Эти шестьдесят одно стихотворение мне хочется предварить таким текстом:
Ты вошёл без стука —
в свою жизнь только я
вхожу так.
Без одежд и без слов,
нужных кому-то, только не мне,
– но и тебе они не нужны.
Ты не просил принять
и понять тебя —
это не нужно,
если входишь как мятежник в столицу.
Ни богатство,
ни слава,
ни даже любовь
тебе не нужны —
я знаю;
и если за чем ты гнался,
так это за собственной тенью,
и однажды в полдень
наступил на неё,
как на трофей —
удачливый охотник,
ты хотел чего-то ещё…
Но я так не и узнал – чего:
ты в дверь постучал – телеграммой:
тебя больше нет.
И дверь осталась открытой,
но в неё никто не смеет входить
Это стихотворение написал Гертайн Симплисо, и называется оно «Единственный друг».
Когда-то он вошёл в мою жизнь – стремительно, ошеломляюще. Вошёл стихами – простыми и даже наивными (так мне сначала показалось), и мне показалось: он – друг, который знает обо мне абсолютно всё.
Корнея Ивановича Чуковского поразили «Листья травы» Уолта Уитмена. Поражённый, он перевёл их на русский язык.
Я не Чуковский. Но тоже поражённый. Небольшая книжечка Гертайна Симплисо (Certain Simplyso) «Слова, всего лишь слова…» произвела невероятное впечатление. Такое ощущение, будто этот человек знает, о чём думаю, чего хочу, что происходит…
Свободное стихотворение – это всегда и просто, и сложно. Порой мне хочется назвать такие тексты ритмической прозой. В китайской литературе, к примеру, существует такой особый вид ритмических текстов. Или тургеневские стихи в прозе. Или того же «буревестника революции» Максима Горького. Или… Список можно продолжить.
Но вот есть Ксения Некрасова. Поэт. Некоторые её стихи – тоже свободные. Но не проза. Скорее всего, Гертайн Симплисо ближе к ней, чем к Тургеневу.
О Гертайне Симплисо почти ничего неизвестно. Он предпочитает оставаться в литературном мире эдаким поэтом-невидимкой. Родился он в 1953 году. Работает в одной из крупных корпораций, связанных с производством продуктов питания. Иногда мне кажется: он, как граф Калиостро, гораздо младше или старше, чем написано в свидетельстве о рождении. В его текстах – отзвуки бесед с Лао Цзы, Катуллом, Платоном, Мих. Кузминым, «Серапионовыми братьями», Готье и другими давно жившими людьми.
То, что пишет Гертайн Симплисо, он сам называет «l'empreinte de l»âme» (или по-английски: the imprint of the soul) – «отпечаток души». Правда, в одном из писем к своему другу В. К. он сделал странное уточнение: «Импринтизм – это сор нашей жизни, составляющий, однако, всю её прелесть и уникальность».
Вероятно, мелочи нашей жизни – те самые отпечатки, которые порой остаются в душе шепотом, криком, слезами, счастливой улыбкой… Отразить это состояние и действие живой души» и есть сущность творческого метода импринтизма. В этом Гертайн Симплисо, на мой взгляд, перекликается с Константином Батюшковым, поэтом и философом 19 века, не до конца ещё нами прочитанного и оценённого.
Он, в частности, писал: «Поэзия – сей пламень небесный, который менее или более входит в состав души человеческой, сие сочетание воображения, чувствительности, мечтательности – Поэзия, нередко составляет и муку, и услаждение людей, единственно для нее созданных. „Вдохновением гения тревожится Поэт“, сказал известный Стихотворец. Это совершенно справедливо. Есть минуты деятельной чувствительности: их испытали люди с истинным дарованием; их-то должно ловить на лету Живописцу, Музыканту и более всех Поэту: ибо они редки, преходящи и зависят часто от здоровья, от времени от влияния внешних предметов, которыми по произволу мы управлять не в силах. Но, в минуту вдохновения, в сладостную минуту очарования поэтического, я никогда не взял бы пера моего, если бы нашел сердце, способное чувствовать вполне то, что я чувствую; если бы мог передать ему все тайные помышления, всю свежесть моего мечтания и заставить в нем трепетать те же струны, которые издали голос в моем сердце. Где сыскать сердце, готовое разделять с нами все чувства и ощущения наши? Нет его с нами – и мы прибегаем к искусству выражать мысли свои, в сладостной надежде, что есть на земле сердца добрые, умы образованные, для которых сильное и благородное чувство, счастливое выражение, прекрасный стих и страница живой, красноречивой прозы суть сокровища истинные… „Они не могут читать в моем сердце, но прочитают книгу мою“ – говорил Монтань; и в самые бурные времена Франции, при звуке оружия, при зареве костров, зажженных суеверием, писал „Опыты“ свои и, беседуя с добрыми сердцами всех веков, забывал недостойных современников».