправились в путь. Здоровяк оказался куда сговорчивее своего брата. Ситрик украдкой посмотрел на Орма, оставшегося за их спинами, и понял, что альв по-прежнему не сводил с него взгляда. По коже пробежали мурашки – ничего хорошего эти глаза не сулили. А ну как сглазит ещё… Даром, что ли, внезапную боль в теле называют стрелами альвов. Ощущая недоброе, Ситрик коснулся своего оберега.

Горм пошёл вперёд по широкой тропе, Ситрик и Холь шагали следом. Несмотря на небольшой размер ступней и обширный живот, альв был быстр и проворен, и путники всё же вскоре отстали от него.

– Ох, Ситка, ты уж меня прости, что такой нерадивый приём устроили тебе альвы, – вполголоса произнёс Холь, поглядывая на Ситрика. – Они народ добродушный и честный. В голову никак взять не могу, чего это Орм на тебя так взъелся.

– Он прав. Я раб Смерти, – прошептал тот.

– В самом деле? А чего раньше не сказал?

– Ты не спрашивал, – глухо отозвался Ситрик.

Холь нахмурился, приумолк ненадолго.

– Конунг-кузнец будет добр к тебе, вот увидишь, – произнёс он и похлопал Ситрика по плечу. – Но как же тебя угораздило так?

– Я пообещал ей принести Зелёный покров.

– Самой Смерти?

– Да. Я сам этого не знал. Точнее, я не знал, что она стала Смертью из мести. И человека я… убил из-за неё.

– Вот как. Я думал, что это у тебя просто рисунки, а вот в чём дело, оказывается. – Холь почесал затылок, скривив рот. – Гальды, или как их… Ну ничего. Всякое бывает.

Ситрик невольно хохотнул. Вот уж точно, всякое!

– Я сам не вижу их. Видимо, это метка для веттиров, а не для людей.

– Не бери в голову, – отмахнулся Холь. – Многие веттиры не умеют читать.

– Например, ты?

– Но-но-но! Я знаю множество языков и обучен грамоте. Но вот читать ваши эти гальды, руны мне взаправду не доводилось – надписи с могильных камней переводить предложишь? Так там всё одно и то же: жил де Олаф Моржовый Хер да и помер Олаф Моржовый Хер, Рулевой резал руны эти.

Ситрик усмехнулся. Это и в самом деле было похоже на правду.

– Я бы хотел писать книги на датском, – негромко произнёс он.

– О, я ради такого, может, и грамоту вашу выучил бы!

– Спасибо, – совсем тихо прошептал Ситрик.

– Да, Ситка, тебе-то уж точно будет о чём написать. Быть рабом слов тебе бы подошло больше, чем рабом Смерти…

– Я был слишком глуп и вспыльчив. – Голос Ситрика поник.

– Ничего, ничего. Найдёшь покров и дело с концом.

– Вот только мёртвых не воскресить.

– Оставь их прошлому.

Парень шумно втянул носом воздух. Этот разговор давался ему всё труднее, утекая в неведомые берега слов, тогда как сам Ситрик был бы рад дальше обсуждать руны.

– Ты говорил, что был воином, – напомнил он. – Неужели лица тех, кого ты убил, не являются тебе в кошмарах?

– Отчего же им не являться. Являются, но я понимаю, что это прошлое, что это мои мысли, которые я вынужден нести с собой всегда, не имея возможности бросить. Но я не даю им оказывать влияние на меня настоящего. Я помню. Я мыслю. И мысль моя цепляется за настоящее, а не за прошлое. Я меняюсь, и мир вокруг меня постоянно меняется.

Ситрик покосился на мелькающую впереди спину Горма, надеясь, что тот не слышит их с Холем разговора.

– Я меняюсь, но прошлое остаётся со мной. Знаешь, оно тоже меняется, когда я узнаю что-то, чего не знал прежде. И оно не отпускает меня, как бы я ни хотел от него сбежать.

– Расскажи мне.

– Что рассказать?

– Как и кого ты лишил жизни, – спокойно произнёс Холь, тогда как в Ситрике от этих слов вскипело целое море.

Руки похолодели, сердце забилось, как заяц, вспрыгнувший из-под копыт. Видимо, пришла пора. И рассказать лучше всё-таки другу…

Ночь по-летнему светлела, когда они проходили мимо ферм и богатых садов, благоухающих яблоками, мимо необычайно высоких домов, украшенных цветной резьбой. Откуда-то у Ситрика появились новые силы, и он шёл, чувствуя, что есть ещё у него власть над ногами. Холь бодро вышагивал рядом. Они оба молчали, как и молчал спешащий Горм.

Деревья становились выше, а дома – причудливее. Ситрик с интересом поглядывал кругом. Каждая часть дома, каждое брёвнышко стены было украшено, а на дверях торчали засовы в виде витых звериных голов. Под коньками крыш висели щиты, расписанные жёлтым и белым, и в узорах краски угадывались очертания огня.

Так долго они шли, что море, бушевавшее внутри Ситрика, успело успокоиться. Это ещё не штиль, но в волнах уже нельзя было погибнуть.

Он привычно переставлял ноги, подоткнув ладони под верёвки, какими был перевязан груз на его спине, и теперь думал лишь о том, что его ждёт в чертогах альвов. Ситрик предвкушал встречу с конунгом-кузнецом, всё ещё находясь в неведении. Кто это? Снова какое-то существо из саг, о ком прежде он слышал у очага или костра?..

Интересно, как конунг-кузнец встретит его? Прогонит? Оставит? Неужели так сильны и опасны чары Ингрид, что смогли напугать даже альвов?

Холь шёл рядом, необычайно притихнув, и глядел себе под ноги.

Наконец впереди показалась сплошная стена из сросшихся древ и вырубленные в ней ворота, увитые синими лозами. У распахнутых дверей стояли Горм и стражник, несколько скрытый тенью густой листвы. Ситрик решил, что земля здесь настолько чудесная, что любое бревно, какое ни воткни, прирастёт и даст побеги. Потому частокол и выглядел как сплетённые в одно живые деревья. А за частоколом, верно, стояла усадьба конунга-кузнеца.

Путники нагнали Горма, и вместе они прошли через ворота. Ситрик украдкой сорвал небольшой виноградный листик, который задел головой. Сорвал и положил за пазуху. Очень уж хотелось унести с собой хоть что-то из этого странного места.

– Я смотрю, мы вовремя. – Холь присвистнул, оглядев двор.

– Готовимся к празднованию Кровавого месяца, – пояснил Горм. – Завтра уже первая зимняя ночь.

– Завтра? – негромко спросил Ситрик. – Мы так долго жили в Оствике?

– Я бы спросил, как долго мы шли от леса до усадьбы, – хмыкнул Холь. – Время в Альвхейме течёт иначе. Солнце и то не заходит полностью.

– Откуда ж тогда тут зима?

– Через приоткрытую дверь надувает, – проворчал со смехом Горм, и Холь охотно хохотнул. – Вот увидишь, завтра солнце всё же скроется, и зима начнётся. Так, а теперь подождите-ка меня тут. Алвис за вами присмотрит.

Горм кивнул стражнику у ворот и пошёл к самому высокому дому, чья крыша, украшенная башенкой, точно церковь, терялась в листве деревьев. Ситрик осмотрелся: двор был чистый, поросший невысокой травой. Видимо, шаг у альвов был так лёгок, что не стаптывали они травы, как стаптывают ноги людей. Дома были высоки, в несколько этажей, и все украшены резьбой. Меж постройками была большая поляна, и альвы трудились на ней, расставляя столы и скамейки. За одним из домов виднелись загоны, в каждом из которых стояло по девять животных – быки, овцы, козы, лошади и свиньи. Весь скот был рыжий, точно огненный.

Вот из Высокого дома вышли двое. Прищурившись, Ситрик узнал Горма, а второй был ему незнаком. Он был высок, этот человек, а шёл он, прихрамывая на правую ногу. На плечах его лежал яркий рыжий плащ, а вот прочая одежда выглядела рабочей.

– Это он, – негромко сказал Холь. – Не ляпни чего лишнего. Я тебя представлю.

Ситрик кивнул, и они двинулись навстречу, обходя суетящихся работников. Стражник ничего не сказал им вслед. Альвы прекращали работу, чтобы посмотреть на гостей и поприветствовать их, и Ситрик понял – все они хорошо знали Холя.

Наконец они поравнялись.

– Вёлунд! Здравствуй! – воскликнул Холь и тут же бросился обнимать хромого конунга-кузнеца. Тот захохотал, широко разводя руки. – Брат мой, давно не виделись!

– Да вот давненько ты к нам не заглядывал, крылатый, – произнёс конунг-кузнец, похлопывая Холя по спине. Седовласый наконец выпустил мужчину из объятий и стал рядом.

– Ох и правда давно, – произнёс он. – Прошлой зимой?

– Да-да. В прошлую зиму ты как раз явился к нам сохатой лошадью, и, право, мы не знали, чем угощать тебя тогда.

– Овёс у вас так же хорош, как и мёд!

Мужчины рассмеялись. Горм стоял рядом, подбоченившись, и улыбался. Ситрик же переминался с ноги на ногу в стороне, пытаясь осмыслить всё, что сейчас услышал. Не ударить бы в грязь лицом, когда Холь будет его представлять конунгу-кузнецу. Богу-кузнецу.

Ситрик несмело рассматривал Вёлунда: его космы и бороду, такие же рыжие, как и плащ на плечах, широкие мозолистые ладони, красные от ожогов, и рябое от шрамов лицо, почти багровое, будто кузнец только-только отошёл от огня. Шаровары его были столь широки, что когда Вёлунд стоял, то не было видно его кривую правую ногу.

– А это кто с тобой? – Вёлунд наконец заметил и Ситрика. Холь хотел ответить, но конунг-кузнец его опередил: – Назовись, юноша.

– Ситрик. – Он прокашлялся: голос его украло волнение. – Сын Снорри Дублинского.

– Неужели тот самый Ситрик? – Вёлунд улыбнулся. – Ситрик, который убил конунга-волка?

– Тот самый, – подтвердил Холь, заглядывая в круглые от страха и изумления глаза парня.

– Я слышал о тебе от хульдр, Убийца волка. Знал бы ты, как они благодарны тебе за освобождение земель от желтоголового оборотня. Тебе стоит спросить за это у Лесного ярла. Он перед тобой в долгу.

– Прости, конунг, что перебиваю, – вмешался Горм. – Орм не хотел впускать его в чертоги, потому что на нём метка Смерти. Он её слуга.

Вёлунд внимательно, с прищуром посмотрел на Ситрика. В его карих глазах тлели угли. Парень не знал, куда себя деть от этого взгляда. Хотелось бежать. Хотелось скрыться.

– Он не враг нам, Горм, – наконец произнёс конунг-кузнец и после обратился уже к Ситрику. – Тебе нечего бояться. Этот мир не место для неё, как и говорил Орм, но также это значит, что она не сможет попасть сюда.

– А если она придёт за мной нарочно? – осмелев, спросил Ситрик.

– То мы не откроем ей дверь, – сказал Вёлунд и улыбнулся в бороду. – Я рад встречать таких гостей. Идите за мной в Высокий дом. Там вас накормят. Слугам велю растопить баню. А после ложитесь-ка сразу спать. В вашем мире сейчас ночь, а здесь же так высоко, что лучи солнца почти всегда освещают землю. Не поймёшь сразу, коли нет привычки, пора ли ложиться или ещё время для труда.

Вёлунд указал рукой в сторону Высокого дома, пропуская гостей вперёд, а сам пошёл следом. У порога Ситрик нагнал Холя и, поймав того за рукав, спросил вполголоса:

– Ты что, в самом деле побратим Вёлунду?

– Знаешь, я бы сказал так: что ты самый заурядный из всех моих друзей, – крякнул Холь. – Замечу это без всякого хвастовства.

– Скромности тебе не занимать, – хмыкнул Ситрик.

Вместе они нырнули в дверной проём. Пусть и был дом высок и чудесен, но проём был привычно низкий, как в обычном человеческом жилище.

– Холь, получается, что Белая Грива – это ты? – В голове Ситрика было столько вопросов, что они сами посыпались изо рта, хотя прежде в такой торжественной и непривычной обстановке он предпочёл бы помалкивать.

– Получается, это я.

Ситрик ахнул.

– А почему тогда всё это время мы шли пешком, а не я ехал на тебе верхом?

– А потому что кто-то проявляет невиданную прежде наглость, раз решил, что его задница достойна елозить по моей спине.

Ситрик смутился

– Ладно. – Он отмахнулся. – Зря я спросил.

В гостях у альвов было хорошо. После бани Ситрик вдоволь отоспался на мягкой кровати, проснулся поздно, а потом наелся вкуснейшей пищи. Только он поел, как его снова потянуло в сон, и спал он, несмотря на свет, который, кажется, исходил от каждого деревца и от каждой травинки, крепко. Так, что чуть не проспал празднование первого дня зимы. Разбудил его Холь, позвал вниз, и Ситрик, продирая глаза, спустился по лестнице следом за ним – комнату им отдали под самой крышей, и спуск занимал изрядное количество времени.

Холь был взбудоражен. Каждый его шаг был смел и лёгок, и новый лёгкий плащ, на котором серебряными нитками были вышиты очертания крыльев, развевался от его возбуждённой походки. Он сиял, подобно альвам. Ситрик же зевал и пытался продрать глаза.

– Красивый у тебя плащ, – произнёс он, подавляя очередной зевок.

– Буду в нём проводить на пиру обряд – очищение скота огнём. Скоро уж он начнётся, а ты всё спишь. – Холь осмотрел Ситрика с головы до ног. – Может, попросить у слуг и для тебя праздничную одежду? А эту отдать на стирку и починку.

Только Холь это произнёс, как тут же убежал за прислугой, да взвился за его спиной расшитый плащ. Одежду он и впрямь раздобыл быстро. Тонкая шерстяная рубаха, что он принёс, была белее снега, а ворот её, расшитый золотой виноградной лозой да украшенный серебряной тесьмой, застёгивался причудливой пуговкой.

– Вот теперь ты такой же красивый, как я. Идём! Больше не стоит задерживаться. Нас и так все ждут.

Ночь была сумеречной, но яркой. Как Горм и обещал, солнце этой ночью полностью скрылось за деревьями, и дом ветров ненадолго окрасился густой молочной синевой. Горели костры, стреляя искрами в золотистую от огня листву, тлели масляные фонарики, коими были заставлены столы. Звенела музыка, и казалось, что лишь она одна помнит о том, что сейчас зима. Флейты выли метелью, чистотой снега и ясностью неба играли лиры, а сами музыканты были точно ледяные изваяния – так прямы были их застывшие спины. Пальцы бегали по струнам, отыскивая и повторяя звук морозной капели.

– Музыкантам надо бы дать мёду, иначе они так и будут уныло играть, – заметил Холь, отыскивая место за столом.

Вскоре к ним подошла служанка, похожая на солнечного котика на тонких ножках, и, усадив Ситрика на ближайшее свободное место, отвела Холя к другому столу. Парень уселся и вскоре отыскал друга взглядом – Холю досталось место по правую руку от Вёлунда.

За одним столом сидели вместе и мужчины, и женщины, а потому, удобно устроившись, Ситрик обнаружил, что по обе стороны от него оказались юные девушки в венках из дубовых листьев. Они посматривали на него, не тая улыбок, и Ситрик поспешил отпить мёд из своей чаши, скрывая смущение. Тут же взгляд его упал на богатые яства, что оказались у него под носом. Живот предательски заурчал, и Ситрик набросился на еду.

Вскоре, когда миска и кружка опустели, парня снова разморило от усталости. Девушки, сидевшие рядышком, продолжали заботливо подкладывать ему еду да подливать в кружку мёд. Ситрик, боясь обидеть их, всё ел и пил, не зная, сколько в него ещё поместится. Чувствуя, что скоро опьянеет, Ситрик украдкой наловчился переливать мёд в кружку своего соседа напротив. Альв того не замечал и опрокидывал кружку за кружкой, запивая оленину. Ситрик, сохраняя трезвый рассудок, привычно молчал, и девушки наконец утратили к нему интерес. Парень облегчённо выдохнул и завязал разговор со своим соседом, который, несмотря на то что пил за двоих, был трезв и бодр. Альва звали Рунвид.

– Дивная нынче оленина, – нахваливал Рунвид, а ел он, пожалуй, трижды за двоих. – Ты только попробуй, малец! Собственные пальцы откусишь, коли в соку измажешь!

– Спасибо, Рунвид. – Сытый Ситрик покорно принимал яства, но, подержав их немного в руках, возвращал на место, вытирая пальцы.

Рунвид не обижался, только пожимал плечами, и мясо отправлялось в его рот.

– Кузнечное дело многих сил требует, – говорил он, выковыривая из бороды кусочки еды. – Сколько поешь – столько сил в тебе и будет. А ты, видно, ничего тяжелее ножа в руках и не держал? – Пошутив, он принимался смеяться, так что с губ его летела непрожёванная пища.

Ситрик улыбался с терпящей всё вежливостью, и, замечая в улыбке его скрытое страдание от подобного соседства, девушки хихикали, закрывая рты тонкими пальцами.

– Послушай, – обратился он к своему соседу, – а давно ли Вёлунд знаком с Холем? Часто ли он у вас гостит?

– Давненько, – ответил Рунвид. – И частенько. Обычно он заглядывает к нам на празднование начала лета, но в последние два года повадился ещё и зимой являться. Сколько себя помню, столько и огненная птица с нами. Оба они с Вёлундом из огня, оба из его света. Холь не чужой нам.

– Вот только прежде он был моложе, если мне не показалось, – добавила девушка, что сидела слева. Звали её Альвейд. – Теперь Холь не так красив, как прежде.

– Это уж точно, – поддакнула её подруга.

– Конём он и вправду симпатичнее, – добавила Альвейд, и девушки прыснули.

Ситрик уже не мог смотреть на еду, а она всё не заканчивалась – слуги ставили всё новую и новую снедь на столы. Музыка стала веселее – видимо, музыкантов наконец угостили выпивкой. Звучала тальхарпа, зовя всех танцевать своим ритмичным гулом. Альвы вставали из-за столов и вскоре уж кружились в танце. Альвейд поднялась и потянула за собой свою подругу. Она позвала и Ситрика, но тот отказался. Девушка тряхнула золотыми волосами и скрылась в толпе танцующих.

Куда интереснее Ситрику было рассматривать музыкантов. Давно он не брал в руки инструменты. Кажется, в последний раз играл на чём-то, когда мастерил для Ингрид флейту в качестве подарка на свадьбу. У старшего брата была тальхарпа, но тот играть на ней толком-то и не умел, зато каждый раз брал с собой на пиры и сидел с ней на коленках, пока вместо неё не окажется какая-нибудь молоденькая служанка.

Но вот Вёлунд поднялся, а за ним и Холь, и музыка замолкла. Конунг-кузнец приказал убрать столы и скамьи да принести дрова. Альвы засуетились, поднимаясь из-за столов и вмиг расчистив двор. Слуги уложили древесину в два громадных кострища и насыпали меж ними дорожку из белого песка. Ситрик во все глаза наблюдал за происходящим. Он заразился трепетным волнением от остальных. Отперли загоны со скотом. Накинув на шеи животных верёвки, слуги привели тех к будущим кострам. Первым к дорожке подвели девять рыжих лошадей, и Вёлунд, неспешно подойдя к ним, взял самого рослого жеребца за недоуздок.

Рядом снова возникла Альвейд. Она подхватила Ситрика за рукав – парень еле успел отдёрнуть руку, чтобы девушка не взяла его за ладонь, – и повела за собой в сторону.

– Прекрасные кони, – негромко произнёс Ситрик. Ольгир многое бы отдал за каждого скакуна из стада Вёлунда. – Их принесут в жертву?

– Только одного из девяти, – ответила Альвейд. – Холь выберет кого. Но это после. Сначала их всех проведут через костры, очищая в пламени.

Холь вышел вперёд, и Ситрик затаил дыхание.

На голову его был воздет венец из яблоневых и дубовых ветвей. Его лицо было непривычно серьёзным. Альвы подняли гул, приветствуя. На пальцах Холя вдруг заиграл белый огонь, и мужчина медленно поднял руки вверх. Пламя соскочило с его пальцев и упало в сложенные дрова, которые тут же вспыхнули, как сухая трава. Огонь взметнулся вверх, выпуская сноп искр, горящих ярче белых звёзд. Вёлунд поклонился своему названому брату и первым прошёл меж двух костров, ведя за собой жеребца. Конь не боялся огня и гордо прошёл через огонь вслед за конунгом-кузнецом. За ним альвы провели и остальных лошадей, после скот, и огонь запылал ещё ярче.

Альвы подняли радостный гул. Альвейд, продолжавшая держать Ситрика за рукав, от восторга запрыгала на месте счастливым оленёнком. Огонь разгорался всё ярче и жарче, раскрашивая лица собравшихся красной краской.

Ситрик увидел, как в мареве за кострами Холь выбирает животных. Отобранный скот держали близ огня, а оставшийся увели со двора. Ситрик застыл, ожидая, когда будет пущена кровь животных. Альвы и те замолчали. Они тоже ждали.

Вот Вёлунд поднял меч над головой. Лезвие сверкнуло алым, и уже в следующий миг конунг опустил меч на шею рыжего козла. Удар Вёлунда был так силён, что голова отлетела в сторону. Тело козла пошатнулось и упало на колени. Стоявший рядом скот испуганно рванул верёвки, но альвы держали крепко. Одна из альвов, облачённая в белое, набрала из раны кровь и плеснула её в огонь.

Так принесли в жертву скот, и лишь шею быка Вёлунд разрубил двумя ударами. Мясо его теперь будут есть в оставшиеся дни пира. Белая женщина наполнила чашу кровью быка и также вылила её в огонь. Костры затрещали, осыпая землю снопами искр.

– Ваш черёд проходить сквозь огонь! – громко произнёс Вёлунд.

Альвы бросились к кострам. Один за другим, они пробегали через огонь по белому полотну из песка, забрызганному кровью, и их опалённые жаром лица раскрашивали радостные и дикие улыбки. Альвейд подхватила Ситрика под локоть и проворно потащила следом, пробираясь сквозь толпу. Вблизи огня было невыносимо жарко, и пот ударил им обоим в лица. Хохоча, Альвейд подняла руки, укрывая щёки от ярости костра. Волосы девицы и глаза искрились золотом, вбирая в себя огонь двух земных солнц.

– Пробежим вместе! – прокричала она, перебивая радостный гомон альвов.

– Я не уверен…

Не выпуская его руки, она ринулась к огню, как мотылёк, и первой прошла между костров, ведя за собой Ситрика. Толпа радостно гудела им вслед так, что у парня зазвенело в ушах.

«Что же творится? Что же творится?» – стучало в его голове.

Костры остались за спиной, но Альвейд, крепко держащая локоть Ситрика, обежала с ним полный круг, хватая по пути других альвов. Они сцепляли руки, весело переглядываясь друг с дружкой и пританцовывая. Вновь и вновь пробегали меж костров, собирая хоровод. Народу становилось всё больше: альвы толпились, толкая друг друга, и Ситрик испугался, как бы не запутаться ногами и не улететь в огонь, но, кажется, это заботило лишь его одного.

Альвейд хохотала, постоянно оглядываясь на Ситрика, и тот вынужденно улыбался ей. Тревога не отпускала его. Наверное, стоило послушаться девушек и выпить больше.

Вдруг цепочка их скреплённых рук лопнула, посыпавшись отдельными звеньями. Альвейд отбежала в сторону деревьев, увлекая за собой Ситрика, но, кажется, некуда было спрятаться от всепроникающего огненного жара. Девушка повалилась на землю, тяжело дыша. Глаза её светились от восторга.

– Ох, ну я и зажарилась! – воскликнула она и засмеялась. – Воды-то как хочется.

Ситрик привалился к дереву и, к счастливому удивлению своему, обнаружил, что теневая сторона ствола была холодной, как лёд.

– Иди сюда, в тень, – сказал он Альвейд. – Тут прохладно.

– Не люблю холод! – тут же откликнулась девушка. – Мне бы только воды.

Она приподнялась на локтях и, будто бы ожидая чего-то, уставилась на Ситрика. Тот не сразу понял, чего от него хотят.

– Хочешь, я принесу? – спросил он, и Альвейд улыбнулась, согласно кивнув.

Ситрик вышел из-под сени ясеня, и кожу его вновь опалило огнём. Не в силах больше терпеть жар, он стащил с себя верхнюю рубаху, оставшись в нижней, мокрой насквозь. Отыскав глазами составленные рядышком скамьи и столы, на которых стояли кувшины и остатки съестного, он пошёл к ним, то тут, то там сталкиваясь с танцующими и разбегающимися в стороны альвами. Весело извиняясь, они бежали прочь. Сквозь рёв и треск костров доносились музыка и пение, больше похожие на крики.

Отыскав кувшин, Ситрик отпил прямо из горлышка, расплескав часть крепкого пива по щекам. Закашлялся.

– На воду не очень-то похоже, – пробормотал он, но, вспомнив, как Альвейд и её подруга пытались опоить его, решил всё же отнести ей именно этот напиток.

Ситрик снова отпил из кувшина, на этот раз бережливее. Напиток приятно холодил. Вздохнув, Ситрик прижался спиной к столешнице и продолжил медленно цедить пиво. Он задумчиво, но в то же время с пустой головой, посмотрел на огонь, летящий от земли к небу. Марево застилало глаза дрожащей пеленой. Костры начали рушиться, и альвы с визгом отскакивали от распадающихся головёшек, после чего гоготали беззаботно.

Снова раздались вскрики, но на этот раз они показались Ситрику взволнованными и напуганными. Рука его непроизвольно сильно сжала кувшин. Тут же вскрики вновь сменились хохотом – видимо, кто-то из альвов решил подшутить над девчушками.

Когда крики затихли, Ситрик услышал голоса Холя и Вёлунда. Кажется, те стояли за широким деревом прямо за ним, переговариваясь о чём-то вполголоса.

– Веришь, что Зелёный покров поможет тебе? – спросил Вёлунд.

– Хульдра с фермы близ Онаскана сказала так, – отвечал Холь.

Ситрик, уловив знакомые слова, решил прислушаться.

– Она могла ошибаться. Покров излечит от болезни и проклятия, но не от… старости. Иначе бы колдуны, все, кто умеет ткать из крапивы и льна, жили бы вечно.

Холь вздохнул.

– Я говорил Ситрику, что дорога наша лежит в одну сторону. Как раз хотел добраться до твоего чертога и остаться здесь зимовать. Я не хочу идти дальше и рисковать своей жизнью. Наверное, я бы и вовсе предпочёл остаться здесь.

– Здесь?.. В мире, где нет смерти, – протянул Вёлунд.

– В мире, где нет смерти, – повторил Холь.

– Она всё равно есть. Боги смертны, Холь. Я смертен. Ты смертен. Лишь глупый надеется не встретить старость, избегая пути и битв. Сколько лет ты выкроишь себе ещё, запертый здесь? Пять? Десять? Ты же взвоешь и снова попросишься на волю. – Вёлунд помолчал. – А парнишка? Ты хочешь, чтобы он отдал покров не проклятой жене волка, а тебе?

– Может, я смогу его уговорить. Он его раздобудет, а я подожду здесь, в чертоге альвов. Может, он найдёт такой отрез, какого хватит и мне, и проклятой.

– Ему ещё делиться покровом с Лесным ярлом.

– Он найдёт!

– И не пропадёт без тебя?

– Я… я думаю, да.

– Холь, тебе не нужен Зелёный покров. Всё, что тебе нужно, – это смелость. Можешь остаться у меня в гостях, отправить паренька одного в Ве, но не рассчитывай на покров. Глупость сказала хульдра. Ты не болен.

– Что, если я умру уже завтра? – Голос Холя дрогнул. Ситрику послышалось, что мужчина с трудом подавлял слёзы. – Я слишком беспечно обращался с тем временем, которое мне было отведено. Я не знаю, сколько мне осталось. Это страшно.

– Ты, верно, позабыл, каково это – быть человеком. – Вёлунд мягко рассмеялся и похлопал Холя по плечу. – В этом вся прелесть и весь ужас жизни – ты не знаешь, когда умрешь. Но ты привык быть неуязвимым.

– Привык. Что будет после меня?

– Новая жизнь. И боги умрут однажды. Боги умрут скоро, но мир на этом не закончится.

Холь помолчал немного и, верно, отпил немного пива.

– Я останусь, Вёлунд. Я не пойду дальше. Здесь огонь, как и прежде, не жжётся. А там, за стенами усадьбы… Я обжёг руки впервые за, может быть, тысячу лет!

– Огонь гаснет в тебе.

– Я помню, как мой учитель обжёг ступню, пройдя по углям. Он погиб всего через несколько дней. Он был убит, но он… не восстал, как было прежде. – Холь глубоко и прерывисто вздохнул. – Раз уж мне осталось так мало, то я предпочту растянуть свою жизнь в чертогах альвов.

– Твоя правда, – заключил конунг-кузнец.

Ситрик отшатнулся от стола, крепко сжав кувшин, и, пока ни Холь, ни Вёлунд его не заметили, быстро пошёл прочь. Он остановился лишь у дерева, под которым оставил Альвейд, однако девушки там уже не оказалось. Вместо неё в тени сидели уставшие музыканты. У одного из них за спиной лежала тальхарпа, завёрнутая в плащ, – инструменту было жарко близ костров. Меж ними сидел и Орм, и, заметив Ситрика, тот осторожно кивнул гостю. Парень кивнул ему в ответ.

Ситрик опустил у корней дерева кувшин и плюхнулся рядом, прислонившись спиной к стволу. Он закрыл глаза, тяжело дыша. Ему было сложно понять, что он сейчас испытывает. Он не мог ни выудить, ни даже подцепить ниточку из того спутанного клубка, в который превратились его мысли и чувства. Альвы разговаривали и смеялись, но парень слушал их вполуха. Смешно сказать, но и альвы обсуждали урожай и гусят.

Ситрик лёг на траву, уставившись в крону ясеня. Листва шумела на ветру, и в звоне её была своя лёгкая, еле слышимая мелодия. Нужно было навострить слух, чтобы услышать её сквозь треск костров, смех и счастливые выкрики.

Мысли в голове смолкали от количества выпитого, а вот голоса альвов и музыка становились громче: Ситрик услышал, как на другой стороне поляны поют и подыгрывают на флейте.

– А ты чего не играешь? – спросил он у музыканта, когда тот принялся рассказывать Орму о своём новеньком инструменте. Как он успел понять из разговора, звали его Эгиль.

– Руки заняты. – Эгиль усмехнулся и приподнял над головой большой рог, полный мёда. Такой и в самом деле никуда не поставить – только держать.

– Хочешь, я подержу? – предложил Ситрик, приподнимаясь на локтях.

– Вот хитрец. – Эгиль хохотнул. – Только не выпей всё.

Ситрик не стал признаваться, что ему куда интереснее было послушать игру альва, чем выпить мёд.

Эгиль достал тальхарпу, уселся удобнее, подложив под зад брёвнышко и свёрнутый плащ. Взял в правую руку смычок и осторожно коснулся им струны, свитой из конского волоса. Полученный звук ему не понравился, и Эгиль, развернувшись спиной к костру, принялся подкручивать колки, всё целуя и пытая смычком струны. Наконец ему понравилось звучание, и музыкант, заправив за ухо прядь светлых волос, принялся играть.

Это была не односложная танцевальная мелодия, какие Ситрик привык слышать на пирах и танцах. Это был вой ветра и лай охотничьих собак, звук, с которым крылья сокола разрезают воздух, шум моря и гул надвигающейся грозы.

Эгиль трогал смычком струны, тонкие напряжённые пальцы его бегали по конскому волосу, легко находя нужный отзвук. Лицо его было красиво и серьёзно в этот момент. Он слушал себя и мелодию, чуть прикрыв глаза. Тело его покачивалось в такт, и пальцы то сильнее, то легче прижимали струны. Игра Эгиля была прекраснее всех поэтичных слов, что когда-либо доводилось слышать Ситрику. Она вытесняла всё прочее из мира и становилась им. В этом новом мире не было тесно, не было жарко, но было тревожно. Волнение это не было злым или напуганным, оно было трепетным, точно внутри тела все жилы превратились в струны, звенящие в такт.

Забывшись, Ситрик отпил из рога. Эгиль, заметив это, косо улыбнулся и, в последний раз позволив прогреметь грозе над морем, закончил игру.

– Прости, – пробормотал Ситрик.

– Пей, не стесняйся, – произнёс Эгиль. – Лучше мёда не сыщешь во всех мирах.

Ситрик отпил снова. Мёд был сладок и душист, пах луговой пыльцой, а цветом напоминал растопленное золото. И пьянил куда лучше пива.

Тряхнув головой, Эгиль снова заставил тальхарпу петь. И теперь меж струн звенели щиты и мечи, голосили валькирии, насаживая на копья стальное небо. С воинов тёк пот битв, лишая их сил. Жалили стрелы, вонзались в плоть с леденящим душу свистом. И крики. Всюду были крики. От звуков становилось всё страшнее, а в сердце рождалась жестокость. Гул битвы звучал, как скорое предзнаменование неотвратимой смерти.

Ситрик отпил ещё меда. Кажется, он был очень пьян, но не замечал того. Голова оставалась ясной, но он побоялся бы подняться на ноги – в них уж точно правды не было. Перед глазами плыло, и сознание легко проваливалось в музыку Эгиля. А мужчина тем временем начал новую мелодию, и та звучала трепетно, ласково, мягко, как кошачья шёрстка. После пугающего лязга битвы она лелеяла, шептала над ранами, залечивая их. Это был голос девушки, женщины, поющей над колыбелью иль любимым мужем, лежащим головой у неё на коленях. Это был пронзительный клич пастушки, зовущей стадо, и звон колокольчиков на шеях коров. Становилось легко и светло от этого звука цвета молока и утреннего неба. Так звучали голос и песня родного дома…

– Тролль меня побери, да как ты это делаешь? – прошептал Ситрик, когда Эгиль устало опустил смычок.

Музыкант скромно пожал плечами и положил тальхарпу на колени.

– Хотел бы я научиться играть это, – с восхищением сказал Ситрик.

– Я бы мог тебя научить, но я не знаю как. – Эгиль снова пожал плечами и потянулся за своим рогом. – Из меня никудышный учитель. Каждый раз, когда я играю что-то сложнее ритма для танца, я наугад подбираю звучание. Так что среди моих мелодий нет ни одной одинаковой.

– В самом деле? Ты не запоминаешь последовательность звуков?

– Почему же, запоминаю, иначе и не получится. Но не так, чтобы потом сыграть точно такую же мелодию и не сделать в ней ошибок.

– Жаль, – протянул Ситрик. – Мне бы хотелось снова услышать всё это.

– Увы. – Эгиль опять пригубил напиток.

Ситрик уже с трудом соображал, но отчего-то слова, вылетающие из его рта, всё ещё складывались в нужном порядке. Пожалуй, он и правда не хотел ничего чувствовать после того, как подслушал разговор Холя и Вёлунда, но вот способность думать ему бы хотелось сохранить в полной мере. Однако произошло обратное: мысли путались, а вот чувства, пробуждённые звучанием тальхарпы, захватили его с головой.

– Я никогда не слышал игры лучше твоей, – восторженно произнёс Ситрик, заглядывая в глаза Эгиля.

На лице музыканта сияла лёгкая уверенная улыбка. Он и сам знал, что никто, кроме него, не заставит звучать инструмент так.

– Хочешь попробовать? – вдруг сказал Эгиль, протягивая Ситрику тальхарпу и смычок.

– Ох, конечно! – Парень принял инструмент и устроил его на коленях.

Что-то простое он мог бы наиграть без должных усилий даже будучи пьяным, но как только он взял в руку смычок, продев пальцы меж деревом и конским волосом, замер, оробев. В голове всё ещё звучала музыка Эгиля, такая совершенная и величественная. Вряд ли он сможет выдать после такой игры хоть что-то.

Ситрик неуверенно тронул смычком струны. Тальхарпа охотно отозвалась его движению. Парень зажал пальцем правую струну, отпустил, слушая разницу. После зажал левую, запоминая, где он брал какой звук на струне. Его пальцы скользили вверх и вниз, выискивая и находя различные звуки. Ситрик посматривал на струны, подмечая, где нужно ставить пальцы, и мысленно оставляя на них отметки. Он понимал, что так делать не стоит – чуть отсыреет или высохнет инструмент, и звук сместится. Но сейчас его это мало волновало – вряд ли когда-нибудь ещё ему удастся сыграть на тальхарпе Эгиля.

Музыкант подсел ближе и порой подсказывал что-то.

– А теперь возьми тот же звук, который ты брал вторым. После возьми четвёртый. Они будут хорошо звучать вместе, – говорил он, и Ситрик напряжённо, но тщетно пытался вспомнить, какой звук следовал за каким. Лишнего он выпил, и это чувствовалось.

Наконец ему удалось составить простенькую мелодию. Эгиль радушно кивнул, выслушав её. Ситрик сыграл её снова, благо она была очень короткой. Чуть осмелев, он продолжал трогать струны. Его игра становилась всё длиннее, но он то и дело забывал, какая последовательность звучала ранее.

– Я же не вспомню завтра ничего, – сокрушённо заметил он. – Если был бы способ записать музыку, чтобы потом её повторить, – произнёс он, отложив смычок и проведя рукой по волосам. Тальхарпа осталась у него на коленях.

– Что ты имеешь в виду? – Эгиль нахмурил тонкие брови.

– То и имею, – хмыкнул Ситрик. – Только подумай, если речь с её звуками мы можем записать, используя руны или… какие-то другие знаки. Почему нельзя записать музыку? Также рунами.

– Бессмыслица какая-то, – фыркнул Эгиль.

– Нет, это не бессмыслица. Я могу записать любые стихи, а их смысл и звучание от этого не изменятся. А мог бы записать и музыку тоже, если бы каждый звук имел свою руну.

В тёмных глазах Эгиля сверкнула звёздочка интереса, но лицо его было по-прежнему недоумевающим. Он пригубил мёд и спросил:

– И как ты это сделаешь?

Ситрик, забывшись, привычным жестом потянулся к сумке, в какой всегда лежали его восковые дощечки, но нашарил лишь пустоту. Сумки давно уже не было с ним.

– Да какого!.. – раздражённо бросил он и принялся озираться в поисках чего-либо, на чём и чем можно было оставить заметки.

На глаза ему попал уголёк, видимо вылетевший из большого костра, когда тот, испив крови быка, принялся метать в небо гигантские снопы искр. Ситрик подобрал уголёк, чиркнул пару раз им по своей ладони, но места на ней для записи было маловато. Перед глазами плыло.

– На чём же записать? – буркнул он и, вспомнив, что у него есть новая рубаха, расстелил на земле её и начертал девять рун. Альвы посмеивались, наблюдая за ним, однако Эгиль шикнул на них и заинтересованно склонился над записью.

– Девять? – спросил он. – Столько же, сколько познал хозяин воронов, провисев на древе девять дней. Но ведь звуков больше.

– Я понимаю, но… Я думаю, что можно выстроить ряд, опираясь всего на девять рун. – Ситрик передал тальхарпу обратно Эгилю, вернул смычок. – Скажи, может есть какие-то звуки, которые ты бы назвал… главными? Звуки, на которых всё держится.

Музыкант почесал коротко остриженную бороду и, перехватив смычок, провёл по струнам туда-сюда, точно размышляя, а потом тряхнул головой и принялся играть. Снова меж струн звенел собачий лай и вой волков. Снова заголосил ветер, срывая с ясеней листву. Время от времени Эгиль останавливался и несколько раз повторял тот или иной звук, внимательно вслушиваясь в него. Его игра становилась куда медленнее, протяжнее, и на этот раз грустная мелодия плавно перетекала в жестокую, а после в нежную и весёлую. Он искал тот самый звук, слушая себя и тонкий гул под своими пальцами. Наконец Эгиль остановился, оставив палец на правой струне и водя смычком туда-сюда.

– Точно этот звук, – произнёс он и переставил палец. – И… этот. Они прекрасно звучат вместе.

Эгиль остановился, почесал кончиком смычка нос и провёл по струнам, не зажимая ни одну из них.

– И этот. Третий звук. Пусть он и звучит реже, но с первой он тоже хорошо звучит.

Ситрик записал три первые руны последовательно, одну за другой, но когда Эгиль повторил их вместе, задумчиво произнёс:

– Между ними точно есть и другие звуки. Они не последовательны…

Уже светало – коротка была ночь в Альвхейме. Народ не танцевал – уморился и расходился по домам. Лишь самые отчаянные ещё лежали в полудрёме на тёплой земле, то громко, то тихо напевая пьяные песни и наблюдая за догорающими кострищами.

Ситрик с Эгилем, встречая поднимающееся над деревьями солнце, сидели под большим ясенем, мучая тальхарпу и исписывая рубаху рунами, которые Эгиль предложил назвать днями. Наконец у них вышло помимо трёх основных дней отыскать три дополнительных, расположившихся меж ними, и три дня-перевёртыша, у которых был свой похожий, но всё же другой звук. Эти три руны Ситрик начертал обыкновенно и перевёрнуто, словно такой знак обозначал ночь.

Солнце уже вовсю светило над поляной, и меж листвой виднелись прогалины ясного голубого неба, когда девять дней-рун наконец-то встали в ряд.

Ситрик наигрывал дни один за другим, запоминая их звучание. От обилия звуков, мёда и бессонной ночи уже шумело в голове, но он продолжал водить смычком по уставшей тальхарпе, учась наверняка отличать одну руну от другой.

– Та, которую ты поставил первой, звучит надёжно, как стук кулаком по великому древу, – негромко, точно и не обращаясь к Эгилю говорил Ситрик. – Вторая злая. Она как Смерть, что пришла посмотреть на повешенного. Третья простая. Настолько простая, что сейчас у меня не получается даже придумать для неё что-то. Наверное, мне пора ложиться спать… Четвёртая, та, в которой спрятались и день, и ночь. День задорный, а ночь печальна. Вместе с первой руной-днём она звучит грустно, но чем дальше от неё – тем веселее её звук. Пятая руна, как песня мужчин, звучащая над морской гладью, одна из главных. Шестая руна не хочет звучать одна, но с первой её не поставишь – иначе всё испортишь. Седьмая – та, что с первой руной дружна. Она звучит как супруга. Восьмая руна – первый луч зари и так прекрасно и мягко звучит в паре с седьмой. Или как последний луч закатного солнца, если брать её как руну-ночь. Девятая руна – последний день и первая ночь пробуждения. Слабая, неуверенная, но прекрасно звучит вместе с первой. А после снова первая.

Ситрик замер, понимая, что не помнит, как извлечь звук первой руны-дня, – настолько он устал. И записи тут уже ему ничем не помогут. Он отложил тальхарпу на плащ и принялся тереть слипающиеся глаза – их жгло от света солнца. Пора идти спать…

Тила без дела сидела во дворе на лавке, прислонившись к стене дома, когда Хлин нашла её, наконец-то застав одну. Были последние пригожие и солнечные деньки, прежде чем зима станет владычицей над миром.

– Госпожа, – позвала служанка, и Тила, пригретая солнцем, приоткрыла глаза. – Тебе лучше?

– Нет, – честно ответила, вздохнув. – Ох, было бы куда лучше если бы Господь смилостивился над женщинами и позволил им нести яйца, а не вынашивать и рожать.

Она погладила рукой округлившийся живот, и Хлин покачала головой. Когда-то у Тилы было всё, и служанка смотрела на женщину с завистью, но теперь ей было даже жаль госпожу и её ещё не рождённого, но уже успевшего стать сиротой младенца. Беременность протекала неплохо, но слёзы, которые Тила тайком ото всех лила по покойному мужу, ухудшали её здоровье. Хольмганг, прошедший на днях, да унижение её брата сделали женщину уязвимой.

Хлин огляделась кругом, точно замышляя что-то, и, чтобы набраться решимости, сжала пальцы в кулачки.

– Госпожа, мне нужно тебе кое-что сказать, – произнесла она шёпотом.

Тила нахмурила брови и кивнула, готовая выслушать. Если Старик Рун получил прозвище Старого Лиса за то, что он хитростью и умом выпытывал все тайны города, то Хлин вполне можно было назвать Удачливой Мышкой. У Лиса яркий коричневый плащ и самодовольное лицо, а у Хлин серенькое платьице и зоркие круглые глазки. Мышке надо следить за Лисом, чтобы не попасться, когда тому понадобится полакомиться новыми сплетнями.

– Агни и Рун хотят устроить всё так, чтобы ты сбросила дитя, – прошептала она, склонившись к самому лицу Тилы. – Они думают, что дитя Лейва представляет для них опасность.

– Я догадывалась. – Женщина устало провела ладонью по лицу. – Догадывалась, что они не оставят меня в покое, хотя я уже их пленница.

– Госпожа, ты не хотела бы сбежать отсюда? Твой дядя конунг Анунд поддержит тебя. Он сильнее и влиятельнее Агни. Нужно только выбраться отсюда и передать весть.

Тила отстранилась и смерила взглядом Хлин, точно решая, можно ли ей доверять.

– Почему ты говоришь так?

– Я хочу помочь, госпожа.

– Чем же ты поможешь мне? Ты простая девка. Через тебя даже с людьми Анунда не связаться.

– Старый Лис хочет отравить тебя со дня на день, госпожа. – В голосе Хлин слышалось волнение. – Конечно, он хочет, чтобы ты сбросила дитя, но и ты можешь погибнуть… Госпожа, у тебя нет причин не доверять мне.

Тила молчала, глядя на руки Хлин, комкающие замызганный подол платья.

– Я уже отправляла весть Анунду, – шёпотом произнесла Тила. – И даже получила ответ с тем же купцом. Анунду нужно дитя Лейва. Ему нужен мальчик. Не нужны ни я, ни мой брат. Он не хочет решать, как вытаскивать меня из этого плена, лишь сказал, что будет ждать в Швеции. Я не знаю, как выбраться из этой западни живой… Хьялмар чуть ли не убил нас всех своими выходками в день Хольмганга. На него я не могу рассчитывать.

Женщина всхлипнула, утёрла покрасневший нос рукой.

– Видимо, Лис отравит меня раньше. А если я всё-таки рожу, но девочку? Я окажусь не нужна даже дяде.

– Зато в Швеции ты будешь в безопасности, госпожа.

Хлин села рядом и погладила её по плечу. Тила приняла этот жест и накрыла пальцы служанки своей ладонью. Впервые за много дней кто-то проявил заботу и беспокойство. Женщина не сдержала слёз и расплакалась. Хлин принялась шептать, успокаивая её, но от этого становилось только горше.

– Тише, госпожа, – произнесла она, заглядывая в лицо хозяйки. – Тише. У меня есть ещё что сказать тебе. Выслушай меня внимательно, пожалуйста.

Тила кивнула.

– Я ношу ребёнка от погибшего конунга, госпожа. Я знаю, что тебе уготовано родить девочку. Но ты можешь забрать моего ребёнка. Моего сына.

Тила резко замолчала, перестав всхлипывать. Лишь хлюпнула носом удивлённо да вытерла платком глаза.

– Откуда ты знаешь, что за дети будут у нас?

– Я спрашивала у старой вёльвы, и та сказала мне, что я рожу сильного мальчика с золотыми волосами и глазами волка, а ты – медноволосую девочку, изуродованную веснушками. – Хлин опустилась на колени перед скамьёй, хватая Тилу за кисть руки и оглаживая её. – Возьми меня с собой в Швецию, госпожа. Устрой меня и моего сына. Я буду служить тебе верно, пока ты сама не прогонишь меня. Мой сын сделает тебя богатой и счастливой, а ты сделаешь таковой меня.

Тила сняла со своих рук ладони Хлин и села с прямой спиной. Слёзы её высохли, как исчерпанный колодец. Она долго сидела так, пока Хлин, слушая удары своего сердца в висках, внимательно следила за каждым её движением.

– Дети будут здоровы? – поинтересовалась наконец Тила, прерывая долгое молчание.

– Да, госпожа.

Женщина утёрла нос и посмотрела на Хлин так, будто видела свою служанку в первый раз.

– Я не знаю, как добраться до Швеции, – вздохнула Тила. – Я ничего не могу пообещать ни себе, ни тебе.

– Я найду способ, как вытащить тебя из Онаскана. Я всё сделаю, госпожа, только пообещай мне, что примешь моего сына, – быстро шептала Хлин, продолжая озираться по сторонам. Ей повезло, что рядом никого не было.

– Ты? Найдёшь?

Хлин горячо закивала. В её глазах блестела страсть. Ей почти нечего было терять, но она верила, что впереди её ждало многое. За этот призрак будущего она готова была бороться. Ей хотелось отдать хоть крупицу своей горящей надежды потухшей и потемневшей Тиле, чтобы та стала союзником в её битве за жизнь.

– Поверь мне, госпожа. Лишь скажи, как звали того купца, с кем ты передавала весть, и скажи, сколько серебра есть у тебя. Сколько я могу ему пообещать?

Тила, помедлив, ответила ей, взвешивая на языке каждое слово. У неё почти не было чеканного серебра, зато она могла отдать все свои украшения, которые ей подарили родители и Лейв перед свадьбой.

– Веди себя как прежде, госпожа. Будь добра со всеми, не отказывайся от еды, что тебе будут приносить слуги, но не ешь её. И набирай еду только из общей посуды. А если кто решит угостить тебя, так говори, что тебе нехорошо, – предупредила Хлин. – И лучше не попадайся на глаза Старому Лису.

– А как же Хьялмар? Он останется здесь? Что же станет с ним, когда увидят мою пропажу? – Тила так взволновалась, что несдержанно повысила голос.

Хлин шикнула на неё. Женщина замолкла, но на лице её заплясала тревога, какую от Старого Лиса точно не удастся скрыть. Хлин и сама не знала, что делать с Хьялмаром. Даже заговорить с ним она не решалась. Мужчины. От них только и жди беды! Она зажмурилась, пытаясь придумать хоть что-то.

– Он может отправиться с нами? – с надеждой спросила Тила. – Вдруг его убьют здесь?..

«Лучше бы и убили!» – в сердцах подумала Хлин. Хьялмар вечно всё портил одним лишь своим присутствием. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела его трезвым. Чем больше он пил, тем менее покорным становился его разум.

– Ох, я надеюсь, что в лодке найдётся место для нас троих…

Следующий день празднования начался куда позже, однако Ситрику не хотелось никуда идти. Немного отоспавшись, он весь день вырезал руны на плоской дощечке, найденной у поленницы, повторяя записи, которые оставил ночью на рубашке.

– Что это такое? – поинтересовался Холь, заглядывая через плечо.

– Руны, которые обозначают музыку, – не без гордости, пусть и с прежней стыдливостью, представил Ситрик. Одну дощечку он уже закончил, чтобы отдать её Эгилю.

– Я про рубашку. Что мне твои царапки, я всё равно в них ничего не смыслю.

– А-а. Это та, что ты мне принёс вчера.

– Ох, парень, что мне ещё следует научить тебя пользоваться рубашками? – Холь цокнул языком, расплываясь в улыбке. – Смотри, если продеть вот в эти трубы руки, а сюда голову, то ты сможешь её надеть. А для письма лучше использовать воск и доски.

Ситрик бросил на Холя злой взгляд.

– Ладно, я не буду так шутить, когда у тебя в руке нож. А то ещё зарежешься, не перенеся такого поругания своей чести.

Не выдержав, Ситрик бросил в Холя ножны. Тот, хохоча, увернулся и ловко их поймал. Протянул обратно. Ситрик взял ножны, и взгляд его от мозолистой руки, покрытой белыми волосами, поднялся вверх, к лицу Холя.

Вспомнив разговор с Вёлундом, Ситрик серьёзно заглянул в глаза Холя, отыскивая в них слабость и боль, что звучали в его голосе ночью. Он выглядел так же, как прежде: беззаботно и легко, точно в голове его вместо мыслей был лебяжий пух. Холь, увидев взгляд Ситрика, нахмурился.

– Ты чего? – спросил он.

– Ничего. – Ситрик опустил глаза и углубил бороздку на дощечке, вырезая очередную руну. Чуть помолчав, он решил затеять другой разговор. – В прошлый раз ты здорово мне помог, когда нашёл для меня одежду. А сможешь ли отыскать флейту? Хочу отыскать руны и в её музыке.

– Я спрошу, – пообещал Холь. – А ты сегодня не собираешься появляться на людях? Говорят, сегодня яства будут ещё вкуснее, чем вчера.

– Подумаю.

Ситрик тряхнул головой, спрятав глаза за отросшими волосами. Всё ещё смеясь над своей шуткой, Холь наконец-то ушёл, а когда вернулся, в самом деле раздобыл где-то костяную флейту. Он остался в комнате, присев напротив и наблюдая, с каким азартом Ситрик вырезал руны. Взгляд его был хитрый, как у серой вороны.

– Какой же ты странный всё-таки, – задумчиво произнёс Холь, складывая руки на груди. Обычно речь его была быстра, но сейчас он отчего-то растягивал слова, как смолу. – Напомни, а не мёдом ли тебя угощал Эгиль?

– Да.

– Не видел я прежде, чтобы этот мёд на кого-то подействовал так. – Седовласый звучно произнёс последнее слово, и Ситрик тут же встрепенулся, удивлённо и непонимающе уставившись на него.

– О чём ты?

– Вместо того чтобы придумывать стихи и песни, ты изобрёл письмо для музыки. Чудно́!

Ситрик медленно отложил нож на стол и, подражая Холю, сложил руки на груди.

– Ты снова хочешь перехитрить меня?

– Вовсе нет! – Холь качнул головой. – Просто хотел предупредить, чтобы ты знал, что пьёшь в следующий раз. Эгиль наловчился воровать Мёд Поэзии из чертога асов у самого сына всезнающего, пока тот отлучается.

В горле Ситрика пересохло. Неужели ему в самом деле довелось испить Мёд Поэзии?..

– Холь, это слишком жестокая шутка. Если ты решил подшутить надо мной и моим мастерством, то я не прощу тебе этого.

– Можешь сам спросить у Эгиля, ежели не веришь мне. – С этими словами Холь поднялся и, загадочно подмигнув, вышел из покоев.

Ситрик невидяще уставился в пол. Кажется, огненная птица говорила правду. Он поднял одну из дощечек и покрутил её в руках, разглядывая руны. Всё-таки это, в самом деле, было похоже на правду. Стал бы он так пытать инструмент, будучи в своём уме?..

Ситрик потерял счёт дням – темень была коротка и светла, пусть каждая новая ночь и становилась длиннее и холоднее прежней. Празднику, кажется, не было конца. Вся жизнь Ситрика теперь слагалась из песен у костра, музыки и рун, в которые он запер звуки. Из чертога альвов не хотелось уходить, возвращаться в людской мир, полный боли, ненависти и страха. Холь не торопился и не торопил его, и парень прекрасно понимал почему, но молчал, не позволяя другу узнать о том, что его разговор с Вёлундом был подслушан. Наверное, ему самому нужно было принять решение о том, чтобы снова отправиться в путь, но так не хотелось заботиться и думать о чём-либо, кроме игры на инструменте. А конунг-кузнец не прогонял, день ото дня радуясь гостям так, точно те только что прибыли.

Ему было страшно принять решение. Страшно выйти из Альвхейма и вновь вступить в мир людей. Встретиться лицом к лицу с Ингрид и клятвой, данной ей.

Холь же много времени проводил в кузнице Вёлунда. Ситрик видел, что с каждым днём его друг выглядит всё печальнее и строже. И… старше. В мире, где нет смерти, даже здесь, он старел, иссыхая всё сильнее.

Решиться уехать было сложно ещё и потому, что придется сказать Холю «прощай». Прощай навсегда.

А тот, точно что-то почуяв, вовсе перестал попадаться на глаза Ситрику. Лишь утром виделись они, когда Холь, подпоясываясь, покидал дом. Он хотел исчезнуть.

Смычок Эгиля скользил по струнам, раня сердце. Чаще остальных мелодий он играл ту, что звучала грустнее прочих, будто в жизни его, пресыщенной празднествами и пирами, не хватало тоски. Но, может, что-то тяжёлое лежало на душе Эгиля, заставляющее его играть столь печальную музыку. Ситрику хотелось узнать его, но он не решался спросить, лишь дальше слушал инструмент, плачущий осенними перелётными птицами.

Ситрик всё повторял за ним, и Эгиль чертил на земле руны, напоминая нужную последовательность. Соврал музыкант – учитель из него был хороший. И как внимательно он слушал любую игру Ситрика: кажется, что с таким пристрастием он не слушал даже самого себя. Помимо тальхарпы парень пытал и дудочку, отыскивая в её звучании те же руны-дни, какие он придумал для струн.

Минул очередной день, и Ситрик решил, что всё же пришла пора проститься с чертогом альвов. Точнее, не решил, а… решился.

День был таким же, как и все дни до него, – тёплым, ясным, позолоченным. Эгиль так же сидел под ясенем, водя смычком по струнам, из кузницы доносился звон металла, а со двора летел девичий смех. День был таким же, но Ситрик почувствовал, что он сам стал другим. Готовым идти дальше.

Сам Вёлунд вызвался проводить гостя, велев седлать лошадей. Конь его был столь величественен и прекрасен, что походил на круглобокое солнце. Кожа его лоснилась и блестела ярче начищенных золотых украшений на шее богатых красавиц, а светлая грива, расчёсанная и мягкая, походила на облако, звеневшее тёплым льдом и серебряными бусами. Вёлунд сидел верхом на коне, возвышаясь над альвами. На плечах его лежал пернатый плащ и укрывал частично круп коня. Ситрик подумал, что если конунг-кузнец ляжет, прижавшись к шее коня, то зверь получится крылатым.

Ситрику вывели куда более скромную гнедую лошадку, покладистую и смирную. Тонкая кобылка выглядела рядом с конём-солнцем маленькой лодочкой, плывущей по небу. Она торопливо переставляла ноги, но всё равно не поспевала за конём Вёлунда, который шёл так, будто копыт у него было в два раза больше, чем на самом деле.

Они выехали за ворота усадьбы конунга-кузнеца. Детвора высыпала на дорогу, чтобы их проводить, и Ситрик скромно улыбался, пряча взгляд, чтобы не видеть назойливых лиц. Лаяли собаки, играючи прыгая у копыт лошадей.

– Как мы пройдём через дверцу? – спросил Ситрик.

– Здесь есть и другие ворота, – охотно ответил Вёлунд. – В самый раз для моих коней. Их здесь много, а вы с Холем нашли только одну лазейку.

Холь.

Лучше бы конунг-кузнец не упоминал имя друга. Ситрик тяжело вздохнул, и Вёлунд внимательно посмотрел на него.

– Вы не попрощались, – заметил конунг-кузнец.

– Он сказал вчера перед сном, что придёт проводить меня. А утром я уже не нашёл его.

– Дай ему время, мы же ещё не покинули город.

Только Вёлунд произнёс это, как они вступили в лес. Было уже поздно. Ситрик устало и грустно фыркнул, чувствуя, как обида и злость пустили корни в его душу. А ведь они столько прошли вместе…

Не думал он, что окажется храбрее Холя.

– Вёлунд? – позвал Ситрик, пытаясь отвлечься от тяжёлых дум. – Это правда, что Эгиль ворует Мёд Поэзии у асов? Я запамятовал спросить у него самого.

На красном лице конунга-кузнеца заплясала улыбка.

– Будь это правдой, Убийца волка, у меня бы уже не было Эгиля, – с лёгким смешком произнёс Вёлунд. – Нет, у Эгиля обычный мёд. Если так, конечно, можно сказать, об этом чудесном напитке.

Ситрик горько улыбнулся. Холь и тут умудрился обмануть его!

Говорила матушка, что нельзя доверять веттирам.

Низкое утреннее солнце бросало блики на дорогу, и та блестела, как рыбья чешуя, вся покрытая узорной тенью листвы. Вдоль широкой тропы росли могучие дубы, одетые в медную листву. Ситрик глядел то на шею лошади, то на свои руки, искусанные комарами, – был у вечного лета свой маленький недостаток. В голове было пусто, как в опорожнённом ведре. Он лишь украдкой посматривал на коня Вёлунда, рассматривая начищенные украшения на сбруе – они так сияли, что было сложно смотреть на что-либо ещё.

Солнце поднималось выше. Всадники молчали. Ситрику неловко было решиться затеять разговор с Вёлундом после его глупого вопроса об Эгиле. Наверное, стоило спросить что-то про асов, про крылатый плащ или копьё одноглазого странника, но вопросы не хотели облекаться в слова.

– Ты тогда подслушал наш разговор, верно? – прозвучал голос конунга-кузнеца.

– Да, – не стал таить Ситрик.

Вёлунд кивнул. Больше за весь путь он ничего не спросил.

Резко стало холоднее, так что у Ситрика пошли мурашки от запястий до локтей. Он запустил руку в седельную сумку, проверяя, на месте ли его тёплая одежда. Впереди показалась украшенная резьбой конюшня. Она стояла посреди леса так же, как и заброшенный дом, что оказался вратами в мир альвов. Ситрик догадался, что это и есть та самая дверца, через которую легко пройдёт лошадь. Когда они подъехали ближе, он увидел, что в воротах темнела тонкая щёлка – через неё и врывался в летний лес холодный ветер.

Вёлунд неуклюже и тяжело спешился. Ситрик, видя его величественную осанку в седле, и думать забыл о том, что правая нога кузнеца была кривой. Вёлунд подошёл к воротам и уже успел достать ключи, как позади послышался спешный стук копыт.

Ситрик обернулся. Кто-то мчался к ним, низко прижимаясь к седлу, и Ситрик всё не мог разглядеть лица всадника, как бы ни щурился. Вёлунд усмехнулся, пряча ключ обратно в мешочек на золотом поясе. Он первым узнал всадника.

– Это Холь? – с дурацкой надеждой в голосе спросил Ситрик.

– Это Холь, – ответил, улыбнувшись, Вёлунд.

Рыжий гривастый жеребец вскоре остановился рядом, недовольно суча длинными ногами, похожими на узловатые древа. Холь дышал так тяжело, будто сам бежал следом, а не ехал верхом. Ситрик встретил его сдержанной улыбкой.

– Пришлось попросить конюха дать мне лучшего коня, чтобы я успел вас нагнать, – выкрикивая слова, поведал Холь.

– Это я ещё спрошу с конюха, почему он отдал тебе Рыжую Чёлку. – Вёлунд грозно, но и добродушно, упёр руки в бока, точно отчитывал младшего брата. – Я бы с вас обоих три шкуры спустил, если бы вы загнали мне его.

– Почему ты с вещами? – спросил Ситрик, быстро заметив сумки у ног Холя.

– Ты просто кое-что забыл в усадьбе, – отозвался седовласый.

– Что же?

– Меня.

Холь широко улыбнулся, но, заметив строгий взгляд Ситрика, поспешил убрать выражение радости с лица. Вёлунд же фыркнул, оценив шутку. Повисло молчание, такое, что его можно было резать ножом. Тонкое всхрапывание Рыжей Чёлки застревало в нём, как лезвие в хряще.

– Я думал, ты будешь рад, – глупо пробормотал Холь, обращаясь к Ситрику.

– Думать у тебя получается плохо, – едко бросил тот.

Холь округлил глаза, но смолчал.

– Огненная птица, ты уверен? – спросил Вёлунд.

Мужчина кивнул.

– Ты был прав, – медленно произнёс он. – Находиться долго здесь невыносимо.

– Птице нужно небо, – согласился конунг-кузнец. – Только лишь потому?

– Хочу помочь Ситке найти колдуна и раздобыть для него Зелёный покров, – твёрдо сказал Холь после непродолжительной тишины, глядя при этом вовсе не на Вёлунда.

– Тебе стоит лучше подумать, – произнёс Ситрик, чувствуя на языке желчь.

– Ты сам сказал, что я в этом плох, – зло отшутился Холь.

В руках Вёлунда снова звякнули ключи.

– Раз уж так боишься смерти, оставался бы здесь! – выпалил Ситрик. – Не стоит ради меня рисковать своей жизнью, в самом деле.

– Ох, Ситка, я… – Холь качнул головой. – Я не хочу умирать трусом, спрятавшись в соколином гнезде. Может, там будет ещё одно замечательное путешествие, и мне бы не хотелось жалеть о том, что я позволил ему утечь у меня меж пальцев.

– Если останется кому жалеть, – сквозь зубы процедил Ситрик.

– Да перестань. В самом деле, ты совсем не рад?

– Отчего же радоваться? Что ещё одной тревогой у меня больше? Радоваться тому, что ты даже не хотел попрощаться со мной, а решил просто исчезнуть? Наверное, ты делал так каждый раз всю свою тысячу лет.

– Да, делал. Чтобы никто по мне не горевал потом, а если и вспоминал, то злым словом. Злым, восторженным, но не печальным. Я не хочу, чтобы хоть одна живая душа скорбела по мне, провожая в иные миры. Это невыносимо, это глупо. Моя жизнь не для скорби.

Ситрик тяжело вздохнул, не найдя, что ответить на эти слова. Вот теперь Холь в самом деле говорил правду.

– Я поеду с тобой, – уверенно произнёс седовласый.

– Как знаешь, – бесцветно проронил Ситрик.

– Вёлунд, не томи, отворяй ворота, – поторопил Холь, и конунг-кузнец толкнул створки внутрь.

Из конюшни пахнуло зябкой сыростью и прелым сеном. Строение было таким длинным, точно у него вовсе не было конца. Холь спрыгнул с седла и заключил Вёлунда в объятия, хлопая того ладонью по спине.

– Может, свидимся ещё, – прошептал он.

– Солнца тебе ясного, птица, – произнёс, прощаясь, кузнец. – И тебе, Убийца волка.

Ситрик коротко кивнул и спешился. Он не был в восторге от прозвища, которым Вёлунд успел наградить его.

– Прощай, Вёлунд, – сказал он.

– А тебе, юноша, точно следует сказать «до встречи».

Ситрик смутился и потупил взор. Он первым вошёл в конюшню и потянул за собой свою лошадку. Та покорно последовала за ним в темноту. Сердечно распрощавшись с конунгом-кузнецом, в воротах появился и Холь, ведя Рыжую Чёлку. Двери за ними закрылись, лязгнул замок. Было слышно, как Вёлунд звенит связкой ключей, а после взбирается в седло. Под звуки копыт стало ясно, что конунг-кузнец уехал, и Ситрик пошёл дальше по долгой конюшне, чуть ли не на ощупь – впереди тьму рассекала лишь тонкая полоса белого света, льющегося из мира людей.

Привыкший к теплу, Ситрик дрожал. Он успел запамятовать, что такое зима. Видимо, останься он в чертогах альвов ещё на пару дней, он забыл бы всё. И себя самого тоже.

– Как же холодно, – вполголоса произнёс он, потирая успевший замёрзнуть нос. А ведь они ещё даже не вышли из конюшни.

– Да уж, – отозвался Холь. Пусть холод его особо не страшил, но сырость он ненавидел.

Наконец Ситрик подцепил дверь, открывая створку вовнутрь. Та со скрежетом поддалась и нехотя отворилась, впуская в заброшенную конюшню свет. Парень зажмурился – было так ярко, что резало глаза. Когда наконец он привык к яркости, то увидел, что весь лес замело искристым колючим снегом.

Мутный и блёклый зимний свет просачивался сквозь голые ветви и отражался ото льда. Ситрик замер, глядя на заметённую тропу. По-видимому, не меньше месяца прошло с тех пор, как они вступили в земли альвов.

– Время в Альвхейме течёт иначе, – напомнил Холь. – А кажется, что мы гостили не больше седмицы.

– Какой же сейчас месяц? – пролепетал Ситрик.

– Похоже на месяц Йоль.

Лошади знали дорогу. Они вели через лес уверенно, не сходя с тропы. Ещё в конюшне Вёлунд сказал, что коней можно будет просто отпустить, когда те выведут к Восходному озеру, ведь они сами найдут дорогу домой. Пока ехали через лес, Ситрик задумался, а как лошадки постучат в дверь заброшенной конюшни и откроют ли им. Но, видимо, о том волноваться не стоило. Такие смышлёные кони, может, и сами двери открыть смогут, да ещё и закроют за собой. Жаль только, что имя гнедой лошади Ситрик не спросил.

В лесу было тихо. Снега пока было немного, а холод с непривычки грыз за лицо. Стемнело быстро, точно мёртвое солнце рухнуло за горизонт, и надолго источником света в лесу остался лишь белый снег, слегка мерцающий во мраке, как молоко Аудумлы.

Он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего: когда они добрались до Оствика, была пора первой метели, заглохшей уже к следующему утру, сейчас же, спустя всего неделю жизни у альвов, в лесу поселилась настоящая зима.

Хотелось скорее к жилищу, к домашнему огню. Сесть у очага, вытянув ноги, да выпить горячий настой из листьев малины, собранных на макушке лета. Холь не останавливал лошадей, да и те шли почти без устали, – хотел поскорее добраться до Восходного озера. Оттуда до Ве всего ничего. Ситрик и сам готов был идти всю ночь, лишь бы не ночевать в зимнем незнакомом лесу.

Всю долгую ночь…

Тихо, беззвучно. Лишь звенело в ушах от усталости.

Они уже долго шли, но ни ночь, ни тропа не заканчивались. Покрытые льдом ветви хлестали по лицу. Ситрик ехал свернувшись, чуть ли не прижавшись к шее коня. Холь впереди сидел в седле так же. От такого положения быстро уставала спина.

Ситрик посматривал по сторонам, оглядывался, молясь, чтобы они не напоролись на кабанов или оголодавшую стаю волков. Выскочи сейчас на дорогу заяц, и сердце его рухнет в пятки.

Он поглядывал и на Холя, молчавшего почти всю дорогу. Думал о том, как хорошо иметь огонь внутри да не бояться холода. Невольно Ситрик вспомнил и свой сон, в котором руки его были объяты пламенем, которое горело, не оставляя ожогов и ран, точно огонь был частью его самого. От этого воспоминания ещё сильнее захотелось оказаться у очага или хотя бы у костра.

Он чувствовал, что уже продрог, когда с серого неба вдруг посыпался такой же серый, как пепел, снег. Снежинки ложились на шею коня и превращались в капельки воды, застревали в гриве, налипали, как мухи летом.

Снег усилился, и в его танце сложно было разглядеть идущего впереди Рыжую Чёлку, покорно несущего своего всадника. Ситрик сощурился, пытаясь отыскать коня глазами, но, кажется, его гнедая лошадка сильно отстала. И только он хотел поторопить её, как услышал странный звук удара и тихий вскрик, похожий на выдох.

– Холь? – встревоженно позвал Ситрик.

Наконец он увидел Рыжую Чёлку. Конь остановился, низко склонив голову. У его ног лежал Холь, совершенно обездвиженный. Лишь снег взвивался над ним, облепляя одежду и волосы, торчащие из-под шапки.

Ситрик спешно спрыгнул с лошади и бросился к Холю, но как только коснулся его лица, обжёгся. Он отдернул руку и снова позвал друга по имени.

– Холь! Ты сильно ушибся?..

Мужчина прерывисто дышал, точно пытался вдохнуть побольше воздуха, но тот застревал в лёгких. Ситрик замер, не зная, что ему делать. Он сам был беспомощен и не знал, чем может помочь. Лишь догадался перевернуть мужчину на бок. Тот закашлялся.

– Как же больно, – прохрипел Холь. – Голова раскалывается.

– Ты ушибся? – снова спросил Ситрик как можно спокойнее. – Холь, что мне сделать? Что с тобой?

Тот долго не отвечал, лишь морщился, а после медленно изрёк:

– Кажется, сознание потерял. Очнулся – уже лежу…

Ситрик заметил полоску крови, бегущую по щеке из-под шапки. А после увидел и руки Холя. Они были черны, и там, где он трогал пальцами снег, оставались тёмные полосы. Сначала Ситрик подумал, что это тоже кровь, успев напугать себя ещё сильнее, но, приглядевшись, понял, что это были копоть и уголь.

– Отойди, – тихо произнёс Холь и, сжавшись комком, тут же вспыхнул так, что жар взвился до еловых ветвей, опаляя их.

Лошади с встревоженным ржанием отпрыгнули, испуганно выпучив глаза. Ситрик отшатнулся и отвернулся, поняв, что огненная птица хочет сменить облик, тем самым залечив полученную рану. Запоздало он вспомнил, что не стоит смотреть на яркий огонь, но пламя было обычным.

Что-то шло не так.

Ситрик поймал за уздечку Рыжую Чёлку, косившегося на огонь. Мельком он посмотрел на тропу позади них, выискивая свою гнедую лошадку, но та пропала. Не было слышно ни ржания, ни гомона копыт по льду. Ситрик тихо выругался в темноту, и, сняв варежку, принялся гладить лоб Рыжей Чёлки, пытаясь успокоить и коня, и себя самого.

– Тише, – шептал он своему сердцу и то же самое повторял жеребцу. – Тише. Тише… Ты же у нас из тех отважных лошадей, кого Вёлунд проводил через пламя. Это просто огонь.

Пламя потухло так же резко, как и вспыхнуло. Рыжая Чёлка всхрапнул и дёрнул головой, испугавшись на этот раз внезапности. Ситрик принялся гладить коню шею, боясь обернуться. Он принялся напевать тёплую мелодию, ту, что Эгиль играл у костра, и этот знакомый звук наконец помог коню успокоиться.

Из снега медленно проявился облик второй лошади. Ситрик подозвал её, но гнедая лошадка продолжала сторониться места, где только что свирепствовало пламя.

Ситрик обернулся, продолжая держаться за шею коня. Кругом плясал снег вперемешку с чёрным пеплом. Не осталось ничего от человеческого тела Холя, лишь тёмные следы на снегу.

– Пошли, – негромко скомандовал Ситрик Рыжей Чёлке и сам двинулся к месту, где лежал Холь.

На тропе был лишь снег, измазанный копотью. Ситрик успел подумать, что Холь сгорел целиком и ничего от него не осталось. Успел подумать и то, насколько глупым решением было разрешить ему продолжить путь. Но разве бы он послушал… Разве бы он остался у альвов по собственной воле?

Что-то копошилось в снегу, и Ситрик наконец заметил птицу. Однако облегчённо выдохнуть он так и не смог. Сердце сжалось в груди.

Среди пепла на льду сидела обычная чёрная птица.

Ситрик взобрался обратно в седло. Холь привычно сидел у него на плече, вот только от его ставшего чёрным оперения не исходило жара, как это было прежде. Рыжая Чёлка, оставшись без наездника, понуро стоял позади гнедой лошадки.