Майка открыла глаза и прислушалась к тарахтенью кандея. Вот-вот выйдет из строя. Сколько ни чини, не помогает. Хотя жили они отдельно, статус Ильи Петровича позволял (не вилла, конечно, а скромный, давно требовавший ремонта коттедж на территории компаунда), все коммуникации были посольскими, включая систему кондиционирования: воздух поступал из «общей трубы». Оборудование часто ломалось, и летом не было спасения от жары, влажности и плесени, а зимой – от холода. Сейчас уже декабрь, по ночам колотун, а вместо горячего воздуха поступает чуть теплый. Брр!
Пока еще фэн-койл[9] поменяют, мама давно просила завхоза, да что толку… Тут она вспомнила, что мамы больше нет, и ей захотелось плакать. Сдержав слезы, села на кровати и принялась изучать противоположную стену, в которой имелось большое квадратное окно. Она всегда любила смотреть через него на садовые деревья, в основном, лимонные и лаймовые, а также на три больших сосны, которые облюбовало семейство бурундуков. Привыкнув, что им никто не угрожает, зверьки с удовольствием пощелкивали орешки, ползали по толстым стволам, перескакивали с ветки на ветку. Прямо белки. Родители, конечно, менее поворотливы, а двое детишек все время сигают туда-сюда. Майка считала их братьями и прозвала Миком и Муком. В данный момент они восседали на широкой ветке и чистили лапки, уморы.
Однако Майка даже не улыбнулась. Она думала о том, что осталась совсем одна. Понятно, есть отчим, Илья Петрович Панагорин, вроде бы не чужой человек. Но ею он до сих пор особо не занимался, воспринимал равнодушно, она отвечала тем же. Впрочем, сейчас… Смерть мамы и на него подействовала. Все твердит, что они теперь только вдвоем, должны держаться друг за друга… Спохватился. Он старый, ему под пятьдесят, вот и испугался одиночества. Кто ему будет стирать-готовить, поди найди в таком возрасте новую жену. Для этого надо быть Вигго Мортенсеном, Джереми Айронзом или на худой конец Клинтом Иствудом. Ну, а Илья Петрович совсем другой. Но все-таки, если с другой стороны посмотреть – он глава семьи, зарабатывает деньги, в том числе для нее, для Майки, а женщине полагается держать дом, заботиться о мужчине. Прежде это делала мать, теперь ей самой пора становиться взрослой.
Надев шлепанцы, она подошла к зеркалу, критически осмотрела себя. Девочка-подросток, четырнадцать лет, рост – метр пятьдесят пять, вес – сорок девять, глаза серые. Густые волосы, цвета крепкого кофе, в который добавили совсем чуть-чуть молока, свободно падают на плечи. Ну, фигура так себе, какая фигура в таком возрасте? Ничего, дайте время… Зато с лицом все в порядке, она явно пошла в мать. Та была хороша собой, и дочь взяла от нее тонкий, породистый нос, узкий точеный подбородок и молочно-белую кожу. Уже сейчас на нее многие заглядывались, правда, исподтишка: на малолетку глазеть неприлично.
Майка побрела на кухню. Достала овсяные хлопья, молоко, хлеб, сыр, яйца и занялась приготовлением завтрака. Вот удивится, подумала девочка. Проснется, выйдет на кухню, а тут на тебе – все на столе. Может, он не так уж и плох…
Тут Майка с горечью вспомнила, что Панагорин не позволил ей полететь в Москву. Мол, такие потрясения ребенку ни к чему. Когда она возмутилась и заплакала, он накричал на нее – дескать, нельзя его нервировать, у него такая напряженная и ответственная работа. Сюда приезжает президент с официальным визитом, все нужно проверить, подготовить, роль политического советника в этом очень велика. Поэтому он «оперативно», ее чуть не стошнило от этого словечка, сам отвез гроб в Москву и похоронил маму без лишних хлопот. Даже ее друзьям и подругами не позвонил. Все стремился по-быстрому свернуть. Вмиг договорился насчет кладбища, цветов-венков и кремации. Бабушка была, конечно. Она в доме для престарелых живет и Майка боялась, что старушка не переживет смерти дочери. Но вроде обошлось. Они часто перезваниваются. Бабушка хорошая, несчастная только. Когда Илья Петрович вернулся, то старался умаслить Майку, показать, какой он заботливый. Уверял, что потом они поедут вместе в Москву, придут на погост, посидят у могилки… Наверное, Илья Петрович обещание свое сдержит, но в душе Майка сознавала, что он холоден и безразличен, и в этом первопричина всех его поступков.
Запихивая куски хлеба в тостер, она стала думать о своем настоящем отце, которого никогда не видела. Мать иногда о нем вспоминала, по-разному вспоминала. Твердила, что он негодяй – не захотел жениться, когда она была беременна. На все ему было наплевать, даже не откликнулся на просьбу сообщить свой резус-фактор и группу крови. Последнее маму особенно задело, и она часто припоминала этот скорбный факт, словно получая удовольствие от копания в прошлом. Впрочем, временами выдавала себя, говоря о Майкином отце с нежностью и грустью.
Таня долго скрывала от ребенка, что биологический папа жив и здоров. На первых порах срабатывала версия о летчике-полярнике, который погиб до рождения дочери. Затем появился Панагорин. Майка догадывалась, что мать его не любила, и вышла замуж, рассчитывая обеспечить себя и дочь. Илья Петрович успешно делал карьеру, брал семью в командировки, жили в целом неплохо.
Однажды, тогда Майке было шесть лет, и они уехали на Кипр, на мать накричал посол. Без серьезного повода, ни в чем она не была виновата. Проводился прием, и жен дипломатов обязали разносить закуски. Таню тоже привлекли. Наготовили пельменей, всяких тарталеток и канапе на шпажках. Наготовили, однако, маловато и к концу приема некоторые гости вежливо выразили свое разочарование. Возмущенный посол устроил «разбор полетов». Под руку ему попалась Таня, а не завхоз или повар, которые должны были отвечать. Здоровяк, никогда не отличавшийся хорошими манерами, наорал на молодую женщину. Панагорин все слышал (стоял в соседней комнате), но даже не попытался встать на защиту жены.
Эта история имела свое продолжение. Через две недели Майка днем забрела в кипарисовую рощу, находившуюся на территории посольства. В это время там редко кто бывал: мужчины работали, а женщины и дети предпочитали ходить на море. Девочка бродила в поисках сухих веток и сучьев, которые мама использовала для икебаны (ее тогдашнее увлечение). Неожиданно Майка услышала голоса. Осторожно выглянув из-за ствола дерева, увидела двух мужчин. Они стояли друг напротив друга, рядом со старыми рассохшимися качелями. Посол выглядел растерянным, говорил заискивающе. Его огромная фигура съежилась, плечи согнулись. Панагорин вопреки обыкновению держался пренебрежительно.
– Я же не знал… Не думал. – Глава миссии просительно смотрел на Илью Петровича. – Все можно уладить, договориться… Деньги будут возвращены.
Панагорин отвечал бесстрастным взглядом, но Майка чувствовала, что отчим наслаждается происходящим.
– Отдам все до копейки, – пообещал глава миссии. И тут же поправился. – В смысле, до цента.
– В этом я не сомневаюсь, – сказал Панагорин. – Думаю, в какой-то степени это вам зачтется. Но не стройте иллюзий. Ваша карьера закончена, вас скоро отзовут. Молите бога, чтобы этим дело ограничилось.
Майка была поражена тем, что у взрослого мужчины на глаза навернулись слезы. Еще больше поразила ухмылка на физиономии отчима, когда он наклонился к послу и отчетливо произнес: «Это за то, что ты оскорбил мою жену».
Илья Петрович ушел, а посол обреченно вздохнул и опустился на сиденье качелей. Они неспешно раскачивались, а сильный и властный мужчина беззвучно плакал.
За ужином Панагорин произнес по-мужски гордо:
– Теперь ему крышка, этому кабану. Мы такие документы нарыли, что он не отопрется. Ворюга…
Майка еще не знала, что отчим связан со спецслужбами и располагает более существенными возможностями, нежели обычный дипломат. Но ее покоробило нескрываемое злорадство в его голосе.
Панагорин осушил рюмку, закусил огурчиком и продолжал разглагольствовать.
– Дурак он, дурак. Мог бы и дальше воровать, копить на обеспеченную старость, я что, против? Но за то, что посмел… Оскорбил тебя, любимая… – он потянулся к жене с намерением ее поцеловать.
Таня вздрогнула, когда влажные губы мазнули ее по щеке.
– Я бы предпочла, чтобы ты дал ему в пятак. Тогда. Сразу же.
После такой отповеди Панагорин счел за благо отправиться в постель, а мать долго сидела на кухне, курила и пила водку. Временами бросала взгляд на лежавшую перед ней фотографию, изображавшую мужчину в джинсах и майке. Он красовался с рюкзаком за плечами на склоне какой-то горы и весело улыбался. Наверное, во время похода или пикника. Смотрелся этот самоуверенный тип недурно: темноволосый, хорошо сложенный, с правильными чертами лица. Глаза серые, как у Майки. Хотя по снимку трудно судить. В его физиономии угадывалось еще что-то… пожалуй, упрямство, твердость характера.
Тогда шестилетняя дочка фыркнула: «Воображала», за что немедленно получила подзатыльник. Таня выпила, только этим и объяснялась ее откровенность: «Этот воображала – твой отец». Так Майка узнала о тайне своего рождения.
Дальнейших подробностей не последовало: мать прогнала Майку спать. И позже с явной неохотой затрагивала эту тему, хотя дочь снедало любопытство. Она не раз интересовалась «настоящим папой». Из отдельных слов и недомолвок складывался его образ. Ухаживая в свое время за мамой, он был не прочь на ней жениться, но тянул, учитывая какие-то там свои обстоятельства. История с беременностью их здорово рассорила, и когда он все-таки созрел и сделал предложение (Майке в то время исполнилось два года), то получил категорический отказ.
В одно прекрасное утро, уже в пакистанской столице, Исламабаде, когда мама и дочь, не торопясь, пили кофе, Таня поинтересовалась, не хочет ли Майка познакомиться с отцом. Майка пожала плечами и лаконично ответила – «можно». Знакомство с отцом представляло известный интерес, однако не факт, что могло изменить жизнь к лучшему.
…За спиной раздалось шарканье домашних туфель. Панагорин, наконец, поднялся и вышел на кухню. Заспанный, отчего казался еще менее привлекательным, чем обычно. Впалые щеки, мешки под глазами. Голова крупная, а нос и рот мелковаты. Впрочем, сегодня Майка смотрела на отчима почти с симпатией. В быту такой беспомощный, зависимый – ни одежду погладить, ни приготовить себе сам не способен.
– Маечка, умница, чтобы я без тебя делал. – Сказано было с умилением, которое почему-то царапнуло девочку.
– Умер бы, наверное. – Она поставила на стол тарелки и стала раскладывать омлет.
Панагорин почесал в затылке.
– Умер бы, да. Мы с тобой… должны вместе, понимаешь?
Уж лучше бы Илья Петрович промолчал. Его банальные, хотя, может, и искренние фразы побуждали Майку забыть про благие порывы. Хотелось запустить в отчима молочником, послав его куда подальше. Но она умела сдерживать себя и, повернувшись к Панагорину спиной, буркнула: «Понимаю».
– Вот и ладушки, – обрадовался Илья Петрович. Закружил по комнате, собираясь еще что-то сказать. Взял Майку за плечи, проникновенно зашептал:
– Деточка, родная… я буду тебе настоящей папкой… – Его губы противно щекотали ухо, и хотя Майку всю передергивало, она сдержалась и на этот раз, позволив себе самую малость:
– Почисти зубы, папа.
– Да, да, как же я и забыл, – растерянно закивал Илья Петрович и затрусил в ванную.