Глава 8
Дождь монотонно барабанил по крыше палатки судмедэкспертов. Побережье залива пряталось в клубах густого, светло-серого тумана.
Маркус Дарковски стряхнул тяжелые капли с дождевика, натянул предложенные напарником Левским перчатки и раскрыл черный пластиковый мешок, в который положили девушку.
От представшей перед ними картины к горлу подступила тошнота… Длинные черные волосы, спутанные водорослями, бледная как мел кожа, лицо, изъеденное ракообразными. Руки и ноги связаны эластичной веревкой.
Я застегиваю на груди куртку, поеживаясь от утренней прохлады и откладываю ноутбук в сторону. Почему я пишу? Если когда-нибудь писательнице Диане Шестак репортеры зададут такой вопрос, я отвечу: потому что я не могу сказать вслух…
А мне есть что провозгласить этому миру. Да, и я не могу молчать! Да простит меня следователь Дарковски – герой моего полицейского детектива, но на одном романе я не остановлюсь. Я оборудовала лоджию в оазис личного рая на земле. В моем распоряжении кресло-качалка из синтетического ротанга, шерстяной плед, стеклянный столик на изогнутых ножках и чашка дымящегося кофе… Ветер подхватывает сигаретный дым и вплетает его в струящийся пар из кофейной чашки. Я курю… А курю я только в одном случае: все плохо.
Глубоко затягиваюсь ментоловой сигаретой и тянусь к лежащему на столике телефону. Еще разок посмотрю на него… Всего лишь раз. Захожу в ватсап и украдкой, как трусливый заяц, смотрю на фото Макса. Я должна ненавидеть его – парня, пополнившего ряды пренебрегших мною мужчин, но я не чувствую ненависти… Меня гложет какой-то странный, удушливый стыд. Словно кто-то увидел неприглядную, темную сторону моей личности и указал на нее… Сунул носом в дерьмо, как нашкодившего котенка.
Тушу окурок в хрустальной пепельнице и, отхлебнув горький кофе, наслаждаюсь рассветом. Скоро приедет Саманта и отвлечет меня. На время украдет из рабства навязчивых мыслей и грусти. Золотисто-розовые лучики занимающегося солнца играют на поверхности стеклянного столика, облака растворяются в небесной синеве уходящего лета. Рассвет заползает во все темные уголки, прогоняя прошлое и открывая двери новому дню. Сегодня будет жаркий день. И все будет хорошо…
Я забираю чашку и бреду в кухню, вздрагивая от пронзившего утреннюю тишину квартиры дверного звонка. Саманта.
– Привет, Шестак! Ты почему на звонки не отвечала?
Сэм всучивает мне пластиковый контейнер с горячими булочками и по-хозяйски надевает домашние тапочки.
– А ты разве звонила? – удивленно вскидываю бровь. В мозгу красными всполохами мелькают воспоминания об ужасной ночи: Макс ушел, я долго стояла под душем и плакала, плакала… А потом вырубилась прямо на диване, где мы занимались сексом.
– Ди, что с тобой? Ты бледная, как…
– Мел? – осторожно спрашиваю я.
– Нет. – Сэм недовольно качает головой. – Что-то прозрачное, голубоватое… Эти твои заплаканные глаза, темные тени на веках. Эврика! Личинка. Вот до чего ты довела себя.
– Ли-чин-ка, – завороженно повторяю я. – Умница, Сэм! – прижимаю подругу к груди, как родную, и пулей бегу к ноутбуку. – Какой, на фиг, мел или мука. Это банальщина. Личинка! Моя утопленница бледная, как личинка! Прозрачная, голубоватая… Наверное, тебе нужно писать книги, а не мне, Саманта. Твои сравнения всегда в точку.
– Ты определенно слетела с катушек, Шестак! – строго произносит Сэм, наблюдая за тем, как я вношу правки в описание утопленницы. Редакторы точно будут в восторге! – Если мне не изменяет память, ты вчера ходила на свидание.
– Не напоминай, – морщусь я, сохраняя отредактированный текст и закрывая крышку ноутбука. – Сейчас позавтракаем и поедем к Виоле. То есть к маме…
Саманта включает электрический чайник, распахивает задернутые шторы и выходит через открытую дверь на лоджию. Вот же черт! Сигареты. Я оставила улику на месте преступления…
– Ди… – визгливо протягивает она. – Ничего не хочешь мне рассказать? – влетает в комнату Сэм.
– Нечего рассказывать. Встретились и разбежались как в море корабли. Папа прав: мне нужен надежный мужчина, который знает, что ему нужно… А не эти…
– Еще один избалованный мажор? Расскажи мне, Ди, что случилось? – Ее тонкие пальчики бережно поглаживают мою кисть, пробуждая задвинутые подальше эмоции.
– Ничего…
– Поэтому ты проплакала полночи, отключила телефон и уснула на диване? – Сэм бросает взгляд на валяющийся возле дивана плед.
– Он оттолкнул меня, ясно? Но это и неудивительно… Мне противно от самой себя.
Я не выдерживаю, вырываюсь из объятий Саманты и бегу в ванную. Подавляя проклятые слезы, быстро принимаю душ и возвращаюсь в кухню. Я не имею права расклеиваться и опускать руки. Я должна быть сильной и найти дочь. Сэм обеспокоенно смотрит на меня, задержавшись взглядом на старенькой клетчатой рубашке и джинсовых шортах.
– Диана, ты собираешься ехать к маме в таком виде?
– Да, Сэм. Это всего лишь мама, а не королева Британии, – снисходительно бормочу я.
– А как же визит к частному детективу? Или ты передумала? – Голос Саманты звучит раздражающе спокойно.
– Завтра я встречаюсь с Багровым. Буду просить его помочь мне с поисками лучшего частного детектива области.
Я молча отпиваю глоток свежезаваренного чая, ощущая, как пространство наполняет чувство таинственной важности. Возвышенная, благородная тишина, которую не хочется спугнуть глупой шуткой или пустой болтовней. Саманта чувствует то же, что и я. Молча, почти бесшумно пьет чай, откусывает маковые булочки…
Но через секунду повисший надо мной ореол благородной миссии пронзает звук входящего сообщения на электронную почту.
– Это он, Сэм. Неизвестный адресат, усыновитель Арины или… кто он там, – дрожащим голосом шепчу я.
«Не вынуждайте нас скрываться и прятать дочь. По закону девочка наша. Подумайте о ребенке», – читаю послание.
– А зачем он пишет? Разве ты общалась с ним после приезда из Крыма?
– Да. Написала, что хочу решить вопрос по-хорошему. – Я поднимаюсь с места, не в силах справиться с охватившим меня волнением. – Сэм, поехали скорее к маме!
– Может, сразу к Багрову? Упадешь на колени, пообещаешь ему… себя?
– Черт, Сэм! Я на все готова, чтобы ее найти. Но сейчас мы поедем к маме.
Загородный дом Виолы Шестак – то еще пафосное местечко. Утопающий в зелени добротный одноэтажный дом из белого камня отличают изысканный дизайн и продуманная планировка. Чему удивляться? В этом вся маман. Виола – талантливый ландшафтный дизайнер. Хотя я убеждена, что мир потерял в ней драматическую актрису.
Автомобильные шины шуршат по гравию подъездной дорожки, когда я паркуюсь возле ворот. Сэм выскакивает, с наслаждением потягиваясь и разминая затекшие ноги.
– Глянь-ка, Диан, похоже, Виола Вадимовна завела питомца? – улыбается Саманта, склоняясь над притаившимся возле калитки щенком. – Ну где ты там, Шестак?
Я водружаю на плечи рюкзак, забираю из багажника сумку с вареньем – подарком Евдокии Андреевны, и наконец обращаю внимание на сюсюкающую с малышом Сэм:
– Лучше бы помогла, Невская!
В этот момент калитка распахивается, открывая взору расплывшуюся в улыбке маму. Вечерний макияж, аккуратно повязанный вокруг головы тюрбан, длинное цветастое платье – в отличие от меня она подготовилась к встрече.
– Доченька моя. Диша… – Ласковые мамины пальцы сжимаются на моих плечах. – Давно не виделись, Белоснежка, – произносит удушливо-заботливым шепотом.
– Ну… Да… – мямлю я, уткнувшись в ее пахнущее селективным парфюмом плечо.
– А это что такое? Опять ты! – Мама резко разрывает объятия, заметив виляющего хвостиком щенка. – Убирайся! Вон! Вон!
Она скрывается в идеально спроектированном дворе – эдаком маленьком филиале рая на земле – и возвращается через минуту с метлой.
Мы с Сэм прирастаем к земле, ошеломленные представшей взору неприглядной картиной.
– Брысь! – визжит маман, замахиваясь на скулящего пса. Маленький – от силы месяца три, – с длинными, как у таксы, ушками и белым пятнышком на лбу, он прилипает к моим ногам в поисках защиты.
– Мама, остановись! Что ты делаешь? – Я подхватываю кроху на руки и прижимаю к груди.
Теплый, живой, дрожащий щенок с огромными и темными, как спелая вишня, глазами-бусинами…
– Дианочка, брось его, детка! Это приблудный пес. Уже несколько дней здесь ошивается, – перебрасывая рукоятку метлы с одной руки на другую, протягивает мама.
– Я… возьму его. Заберу себе, – выдавливаю хрипло, столкнувшись, словно со льдиной, с осуждающим взглядом мамы. Сэм молчит. Из ее умных карих глаз струится понимание. Одобрение. Забота о ком-то – вот что поможет мне отвлечься.
– Жоржи-и-ик! Диана приехала! Выйди поздоровайся! – Маман зовет своего любовника, прерывая тягостное, неудобное молчание, и жестом увлекает нас за собой.
Прижимая щенка к груди, я захлопываю калитку и бреду вслед за Сэм по вымощенным натуральным камнем дорожкам. Жорик выскакивает из дома, едва не сбив нас с ног. Очевидно, Виола оторвала его от просмотра сериала, потому что выглядит мамин сожитель лохматым и потрепанным.
– Привет, девчата, – почесывая заросшую шевелюру, протягивает он. – Фу, Диана! Зачем ты взяла на руки этого приблудного? – лениво ухмыляется Жора, запуская ладони в карманы широких домашних брюк.
– Ну тебя же мама приютила? А от тебя толку меньше, чем от этого щенка! – взрываюсь я.
– Ди, ты что себе позволяешь? – обиженно качает головой мама. Мы по-прежнему стоим на крыльце. Читаю в глазах матери снисхождение, какое бывает к больным, умалишенным родственникам. Она колеблется пригласить меня в дом с «приблудным».
– По-твоему, обижать животное – это нормально? Сколько дней щенок живет под вашей калиткой?
– Дня четыре. – Жорик виновато почесывает небритую щеку. Подозреваю, что он специально старается выглядеть постарше, под стать моей матери.
– Диана, ну что же мы стоим? Давай я поручу Ксении заняться щенком, если тебе так уж взбрело в голову поиграть в заботливую мамочку. – Виола раздраженно всплескивает руками и тут же осекается, заметив мой удрученный, потухший взгляд. Мама знает, как никто, сколько я страдала после исчезновения дочери. И это сравнение… Слишком больно. – Прости, прости, детка! Я погорячилась! Ксения! Ксения Филипповна!
Из кухни струится запах свежего салата, хлеба и апельсинов. Не отпуская песика из рук, я сбрасываю обувь и прохожу на кухню. Завидев меня, Ксения Филипповна – верная домоправительница Виолы – оборачивается и, вытирая руки о передник, подходит ко мне.
– Дианочка, детка… – Она обнимает меня, обдавая уютным ароматом домашней еды. – Не волнуйся, я песика кормила втайне от хозяев, – шепчет женщина, забирая его из моих напряженных рук. – Мойте руки и садитесь за стол. А я пойду искупаю щенка в гостевом душе.
Грузная фигура Ксении Филипповны скрывается в помпезных коридорах маминого дома, а мы с Самантой усаживаемся наконец за накрытый к нашему приезду стол.
– Девочки, я потушила брокколи и приготовила смузи из кокосового молока, орехов и проросших зерен пшеницы. Будете?
Мы переглядываемся с Сэм, едва сдерживая улыбки. Маман сегодня в ударе. Скорбная, голодная физиономия Жорика выражает молчаливое согласие с нами. Сколько я помню Виолу, она безуспешно пытается привить молодому любовнику привычку правильно питаться.
– Мама, боюсь, моя приземленная натура не оценит столь возвышенного вкуса, – скрывая улыбку, говорю я.
– Эх, молодежь! Вам бы все ерничать. Сейчас Ксения придет и угостит вас своими вредными блюдами. Она, по-моему, испекла пирог с вишней, – нараспев отвечает маман и уплывает в кабинет. Половицы дубового паркета тонко поскрипывают под ее шагами. – Если ты хотела поговорить, детка, жду тебя через пятнадцать минут. У мамы слишком мало времени на болтовню, – бросает за спину и закрывает дверь.
Слишком мало… Именно поэтому Виола ничего не знает о моей жизни… Наше общение уже давно сводится к обмену новостями и просьбами. Сегодняшний мой визит не исключение. Мама поможет выйти на Глеба Ладожского – отца моего похищенного ребенка…
– А вот и наша красавица! – нараспев произносит Ксения Филипповна, тяжело ступая по паркету. Она старательно прижимает к груди махровое полотенце, из которого выглядывает забавная черная мордочка. – Дианочка, держи, детка, свою прелесть.
Я шумно отодвигаю стул и спешу забрать щенка. Очаровательная малышка – помесь таксы и дворняги, шевелит хвостиком и довольно поскуливает, оказавшись в моих руках.
– Она прелесть, Ди, – одобрительно кивает Саманта, косясь на Жорика. В отсутствие маман он уминает второй кусок вишневого пирога и прихлебывает из огромной чашки чай. – Правда, Жоржик?
– Ну… э-э-э… – озадаченный вопросом, бормочет он, подозрительно рассматривая щенка. – Как ты ее назовешь, Ди?
Одно ушко черное, другое коричневое, белое пятнышко на лбу… Да моя красотка отличается яркой внешностью!
– Барби, – вздыхаю я, поглаживая кроху за ушком. – Так ее зовут.
Я допиваю чай, пока Ксения кормит Барби вареной куриной грудкой (недоеденным обедом Виолы). Бросаю взгляд на циферблат наручных часов, сверяясь с установленным мамой временем, а когда стрелка замирает на нужном делении, направляюсь в кабинет…
– Что стряслось, Диша? – не сводя глаз с экрана ноутбука, произносит мама. Ее длинные ярко-синие ногти цокают по клавиатуре, а губы что-то беззвучно шепчут. Маман работает над статьей в журнале «Дом и интерьер», – домысливаю я, глядя на образчик трудолюбия в ее лице.
– Мне нужна информация о Глебе Ладожском, – отвечаю, придав голосу уверенности.
Виола тотчас отрывает пальцы от клавиатуры, словно обжегшись. Бросает на меня взгляд, полный раздражения и жалости.
– Диана, зачем тебе Глеб? Отец давно прекратил партнерские отношения с ним. Очень выгодные отношения, смею заметить. – Маман вытягивает указательный палец вверх, будто речь идет о небожителе, а не о бессовестном похотливом женатике, испугавшемся моей беременности. – Я слышала, что на Ладожского возбуждали уголовное дело по статье о мошенничестве… Но это было года три назад.
– Мама, я получаю письма от возможного усыновителя Арины, поэтому…
– Не бери в голову, детка! – Виола всплескивает руками, отмахиваясь от моих слов, как от надоедливых мух. – Это хейтеры. Может быть, конкуренты отца или недоброжелатели, каким-то образом пронюхавшие об этой неприятной истории. Диша, ты взрослый человек и должна понимать, что спустя семь лет…
Нет, не хватает Виоле актерского таланта, чтобы изобразить сочувствие или участие. Вот истерику, слезы, болезнь – всегда пожалуйста! Зря я приехала…
– Мама, неужели ты думаешь, что я не справлюсь без вашей с папой поддержки? Я твердо решила найти дочь. Живую или мертвую. Не хочешь помогать – не надо! Просто я думала, Глебу не может быть все равно… Насколько мне известно, других детей у него нет.
– Ему все равно, – с нотками металла в голосе отвечает маман. – И всегда было все равно! Ему просто хотелось потрахаться, Диана. Прости меня, детка, за то, что называю вещи своими именами, но… Он тогда был женат, с тех пор ничего не изменилось, – четко проговаривая каждое слово, выпаливает мама. Деловито складывает пальцы в замок, приосанивается… Только для чего? Показать, что разговор для нее важен?