Преодоление последствий кризиса продолжает занимать умы политиков и общественные круги. Власти в поиске выхода делают cтавку на инновации в научно-технической области, как мощном рычаге подъема производительности труда и жизненного уровня народа. Спору нет, это необходимо. С развитием нано-, био– и информационных технологий, этих ведущих звеньев нового технологического уклада, связываются большие надежды. Оправдаются ли они в России? Здесь многое зависит не только от усилий в научно-технической и экономической сферах, но и от состояния всей общественной среды.
В прошлом, в советские времена, включая годы перестройки, тоже рассчитывали на техническое перевооружение как спасательный круг. Однако благим намерениям не суждено было осуществиться. Почему? Дело заключалось не только в недостатке средств для инвестиций. Отсутствовали благоприятные условия за пределами экономики. Последняя неотделима от политики, государственного устройства, духовного развития. Не столь уж малозначительны, а порой определяющи для ее подъема господствующая в обществе идеология, проводимая государством политика, состояние общественного сознания, воздействие на него СМИ. И разве не зависит успех экономической технической модернизации от действенности демократических механизмов, институтов управления и обеспечения порядка, уровня культуры и нравственности населения?
Многие сегодня убеждены, что человек, его культура, знания, умение, здоровье, душевное состояние имеют ключевое значение для возрождения России. Поэтому предлагают сделать стратегическим приоритетом инвестиции не только и не столько в новую технику, сколько в человека. Не менее важны для достижения намечаемых целей сплоченность общества, уверенность людей в справедливости и жизнеспособности общественного строя, доверие к лидерам государства. Это то, что называют социальным капиталом, наращивание которого все более становится залогом успеха всех экономических начинаний.
Взаимосвязь и взаимовлияние различных сфер единого общественного организма до сих пор недостаточно познаны и потому недооцениваются. Стремлением по возможности восполнить этот пробел объясняются проводимые в рамках Российской академии наук междисциплинарные исследования взаимосвязи экономики и общественной среды. Их первые результаты нашли отражение в книге «Экономика и общественная среда: неосознанное взаимовлияние» (2008 г.). Недавно, в декабре 2010 г., опубликована вторая книга на эту тему1. Авторами обеих книг – экономистами, философами, историками, социологами, международниками, общественными деятелями предпринята попытка рассмотреть состояние нашего общества во всех проявлениях, а экономику во взаимодействии с неэкономической общественной средой. Такое масштабное междисциплинарное исследование представляет новое направление в познании экономических реалий и возможностей, позволяет точнее намечать стратегические приоритеты. При этом авторский коллектив сделал особый акцент на анализе духовных и гуманитарных предпосылок возрождения России. К сожалению, их роль недооценивалась и продолжает недооцениваться, о чем свидетельствует остаточный принцип бюджетного финансирования.
Глобальный экономический кризис придал упомянутым исследованиям особую актуальность. Беды, испытываемые российским обществом, были им усугублены. Источник наших трудностей следует искать не столько вовне, сколько внутри страны. Она на протяжении почти двух десятилетий реформируется по западным неолиберальным лекалам, которые, как показал опыт, не подошли к условиям России. Да и сами эти лекала оказались вчерашним днем идеологической моды. Глобальный кризис выявил пороки современного капитализма, скроенного по канонам неолиберальной идеологии. Они со всей очевидностью вскрылись не только в сфере финансов, денежно-кредитного и валютного оборота, не только в производстве и торговле, но и в функционировании западной демократии. Все больше накапливается симптомов духовно-нравственного кризиса этого общества. Это дает повод усомниться в адекватности вызовам XXI в. господствующей идеологии и политической практики. Зреет понимание необходимости перехода к новой модели развития общества и его экономики.
Журнал «Экономист», например, поместил на обложке одного из своих номеров изображение тома «Современной экономической теории», а ниже надпись крупным шрифтом: «Что в ней ошибочно и как кризис меняет ее». В этом номере утверждается, что два центральных раздела экономической науки – макроэкономика, изучающая функционирование экономики страны в целом и такие общие процессы и явления, как инфляция, безработица, экономический рост и тому подобное, и экономика финансов – подлежат сегодня «оправданному и серьезному пересмотру»2. Прочесть на страницах этого журнала подобные слова – настоящая сенсация, которую некоторое время тому назад трудно было даже предвидеть. Лауреат Нобелевской премии по экономике Поль Кругман отмечает, что «за последние 30 лет макроэкономика была в лучшем случае впечатляюще бесполезна, а в худшем – просто вредна». Другой нобелиат Джозеф Стиглиц усматривает истоки глобального кризиса в том раже дерегулирования, который подогревали рыночный фундаментализм и Уолл Стрит3. Он констатирует несостоятельность академической науки и фундаментальные изъяны в американской модели капитализма. Ему вторит доклад ЮНКТАД «Глобальный экономический кризис: системные провалы и мультилатеральные средства лечения»4, в котором отмечается: «Рыночный фундаментализм laissez-faire последних 20 лет драматически провалил экзамен». Поэтому нужны другие модели развития современной экономики, в которых на государство возлагается большая регулирующая роль. «Мир наблюдает, – пишет журнал “Экономист”, – за восходом нового экономического гибрида, который мог бы быть назван “государственный капитализм”»5. Его впечатляющим примером, по мнению журнала, служит китайская модель «государственного капитализма». Об этом же идет речь в книге Яна Бреммера «Конец свободного рынка: кто выигрывает войну между государством и корпорациями»6. Он считает, что многие государства от Латинской Америки до Среднего Востока подражают Китаю.
Китай, действительно, ведет поиск модели постреформенного развития, но называет ее – социалистическим гармоничным обществом. Европейцы, особенно скандинавы, практикуют то, что называют моделью государства благосостояния, а в Германии – социально-ориентированной рыночной экономикой. Эти новые видения и концепции в Европе уже прижились и во многом оправдали себя, хотя либералы утверждают, что они всего лишь временное явление и скоро наступит возврат к прежнему пониманию рыночной модели экономики.
Если глобальный кризис побуждает думающих людей в Америке и Европе к переосмыслению привычных постулатов так называемого «мейнстрима» экономической мысли, то и Россия не должна быть исключением. Ей также предстоит извлечь уроки из кризиса. Какие выводы для стратегии нашего развития напрашиваются в первую очередь?
Мы в своих экономических реформах, как известно, руководствовались макроэкономикой именно американского покроя, на которую нас нацеливали Е. Гайдар, А. Чубайс и другие горе-реформаторы. Поэтому переоценка ультралиберальных рецептов составляет, на мой взгляд, один из самых важных выводов, который поможет преодолеть трудности кризисного периода.
В центре предстоящего переосмысления, несомненно, находится вопрос о роли государства. Архитекторы реформ призывали к уходу государства из экономики и не терпели никаких контраргументов. Самый действенный рычаг преобразований – государственный механизм управления и соблюдения порядка – оказался у нас разлаженным, недостаточно компетентным, разъеденным коррупцией, лишенным иммунной системы, очищающей его от пороков и страхующей от грубых ошибок в политике. Но и частный бизнес оказался далеко не образцовым, погрязшим в корысти, аморальным и отнюдь не гарантом возрождения России.
То, что наше государство неадекватно вызовам постиндустриальной эпохи, подтверждают достаточно убедительные факты. Конституционное определение России как социального государства остается нерасшифрованным, а соображения науки на этот счет не находят официального закрепления. Население лишено важнейшего ориентира, а именно, ответа на вопрос, к какому общественному устройству страна придет в результате проводимых реформ и что это даст народу. Какая форма демократии будет для нас оптимальной? Отсутствие ясной перспективы, веры в будущее не могут не сказываться на духовном климате в стране и настроениях людей.
На современное государство (не только у нас, но и на Западе) ложатся ответственные функции предотвращения и преодоления провалов рыночных механизмов, как в денежно-финансовой сфере, что сегодня всем очевидно, так и в других областях. Если говорить о России, то речь идет прежде всего о предотвращении опасного имущественного расслоения населения. Показательна в этом отношении констатация доклада Международного валютного фонда «Мировой социально-экономический обзор. Переоснащение мирового развития»7, в котором говорится: «Главный урок посткоммунистической трансформации определенно заключается в том, что государственные институты имеют критическую важность. Рынок без сильного государства приводит к замене безответственной государственной власти нерегулируемым частным обогащением, ведущим к экономическому и социальному упадку». Это у нас и произошло.
Мировая практика свидетельствует о возрастающем участии государства в перераспределении создаваемого дохода. За минувшее столетие доля государственного бюджета в распределении ВВП возросла в большинстве развитых стран мира с 10–20 % до 50 % и более. Это происходит прежде всего в результате роста государственных расходов на образование, здравоохранение, науку, пенсии и другие социальные трансферты. Мир, видимо, осознал, что только во власти государства противодействовать стихии нарастающего социального расслоения населения, гарантировать справедливый доступ людей к общественным благам и тем самым способствовать консолидации и стабильности общества. Но для этого государство должно быть авторитетным и эффективным, выражать и защищать интересы всех слоев народа.
В России средний доход бедной 10 %-ной части населения в 30 раз меньше среднего дохода 10 % богатых, а в Москве даже в 50 раз, тогда как в ЕС этот разрыв составляет 7–10 раз, в США около 15 раз. Беспрецедентное неравенство в распределении доходов и безучастность российского государства к его снижению до европейского уровня, имеет негативные последствия для экономического роста и демографической ситуации в стране. Статистический анализ показывает, что при европейском уровне неравенства темпы роста российского ВВП в 2000–2007-х годах могли бы возрасти на 30–50 %, а при годовом росте реальных доходов основной массы населения на 10 % удалось бы преодолеть процесс депопуляции страны. Для исправления положения необходимы прогрессивное налогообложение и другие меры поддержки малоимущих. В США они позволяют снизить неравенство с 68 до 15 раз. Откажись государство от прогрессивного налогообложения доходов граждан, и страна переживет коллапс.
Вмешательство государства исключительно важно и с точки зрения восстановления социальной справедливости в российском обществе, поскольку фактическая налоговая нагрузка 20 % населения с низкими доходами, как показывают исследования, вдвое превышает нагрузку 20 % населения с высокими доходами. Кроме того, оплата труда работников по большей части сложилась вопреки всем экономическим и социальным основаниям, крайне произвольна и для многих неоправданно занижена и несправедлива.
Это создает раскол и напряжение в обществе. Нельзя признать нормальным отсутствие принципа соблюдения социальной справедливости в политике, не говоря уже об официальной пропаганде. В стране очевидны масштабная бедность и скудость потребления миллионов граждан. Казалось бы, бережливость и скромность должны поощряться. Однако наши СМИ, особенно ТВ, всячески рекламируют и оправдывают бездумную роскошь и расточительство российских «нуворишей». Жизнь простых людей для них малоинтересна. Верхи также не подают примера экономии и скромности. Между тем доклад Всемирного банка «Справедливость и развитие» констатирует: «При высоком уровне экономического неравенства обычно экономические институты и социальные условия систематически действуют в интересах более влиятельных групп. Такие несправедливые институты способны приводить к экономическим потерям… Предпочтения при распределении общественных услуг предоставляются богатым, а таланты средних и беднейших групп населения остаются невостребованными. Общество в целом становится тогда менее эффективным и упускаются возможности для инноваций и инвестиций»8.
Социальная справедливость – извечная нравственная норма, неотъемлемая часть религиозного сознания верующих. Без ее соблюдения не может быть здоровым нравственный климат в обществе, как и невозможна здоровая экономика. Патриарх Московский и всея Руси Кирилл пишет в упомянутой выше книге: «Экономическая система, построенная только на стремлении к наживе, на равнодушии к судьбе человека, на пренебрежении к нравственным нормам, лишена устойчивости и может рухнуть в любой момент, погребая под своими обломками судьбы людей. Безнравственная экономика неэффективна, более того – нежизнеспособна и опасна»9.
Управленческие и административные отношения в нашем обществе, действенная правовая и правоприменительная система не менее важны для модернизации экономики, чем цивилизованные рыночные институты и механизмы. Можно сказать, что без качественного улучшения работы государственной системы управления, формирования класса неподкупных, добросовестных и высококомпетентных управленцев любые амбициозные программы обречены на провал. Подбор кадров на высшие должности не может происходить по принципу лояльности, личных симпатий или дружбы, родственной близости. Это не гарантирует стабильность власти и уважение к ней. Подтвержденный историей путь селекции лучших кадров государственных деятелей всех рангов совсем другой. Он предполагает восхождение на верх иерархической лестницы ступень за ступенью по мере накопления опыта и обретения авторитета и публичной известности.
Не случайно в определении рейтинга стран по конкурентоспособности их национальных экономик, проводимого под эгидой Мирового экономического форума, эффективность государственного управления и масштаб коррупции фигурируют среди главных критериев. России здесь нечем похвастаться. В 2009 г. она занимала в списке из 133 стран 63-е место между Черногорией и Румынией, причем по качеству институтов управления и прозрачности государственной политики – 114-е место, компетентности чиновничества – 96-е, независимости судебной системы – 116-е. Год от года по этим критериям она опускается все ниже10. Подобные же места отводят России «Показатели государственного управления», определяемые Всемирным банком по 212 странам. Так, по критерию сдерживания коррупции в государственном аппарате она оказывается в конце списка на 180-м месте11.
Российское государство не в состоянии пресечь бегство капиталов и умов из страны, более того, оно пошло на неоправданную и преждевременную либерализацию в этой области. За годы перестройки и рыночных реформ бегство капиталов из страны составило, по различным оценкам 1–2 трлн. долл. Можно оспаривать точность оценок, но в любом случае поражает количество нулей. Колоссальные потери мы понесли и от утечки умов и квалифицированных работников, инженеров, ученых не только за рубеж, но и во внутреннюю торговлю и мелкий бизнес. Приходится лишь удивляться, как мы выжили после такого кровопускания.
Удивляет и беспомощность государственных экономических и финансовых властей в борьбе с инфляцией. В условиях глобального кризиса инфляция в развитых странах обычно сменяется общим снижением розничных цен. Вследствие перепроизводства, когда искусственно раздуваемый дешевыми кредитами спрос населения резко падает, а банки банкротятся из-за неплатежеспособности должников, возникает дефляция. В 2009 г. по сравнению с 2008 г. индекс розничных цен в группе ведущих странах Запада имел отрицательную величину – 0,1 %, в том числе в США – 0,3 %, Японии – 1,4, Швейцарии – 0,5 %. В России же наблюдалась «стагфляция», когда падение ВВП не менее чем на 8 % сочеталось с ростом потребительских цен на 12 %, а корзина благ, потребляемая бедными и среднедоходными слоями населения подорожала на 20–25 %. Издержки кризиса государство и бизнес переложили на массового потребителя. В подобных ситуациях западные государства нередко шли на частичный контроль за ценами.
Текущие меры по преодолению кризисных процессов едва ли приведут к прочному успеху, если не определить стратегические приоритеты не только и не столько в экономике, сколько в духовной и социальной сферах, что и делают сегодня многие западные лидеры. Не случайно они ставят во главу угла государственной политики развитие образования, здравоохранения, науки, культуры, обучение и воспитание подрастающего поколения. Именно через это пролегает путь к обновлению общества, оздоровлению морального климата в нем и процветанию экономики.
Российские рыночные реформы неолиберального покроя серьезно разрушили наш научно-технический потенциал, привели к деградации культуры, падению уровня воспитания и образования детей и молодежи. В экономике знаний, которая будет, как считают ученые, определять лицо XXI в., это означает неминуемое отставание. Вспомним, как после окончания Отечественной войны, когда стране еще недоставало средств на восстановление разрушенного хозяйства, правительство беспрецедентно увеличило размер оплаты труда ученых и преподавателей с научными степенями, членов союзной и отраслевых академий наук. Это было не выборочное повышение для отдельных категорий, а всеобщее – для всей сферы науки и высшего образования. Оно изменило социальный статус ученых и преподавателей, подняло престиж науки, дало мощный стимул для притока в нее способной молодежи, а главное – помогло выйти на авангардные позиции в мире.
Хорошо, что российские политические верхи осознали, наконец, важность научной сферы, но то, что конкретно делается, озадачивает. Похоже, что стратегии, разделяемой и поддерживаемой научной и педагогической общественностью, не существует. Одним из примеров служит решение о выделении на три года вузам 80 грантов по 150 млн. руб. (5 млн. долл.) каждый для ключевых исследований с приглашением ведущих мировых ученых, в том числе выходцев из России. Делается это на фоне урезания ассигнований на академическую науку, а также на два главных государственных фонда – РФФИ и РГНФ, выделяющих гранты на актуальные исследования. Ставка по примеру США – на вузы. Но у нас 300-летний и оправдавший себя опыт другой организации науки. Ее ведущим органом выступала Академия наук с ее многочисленными институтами и региональными центрами. Российские университеты и вузы в отличие от американских сегодня едва ли могут служить основой для развития науки на мировом уровне. Их сотрудники перегружены сотнями часов учебной нагрузки, часто не имеют ни времени, ни оборудования для серьезных исследований. Посадив академическую науку за годы реформ на голодный паек и тем самым ослабив и значительно ее обескровив, мы теперь обращаемся с поклоном к Западу.
Академическое и университетское сообщества должны образовывать общую интегрированную среду, в которой накапливаются знания, обобщается мировой опыт, обучаются, воспитываются и достигают вершин исследовательские и педагогические кадры. В этой среде не может быть любимчиков и пасынков. Нельзя труд докторов наук и профессоров, независимо от того, имеет ли их работа коммерческий результат, оплачивать хуже, чем рядовых работников торговли, ЖКХ, государственной администрации.
Междисциплинарное исследование взаимодействия экономики и общественной среды в рамках нашей академии проделало лишь первые шаги. Отставание общественной мысли от вызовов современности далеко еще не преодолено. Предстоит дать ответы на многие трудные вопросы. Важнейшая роль в этом принадлежит науке.
1. Всемирный банк. Доклад о мировом развитии 2006: Справедливость и развитие. – М., 2006. – С. 2.
2. Неэкономические грани экономики. – М., 2010. – 796 с.
3. Bremmer I. The End of the Free Market: Who Wins the War Between State and Corporations. – N.Y., 2010. – 240 p.
4. The Economist, July 28-th 2009; January 23, 2010.
5. The Global Economic Crisis: System Failures and Multilateral Remedies / UN. – N.Y., 2009. – P. III.
6. Stieglitz J. Freefall: America, Free Markets and the Sinking of the World Economy. – N.Y., 2010. – 361 p.
7. World Economic Outlook Supporting Studies IMF. – 2010.
Высшим руководством страны стратегическая цель развития России четко определена – это модернизация. Однако по поводу путей ее достижения существуют значительные разногласия. Одним из ключевых пунктов разногласий является отношение к роли государства.
В соответствии со сложившимися в современной России условиями, на наш взгляд, более плодотворно говорить не о государстве как таковом, а о российской государственности, поскольку понятие «государственность» позволяет не только поставить вопросы, относящиеся к институтам собственно государства, но и рассмотреть их в более широком плане, а именно в совокупности всей системы отношений «человек-общество-государство». Кроме того, постановка вопроса в таком плане обеспечивает выявление цивилизационной самобытности этих отношений.
Большая проблема, с которой сталкивается в настоящее время Россия, заключается в поиске возможного сочетания традиций отечественной государственности с потребностями политической демократии.
Трансформация политической системы России в течение всех лет реформирования страны существенно изменила ее характеристики, в том числе механизмы и принципы функционирования государства. С формальной точки зрения в стране сложилась демократическая система власти, гражданам предоставлены основополагающие права и индивидуальные свободы, а взаимоотношения между личностью и властью регламентированы правом. Однако при общей характеристике результатов политической модернизации страны, как правило, выделяют ряд факторов, которые негативным образом сказываются на протекающих социально-политических процессах и ставят под сомнение указанные достижения.
Разрушительные процессы, угрожавшие самому существованию российского общества, явились результатом своеобразного государственного псевдолиберального нигилизма, когда государство ни во что не вмешивалось и преследовало лишь свои корпоративные интересы. Не случайно избранный в 2000 г. Президентом РФ В. Путин уже в первом своем послании Федеральному Собранию сформулировал в качестве стратегической цели задачу возрождения государственности: «Наша позиция предельно ясна: только сильное, эффективное (если кому-то не нравится слово “сильное”, скажем – эффективное) государство и демократическое государство в состоянии защитить гражданские, политические, экономические свободы, способно создать условия для благополучной жизни людей и для процветания нашей Родины» (4, с. 308). Концепция «сильного государства» предполагала укрепление авторитета и влияния государственной власти через целый комплекс мероприятий в различных сферах жизни.
Результатом реализации избранной стратегии стало прекращение дезинтеграции Федерации, формирование вполне действенной «вертикали власти», достижение определенной социальной стабильности. Но в то же время в современной российской политике присутствуют тенденции, снижающие возможности успешного и эффективного развития. По-прежнему в политическом плане сказывается отсутствие или, по крайней мере, слабость сил, способных играть роль самостоятельных субъектов политических отношений и успешно способствовать реализации национальных интересов государством. Богатый потенциал самоорганизации и самодеятельности населения используется совершенно недостаточно. Сегодняшний госаппарат является в значительной степени забюрократизированной, коррумпированной системой, немотивированной на динамичное развитие. В этой связи ныне действующий Президент РФ Д. Медведев подчеркнул: «Сильное государство и всесильная бюрократия – это не одно и то же. Первое нужно гражданскому обществу как инструмент развития и поддержания порядка. Для защиты и укрепления демократических институтов. Вторая – смертельно опасна для него» (2).
Перед Россией по-прежнему стоят модернизационные задачи, решение которых может обеспечить только государство. Это связано с тем, что практически на протяжении всей истории России государство было не только властно-организующим началом, но и особой духовной сущностью. Поэтому оно всегда претендовало на роль выразителя интересов и потребностей всего общества и в большей или меньшей степени ее выполняло. Основой самобытности российского политического развития выступало понимание места, роли и значения государства в жизни общества, отношение к нему и его политике. Россия возникла как страна, где интересы государства были важнее интересов доминирующих национальных групп, классов, сословий, династических интересов и т.д. Роль государства по отношению ко всем сферам общественной жизни была в дореволюционной России исключительно велика. Еще более она возросла в советский период истории России, когда партийно-государственный аппарат попытался поставить под свой контроль практически все стороны общественной и личной жизни. Российское государство, как правило, выступало определяющим элементом всей социальной системы, и именно его активность обеспечивала модернизацию общества. А отношение к государству всегда было главным критерием идейно-политической идентификации граждан.
Таким образом, вырисовывается принципиально иная модель взаимоотношений личности и государства, личности и общества, нежели существующая на Западе, где государство выступает гарантом интересов, прежде всего личности в ее взаимоотношениях с обществом. Российская модель, имеющая в качестве отправной точки общность, а не отдельную личность, предполагает тем самым приоритет интересов общества, выразителем которых выступает государство. Поэтому очевидно, что западные образцы государственности, будучи трансплантированными, весьма тяжело институциализируются в России с ее органическими социокультурными и политическими традициями.
В современных условиях эти приоритеты сохраняют свое значение, поскольку нынешняя организация государственного управления в общем-то соответствует интересам большинства граждан и сформированная «властная вертикаль» не вызывает отторжения в массовом сознании. Более того, наибольшее доверие со стороны граждан проявляется именно к вертикали власти (в первую очередь к президенту, в меньшей степени к правительству, губернаторам, ФСБ и армии) – но не к институтам гражданского общества и публичным институтам государства.
До настоящего времени российское общество достаточно спокойно воспринимало жесткие меры «верхов» по укреплению государства и формированию в стране моноцентрической власти, рассматривая их как необходимые на данный момент. По данным эмпирических исследований, для большинства населения этакратическая модель общества по-прежнему представляется оптимальной, более того она выступает как нормативная модель. И нашим согражданам совершенно неважно авторитарна или, наоборот, демократична власть; главное, чтобы она была эффективной и действовала в интересах общества как целого. Государственнические убеждения россиян можно рассматривать как традиционные, патерналистские, как просто отсталые, но они являются реальностью и с ними надо считаться. Это, конечно, можно объяснять и «самодержавной политической культурой», но факт остается фактом – общество позитивно восприняло реформы минувшего десятилетия, что подтверждается высоким рейтингом их инициатора.
Результатом реформ 90-х годов стало не только резкое ослабление государства, но и социокультурный раскол общества, в основе которого лежат расхождения россиян в ценностных представлениях об общественном идеале и о реальном обществе. В ситуации нынешнего социокультурного раскола именно верховная государственная власть скрепляет общество, удерживает вместе его составляющие, воспроизводя традиционный для России принцип социальной интеграции «сверху-вниз».
Соответственно важнейшей проблемой государственного управления естественным образом становится проблема морально-политической консолидации современного российского общества. По данным социологических исследований видно, что социополитическая консолидация в первую очередь связана с действиями президента, персонифицирующего в себе государство.
В целом же можно сказать, что российская политическая система после 2000 г. вернулась в естественное для нее состояние, когда власть сосредоточена в руках одной политической силы, а компромисс в обществе между различными политическими субъектами устанавливается фактически на ее условиях. В основе функционирования и устойчивости политической системы лежит не баланс интересов различных групп общества, а «властная вертикаль», подчиняющая все автономные элиты единому центру. Здесь, в первую очередь, речь идет о политических партиях, финансово-промышленных группах, губернаторах и этнических элитах. На протяжении последних лет их влияние на федеральную политику, механизмы принятия политических решений неуклонно сокращалось, а сама политическая деятельность во все большей степени перемещалась в систему исполнительной власти. Сформированный таким образом политический порядок предоставил президентской власти возможность не институциализировать свою монополию в политической сфере, сохранять демократический дизайн и избегать прямого преследования оппозиции, но при этом регулировать ее доступ к ресурсам. И, наоборот, лояльность основных групп элит «оплачивалась» делегированным им правом распоряжаться теми или иными ресурсами и управлять собственностью.
Одним из важнейших следствий протекания трансформационных процессов, таким образом, стало также и то, что традиционные ценности восстанавливают свое воздействие на общество. Создание новой системы формальных институтов и попытки провозгласить новую идеологию и новые ценности имеют весьма ограниченный эффект, поскольку практическое их толкование определяется традиционными и привычными способами действия, а не правилами и нормативными требованиями новой системы.
Иными словами, даже в условиях радикальной трансформации российского общества практически все аспекты и проблемы современного общества – демократия и рыночная экономика, свобода и социальная ответственность, отношения между личностью, обществом и государством – получают специфическое содержание. А это говорит о том, что общественное сознание россиян, даже при значительном росте циничности и абсентеизма во взаимоотношениях между людьми и организациями, продолжает оставаться достаточно независимой величиной, которую нельзя изменить по «заказу».
Сказанное не означает, что мы должны отказываться от своих традиций. Любое общество представляет собой сплав традиционных и модернизационных элементов. И традиции не обязательно препятствуют модернизации, они могут и способствовать ей. Традиция служит не только символом непрерывности, но и модификатором инноваций и главным критерием их законности.
Эффективное социально-политическое развитие возможно лишь при опоре на традиционный склад характера народа, учете его психологии, особенностей восприятия таких фундаментальных ценностей как свобода, равенство, справедливость и т.д. Государственная система становится адекватной обществу только тогда, когда предлагаемая ею интерпретация основных понятий политической жизни совпадает с их восприятием в народном сознании. В противном случае она отторгается массами и заводит страну в тупик.
Этот момент принципиально важен для сегодняшнего развития России, поскольку взгляд на ее историю в целом и на советский период в частности, на людей этой эпохи, как на лишенных не только исторических корней, но и необходимых универсальных свойств, является просто «штампом» пропаганды. Данная проблема важна и потому, что советский период русской истории, как показывают социологические опросы, по-прежнему остается значимым периодом для наших современников (5).
Следует подчеркнуть, что значительная роль государства в общественном развитии не противоречит современным общемировым тенденциям. Показательно, что премьер-министр Франции Франсуа Фийон, выступая в сентябре 2009 г. в Ярославле на конференции «Современное государство и глобальная безопасность», утверждал: «Нам представляется абсурдным выбирать между экономической эффективностью и социальной солидарностью, между государственной сферой и рынком. Наша цель, направленная на сохранение государства – регулятора и арбитра, является нашей непреходящей исторической задачей» (3).
Непреходящее значение государственной власти состоит в обеспечении самосохранения конкретного общества, удержании его от распада, от превращения в то, что обществом уже не является. И в этом смысле государственную власть нельзя безоговорочно противопоставлять общественным процессам самоорганизации, поскольку осуществление реального объединения людей на основе их подчинения общепринятым нормам также является проявлением общественной самоорганизации. Но в настоящее время перед Россией стоит сложнейшая, многоплановая задача перехода к новому социальному качеству общества с более высокими требованиями к каждому человеку, к государству и социальным институтам. В данном контексте главным должно стать устранение препятствий к национальному единению на основе изменения содержания социальной политики государства и преодоления колоссального социального неравенства, воспринимаемого народом как явно несправедливое. Только в этом случае люди почувствуют себя не просто подданными государства, вынужденными терпеливо переносить эксперименты правящей элиты, а гражданами, ответственными за положение дел в стране.
Идея сильного российского государства включает в себя и мысль о развитых институтах гражданского общества, поскольку предотвратить дезинтеграцию общества можно, укрепляя как само государство, так и важнейшие «промежуточные» социальные институты. Являясь носителями традиционной культуры, они вместе с тем способствуют защищенности важнейших прав личности. И государство здесь должно выступать не как противостоящая гражданскому обществу величина, а как необходимый институт общественной жизни, предотвращающий или ограничивающий появление таких форм организации населения, в которых групповые, частные интересы резко противоречат общественным.
В целом сложившаяся в современной России социальная ситуация, обусловленная высоким уровнем социального неравенства, неэффективностью экономического развития, общей примитивизацией культуры, значительной криминализацией социальных отношений, а также предпочтением примитивных и простых социальных связей сложным и большим на фоне сохраняющихся традиционных ценностей, предопределяет наличие постоянной возможности развития острых социальных противоречий. Соответственно, достигнутая к настоящему времени социальная устойчивость зависит как от объективной общественно-политической ситуации, так и от субъективных действий государственной власти и самого общества. Но эти возможности осложняются дефицитом включенности общества в осмысление и обсуждение социальных приоритетов, которые бы в большей степени соответствовали ожиданиям и потребностям большинства граждан.
Все это означает, что в стране не сформировался еще в полной мере социальный субъект, который был бы не только заинтересован в проведении модернизации, но и достаточно интегрирован и силен, чтобы решить эту задачу практически. Поэтому для повышения общественной активности наиболее массового базового слоя общества необходимо, прежде всего, улучшить его объективное положение, в первую очередь упорядочить и придать правовой характер отношениям в сфере труда и занятости, которые определяют уровень и качество жизни большинства граждан. При этом государство должно не на словах, а на деле гарантировать социально-экономические права трудящихся, содействовать установлению отношений партнерства труда и капитала. Только на этой основе смогут «вырасти» демократические институты, которые будут органично восприниматься населением.
В целом, на наш взгляд, персоналистский режим в форме мягкого авторитаризма и стал прагматическим политическим компромиссом между традиционными практиками российского государства и базовыми формами современной представительной демократии.
При всех недостатках существующего режима попытки немедленного радикального его изменения стали бы гибельными для страны. Я согласен с точкой зрения, сформулированной в ряде публикаций Ю.А. Красина о том, что с довольно высокой степенью вероятности можно прогнозировать: «если общество и отреагирует на кризис массовым выбросом политической энергии, то он примет не демократическую, а, скорее всего, разрушительную националистическую направленность, чреватую для России большими трагедиями вплоть до распада Российской Федерации. Поэтому безответственными выглядят расчеты на резкую смену нынешнего политического режима каким-то другим. Стратегическая установка на быстрые перемены в системе власти, на радикальный политический “скачок” несет в себе опасность дестабилизации и хаоса, безвластия и полной потери управляемости» (1, с. 487).
К настоящему времени восстановление многих традиционных функций российской государственности позволило остановить дезинтеграцию общества, продвинуться по пути его консолидации. В то же время жесткая и всеобъемлющая централизация в структурах верховной власти может негативно сказаться на стабильности всей политической системы. Дело здесь заключается в том, что централизация процесса принятия решений неизбежно предполагает и централизацию ответственности и тем самым подрыв легитимности одного из важнейших институтов современной российской государственности. Наверное, в этих условиях будет правильной диверсификация властных полномочий, которая может осуществляться через придание большей самостоятельности правительству, через изменение взаимоотношений федерального центра и регионов, через усиление ответственности парламента.
Соответственно появление новых центров политической ответственности будет иметь следствием усиление влияния согласительных процедур в процессе принятия решений. Это сделает всю политическую систему страны более устойчивой к возникающим проблемам и конфликтам, а также отчасти компенсирует отсутствие зрелых субъектов модернизации при доминировании в обществе консервативно-охранительных тенденций. Другими словами, необходима такая политика государства и такое ее институциональное обеспечение, которые позволили бы вырабатывать решения на основе баланса социальных интересов. Но при этом главным и решающим фактором сегодняшних преобразований остается государство, от инициативности и воли которого в решающей степени зависят результаты и перспективы демократизации и модернизации общества.
Совершенствование государственного управления, проведение административной реформы неотрывно связаны с повышением открытости и прозрачности органов власти, которая должна рассматриваться как необходимый фактор повышения их социальной эффективности и способности к необходимым изменениям. В связи с этим стратегия реформирования определяется не только собственной логикой ее развития, но и состоянием общественного организма в целом и теми условиями, в которых государственная власть функционирует, включая исторически укоренившиеся взгляды и представления о власти отдельных граждан и населения в целом. Государству необходим комплекс управленческих механизмов и инструментов, дающих возможность адекватно реагировать на вызовы внешней среды. Назрела объективная необходимость разработки эффективных моделей и адекватных механизмов превращения системы государственного управления в открытую систему, взаимодействующую с гражданами и их объединениями, отзывчивую к нуждам и запросам населения.
В данном контексте рассуждения о «демократии» и «авторитаризме» отражают, на наш взгляд, всего лишь инструментальные характеристики, т.е. методы осуществления власти. Главное же будет заключаться в том, в каких целях и в чьих интересах действует государство: реализует ли оно интересы общества или же интересы отдельных групп, «приватизировавших» государство. Из истории известно, что демократия может быть стагнирующей, а авторитаризм – способствующим развитию. Мягкий авторитаризм современной России, сохраняя моноцентричный характер государства, может служить политико-бюрократической верхушке и олигархам, а может оптимизировать публичную сферу, в которой многообразие интересов гражданских структур будет реализовано при помощи государства и в соответствии с потребностями общества. И главной проблемой для государственной власти, на наш взгляд, станет сохранение и расширение каналов для диалога с обществом.
1. Красин Ю.А. Метаморфозы российской реформации. – М., 2009.
2. Медведев Д.А. Послание Президента РФ Федеральному Собранию РФ 5 ноября 2008 г. // www.president.kremlin.ru
3. Независимая газета. НГ Политика. – М., 2009. – 22 сентября.
4. Путин В.В. Какую Россию мы строим // Собрание посланий Президента РФ Федеральному Собранию. 1994–1995 гг. – Новосибирск, 2006.
5. Российская идентичность в социологическом измерении // Полис. – М., 2008.
Великая реформа 1861 г. – одно из переломных событий российской истории, а ее 150-летний юбилей – важный повод для осмысления процессов модернизации. В современном российском обществе, несомненно, отсутствует единство мнений по вопросу о том, что такое модернизация, каковы должны быть ее параметры, цели и масштабы. Представлены различные критерии классификации соответствующих процессов. Можно говорить о том, что модернизация определяется по идеологическому критерию. Тогда следует говорить о консервативной, либеральной и даже социалистической модернизации, хотя опыт последней воспринимается скорее как негативный. Можно говорить о модернизации с точки зрения того, происходит она внутри общества или осуществляется путем заимствования. Тогда надо различать эндогенную и экзогенную модернизации. Другим выражением этой типологии является разграничение органической и догоняющей модернизации. Можно классифицировать модернизацию по отношению к праву: осуществляется она в правовых или неправовых формах, с сохранением или разрушением существующих правовых норм. И, наконец, еще одним важным критерием того, что такое модернизация, является когнитивно-информационный подход к этому понятию (20). С этой точки зрения можно говорить о модернизации как создании новой картины мира, нового информационного пространства или проведении ограниченных технологических изменений, которые осуществляются в рамках существующей системы понятий, в рамках существующей когнитивно-информационной схемы познавательной деятельности. Подходя с этих позиций к Великой реформе, ее следует рассматривать как пример радикальной модернизации, безусловно, либеральной, эндогенной, осуществляемой в правовых формах и создающей новую картину мира. Поэтому можно определить Великую реформу как настоящую революцию сверху.
Великая реформа – пример успешной правовой модернизации традиционного общества (см. 2; 3). Каковы вообще критерии успеха реформы? Я вижу три основных критерия. Во-первых, это продуманная концепция реформ или философская идея, лежащая в основе реформ. Во-вторых, это осуществление преобразований на базе определенного социального консенсуса в расколотом обществе, закрепленного в праве. И, в-третьих, это радикальность изменений, т.е. невозможность повернуть ситуацию вспять, когда реформа создает новое социальное качество. Эти три параметра, безусловно, присутствуют в Великой реформе.
Если говорить о философской идее, то это была идея эволюции, концепция прогресса и умеренного либерализма. Теоретическую основу этой концепции составляла философия права Гегеля и государственной (юридической) школы, русской академической мысли, которая исходила из того, что суть реформ – это движение от сословного общества, основанного на старой традиционной социальной иерархии к гражданскому обществу и от абсолютизма к правовому государству (5). Данная концепция возникла на Западе, сформировалась в основном в Германии как антитеза Французской революции, но оказалась востребованной во многих развивающихся странах – от Османской империи до Японии эпохи Мейдзи. Суть ее состояла в том, чтобы осуществить все цели революции, не используя, однако, ее средств, т.е. избежать крушения общества, кровопролития, гражданской войны и диктатуры. И в этом смысле философская концепция Великой реформы сохраняет свое значение для нашего времени (13).
Если говорить о таком параметре, как сохранение консенсуса, то важно подчеркнуть, что реформа осуществлялась на правовой основе, без разрыва правовой преемственности. Манифест 19 февраля 1861 г. и «Положения» о крестьянах, вышедших из крепостной повинности, включали следующие основные условия реформы: личная свобода крестьян, сохранение отношений собственности (тогда это была помещичья собственность на землю), но одновременно – перераспределение земли в пользу крепостных крестьян, которые получили усадьбы и полевые наделы за выкуп (12). Причем наделы эти были таковы, что им могли бы позавидовать современные крестьяне. Условия реформ также фиксировались правовым образом – в Уставных грамотах, могли быть обсуждены сторонами с участием мировых посредников и, что особенно важно, обжалованы в губернских присутствиях по крестьянским делам.
Радикальный и необратимый характер реформы определялся ее условиями. Крестьяне получали личную свободу без выкупа, что было, безусловно, революционным шагом, поскольку консерваторы выступали категорически против этого, видя в подобном решении ущемление прав собственности. Реформа стала необратима в результате государственного вмешательства в регулирование этих прав: крестьяне получили кредит от государства на проведение выкупа земли в рассрочку на 49,5 лет. В 1881 г. был проведен обязательный выкуп – крепостные отношения крестьян с помещиком прекращались, крестьяне становились сословием крестьян-собственников. В результате реформы удалось избежать революционного срыва и гражданской войны – такой, которая происходила как раз в это время в Соединенных Штатах Америки и на которую надеялись К. Маркс и Н. Чернышевский в России. Результаты реформ сопоставимы, на мой взгляд, с результатами Гражданской войны в Соединенных Штатах и с решениями Верховного суда США по XIV поправке, которая была принята по результатам Гражданской войны в 1866 г. (23). Эти решения ВС США радикально изменили юридическую трактовку таких понятий, как свобода (поскольку она стала интерпретироваться как личная свобода, а не свобода иметь рабов) и собственность (под собственностью стало пониматься только недвижимое имущество, но не люди, как было ранее). Избежать гражданской войны в России, в отличие от США, оказалось возможным по ряду причин: крепостное право накануне его отмены не было тождественно рабству ни в юридическом ни в фактическом отношении; отношения собственности не были столь артикулированы в российском обществе, как в американском; контроль государства в России был значительно более сильным. Но важно отметить, что в России, где крестьянство стояло вне политики и не могло активно участвовать в ходе реформ, удалось достичь взаимодействия государства и части правящего класса, что требовало несомненного искусства реформаторов.
Важный аспект реформ – это продуманная система обратной связи общества и государства. Что имеется в виду? Я хотел бы подчеркнуть, что были созданы новые институты. Это земская и городская реформы, вводившие самоуправление, судебная реформа, которая позволяла разрешать конфликты на бессословной основе: были отменены сословные суды, предполагавшие различие критериев оценок действий представителей тех или иных социальных групп. Военная реформа, изменившая армию также на бессословной основе, поскольку призыв стал осуществляться изо всех социальных слоев. Был создан механизм разрешения конфликтов правовыми методами. Здесь следует указать на местное самоуправление, состязательность правосудия, адвокатуру, институт мировых посредников, который активно действовал при составлении уставных грамот. Данный институт был особенно важен, поскольку крестьяне были неграмотны, мировыми посредниками являлись в основном представители правящего класса, дворянства, но общую тональность в публичной сфере задавали прежде всего представители дворянской интеллигенции (как, например, Лев Толстой). Эти преобразования включали такой важный элемент как просвещение общества – его открытость новым стандартам образования (университетская реформа), политической культуры («гласность») и внешним заимствованиям (европеизация и расширение культурного обмена по всем направлениям). В целом это была именно «эпоха великих Реформ» с радикальным изменением сознания общества (7).
Создание единого штаба реформ – это то, что отличает научную концепцию реформ от ненаучной, от импровизации. Здесь очень большое значение имели редакционные комиссии. Первоначально их было две, потом они были соединены в одну. Причем в основу создания редакционных комиссий был положен смешанный принцип: в одной – преобладали администраторы, в другой – представители гражданского общества: юристы, аграрники, социологи и другие ученые того времени. Этот штаб реформ – редакционные комиссии под руководством Я.И. Ростовцева, активно осуществляли сбор и анализ информации, разрабатывали положения Великой реформы, проводили мониторинг политической ситуации, что было очень важно в нестабильной ситуации, обеспечивали единство воли и планомерность осуществления целей реформы. В конечном счете в ходе реформ был достигнут компромисс между основными социальными силами того времени, участвовавшими в процессе преобразований: дворянством, просвещенной бюрократией и либеральной интеллигенцией (8; 9). Реформы теоретически открывали путь выхода из авторитарной политической системы абсолютистского государства, – сначала в виде осторожного включения элементов народного представительства в самодержавный строй, затем движения к дуалистической монархии в ограниченных конституционных формах и, наконец, возможно, к парламентской монархии или республике (11).
В целом, таким образом, Великая реформа – это едва ли не единственный в истории России, пример успешной демократической модернизации традиционного общества, осуществляемой правовым путем, по плану, в соответствии с первоначальным замыслом и установленными сроками, а главное – с сохранением права собственности, социального консенсуса и правовой преемственности.
Современная наука едина в констатации огромного социального значения Великой реформы и последующих реформ 60-х годов XIX в., реформ С.Ю. Витте и П.А. Столыпина начала XX в. как продолжения логики Великих реформ. Это была, на мой взгляд, полноценная альтернатива аграрной революции в таких странах, как Россия, Китай, Мексика, других странах в XX в. И, конечно, это была альтернатива последующим неправовым формам решения аграрного вопроса эсерами и большевиками, вообще леворадикальными партиями, – в виде утопической идеи «черного передела» (т.е. стремления «отнять и поделить землю поровну»), либо в виде так называемой «социалистической национализации», которая означала безвозмездное отчуждение земли у собственников, введение государственной собственности на землю и возрождение деспотических форм государственной власти – в ходе, например, коллективизации 1928–1933 гг., а также попыток Коминтерна распространить эту экстенсивную форму на другие модернизирующиеся общества (14). Этот момент важно подчеркнуть, поскольку деятельность Коминтерна играла огромную роль, а ее последствия сказываются до настоящего времени в виде распространения мифа о возможности уравнительного распределения земли, реализации коллективистских представлений о справедливости, отрицании индивидуального творческого начала и многих других негативных явлений. Повсюду эти эксперименты вели к ретрадиционализации общества, т.е. к отказу от гражданского общества и правового государства, и, по существу, потерпели провал, как показывает опыт таких современных государств, как Китай, Вьетнам, другие страны Азии, Латинской Америки, да и всего мира. После различных аграрно-коммунистических экспериментов все они пришли к отрицанию уравнительно-коллективистских форм аграрного мышления, признанию рыночных отношений конкуренции в аграрном секторе экономики, важности индивидуального трудового вклада и необходимости дифференциации форм собственности (в виде современных форм кооперации индивидуальных производителей, длительной семейной аренды или частной собственности на землю).
Выход из ситуации аграрного кризиса в XX в. состоял в разрешении конфликта традиционалистских представлений крестьян о справедливости (уравнительном равенстве в распределении земли) и позитивного права, отражающего представления государственной власти о рациональном и эффективном использовании земли в коммерческом обороте. Преодоление этого правового дуализма (выражавшегося в параллельном существовании обычного крестьянского права и официально санкционированного частного права) было возможно в авторитарных и демократических формах. В одной группе стран выход усматривался в переходе к авторитарной модернизации или реализации бонапартистской концепции реформ – соединения жесткой власти с гарантиями прав собственности. Здесь я хотел бы указать на примеры Наполеона III, Бисмарка, Столыпина в России. В этом контексте определенный интерес представляет также ленинский нэп, который, не отказываясь формально от декларированных коммунистических принципов, по существу, означал отход (пусть и тактический) от них в пользу рыночного стимулирования аграрных отношений. Этот вектор характеризует реформы Кемаля Ататюрка в Турции, Чан Кайши в Китае, В. Каррансы в Мексике и других реформаторов, действовавших в рамках бонапартистской парадигмы. Несмотря на авторитаризм данных режимов, принципиальное отличие этих реформ от коммунистических состояло в том, что они сохраняли частную собственность и обеспечивали правовую преемственность отношений собственности на землю. Более стабильных результатов удалось добиться в ходе аграрных реформ на правовой основе при активной поддержке государства в таких странах, как послевоенная Япония, Индия, ряд стран Латинской Америки ХХ в., когда сохранялись права собственности с одновременным перераспределением имущества, т.е. земельного ресурса, путем выкупа земли государством и передачи этой земли крестьянам-фермерам, – модель, которая предлагалась в России партией кадетов. Но по существу эта модель повсюду была продолжением логики Великих реформ и, отчасти, развивавших их столыпинских аграрных реформ.
Тот факт, что реформационная стратегия представляла собой устойчивую, последовательную и рациональную альтернативу аграрной революции, заставляет с новых позиций рассмотреть причины Великой реформы и последовательность проведения ее принципов в жизнь. Прежде всего, с позиций современной науки очевидна необходимость отказа от упрощенных схем экономического детерминизма, усматривавших причину реформы в кризисе «феодально-крепостнической экономики»: экономическая неэффективность крепостного хозяйства (как и рабства в США) ставится под сомнение в современной историографии, показавшей, что традиционные формы принудительного труда могут быть интегрированы в рыночную экономику и, во всяком случае, сосуществовать с ней продолжительное время. Они (как показал советский опыт использования принудительного труда) могут даже использоваться для достижения некоторых целей модернизации. Наконец, сама реформа 1861 г., отменившая крепостное право, не дала быстрого и резкого увеличения экономических показателей (первое время констатировался даже спад), но обеспечила его в длительной перспективе (чрезвычайно высокие темпы экономического роста России в конце XIX – начале ХХ в.). С другой стороны, очевидна несостоятельность объяснения реформы с позиций «классовой борьбы» – известной концепции «первой революционной ситуации», которая якобы сформировалась в канун реформы. Эта концепция представляет собой очевидный миф советской историографии, поскольку никоим образом не подтверждается фактами и, в частности, не объясняет того, почему на всем протяжении реформы сохранялась социальная и политическая стабильность, уникальная для преобразований такого масштаба, а острые социальные противоречия не только не привели к гражданской войне, но и каким-либо значительным социальным беспорядкам. В конечном счете традиционные историографические схемы не предлагают вариативных моделей развития событий, не отвечают на вопрос о том, как пошло бы развитие, если бы крепостное право вообще не было отменено государством. В современной литературе высказывается, в частности, точка зрения о том, что крепостное право могло исчезнуть естественным демографическим путем – в результате постепенного падения доли крепостного населения в общем составе населения. Это заставляет предположить, что поиск подлинных причин Великой реформы следует искать не столько в экономике и классовом конфликте, сколько, скорее, в изменении сознания общества, нравственных представлений элиты, ответе на вопрос о соотношении права и справедливости. Это были, фактически, те же движущие мотивы, которыми руководствовались аболиционисты в США, требовавшие отмены рабства или противники режима апартеида в Южной Африке на исходе ХХ в. В этом смысле фундаментальное значение имеет когнитивный поворот в сознании, возникший как осмысление новой мировой реальности и представлений о перспективах ее развития. Ключевым фактором реформы стали, следовательно, новые идеи, обусловившие консолидацию реформаторской элиты – просвещенной бюрократии во главе с царем-освободителем.
Стратегии модернизации и технологии проведения Великих реформ очень важны, сохраняют свое значение и могут быть использованы современными реформаторами. Каковы же эти стратегии? Это, конечно, решение вопроса о правовой преемственности и разрыве этой преемственности. Очень важный момент, учитывая, что в России XX в. радикальные изменения отношений собственности происходили трижды, т.е. в 1917 г. (национализация земли), 1929 г. (сплошная коллективизация) и в 1993 г. (включение в Конституцию РФ положения о частной собственности на землю). Причем все 3 раза эти радикальные преобразования – фактически революции в отношениях собственности, – проходили с разрывом правовой преемственности. Антитезой неправовым преобразованиям выступают Великие реформы, сохранившие преемственность правового развития. Почему разрыв правовой преемственности опасен? Потому, что он делает отношения собственности нестабильными и ставит под вопрос легитимность самого института собственности, что мы и наблюдаем в современной России (17).
Другой момент – разделение во времени социальных и политических реформ. Мне представляется, что Великие реформы очень успешно решили этот вопрос, по крайней мере, на начальной стадии (я не имею в виду здесь фазу контрреформ). Существуют примеры обратного – когда соединение экономических, социальных и политических реформ воедино давало сбои. Так, в ходе перестройки все конфликты соединились в одном месте и в одно время, что стало одной из причин утраты управляемости, потери времени и в конечном счете конвульсивного распада Советского Союза. В этом случае реформы не были разделены во времени, что позволяло, теоретически конечно, решать эти вопросы поэтапно, чтобы избежать единовременного срыва системы.
Далее, это соотношение реформ на макроуровне и микроуровне. Как должны проводиться реформы – в масштабе всей страны или в масштабе отдельных регионов? В ходе Великих реформ было достигнуто соединение этих двух направлений: на макроуровне вопрос об освобождении крестьян был решен Манифестом 19 февраля. На микроуровне он был решен приложенными к нему «Положениями», которые детально раскрывали механизм осуществления преобразований – как должны регулироваться вопросы передачи крестьянам земли на разных уровнях и в разных регионах страны, причем с учетом огромного количества научно обоснованных факторов: социальные условия (учет положения разных групп крестьянства), география, почвы, климат, доходность, коммерческая цена земли и т.д.
Стратегии преобразований включали решение вопроса о привлечении общества к реформам. В истории России мы видим ряд основных моделей модернизации. Одна из них – авторитарная модель, которая была представлена Петровскими реформами и сталинской «революцией сверху», хотя я и не стал бы ставить знак равенства между ними, поскольку Петровские реформы определялись западным вектором развития и открывали страну мировым процессам, а сталинские реформы, напротив, были в существенной мере ретрадиционализацией общества и вели к полной его информационной изоляции от внешнего мира (18). Тем не менее авторитарная составляющая присутствовала в обоих случаях как основной инструмент модернизации. Другой тип модернизации – это спонтанная модернизация снизу, то что называется аграрной революцией. Конечно, – это модернизация также в относительном смысле, поскольку, как мы видели, она ведет к ретрадиционализации, отказу от гражданского общества и правового государства, заканчиваясь в конечном счете движением вспять – к восстановлению принудительных форм труда и деспотической государственности. И, наконец, существует третий тип, когда реформы производятся при активном участии государственной власти, администрации, с опорой на активную часть общества, – не на все общество, которое стабильно пребывает в апатии, а именно на мыслящую часть общества в виде интеллигенции, дальновидной части правящего класса и просвещенной бюрократии.
Все три модели модернизации, которые представлены в истории страны, имеют, конечно, свои преимущества и недостатки. Преимущество авторитарной модели в том, что реформы можно осуществить быстро и радикально, не считаясь с оппозицией и ценой преобразований. Преимущество спонтанного развития событий состоит в том, что реализуются, как ранее принято было говорить, «чаяния народных масс», – наивные коллективистские представления о справедливости. Однако оба этих крайних вектора – авторитарный и революционный – имеют существенные недостатки. Недостаток авторитарного вектора состоит в том, что реформы оказываются неустойчивыми и быстро блокируются последующими контрреформами, что ведет к росту инерционности системы – стагнации или «застою». Что касается спонтанного аграрного взрыва, то он ведет к популизму, непрофессионализму, а в конечном счете содержит угрозу утраты тех целей преобразований, которые изначально декларировались революционными вождями. В этом смысле предпочтительнее именно идея Великой реформы, которая заключались в том, чтобы, отказавшись от крайностей авторитаризма и популизма, – принять модель умеренных либеральных преобразований. Они оказываются более успешными в длительной перспективе и соответствуют концепции устойчивого социально-экономического развития страны.
Важный самостоятельный момент – это планомерность реформ, их научная обоснованность, которая выражалась в определении соотношения целей и средств. Причем эти средства, эти ресурсы калькулировались на уровне бюджета, в него закладывались трудности, которые необходимо преодолеть, например, при осуществлении выкупной операции. Фактически была представлена «дорожная карта» проведения реформ. Это и является основой легитимности, предсказуемости и устойчивости процесса преобразования. Обращает на себя внимание, насколько противоречивыми, непоследовательными и неэффективными кажутся на фоне Великой реформы попытки преобразований советского и даже постсоветского периода.