Полицейский комиссар, сэр Фигье, сидел в своем рабочем кабинете и со вниманием выслушивал доклад одного из своих помощников, сержанта Вильбуа, маленького, худенького человека с живыми и проницательными глазами.
Комиссар Фигье был человек лет за пятьдесят, плотный и чрезвычайно благообразный. В молодости он был тоже простым полицейским сержантом, но ловкость, находчивость и в особенности деликатность, с которой он умел приступить к самому щекотливому дознанию, обратили на него внимание начальства. Он был взят судебным следователем при парижском окружном суде, а затем, по протекции своего бывшего начальника, ставшего в одном из кабинетов министром полиции, получил лестную должность старшего комиссара в одном из наиболее богатых кварталов Парижа, именно парка Монсо. Недостаток образования он пополнял чтением и, быв командирован, во время молодости, года на два в Лондон, порядочно научился английскому языку.
Он не был одним из тех, сделавших карьеру, чиновников, которые любят отдыхать на лаврах. Напротив, господин Фигье всеми силами старался не уронить своей прежней славы, и имя его часто фигурировало в числе лучших самых прозорливых сыщиков высшей парижской полиции.
– И так, вы говорите, что в доме № 43 парка Монсо являются странные и подозрительные личности… Прекрасно, говорите все, что вы заметили?
– Сегодня, не более, как два часа тому назад, я проходил мимо этого дома. На углу улицы стоял фиакр, у которого одна штора была спущена, а другая несколько поднята. Кучер на козлах читал газету. Меня это заинтересовало. О нежном свидании не могло быть и речи. Я заглянул под штору и заметил блестящий серебряный галун и пуговицы ливреи. Почти в ту же секунду с другой стороны тротуара, именно из № 43 вышел молодой человек, изящно одетый и, подойдя к фиакру, который, очевидно, его дожидался, сказал что-то кучеру, и они покатили.
– Вы последовали за ними? – спросил заинтересованный комиссар.
– Разумеется. Молодой человек один, в фиакре с опущенными шторами, и вместо подруги рядом с лакейской ливреей – это бы заинтересовало каждого. Я последовал за ними, в фиакре, разумеется. Он прокатил меня чуть ли не чрез весь Париж и остановился, наконец, в Сен-Жерменском предместье, но из фиакра вышел не изящный денди, а щеголевато одетый в ливрею лакей и, отдав привратнику письмо, снова прыгнул в фиакр и покатил дальше. Не желая дать ему заметить, что его преследуют, я должен был дать ему отъехать пол улицы и пустился снова в погоню. Мне удалось его нагнать только на проспекте Великой Армии, где он и вошел в дом № 21.
– И только? – переспросил комиссар, видимо разочарованный в докладе своего помощника.
– Почти, но тут еще есть маленькое обстоятельство: в доме № 21, живет графиня Мирабель, по первому мужу Карзанова, а в № 43 парка Монсо проживает русский миллионер Клюверс, получивший все состояние за женой, урожденной Карзановой. Про него ходят нехорошие слухи. Он два раза чуть не попал в «Correctionelle» […police correctionelle – исправительная полиция], и о нем тоже спрашивала лондонская полиция…
– Но кто же был этот переодевающийся лакей? Вы узнали?
– Некто Луи, лакей из русских, служащий у графини Мирабель больше полугода.
– От кого вы это узнали?
– От кучера графини – он мой земляк, но, к сожалению, я не мог расспросить его более: у них в доме похороны.
– Кто умер?
– Какая-то русская, очень богатая, приехала с мужем и ребенком, и вчера умерла скоропостижно!..
– Странно! – проговорил сквозь зубы комиссар. – Маскарад днем, ведь, теперь не время карнавала. Постойте, узнайте фамилию умершей и её отношения к графине Мирабель. Что же вы стоите, вы можете идти, мой любезный месье Вильбуа.
Но Вильбуа переминался с ноги на ногу.
– Вот видите, господин комиссар: как мне показалось, за наряженным лакеем следил еще кто-то.
– Вот как, и вы не знаете кто?
– В том-то и дело, что я не мог гнаться за двумя зайцами; я погнался за крупнейшим.
В это время раздался стук в дверь, и на пороге показался слуга с докладом, что посетитель требует свидание с господином комиссаром, по весьма экстренному делу.
– Проси! – отозвался господин Фигье, – а вы, Вильбуа, можете идти, я вами очень доволен и доложу о вас господину префекту.
Вильбуа поклонился и направился к выходу, но у двери встретился лицом к лицу с входящим посетителем, и невольное движение изумления отразилось на его лице.
– С кем имею честь говорить, и что привело вас ко мне, господин? – спросил, приподнимаясь на встречу посетителя, господин Фигье.
Вошедший был тот самый американец, которого мы видели в первой главе романа, следящим за лже-лакеем графини Мирабель. На этот раз он был одет во все черное, с видимым желанием показаться джентльменом.
– Моя фамилия Гульд, Генрих Антон, негоциант из Сан-Франциско. Вот мои бумаги – они в порядке… Что же касается дела, которое привело меня сюда, оно такое важное и такое сложное, что я попрошу у вас полчаса времени… – разговор шел на ломаном французском языке.
– Прошу садиться, – сказал вежливо господин Фигье, возвращая бумаги: – мне кажется, что вам удобнее будет изъясняться по-английски, я понимаю этот язык.
Посетитель очень обрадовался и продолжал уже по-английски:
– Я явился к вам по крайне важному, криминальному делу: дело идет о жестоком, бесчеловечном преступлении – об отравлении из-за корысти.
– Говорите, говорите, в чем дело, моя обязанность предупредить преступление.
– Уже поздно – преступление совершено; надо найти и наказать убийцу.
– Поменьше общих мест господин! Факты, факты, – горячился комиссар.
– Их еще надо уяснить, привести в систему и, доказав факт убийства, наказать злодея. Я пришел просить, требовать вашей помощи…
– Это мой долг, моя обязанность, но вот десять минут я не могу добиться от вас ничего, кроме общих мест! – воскликнул господин Фигье.
– Я долго жил в России и знаком со многими русскими, – начал американец: – приехав только что вчера из Америки, я был страшно поражен, узнав о смерти одной моей хорошей знакомой. Она умерла вчера, и я имею все основания предполагать, что смерть её была насильственной.
– Где же она живет? Фамилия? – быстро переспросил комиссар, приготовляясь писать.
– Проспект Великой Армии, дом № 21.
– Графиня Мирабель? – переспросил комиссар.
– Точно так… её фамилия Голубцова, Пелагея Семеновна.
– Я должен вам сказать, – с видимым сожалением отвечал комиссар: – что участок, где состоит дом графини Мирабель, принадлежит к другому полицейскому округу.
– Я это хорошо знаю, – отвечал американец: – но дело в том, что лицо, против которого я имею подозрение, живет на вашем участке, и вся деятельность его сосредоточена у вас в округе.
– Его фамилия?
– Казимир Клюверс, парк Монсо, № 43.
Комиссар насторожился.
– Вспомните, кого вы обвиняете? – воскликнул он. Господин Клюверс пятьдесят раз миллионер. Это человек уважаемый.
– Кем? – возразил господин Гульд. – Я знал Клюверса в России, знал, что он миллионер, нажившийся на золотых приисках, слыхал о нем очень много дурного, но никогда не слыхал, что он заслуживает уважения.
– Пусть все это будет так… но отсюда, не только до обвинения, но даже до подозрения далеко. Наконец, кто вам мог сказать, или почем вы могли узнать, что мадам Голубцова умерла отравленной?
– Я нечаянно, лицом к лицу встретился с одним из числа прислуги графини Мирабель, и тотчас узнал его. Это – вечный каторжник, судившийся в Петербурге за отравление своей матери.
Глаза комиссара засверкали.
– Но какое же отношение к господину Клюверсу?
Я проследил за ним и видел, как он, переодетый в партикулярное платье, ходил к господину Клюверсу.
Но позвольте узнать, какое же отношение имеет господин Клюверс к покойной мадемуазель Голубцовой?..
– Очень большое, господин комиссар, в этом-то и разгадка всего этого дьявольского дела. Господин Клюверс получил все состояние, только потому, что он был женат на дочери золотопромышленника Семена Карзанова, а госпожа Голубцова была замужем в первый раз за сыном Карзанова, который, по русским законам, наследовал бы 7/8 всего состояния он умер…
– Но у них не было детей…
– Был сын, но госпожа Голубцова, боясь за жизнь сына, который был уже раз у неё похищен, по распоряжению господин Клюверса, решилась не заявлять о его правах, тем более, что брак был хотя законный, но тайный. Это обстоятельство всегда висело Дамокловым мечом над головой господина Клюверса, достигшего состояния путем целого ряда преступлений… Он ежеминутно боялся, что вот-вот явится наследник, который отнимет почти все!
– Но где же этот ребенок? Если, как вы думаете, мать убита, надо ожидать того же для ребенка?!
– Это-то и страшит меня! Я только что вчера приехал и едва узнав про смерть госпожи Голубцовой, бросился к вам. От вас, от вашей прозорливости зависит спасение ребенка, если он только жив.
– Что же вы еще можете представить в подтверждение вашего обвинения и вообще ваших слов?
– Ничего более того, что сказал… Я долго жил в России, был очень обязан всей семье господин Карзанова, и то, что вам теперь показываю, только уплата старого долга!
– Я вам верю, господин, – как-то торжественно проговорил комиссар: – тем более, что ваши показания вполне сходятся с донесением одного из моих агентов!
Он позвонил, на пороге показался Вильбуа.
– Как, вы еще не ушли? – удивленно спросил комиссар. – Тем лучше, я вам дам очень серьезное и щекотливое поручение. Вы немедленно возьмете с собой трех или четырех агентов и, выманив куда-либо из отеля графини Мирабель того самого Луи, о котором говорили, арестуем его и доставите сюда. Но прошу без шума и скандала – это из «бывалых». Постойте! Кроме того, вы постараетесь узнать – был ли при умершей русской, что жила в отеле графини Мирабель, ребенок и где он теперь. Если он там еще вы поставите пост из двух человек, недалеко от ворот, и прикажете им ни под каким предлогом не терять ребенка из вида, если даже его выведут из дома на прогулку или повезут куда-либо… Вы меня поняли?
– Вполне, господин комиссар, – отвечал Вильбуа и поспешно вышел.
– Я просил бы еще об одном, – быстро сказал американец, когда агент удалился: – приказать следить за господин Клюверсом. Теперь, когда адское дело сделано, он наверно поспешит удалиться.
– Вы правы! – воскликнул комиссар и нажал пуговку электрического звонка.