Для российской психологии современный период является периодом динамичных и радикальных изменений, временем парадоксального сочетания тенденций в ее развитии. Это, во-первых, время интеграции мировой науки после длительного периода, когда «школы» развивались относительно независимо, в отсутствие единой общепринятой теории. Во-вторых, это время распада целостного научного направления, сложившегося в СССР.
В водовороте происходящих перемен Российской психологии есть что приобрести и – на мой взгляд – есть что терять. В сочетании процессов неизбежной и быстро идущей «глобализации» мировой науки и бурной дивергенции методологических подходов отечественных ученых и практиков сейчас кажутся возможными очень различные варианты будущего.
В результате длительной изоляции за «железным занавесом», когда российская психология фактически выпала из поля зрения зарубежных коллег, современный процесс интеграции мировой науки для отечественной психологии оказался вызовом самому ее существованию в качестве самобытной школы.
Для российской психологии вхождение в контекст мировой науки осложняется особенностями протекания предшествующего периода, когда общая тенденция раскола и относительной изоляции психологических школ усугубилась политическими и идеологическими особенностями развития страны, языковым барьером. Об этом так пишет А. В. Петровский: «Если до начала 30-х гг. все еще сохранялись контакты российских психологов с их зарубежными коллегами, то сразу же после года "великого перелома"[1] эти связи стали очень быстро истончаться. "Железный занавес" опустился в середине 30-х гг., наглухо закрыв возможность включения трудов психологов, физиологов, социологов в контекст развития мировой науки <…>. Только со второй половины 80-х гг. оказался возможным кардинальный поворот, снявший идеологическое табу, столько лет перекрывавшее путь к включению отечественной психологии в общий поток мировой психологической науки» [Петровский, 2000, с. 43–44].
В сознании зарубежных коллег отечественная психология представлена в качестве понятия скорее географического: есть огромная Россия (раньше был СССР), там живут психологи, они чем-то занимаются – малозначимым, судя по представленности результатов их трудов в зарубежных энциклопедиях. Там жили гениальные И. П. Павлов и Л. С. Выготский, теории которых интегрированы в мировую науку и живут там собственной жизнью. Еще там жили такие ученые, как С. Л. Рубинштейн, А. Н. Леонтьев, Б. Г. Ананьев и некоторые другие, имена которых особо сведущие зарубежные коллеги могут назвать, но никто практически не может сказать, чем именно они прославились. И все это не вызывает ни малейшего интереса.
Отечественные авторы практически не цитируются, не упоминаются в известных периодических изданиях. Показательно, что в многотомной американской психологической энциклопедии [Encyclopedia… 1994] развитие психологии личности в СССР после С. Л. Рубинштейна не только не освещается, но даже не упомянуто. В той же энциклопедии в специальной статье, посвященной опыту выращивания детенышей обезьян в человеческой семье, отсутствует упоминание о первом в мире эксперименте такого рода, выполненном Н. Н. Ладыгиной-Котс еще в 1913–1915 гг. [Ладыгина-Котс, 1935]. Статья начинается непосредственно с соответствующих американских исследований, проведенных на двадцать лет позже.
О недостаточной известности за рубежом отечественной школы говорит и такой факт. Накануне XXVII Всемирного психологического конгресса 2000 г. журнал "European Psychologist" [Tele-interviews, 2000] провел опрос среди 30 крупнейших психологов Европы. Их просили назвать основные достижения психологической науки XX века, основные вехи в ее современной истории, те новые тенденции в развитии психологии, которые, по их мнению, будут определяющими в XXI веке. В числе опрошенных был только один человек из России – А. В. Брушлинский, ответы которого на вопросы анкеты разительно отличались от остальных. А. В. Брушлинский, характеризуя психологическую науку XX века, говорил прежде всего об отечественной школе, ее теориях и концепциях. Остальные мэтры не видели места и роли отечественной школы в развитии мировой науки. Упоминались часто лишь имена И. П. Павлова и Л. С. Выготского.
Так что в глазах мирового научного сообщества отечественная школа, по всей видимости, – не более чем «позитивизм, обросший марксистской фразеологией» [Юревич, 2004, с. 12][2]. Как собственно научная школа она не воспринимается, ее не только нет, но и не было. Отсюда «миссионерское» отношение к нам сегодня западных коллег, стремление просветить и приобщить, но отнюдь не научиться у нас чему-либо.
Проблема образа отечественной психологии в мире – это не отвлеченная проблема адекватного или неадекватного понимания ее особенностей зарубежными коллегами, это проблема онтологическая, проблема бытия нашей психологии в формирующемся едином контексте мировой науки, проблема ее сущности и существования, ее настоящего и будущего – будущего в структуре мировой науки, а другого будущего не будет. И над этой проблемой нужно работать. Следует признать, что в настоящее время образ отечественной психологии в восприятии зарубежных коллег находится на стадии аморфного пятна.
В то же время актуальной тенденцией является и утрата самой отечественной психологией претензий на самобытность. А. В. Юревич с беспощадной честностью пишет о том, что в условиях современности «отечественная социогуманитарная наука постепенно превращается в механизм трансляции знания (а также гипотез, интерпретаций, заблуждений и т. д.), созданного зарубежной наукой, в нашу социальную практику» [Юревич, 2004, с. 13]. Примером проявления подобного профессионального самосознания является статья группы авторов [Balashova et al, 2004] о российской психологии в изданном в США значительным тиражом учебном издании «Интернациональная психология» ("Handbook of International Psychology"). В этой статье сказано: «После Октябрьской революции и гражданской войны, начиная с 1920-х годов, в силу социально политических ориентаций коммунистической идеологии и диктата государственного управления развитие психологии как науки прервалось. На смену эмпирическим исследованиям и свободной научной дискуссии пришел политико-идеологический подход <…>. В силу этого, а также в результате политической и социальной изоляции Советского Союза во время "холодной войны" развитие российской психологии было задержано, так что ее называют "прерванной наукой"» [Balashova et al., 2004, p. 294]. Только в результате хрущевской оттепели, по мнению авторов статьи, началось возрождение психологической науки в России, которое – до времени перестройки – описывается в объеме 0,5 страницы и исключительно в терминах открытия факультетов психологии и организации общества психологов.
Такие публикации формируют отношение к нам мирового профессионального сообщества[3].
Таким образом, в сознании отечественного профессионального сообщества существование отечественной психологии как самобытной школы сегодня тоже не является фактом.
Для молодых ученых причиной этого является то, что вся ситуация, в которой происходит их профессиональное становление, настраивает их прежде всего на активное усвоение опыта зарубежной психологии. Срастание отечественной науки с западной набирает силу, и процесс этот имеет односторонний характер. Отечественные ученые переводят, излагают, цитируют и включают в образовательные программы концепции западных авторов. Встречное же движение фактически отсутствует. Отечественный книжный рынок сегодня заполнен переводной зарубежной литературой, в том числе прекрасными современными учебными изданиями, которые все шире используются в учебном процессе в российских университетах как студентами, так и педагогами. В этих учебниках тот или иной раздел психологической науки представлен широко и разносторонне, описан понятным языком. К сожалению, в этих учебниках отечественные теория и методология не только не представлены, но обычно и не упомянуты. Соотнести их с содержанием зарубежных учебников – непростая задача, требующая хорошего владения зарубежной и отечественной теорией.
Ситуация усугубляется тем, что в отечественной науке в настоящее время преимущественно развиваются направления прагматической, прикладной ориентации. Переводятся и воспринимаются преимущественно теории из области прикладной же психологии, причем тех ее областей, которые в силу отсутствия социального заказа и идеологических запретов в отечественной психологии советского периода развиты были не достаточно. Соответствующие зарубежные концепции воспринимаются некритично и не соотносятся с положениями отечественной теории и методологии.
Утрата целостности, общей теоретико-методологической основы, ослабление связей между направлениями и отраслями отечественной психологии проходят на фоне ослабления авторитета естественнонаучного направления, приоритетного в советской психологии, и интереса к нему (Психологическая… 1997).
В результате уже складывается ситуация, зеркально повторяющая ту, которая имела место в период «нормального» развития советской науки. Если двадцать лет назад молодой специалист-психолог знал отечественную теорию и умел ею оперировать, а дополнительно имел некоторые представления о том, что есть еще какие-то иные теории за рубежом, то теперь молодой профессионал, особенно практик, может в доступной ему мере, то есть в рамках того, чему можно научиться, развиваясь вне целостного контекста научной школы, по отдельным переводным изданиям, владеть аппаратом зарубежной науки, имея некоторые представления о том, что были (или есть?) и какие-то отечественные школы.
У наших ученых старшего поколения существует определенное внутреннее сопротивление тому, чтобы воспринимать отечественную психологию как школу. Долгое время мы не воспринимали себя как школу, потому что считали себя чем-то большим, чем школа – психологической наукой как таковой, внутри которой существуют школы: школа Леонтьева, Ананьева, Мерлина и др. В определенной мере это общая тенденция, присущая развитию всех школ в период затухания кризиса психологии. Однако в отечественной психологии эта тенденция проявилась с особой силой по причине парадигмального статуса нашей науки в советский период. Признание наличия парадигмы в советской психологии само по себе вызывает сильное сопротивление у существенной части старшего поколения отечественных психологов, привычно фиксирующих внимание на различиях между «внутренними» школами нашей науки и нежелающих за деревьями увидеть лес. Однако можно считать убедительно доказанным исследованиями ученых ИП РАН [Психологическая… 1997], что в результате многолетней работы в русле единой системы в советской психологии сложился общий методологический каркас, который выступал в качестве парадигмы, задающей направления развития, нормы и стратегию проведения исследований. Этот каркас обеспечивал интеграцию и систематизацию данных, полученных учеными, представляющими различные подходы и отрасли. Методологическое единство и системность организации советской психологии не только не исключали разнообразия различных теоретико-эмпирических подходов и концепций и их полемику, но, наоборот, обеспечивали возможность сопоставления данных, полученных в рамках разных школ, существующих в едином методологическом пространстве.
Думать, что мы – вся психологическая наука, больше уже невозможно. Тем не менее «геоцентризм», идущий из эпохи парадигмального развития отечественной школы, препятствует ей сегодня в осознании себя как одной из великих школ психологии, уникальной, но не единственной по своим подходам и разработкам. Между тем выявление самобытности отечественной школы, ее отличности и полемического потенциала по отношению к положениям других школ необходимо для того, чтобы разработанные в советский период теория и методология заняли достойное место в формирующемся контексте мировой психологической науки.
Отечественное профессиональное сообщество и каждый из его членов в отдельности стоят сегодня перед необходимостью выбора одного из трех возможных путей развития:
• Согласиться с тем, что ничего существенного, сопоставимого по значимости с достижениями зарубежной психологии советской наукой сделано не было, принять роль представителей «развивающейся» провинции мировой науки. При этом теоретико-методологическое наследие российской психологии советского периода с неизбежностью ждет судьба артефактов умершей цивилизации.
• Признавая достижения отечественных авторов, приняв роль «наследников» советской психологии, перетолковать и перекроить это «наследство» по образу и подобию западной науки, акцентируя сходства и параллели, адаптировать отечественные психологические теории к западным, придавая при этом последним статус обобщающих научных систем. В отношении таких достаточно распространенных сегодня попыток актуально звучат слова Л. С. Выготского: «При таких попытках приходиться просто закрывать глаза на противоречащие факты, опускать без внимания огромнейшие области, капитальные принципы и вносить чудовищные искажения в <…> сводимые воедино системы» [Выготский, 1982, с. 330].
• Обозначить самобытность отечественной психологической школы, акцентировать ее полемический потенциал по отношению к другим школам. Включиться в мировой процесс, не потеряв собственного лица, как самостоятельное направление, которое в принципе не может быть сведено ни к одной из принятых за рубежом теорий.
Третий путь – самый сложный, но только он обеспечит для отечественной науки возможность стать полноценной частью единой мировой психологической науки, которая формируется на наших глазах, ибо «цельность в науке – это не монолитное единомыслие, а возможность сойтись в споре, значимость противостояния позиций и подходов» [Василюк, 2003, с. 3].
Основополагающим моментом и первым шагом в этом плане представляется самоопределение отечественной психологии в контексте мировой психологической науки, которое должно стать основой интеграции отечественной теории и методологии в мировую науку.
Является ли отечественная психология советского периода самобытной школой? Представляется, что есть основания считать ее одной из великих школ XX века, школой, которая обладает уникальной, изощренной теорией и методологией и потрясающим опытом экспериментирования и эмпирических доказательств.
Задавшись целью показать самобытность отечественной школы в контексте различных направлений мировой психологической науки, в поисках общих оснований для соотнесения теорий целесообразно обратиться к биосоциальной проблематике, так как именно эта проблематика стала центральной для исследований человека и для практической психологии в XX веке. Ускорение исторического процесса к XX веку привело к быстрым и радикальным изменениям в культуре. Биосоциальная проблема, традиционно понимаемая как соотношение в человеке вечного (биологического) и изменяющегося с течением поколений (социального), обрела новое измерение – соотношение сравнительно устойчивой человеческой психики с изменчивым социумом – и новую актуальность. Каждый период в развитии науки имеет своего рода «визитную карточку» – основную проблему, вокруг которой концентрируются усилия ученых; в поисках решения этой проблемы достигаются максимальные научные достижения своего времени. «Нервом» психологических исследований и теорий XX – начала XXI веков является проблема биосоциальная [Мироненко, 2002; 2003 б; 2005]. Таким образом, представления о биологическом и социальном в детерминации человеческой психики, развиваемые различными школами, можно использовать в качестве базиса для сопоставления этих школ.
В этой книге предпринята попытка определить место и роль отечественной биосоциальной теории в контексте интеграции современных различных направлений и школ мировой психологической науки. Под «отечественной биосоциальной теорией» здесь и далее понимается система обобщенных положений о роли биологического и социального в детерминации человеческой психики. Эта система знаний объединяет различные теоретические направления и отрасли отечественной психологической науки XX века. Она обеспечивает общий теоретико-методологический контекст, в котором эти направления и отрасли могли обмениваться информацией и вступать в конструктивные дискуссии.
Отечественную психологическую науку отличает уникальная, исторически сложившаяся в силу социокультурных особенностей России, обусловленная достижениями российской физиологической науки рубежа XIX–XX вв. традиция четкого различения, разведения социального и биологического в человеке, рассмотрения социализации как запрета природного и естественного поведения, подход к культуре как к силе, выводящей человека за пределы власти законов природы. Традиция подлинно диалектического подхода к проблеме развития человека, построенного на понимании развития как разрешения внутренних противоречий, заложенных в самой природе человека, а не являющихся результатом каких-либо дефектов социального окружения.
Представляет ли интерес отечественная теория в контексте актуальных проблем и дискуссий современной зарубежной психологии?
Можно утверждать, что исследования в русле отечественной биосоциальной теории не повторяют выводы ведущих зарубежных школ и не противоречат им, но заполняют существенно иное предметное пространство. Это предметное пространство ранее на западе практически не исследовалось, а сегодня является областью интенсивных разработок и бурного роста теорий в силу их востребованности и актуальности. На рубеже XX–XXI вв. политика и идеология в мире изменились. Мир уже не строится на антагонизме двух систем, что снизило идеологическое напряжение в области биосоциальных теорий. Это делает перспективным налаживание конструктивного диалога и формирование для отечественной науки общего научного контекста с новейшими направлениями, как теоретическими, так и конкретно-психологическими, возникшими на западе в посткризисный период.
Это прежде всего такие теоретические направления, как эволюционная психология и социобиология, социальный конструктивизм, кросс-культурная психология, а также такие области конкретно-психологических исследований, как
– life-span human development,
– развитие человека в период взрослости,
– личность как определяющий фактор и интегратор психических процессов и состояний,
– кросс-культурная психология,
– самореализация личности.
В русле данных направлений общность предметного пространства и отсутствие идеологического пресса позволяют прогнозировать возможность конструктивного диалога с отечественной теорией.
Отечественная теория несомненно самобытна и в большой степени, как это присуще великим теоретическим школам, обладает потенциалом интеллектуального вызова оппонентам, потенциалом для разворачивания полемики. Почему смелость, радикальность и острая полемичность отечественной теории нуждаются в доказательствах, не являются очевидными?
А. В. Петровский называет способ существования отечественной психологии при советской власти тактикой выживания [Петровский, 2000]. Возможно, как один из аспектов этой тактики следует рассматривать ту своеобразную маскировку «острых углов», затушевывание полемического потенциала работ, которые закрепились в нашей науке в советский период. «Позитивизм, обросший марксистской фразеологией» [Юревич, 2004, с. 12], действительно составлял внешнюю поверхность советской психологии. Внимание цензоров, привлеченное яркими, полемически заостренными положениями, оборачивалось запретом, если не уничтожением, по всей видимости, «на всякий случай», чтобы не пропустить что-нибудь опасное. Вспомним судьбу таких «смелых», как Л. С. Выготский, В. А. Вагнер, Б. Ф. Поршнев. Эти ученые не грешили против официальной идеологии марксизма, напротив, они были даже слишком последовательными марксистами в использовании диалектического метода, в своем подходе к человеческой психике как к явлению изначально внутренне противоречивому, развитие которого потому и происходит с неизбежностью, что основано на внутреннем противоречии. Они не были репрессированы, но их труды фактически не публиковались прижизненно, игнорировались официальной наукой, уже набранными исчезали в типографиях.
А. В. Юревич говорит об утрате современной отечественной социогуманитарной наукой, и в первую очередь психологией, претензий на «самобытность», о том, что отечественные ученые «как "интеллектуальные посредники" <…> играют очень важную и вполне творческую роль, однако свое традиционное предназначение в качестве производителей нового знания они начинают утрачивать.
И это – возможно, главный результат «адаптации» отечественной социогуманитарной науки к тому социальному контексту, который сложился в современной России» [Юревич, 2004, с. 13] (курсив наш. – И. М.).
Школа в науке – явление временное. Возможно, наступает естественный конец той школы, которая сложилась в СССР. В то же время есть основания думать, что возможно возрождение этой школы в новом облике, соответствующем реалиям современности, в чем-то радикально отличной от советского периода, но что-то главное в традиционной парадигме развивающей. Конечно, не следует рассчитывать, что все, получившие диплом психолога в современной России сплотятся в единое моно методологическое течение, как это было в советский период. Это и невозможно, и ненужно. Существенная часть этих людей уже и не имеет прямого отношения к той школе, которая развивалась в России на протяжении большей части XX века. Достаточно вспомнить, что в 1984 г. в России психологов выпускали три университета (девять в СССР), и в весьма ограниченном количестве, а сейчас более 300 ВУЗов России ежегодно выпускают более 5000 психологов. При таких темпах роста психологического сообщества на фоне методологической эклектики бороться следует не за методологическое единство, а за сохранение норм научности в целом.
Российская психология сейчас подобна кораблю, идущему между Сциллой западных направлений и Харибдой ненаучности, и держаться следует ближе к Сцилле.
Пусть каждый примкнет к той школе, которая ему ближе. Однако мне кажется, что и школа, сложившаяся в России, не исчерпала своего потенциала: при условии необходимой герменевтики она представляется остроактуальной в контексте тенденций развития мировой психологической науки и имеет все основания войти в психологическую науку XXI столетия в качестве самобытной.
На мой взгляд, отечественная психология сегодня стоит перед необходимостью решения двух взаимосвязанных задач:
• во-первых, задачи интеграции в качестве самобытной школы в числе других направлений и школ в структуру единой мировой мультипарадигмальной науки;
• во-вторых, задачи сохранения статуса и сущности науки, что требует четкого размежевания с ненаучными формами психологического познания.
Обе эти задачи объективно поставлены условиями развития психологии в современном обществе, они продиктованы самой жизнью. Эти задачи отвечают общим тенденциям в развитии мировой психологической науки, и в то же время именно в России их решение сопряжено со специфическими сложностями, требует особых усилий от профессионального психологического сообщества. М. К. Мамардашвили писал: «Древние философы утверждали, что зло делается само собой, а добро нужно делать специально и все время заново, оно, даже сделанное, само не пребывает, не существует. Этот вывод, как мне представляется, в равной мере относится <…>, с одной стороны, к науке как познанию (этой мерцающей, пульсирующей точке, связанной с возможным человеком и требующей постоянного, специального усилия), а с другой стороны, к науке как собственно культуре (в смысле человекообразующего действия упорядочивающих жизненный хаос структур)» [Мамардашвили, 1982, с. 57].