Глава 2
– Меня зовут Сяоху, – она обронила, словно невзначай, и взмахнула пушистыми ресницами, как бабочка крыльями. Мой меч со свистом взрезал воздух и замер над её головой.
Я вспомнил девочку, с которой играл в детстве: неожиданная гостья упала и ободрала коленку, а ресницы так же нежно трепетали, когда она пыталась не заплакать. Когда же это было? Точно не знаю. Кажется, появилась моя мама и принялась её успокаивать. Губы сложились трубочкой, она дула на рану, а кровь – наверное, виденная мной впервые – не давала отвести взгляда.
Мог ли я ранить девушку?
– Не двигайся, – рыкнул я. Не думал, что мой голос может звучать так грозно и хрипло. – И не дёргайся.
Я приставил клинок к её горлу – плотно, но так, чтобы не ранить. Свободной рукой принялся расстёгивать на ней доспехи. Ночь почти окутала нас. Девушка смотрела внимательно, не отводила глаз, не пугалась, не смущалась, словно была готова к любому исходу. А вот я покраснел, когда понял, на что это похоже. Сморщился от раздражения и только резче стал сдёргивать латы. Хотел оторвать рукава нижней рубахи, чтоб связать ей руки, но нашёл на поясе верёвку.
– Повернись! Даже не думай артачиться.
Я убрал меч, придавил коленом спину девушки, связал ей руки и рывком поднял на ноги. Украдкой поглядел на её мягкий профиль и щёку, похожую на медовую белую сливу.
– Пойдёшь со мной в лагерь. Там расскажешь всё о своих союзниках, – опомнился я.
– Надеешься подлизаться к папочке?
– Да что ты о нас знаешь?!
Как же злило её заносчивое спокойствие! Будто это я стоял перед ней связанный и безоружный. Способен ли я причинить боль женщине? Я ещё сам не знал ответа на этот вопрос, но одно было совершенно ясно: необходимо выяснить, кто стоит за нападением. Я не мог появиться перед отцом полностью поверженным, без ответов и оправданий.
– Несложно догадаться, что тебе нужна передышка, – насмешливо отозвалась она. – Поесть, поспать. Готова поспорить, ты не найдёшь дорогу назад в темноте.
– Даже в темноте я чувствую, как ты ухмыляешься, – недобро буркнул я, подталкивая её в спину, как мне казалось, в сторону лагеря. – Шагай молча.
Мы потихоньку спустились по склону холма. Ночь, глухая и безлунная, окутывала нас покрывалом шорохов и запахов. Откуда взялся здесь свежий и горький аромат хризантем? Они не цветут по весне. Неужели так пахнет кожа моей пленницы? Я вздрогнул от невольного желания прижаться к ней. Тепло её тела и запах осенних цветов разгоняли пробирающий мороз.
– Откуда ты взялась… Сяоху? – тяжело выдохнул я, не сумев сдержаться.
Слишком устал, чтоб быть грозным, да и живот уже протяжно выл от голода: в последний раз я ел на рассвете. Впереди что-то чернело, будто поле ни с того ни с сего обрывалось в бездну. Задумавшись, я споткнулся о корягу, упал, прокатился вниз по склону и замер на спине.
Пленница стояла спокойно, не пытаясь сбежать или освободить руки. Только её смеющиеся глаза говорили о том, что выгляжу я дурак дураком.
– Зачем ты напала на меня?
– Ты сам свалился.
– Не сейчас. – Мелкая россыпь звёздных бусин холодно мигала надо мной. – Раньше.
– Ты сбежал, я догнала.
– Ещё раньше. – Изо рта поднялось едва заметное облачко пара.
– Не скажу.
– И так понятно, что ты заодно с империей на востоке. – Я наконец сел и опёрся рукой на колено.
Она опустилась рядом.
– Тогда мог и не спрашивать.
– Настоящая заноза.
Похолодало. Ночь принесла другие ароматы, во влажной земле просыпалась новая жизнь. Я поморщился. Полученные днём раны ныли.
– А ты совсем не такой, каким представлялся…
Я нахмурился, но Сяоху продолжила не моргнув и глазом:
– У меня есть еда.
– Хочешь меня отравить? Или прирежешь во сне?
– Я могла бы тебя убить хоть сейчас, но нам обоим нужно остыть и подумать.
Она вынула из-за спины свободную руку и протянула мне смотанную верёвку. Сердце пропустило удар, я вскочил.
– Если хочешь, я пойду с тобой, Ван Гуан… – Она впервые назвала меня по имени, и звучало оно приманчиво. – Но сейчас нужно устроить привал.
Порыв промозглого ветра всколыхнул её чёрные волосы. Сяоху достала из рукава две паровые булочки, бледные, как полная луна, и протянула мне одну. Я осторожно откусил кусочек. Тесто расплылось на языке нежно и сладко.
Мы выбрали место посуше и сели напротив друг друга. От еды меня разморило, Сяоху больше не вызывала во мне ужаса, лишь любопытство. Она не убегала, и я, осмелев, предложил:
– Ложись, посторожу.
Сяоху кивнула и устроилась на пушистой земле, как на мягком топчане, по-детски подложив под щёку ладонь. Тонкое лицо сразу стало беззащитным, нежно-округлым, как у фарфоровой куколки. Она чуть не убила меня, её сообщники разгромили моё войско – и вот злодейка дремлет у моих ног как ни в чём не бывало, словно мы старые друзья. Сяоху не боялась меня ничуть, а вот мне стоило ожидать подвоха. Я разглядывал её, гадал, что ей снится, сам твёрдо решив, что не усну до утра.
Рассвет застал меня врасплох.
Я сонно продрал глаза. Вокруг колыхался молочно-белый туман. Вопреки ожиданиям, я не замёрз, словно укутанный чем-то невесомым и тёплым. Белёсая пелена покрывала всё вокруг, а в нескольких шагах от меня земля и вовсе обрывалась бледной, чуть голубоватой дымкой. У этой кромки присела Сяоху и, зачерпывая горстями матовую жидкость, срывающуюся непослушными каплями, умывалась, впитывала кожей бархат озера.
Я почувствовал, как сухо в горле, и нетвёрдо направился к ней. Меня мучила вина, что не смог совладать с собой и так беспечно уснул рядом с врагом. Но тем не менее Сяоху меня всё ещё не прикончила.
Вода была чистой, свежей, совсем ледяной – пальцы свело от холода. Зато она оживила рот и омертвевший язык, и я наконец сумел заговорить:
– Давно проснулась?
Глаза Сяоху сияли, словно гагаты, мокрые ресницы стали ещё чернее и длиннее. Она наблюдала за мной так внимательно, что я забыл все слова. В конце концов она сжалилась, отвела взгляд – я снова мог дышать. И понял, как безнадёжно пропал.
– Так ты знаешь дорогу к лагерю или нет? – насмешливо улыбнулась девушка.
Пришлось идти вдоль берега в надежде отыскать чей-нибудь дом. Туман рассеивался, обнажая сверкающую гладь озера. Мы увидели маленький причал с привязанной лодчонкой. Деревянные сваи украшала паутина, вся в жемчужинах росы. Вдалеке над горой поднимался дымок.
Если бы не этот живой сигнал, мы бы ни за что не нашли дом, утопленный в склоне горы. Яодун[2] состоял из квадратного двора-ямы и нескольких подземных комнат. Мы с Сяоху прошли подземным коридором, в конце которого нас встретила робкая весенняя зелень и лиловый ковёр крокусов. Рядом с цветами стояла на коленях женщина. Заметив нас, она поднялась. Ханьфу цвета нежной фисташковой мякоти, слишком тонкий для морозного утра, был небрежно запахнут, в вороте выпирали ключицы. Подчёркивая худобу, кожу украшали узоры: размашистые мазки краски от толстой кисти маоби и тонкие линии от гуйби[3].
– Куда путь держите? – спросила хозяйка, пока я бесстыдно любовался орнаментом. Она улыбалась.
– Меня зовут Сяоху, а это сюнди[4], – отозвалась моя удивительная попутчица. – Мы заблудились и проголодались. Нам бы выбраться к ближайшему городу.
– Можете позавтракать у меня и отдохнуть. – Хозяйка махнула рукой в широком рукаве, как вьюрок-зеленушка крылом, и быстро упорхнула в дом.
Мы вошли в кухню. В маленькой комнате пахло густым свиным бульоном и ямсом. Запах был застарелый, въевшийся в пористые стены, вдоль которых шатким нагромождением стояли корзины с желудями, каштанами и грецкими орехами. Из-под потолка сизыми головешками глядели связки вяленой хурмы. Единственный белый мешок ярким пятном присел враскоряку в углу.
На огне кипела каша из местного проса. Хозяйка подняла крышку, облачко пара вырвалось наружу и сразу растаяло в нагретом воздухе. В чан посыпались финики унаби и кругляши сушёного яблока. Землистый аромат пшённой каши смешался с тёплым осенним запахом распаренных сухофруктов.
– Можете расположиться здесь, – кивнула хозяйка, и мы с Сяоху опустились на топчан, набитый соломой.
Женщина сняла с огня чугунок и поставила другой, поплоше. Мне всё хотелось спросить её имя, но Сяоху больше не проронила ни звука, и я не смел заговорить первым. Напряжение между женщинами явно нарастало, но я ничего не понимал.
– Подойди нарежь, – велела хозяйка.
Стол заменяла мраморная плита, холодная и гладкая, – неизвестно, какими силами её сюда затащили. Я взял здоровый тесак и принялся нарезать стебли сахарного тростника короткими кусочками, руки тут же стали липкие и сладкие от сока. Женщина приблизилась сзади, провела ладонью по моему предплечью, я затылком чувствовал, как её взгляд ощупывает меня.
– Он невкусный, – без тени эмоций заметила Сяоху.
– Смотря как приготовить, – отозвалась хозяйка и бросила нарезанный тростник в раскалённый чугунок.
Резко и сладко запахло наслаждением: жжёным сахаром и терпкими травянистыми волокнами. Чтобы сделать карамель, женщина энергично помешала в жаровне деревянной лопаткой, облизала паутинно-тонкие пальчики и подмигнула. Сяоху молча вышла.
Хозяйка сняла посудину с огня, часть загустевшего сиропа вылила прямо на гладкую столешницу, а остальное оставила остывать так, разровняла лопаткой и отошла к корзинам. Набрав горсть орехов, она ссыпала их мне в руку, а потом на самом большом показала, как колоть скорлупки и украшать будущие леденцы.
Мы стояли бок о бок. Она разравнивала густую сладкую массу и разделяла на маленькие квадратные кусочки, а я сыпал на каждый орешки и слегка вдавливал. Потом она вдруг привстала на носочки и коснулась губами моей шеи. Я вздрогнул. Стало нестерпимо душно.
– Не надо, – хрипло вырвалось у меня.
– Позови сестрицу, каша готова.
Я вышел наружу. Сяоху сидела на коленях возле цветущих крокусов, как прежде хозяйка. Сиреневые лепестки кружили в воздухе, словно заколдованные, а Сяоху, играя, тихонько водила над ними рукой.
– Это ты согрела меня ночью? Ты владеешь волшебством…
– Возможно, – переливчато ответила она.
– Спасибо, – выдохнул я, не зная, о чём ещё мне дозволено будет узнать. – Вернёмся поесть?
Над тарелками с кашей поднимался пар. Сытное сладкое угощение убаюкало внутренний дух, растревоженный всем произошедшим. Теперь мне спокойнее думалось о возвращении к отцу. Не станет же он меня убивать за проигрыш могущественному демону? Кто Сяоху – и кто я по сравнению с ней? Шансов у моего отряда не было. Но что она задумала и зачем пошла со мной?
– Какие вы скромные и молчаливые, – пропела хозяйка, вздёрнув уголки губ.
Тростниковые карамельки играли на языке, пощипывали задористо.
– Что означают узоры на вашей коже? – спросил я.
– А разве красивое обязательно должно что-то значить?
Хозяйка положила ладонь мне на бедро. Я опустил взгляд. Под ногтями у меня грязь, на лицо, наверное, страшно смотреть. Раны назойливо ныли. Едва ли я мог представлять интерес для этой ласковой и приветливой особы.
– Наверное, да, – помолчав, ответил я.
– Идём со мной.
Мы поднялись. Солома в тюфяке зашелестела.
– Сяоху? – обернулся я.
Она лишь еле заметно качнула головой, осталась сидеть и глядела на меня оценивающе, с каким-то невыразимым немым вопросом.
Я хотел ответить, но не понимал, чего Сяоху ждёт. Она словно испытывала меня.
Мы с хозяйкой прошли через двор в комнату напротив. Проход закрывало развешенное одеяло. В глиняных горшках без крышек стояли краски: некоторые разведены совсем жидко, а другие почти засохли.
– Я хуапигуй, женщина с раскрашенной кожей. Я рисую узоры, это привносит радость в мои дни, – лаконично пояснила хозяйка. – Иди ко мне, я покажу, как это приятно.
Она взяла кисть с пушистым кончиком, скользнула в ворот моей рубахи ледяной ладонью и спустила его с плеча. Её прикосновение прошлось по коже заморозком, а потом она макнула кисть маоби в краску и ласково провела по моей груди. След остался пунцово-розовый, как свежие цветки магнолии.
– Если позволишь, – её шёпот обжигал ухо, – я бы хотела сделать с тобой всё… самое… интересное… что умею.
Она потянула вниз, и мы опустились на колени. Тело дрожало от холодных касаний и нетерпения, но что-то было не так. Сяоху осталась там одна. Такая равнодушная… Что, если она специально заманила меня сюда? Что, если хуапигуй – не просто женщина, что живёт в одиночестве среди холмов и лесов? Не мудрая отшельница, не грустная вдова – а чудовище?
Я вскочил на ноги. От резкого движения закружилась голова.
– Куда же ты? Иди, я согрею тебя. – Хуапигуй тянула меня за руку.
Я попытался вырваться, но она уже прижалась ко мне. Хрупкое тельце – настолько худое, что я чувствовал рёбра и острые уголки ключиц, – мелко подрагивало. Рот непропорционально расширился, обнажая острые зубы.
Я наклонился, схватил один из горшков и ударил её. Хуапигуй зашипела.
– Осёл! Мне нужна крас-с-ска! Она защищает человеческую кож-ж-жу! Поз-з-зволяет носить её дольше! Что ты наделал!
– Нет!
– Теперь мне нуж-ж-жна твоя![5]
Она метнулась вперёд и впилась зубами в плечо. Руку пронзила острая боль. А я так надеялся, что битвы и раны позади!
– Отпусти!
Я пытался отодрать нечисть, но она вцепилась намертво.
– Сяоху, помоги! – взмолился я, даже не рассчитывая, что она услышит. Но через несколько мучительных мгновений одеяло взметнулось, впуская в комнату свет и свежее дуновение.
Сяоху светилась тёплым рыжим сиянием, за ней воздух дрожал и переливался, как летом над раскалённым камнем. Наверное, похожим теплом она согревала меня ночью.
Хуапигуй встрепенулась, наконец-то выпустив мою руку. Я зажал рану ладонью, но всё равно не мог остановить кровь. Сяоху наступала. Хозяйка пятилась от неё к стене, но жар всё усиливался и наконец стал почти невыносим. Я зажмурился и услышал вскрик, похожий на стон раненого оленя, а потом почувствовал прикосновение тёплых ладоней Сяоху.
– Надо перевязать. – Она нашла ткань и быстро всё сделала, лишь на мгновение задержав взгляд на следах краски, оставшихся на груди.
– Я этого не хотел, – почему-то смутился я.
– Знаю. – Она улыбнулась уголком губ. – Ты похож на засахаренную фиалку.
– Всё пошло наперекосяк с тех пор, как появилась ты! – Меня оскорбил и взбесил её снисходительный тон. – За что мне это?!
Не разбирая дороги, я помчался вон из яодун – на склон горы, туда, где молодая трава волнуется на ветру, где дышится свободно и видно сияющую гладь озера. Я бежал, пока не запыхался, а потом остановился, глядя на стаю журавлей вдалеке.
Из глаз катились злые непрошеные слёзы.
– За то, что ты сын своего отца, – раздалось у меня за спиной.
Я обернулся. Лицо Сяоху было серьёзным, даже суровым. Она не собиралась щадить мои чувства.
– Он ужасный человек, а ты его наследник. Кое-кто думает, что тебя нужно убить.
– Ты тоже так думаешь?
– Раньше думала.
– И что изменилось?!
– Я узнала тебя лучше. Ты не такой, каким тебя считают. Не такой, как твой отец.
Мне не хотелось видеть упрёк на её безупречном лице. Я отвернулся. Журавли взлетели, словно напуганные охотником. Сяоху положила руки мне на плечи.
– Я видел его всего несколько раз в детстве. Думаю, он бы и не вспомнил обо мне, если бы ему не сообщили, что мама умерла… – зачем-то проговорил я.
Сяоху повернула меня к себе и коснулась щеки.
– Милый, милый мальчик, – прошептала она.
Полы рубахи трепал ветер. Сяоху скользнула руками по моей спине, прижалась, отстранилась, погладила тонкую светлую кожу на груди.
– Сяоху…
Она положила руку мне на щёку, погладила большим пальцем, скользнула к затылку и притянула к себе мою голову. Наши губы соприкоснулись, сладкая влага захватила меня. Вкус карамели и аромат весеннего луга окутали нас и закружили.
Нежная и трепетная, но в то же время властная, Сяоху вела меня, наставляла, показывала то, чего раньше я и не представлял. Согретая весенним солнцем трава щекотала спину и коленки, когда одежды были сброшены. Я видел её лицо в тени на фоне глубокого лазурного неба, хотелось изучать каждую чёрточку, но глаза сами собой закрывались от наслаждения.
Мы долго лежали на склоне. Я никак не мог восстановить дыхание и поверить в то, что между нами произошло. Она казалась неземной, будто вот-вот растает. И, к моему разочарованию, принялась одеваться первой.
Мы вернулись в дом. Сяоху велела поискать одежды и собрать дорожную сумку с запасом еды, чтобы на рассвете двинуться в путь.
– Ты можешь уйти на север, – сказала она, – далеко-далеко. Туда, где отец тебя не найдёт.
– Что я буду там делать?
– За землями кочевников есть ещё земли, там…
– Пойдём со мной? – прервал я, переплетая наши пальцы.
– Не могу, мне надо вернуться к семье.
Я хотел снова перебить её, предложить другое, но она продолжила:
– Нужно передать, что в тебе нет опасности, чтобы тебя перестали искать.
– А что будет с отцом и братом? Вы охотитесь за ними?
Она кивнула, опуская глаза.
– Мой отец… так ужасен? – Голос звучал глухо, мне не хотелось слышать ответ.
– Ты не знаешь? – Сяоху искренне удивилась.
Я кивнул.
– Я же говорил, мы жили отдельно.
– Ван Гуан, прошу, – она взяла моё лицо в ладони, – прошу, беги. Ты не захочешь видеть то, что случится дальше.
Я отстранился, мне не понравились её слова. По сути, она была такой же незнакомкой, как и отец. Паутина странных уз окутала меня, но я не мог просто так отступиться от родни.
– Отец будет меня искать не меньше ваших… кем бы вы ни были. Я должен вернуться.
– Тем более тебе нужно скрыться. Ты сможешь начать новую жизнь в другой стране.
Она грустно улыбнулась и кивнула своим мыслям. Я посмотрел вдаль.
Позже Сяоху соорудила из бамбука и пергамента фонарик в виде лотоса, и мы пошли к озеру, чтобы упокоить дух хуапигуй. Солнце садилось по другую сторону холма, раскрашивая воду озера рыжим и подсвечивая облака.
– Теперь она сможет переродиться, – медленно произнесла Сяоху вслед уплывающему фонарику.
– Спасибо, что спасла меня.
– Откуда же ты взялся, такой дурачина? А говорили, страшен и жесток. Велели избавиться от тебя…
– Кто? – Её слова ужаснули меня. Едва ли кто-то мог так обо мне думать.
– Хочешь узнать? Тогда придётся отвести меня к твоему отцу и выпытать правду.
– Я не поступлю так, – сказал я совершенно искренне.
– Вижу.
Она невесомо коснулась моих губ своими, нежными, как лепестки роз, – я снова почувствовал аромат хризантем и опаляющий кожу жар. Порыв ветра толкнул меня, а когда я открыл глаза, Сяоху уже исчезла.