Однажды утром я проснулся и поймал себя на странной мысли: носки, которые я собираюсь надеть, будут на мне, когда я покину Землю. Ощущение казалось одновременно реальным и фантастическим, как в очень ярком сне. За завтраком это чувство усилилось, когда репортеры пихали друг друга, пытаясь сделать хороший снимок, как будто фотографировали приговоренного, в последний раз принимающего пищу. Чуть позже, когда техники помогали мне с проверками давления в изготовленном по индивидуальному заказу космическом скафандре, меня охватило чувство радости. На самом деле это был момент истины. Все системы скафандра должны работать идеально, ведь именно скафандр позволит мне остаться в живых и обеспечит возможность дышать, если вдруг произойдет разгерметизация космического корабля в вакууме космического пространства. И все это уже не репетиция.
Я действительно сегодня покину нашу планету.
«Или все же нет, – напомнил я себе. – До вылета остается еще несколько часов, в течение которых что-то может пойти не так, и запуск будет отложен». Эта мысль, а также тот факт, что на мне надет подгузник на случай, если придется застрять на стартовой площадке на очень долгое время, увели мой внутренний монолог от высокопарных мыслей и перевели его в практическую плоскость. Нужно многое держать в голове. Нужно сконцентрироваться.
Когда все члены команды закончили экипироваться, мы спустились из служебного помещения вниз на лифте, а потом отправились к нашему ракетоносителю. Это был один из тех эпохальных моментов, о которых я мечтал в детстве, – если не принимать во внимание медленный, очень медленный лифт. Спуск с четвертого этажа занял чуть меньше времени, чем требуется, чтобы сварить яйцо. Наконец мы выбрались наружу и направились к большому серебристому астроавтобусу, который доставит нас на стартовую площадку. Этот момент знают все: в сумерках сверкают вспышки фотоаппаратов, толпа провожает аплодисментами и ликующим криком, мы улыбаемся и машем. Из окон автобуса смотрим на нашу ракету, освещенную огнями и сияющую, как обелиск. В действительности же ракета – это 4,5-мегатонная бомба, заряженная взрывоопасным топливом, и поэтому все остальные спешат нам навстречу, подальше от нее.
На стартовой площадке поднимаемся еще на одном лифте – этот движется с хорошей скоростью – и один за другим на карачках вползаем в космический аппарат. Технический персонал помогает мне потуже затянуть ремни в моем маленьком кресле, и один из них передает записку от Хелен, в которой она написала, что любит меня. Нельзя сказать, что я устроился с комфортом, – скафандр довольно громоздкий и жаркий, кабина тесная, парашют, который совсем не похож на подушку, и аварийный комплект неудобно вклинились между моей спиной и креслом, – и в этом положении мне предстоит провести несколько часов как минимум. Но я не могу представить себе другого места, где бы я предпочел оказаться.
После того как сотрудники наземных служб проверят в последний раз кабину, попрощаются и закроют люк, начнется ее герметизация. Шутки закончились: каждый из нас предельно сконцентрирован. Все это для того, чтобы повысить наши шансы остаться в живых. По-прежнему остается ощущение, что это очередная тренировка, ведь даже сейчас может что-то произойти – неисправность электропроводки, проблемы с топливным баком, – что превратит все это в очередную репетицию по надеванию костюма, только детально подготовленную.
Но с каждой секундой наши шансы попасть сегодня в космос возрастают. Пока мы отрабатываем все пункты огромного списка технического контроля – проверяем и перепроверяем все предупреждающие и аварийные сигналы, убеждаемся, что связь на всех частотах, используемых для переговоров с Центром пуска и Центром полетов, работает, – космический корабль шумно пробуждается и оживает: все системы включены, идет обратный отсчет. Когда запускаются вспомогательные силовые установки, вибрация корабля становится непрерывной. В своих наушниках я слышу результаты последних проверок положения переключателей на панели управления, слышу дыхание членов экипажа, и наконец с нами сердечно прощается руководитель пуска. Я в сотый раз пробегаю по своему контрольному списку, чтобы убедиться, что помню обо всех критически важных моментах полета, о своей роли в них и о том, как буду действовать, если все-таки возникнет внештатная ситуация.
И теперь остается всего 30 секунд, по истечении которых ракета придет в движение, как живое существо, обладающее своей собственной волей, а я позволю себе сменить надежду на уверенность: мы полетим. Даже если придется прервать полет в атмосфере через несколько минут после старта, стартовую площадку мы уже точно покинем.
Шесть секунд до старта. Запустились двигатели, и нас толкнуло вперед под действием этой новой мощной силы, приложенной к кораблю, который сначала накренился немного вбок, а затем снова вытянулся вертикально в струну. В этот момент в кабине – мощная вибрация и сильный шум. Ощущение, как будто огромный пес схватил нас своими челюстями и треплет, а потом, усмиренный гигантским невидимым хозяином, выплюнул нас прямо в небо, прочь от Земли. Чувство волшебства, победы, мечты.
А еще есть ощущение, что огромный грузовик на максимальной скорости только что врезался нам в бок. Но это нормально, ожидаемо, нас предупреждали, что так будет. Я просто продолжал держать ухо востро, бегло прокручивал в голове свои таблицы и контрольные списки, не сводил глаз с кнопок и лампочек над моей головой, поглядывал на мониторы компьютеров на предмет сигналов о проблемах, пытался не моргать. Пусковая башня уже давно была позади, и мы с ревом неслись вверх, вдавливаемые в свои кресла с нарастающей силой, в то время как топливо нашей ракеты сгорало и она становилась легче. Спустя 45 секунд ракета преодолела скорость звука. Еще через 30 мы летели выше и быстрее, чем «Конкорд»: достигли числа Маха, равного двум, и продолжали набирать обороты. Как в гоночном автомобиле, только во много раз круче. Через две минуты после старта мы неслись со скоростью, примерно в шесть раз превышающей скорость звука, а когда отошла первая ступень ускорителя, рванули вверх с новой силой. Я был полностью сконцентрирован на контроле параметров, но краем глаза заметил, как изменился цвет неба от светло-голубого до темно-синего, а потом и черного.
Затем внезапно наступила тишина: мы достигли числа Маха 25, орбитальной скорости, двигатели постепенно затихли, и я заметил, как несколько частичек пыли медленно поплыли вверх. Вверх. Я на несколько секунд отвлекся от своих контрольных списков и смотрел, как они парили в воздухе и потом замерли, вместо того чтобы грохнуться на пол. Я почувствовал себя маленьким ребенком, волшебником, самым счастливым человеком. Я в космосе, невесомый, и чтобы попасть сюда, потребовалось всего лишь 8 минут и 42 секунды.
Ну, плюс несколько тысяч дней подготовки.
Это был мой первый полет, который состоялся 12 ноября 1995 г. на шаттле Atlantis. Прошло уже много лет, но ощущения, которые я тогда испытал, все еще настолько ярки и непосредственны, что даже кажется неправильным рассказывать о нем в прошедшем времени. Старт космического корабля оказывает неизгладимое впечатление: сначала эта огромная скорость, эта мощь, а потом, внезапно, неистовство движущей силы сменяется тихой мечтательностью свободного плавания на невидимой воздушной подушке.
Я не думаю, что к таким острым ощущениям можно подготовиться или остаться равнодушным. В этом моем первом полете в состав экипажа входил Джерри Росс, самый опытный астронавт на борту, так сказать, постоянный пассажир шаттла. Это был его пятый космический полет (затем он слетал в космос еще два раза и таким образом стал одним из двух астронавтов, которые побывали в космосе семь раз; вторым был Франклин Рамон Чанг-Диас). Джерри – это уверенный профессионал, чрезвычайно спокойный и уравновешенный человек, живое воплощение надежности, верности, обходительности и смелости, образцовый астронавт. Во время подготовки всякий раз, когда я сомневался, что нужно сделать, я подсматривал за его действиями. Когда мы были внутри Atlantis, за пять минут до старта я заметил за ним то, чего никогда не замечал раньше: его правое колено слегка подергивалось вверх и вниз. Я помню, что подумал тогда: «Ничего себе, по-видимому, должно произойти что-то действительно невероятное, раз у Джерри задрожало колено!»
Я сомневаюсь, что он осознавал такую свою физическую реакцию. Уверен, что не осознавал. Я сам был слишком сконцентрирован на новизне происходящего вокруг меня, чтобы заниматься самокопанием. Во время взлета я на самом деле был всецело занят контролем параметров, выполнением своей работы, отслеживанием всего, что мне полагалось отслеживать, поэтому даже не сразу заметил, что у меня болит лицо. Чуть позже я понял, что так сильно улыбался, даже не осознавая этого, что у меня затекли щеки.
Спустя более четверти века с тех пор, как я стоял на лесной поляне на острове Стаг и вглядывался в ночное небо, я оказался наконец здесь, на околоземной орбите, в качестве специалиста миссии STS-74. Нашей главной целью было сооружение стыковочного модуля на российской космической станции «Мир». Задача заключалась в том, чтобы с помощью роботизированной руки шаттла переместить стыковочный модуль новой конструкции из грузового отсека Atlantis, установить модуль в верхней части шаттла и, наконец, состыковать модуль и Atlantis с космической станцией. Все это для того, чтобы в будущих полетах экипаж шаттла имел более безопасный и простой способ попасть на борт космической станции «Мир».
Поставленная задача была чрезвычайно трудна, и мы не могли быть уверены, что план сработает. Ведь раньше никто даже не пытался сделать что-либо подобное. Так случилось, что наше восьмидневное путешествие прошло не совсем гладко. Ключевое оборудование отказало в критический момент, и все пошло совсем не так, как планировалось. Но тем не менее мы справились с установкой модуля, и когда покидали станцию, я, да и все члены экипажа, чувствовали огромное удовлетворение, граничащее с ликованием. Мы справились с очень сложным делом – и справились хорошо. Миссия завершена. Мечта осуществилась.
Хотя нет, не осуществилась, во всяком случае не до конца. С одной стороны, я чувствовал умиротворение: наконец-то я побывал в космосе и был удовлетворен даже в большей степени, чем себе представлял. Тем не менее в этой миссии на меня, как и на любого астронавта, совершающего свой первый полет, была возложена не слишком большая ответственность, да и вклад мой оказался не так велик, как мне бы хотелось. Разница между тем, что мог сделать Джерри Росс, и что я, была огромной. Во время тренировок в Хьюстоне у меня не было возможности отделить жизненно важные вещи от тривиальных и незначительных, увидеть разницу между теми знаниями и умениями, которые смогут спасти мне жизнь в экстренной ситуации, и теми, которые пусть интересны и недоступны непосвященным, но тем не менее не являются ключевыми. Так много нужно было всего узнать, что я просто старался затолкать в свою голову все подряд. Да и в самой миссии я тоже работал в «режиме приема»: расскажите мне все, учите меня, я собираюсь испить эту чашу до дня.
Так что, несмотря на то, что я преодолел 3,4 миллиона километров, я не чувствовал, что достиг своей цели. Я еще только становился настоящим астронавтом.
Сам по себе факт космического полета – не самый важный результат. В наши дни любой, кто обладает достаточно толстым кошельком и хорошим здоровьем, может отправиться в космос. Участники космических полетов, которых называют космическими туристами, заплатили от 20 до 40 миллионов долларов каждый, и смогли покинуть Землю примерно дней на десять и отправиться на Международную космическую станцию (МКС) на корабле «Союз» – компактном российском космическом корабле, который сейчас остался единственным средством для доставки людей на МКС. Конечно, космический полет не так прост, как полет на самолете. Участникам пришлось пройти почти шестимесячный курс подготовки для безопасного полета. Однако поучаствовать в космическом полете совсем не означает стать астронавтом.
Астронавт – это человек, который способен быстро принимать правильные решения, когда исходной информации может быть недостаточно, а последствия принятого решения могут иметь чрезвычайно важное значение. И я тоже не стал астронавтом, проведя всего восемь дней в космосе. Чуда не случилось. Однако я столкнулся с тем фактом, что даже понятия не имею, чего именно я не знаю, но должен знать. Еще очень многому требовалось научиться, и учиться я должен там, где учатся все астронавты, – здесь, на Земле.
Иногда, когда люди узнают, что я астронавт, они спрашивают: «А чем ты занимаешься, когда не летаешь в космос?» У них сложилось впечатление, что между запусками мы большей частью проводим время в комнатах ожидания в Хьюстоне и переводим дыхание перед следующим стартом. Обычно об астронавтах слышно тогда, когда они уже в космосе или собираются туда отправиться, поэтому такое впечатление не лишено оснований. Мне всегда кажется, что я разочаровываю людей, когда рассказываю им правду: почти всю свою трудовую жизнь мы проводим в тренировках на Земле.
По существу, астронавты находятся на службе: мы государственные служащие, которым ставятся трудные задачи от имени граждан нашей страны. Это ответственность, к которой приходится относиться серьезно: на наше обучение тратятся миллионы долларов, нам доверяют оборудование, которое стоит миллиарды. В наши служебные обязанности не входит получение крутых ощущений в космосе, наша задача – помочь сделать космические исследования безопаснее и плодотворнее не для нас самих, но для всего общества. Так что, хотя мы и овладеваем ключевыми навыками, необходимыми для отправки в космос, например, обучаемся работе в открытом космосе, тем не менее мы тратим огромное количество времени на проблемы других астронавтов, помогаем решать технические задачи, с которыми наши коллеги сталкиваются на орбите, пытаемся разработать новые инструментальные средства и методики для применения в будущем. Обычно мы тренируемся и обучаемся многим разным дисциплинам и сдаем экзамены. Даже по вечерам и в выходные мы учимся. И сверх того мы выполняем работу на космодроме, поддерживая космические миссии других астронавтов, и эта работа также критически важна для развития наших собственных навыков.
В разные годы мне пришлось исполнять множество ролей, начиная от члена различных комиссий и заканчивая главой центра управления Международной космической станцией в Хьюстоне. Самая длительная работа в наземных службах, которой мне пришлось заниматься и на которой я, как мне кажется, принес много пользы, – оператора связи – сотрудника наземной космической службы, ведущего из центра управления полетами переговоры с космонавтами на орбите. Оператор связи выступает основным каналом информации между центром управления и астронавтами на орбите, и его работа – это нескончаемое испытание, похожее на кроссворд, который разрастается с той же скоростью, с которой вы его заполняете.
Центр управления полетами (ЦУП) им. Линдона Джонсона стал одним из самых больших и интеллектуально развивающих учебных классов в мире. Каждый в центре обладает высокой, полученной ценой больших усилий, квалификацией в определенной технической области. Как пауки, тонко чувствующие малейшую вибрацию своей паутины, эти специалисты готовы накинуться на любые задачи и эффективно расправиться с ними. Оператор связи, конечно, не обладает такой глубиной технических знаний, но зато служит голосом, приводящим всю машину в движение. Я начал работать там в 1996 г. и быстро осознал, что, даже совершив всего один полет в космос, вижу теперь изнутри, о выполнении каких действий и, что одинаково важно, когда именно имеет смысл просить команду, находящуюся в космосе. Если кто-то из экспертов в Центре управления предлагает команде выполнить некое действие, я правильно оценю логистические сложности, которые могут возникнуть и о которых человек, не бывавший в космосе, даже не догадывается. Аналогично члены команды знают, что я смогу понять и проникнуться их нуждами и трудностями, потому что я сам был в космосе. Оператор связи не столько посредник, сколько толкователь или переводчик, который постоянно анализирует все меняющиеся исходные данные и факторы и очень быстро принимает бесконечное число решений, которые затем передает членам экипажа или наземным службам в Хьюстоне. Это все равно что в футболе быть тренером, игроком, водоносом и чирлидером одновременно.