В условиях демократических преобразований современной России вопрос формирования гражданской культуры стоит весьма остро. Строительство демократического государства требует не только создания новых и реформирования действующих политических институтов. Необходимы глубокие изменения стереотипов политического мышления и моделей политического поведения граждан. Механизм формирования политической культуры сложен и многогранен. Он обусловлен историческими особенностями страны, состоянием и тенденциями ее социально-экономического развития, типом политической системы, доминирующей моделью политической социализации и т.д.
Формированию гражданской культуры максимально должна способствовать система гражданского образования, которое призвано содействовать распространению в массовом сознании ценностей представительной демократии, гражданских прав и свобод в рамках правового государства. В организации системы образования в России всегда была велика роль государства. «Социальная и экономическая деятельность государства должна быть направлена на раскрытие творческого потенциала свободных и ответственных людей. А это во многом проблема воспитания и образования», – заявил на Втором общероссийском гражданском форуме Д.А. Медведев.
Политические ориентации, образующие политическую культуру, как отмечали создатели концепции гражданской политической культуры Г. Алмонд и С. Верба, «тесно связаны с обще-социальными и межличностными ориентациями. В рамках гражданской культуры нормы межличностных отношений, общего доверия и доверия к своему социальному окружению пронизывают политические позиции и смягчают их».
Современная Россия представляет собой «неустойчивую демократию», которой присущи глубокая внутренняя дифференциация и невысокий уровень доверия граждан к политической власти. Отсутствие четких целей политического развития и дефицит ценностных ориентиров ведут к неготовности и неспособности части россиян интегрироваться в систему новых политических и экономических отношений. Существующие политические и социально-экономические условия диктуют необходимость совершенствовать систему гражданского образования и воспитания. Ее основная цель – дать знания об основополагающих законах, о политических и социальных структурах общества, способствовать формированию критического мышления и нравственных позиций гражданина, прививать навыки гражданского участия в политической жизни. Ключевые направления гражданского образования – воспитание правосознания личности, формирование гражданской идентичности, толерантного сознания, культивирование патриотизма.
Приоритетное направление гражданского образования – формирование правосознания личности. Тревожными признаками в российском обществе являются неуважительное отношение к закону, пренебрежение правами человека. Права человека и гражданина остаются на периферии массового сознания и общественных практик, а также практической деятельности власти. А между тем правовая и нравственная культура личности – это неотъемлемое условие правового государства и гражданского общества. Принятие или непринятие права как основного инструмента регулирования общественных отношений связано, прежде всего, с личными интересами человека. Если эти интересы защищены правом, то оно легко «встраивается» в систему ценностных ориентаций личности. В противном случае личность может номинально принимать нормы права, однако соблюдать их будет только по принуждению. Социологические исследования, проведенные Аналитическим центром Юрия Левады, показывают, что на протяжении последних 20 лет большинство граждан России (от 50 до 70%) считают, что жить в России, не нарушая закон, нельзя. Это обусловлено тем, что люди не чувствуют себя под защитой законов (так считали 68% в 2006 г. и 52% в 2010 г.). Как писал английский писатель и реформатор С. Смайлс, «чтобы сделать из людей хороших граждан, им следует дать возможность пользоваться своими правами граждан и исполнять обязанности граждан».
Россия переживает системный кризис. Большая социальная дифференциация общества, обнищание значительной части населения и т.д. – все это оказывает негативное влияние на разные поколения россиян. Между тем власть не проявляет должной ответственности за происходящее в стране. Ослабление законности и правопорядка, рост преступности, произвол и коррупция чиновников в значительной степени подрывают уважение граждан к существующим политическим институтам и лидерам, порождают в обществе разочарование, апатию, а подчас и чувство безысходности. Так, согласно результатам социологического опроса, касающегося оценки россиянами эффективности борьбы с коррупцией, проведенного Аналитическим центром Юрия Левады в июне 2011 г., число наших граждан, считающих, что воровства и коррупции в стране стало больше, увеличилось, по сравнению с предыдущим годом, с 43 до 52%. Аналогичные данные приводятся в аналитическом докладе «Двадцать лет реформ глазами россиян».
В России всегда существовала тенденция к взаимопомощи, коллективизму, равенству. И хотя жизнь доказала, что всеобщее равенство не может создать экономически эффективную систему, нужна экономическая система, защищающая слабых. Однако анализ высказываний и особенно действий политиков и крупных бизнесменов свидетельствует о том, что значительная часть политико-экономической элиты страны не хочет ни в чем себя ограничивать ради общего блага.
В условиях кризисного, переходного состояния общества при смене типов политической культуры большое значение имеет модель политической социализации. При стабильной политической системе подготовка подрастающего поколения, включая его политическую социализацию и воспитание гражданских качеств, обеспечивает сравнительно гармоничную передачу от поколения к поколению основных политических ценностей и ориентаций. Это позволяет новому поколению воспринимать существующую политическую власть и политическую систему в целом как легитимные. В России социально-экономические и политические трудности на какое-то время как бы отодвинули вопросы политической социализации и гражданского образования молодого поколения. Политическая социализация – это не только процесс передачи накопленного политического опыта, но и процесс осмысления и усвоения того нового, что соответствует принципам демократии.
Показателями эффективности политической социализации являются уровень политической информированности и политической активности человека, степень его вовлеченности в политическую жизнь.
В процессе политической социализации, гражданского образования и воспитания все более заметную роль играют средства массовой информации, особенно Интернет. Однако роль средств массовой информации двойственна. СМИ уделяют много внимания отрицательным явлениям (неудачи лидеров, скандалы и т.д.). Это вольно или невольно формирует у подрастающего поколения негативное отношение к политике. А недостаток достоверной информации ведет к отчуждению общества от власти и не способствует формированию гражданских качеств личности.
В последние годы стала заметной постепенная утрата традиционного российского патриотического сознания. Вопросы воспитания патриотизма носят дискуссионный характер, являются предметом острого обсуждения в обществе. Одни ставят вопрос: а следует ли целенаправленно заниматься воспитанием патриотизма и разрабатывать с этой целью специальные программы? Отвергая саму идею разработки такого рода программ, сторонники такой точки зрения ратуют за патриотизм не государственный, а «камерный», человеческий, конкретный и прикладной (А. Архангельский). Другие убеждены, что целенаправленное формирование патриотизма и гражданственности важно для консолидации российского общества и противостояния деструктивным тенденциям национального сознания. «Правители должны не обвинять людей в отсутствии патриотизма, а сделать все от себя зависящее, чтобы они стали патриотами», – писал известный английский историк XIX в. Т. Маколей. Выход России из кризиса возможен лишь при сочетании развития патриотических тенденций с гражданским воспитанием населения страны, при условии содействия развитию гражданского общества и правового государства.
В вопросах воспитания особенно велика роль семьи и школы. Семья и школа – это два главных института формирования гражданина. Наукой доказано, что уже в раннем возрасте складывается разное отношение к политике – либо как к процессу борьбы за господство, в ходе которой приемлемы самые разные методы и средства и возможны уступки в вопросах морали, либо как к законопослушному поведению и легитимной деятельности. Возможно и формирование аполитичной личности. «Два человеческих изобретения можно считать самыми трудными: искусство управлять и искусство воспитывать» (И. Кант).
С целью усиления гражданского образования и развития патриотических чувств в последние годы в школах, лицеях, гимназиях преподаются курсы, в которых излагаются основы права, политологии, социологии, психологии. И отчасти это вызвано тем, что вследствие отсутствия единства в подходе к историческому образованию и ослабления политического воспитания отмечается вопиющая историческая, правовая, культурная безграмотность значительной части подрастающего поколения. Слабые знания по отечественной истории, обществоведению, граждановедению, литературе могут сказаться (и сказываются) на усвоении студентами высших учебных заведений таких предметов, как «Отечественная история», «Политология», «Социология», «Политическая социология» и др. Порой даже складывается впечатление, что часть студентов в силу своей слабой школьной подготовки не в состоянии учиться в высшем учебном заведении.
Требуется разработка специальных программ и циклов радио- и телевещания. Необходимо привлекать к обсуждению проблем патриотического воспитания ученых, видных государственных и общественных деятелей, представителей культуры и искусства, также ветеранов войны, военной службы и труда. Надо активно противодействовать фактам искажения и фальсификации истории Отечества. Важно создавать образы положительных героев в художественных произведениях, рассчитанных на различные возрастные группы населения. «С одной стороны, наша страна находится в более уязвимом положении по сравнению со многими странами мира, так как наработки прежней системы образования и воспитания отброшены. С другой стороны, у России есть уникальный шанс создать систему образования и воспитания, адаптированную к реалиям XXI в. …В образовательных учреждениях надо развивать, помимо профессиональных качеств, нравственное, эстетическое и мировоззренческое сознание учащегося; надо помочь ему стать не просто трудовой единицей в производственно-рыночных отношениях, но и полноценным членом общества, гражданином страны, сознательным носителем родной культуры и традиций». «И школа, и вуз не должны устраняться от воспитания личности».
Разрыв между надеждами и реалиями наших дней, социальные трудности, с которыми сталкиваются в повседневной жизни миллионы россиян, сложности адаптации к новым рыночным отношениям вызывают подчас чувство безысходности (фрустрацию), приводят к цинизму и политической апатии значительной части населения страны. Наблюдается определенное размывание моральных ценностей, ослабление духовно-нравственных принципов в разных социальных слоях. Растут индивидуалистические настроения, культивирование личной автономии и свободы при отсутствии автономного контроля и невысоком уровне ответственности. (В наибольшей степени это относится к молодежи.) Новые демократические ценности должным образом не систематизированы и не передаются адекватно от политической системы к личности. Как показал социологический опрос, проведенный ВЦИОМ в марте 2011 г. в 138 населенных пунктах 46 субъектов Российской Федерации, за последние шесть лет россияне стали меньше интересоваться политикой. Доля тех, кому политика интересна, сократилась с 48 до 39%, а тех, кто политикой не интересуется, выросла с 50 до 59%.
Создатели концепции гражданской культуры Г. Алмонд и С. Верба рассматривали ее как тип смешанной политической культуры, в которой политические ориентации участия сочетаются с патриархальными и подданническими. В результате формируется сбалансированная политическая культура, в которой «политическая активность, вовлеченность и рациональность существуют, но при этом уравновешиваются покорностью, соблюдением традиций и приверженностью общинным ценностям». Многим российским гражданам, несмотря на радикальные изменения в экономической и политической системе, по-прежнему свойственны подданнические настроения, а также приверженность к политической культуре «наблюдателей» (это понятие было введено в научный оборот в 1990-е годы голландскими исследователями Ф. Хьюнксом и Ф. Хикспурсом). Гражданская культура не исключает подданнические тенденции, однако их превалирование снижает ее гражданский потенциал. Это и наблюдается в современной России, где пока недостаточно развит средний класс, который является основным субъектом гражданского общества.
Человеку-гражданину присуще определенное умонастроение, которое проявляется в способности к свободной (никем и ничем не навязанной), но в то же время ответственной организации повседневной жизни; гражданственность – это «сознательное и активное выполнение человеком своих гражданских обязанностей и гражданского долга, разумное использование своих гражданских прав и свобод». Политическое участие и гражданская активность связаны с реализацией гражданских прав и свобод и соответствующих компетенций (знаний, навыков, способностей). В результате обеспечивается воспроизводство конституирующих ценностей и норм гражданского общества, сложившихся институциональных практик, а также гражданской идентичности. «Традиционный гражданин и его поведение (гражданственность), – отмечает Л. Любимов, – формируются в контексте обеспечения политической системой таких принципов, как свобода личности, свобода слова, право на справедливый суд, право собственности и его эффективная защита». Однако из этих принципов, по его утверждению, «лишь свобода личности обеспечивается российской политической системой».
Как показывают социологические исследования, россияне в целом признают необходимость вовлечения граждан в решение текущих государственных задач (по официальным данным, в России насчитывается свыше 360 тыс. некоммерческих организаций (НКО), из них реально действующих – 136 тыс., т.е. около 38%), но в то же время большинство высказывают мнение о малой пользе политического и общественного участия. Так, согласно общероссийскому опросу, 54% респондентов признаются, что не разбираются «в хитросплетениях российской политики и не представляют, что нужно сделать для того, чтобы голос отдельного человека, прежде всего их собственный голос, мог быть услышан при принятии важных государственных решений».
Реальный статус гражданина определяется соотношением прав и свобод человека, с одной стороны, и гарантиями их реализации, правовыми санкциями власти – с другой. Причем сущность гражданина при каждом виде государственного устройства подвержена изменениям. Сохраняя определенную преемственность, господствующая в обществе культура может существенно отличаться от той, что существовала одно-два поколения назад. Доминирующие ценностные ориентации и установки со временем меняются. Как отмечают отечественные и зарубежные исследователи, такой процесс характерен для посткоммунистических стран, переживающих состояние транзита. Социологические наблюдения за тенденциями в сфере массовых установок показывают, что период первичной адаптации россиян к новым условиям, когда речь шла о выживании, видимо, завершается, и в российском обществе постепенно складывается «энергетический» потенциал гражданственности и соучастия.
В свете рассмотренной нами проблематики считаем целесообразным привести выводы, сделанные на основе масштабного социологического исследования «Двадцать лет реформ глазами россиян (опыт многомерных социологических замеров)» В.В. Петуховым – одним из руководителей проекта: «Сегодня общество подошло к рубежу, когда люди либо окончательно согласятся с существующим порядком вещей, либо начнут искать пути и способы более активного влияния на окружающую их жизнь. В целом, оставаясь не включенными в “большую” политику, не доверяя большинству государственных и общественных институтов, россияне тем не менее… демонстрируют интерес и реальную готовность к коллективным действиям и самоорганизации. Начинает “просыпаться” молодежь и средние слои населения… Можно с определенной долей уверенности констатировать, что эти группы и слои населения не только включатся в общественную и политическую жизнь, но и востребуют для реализации своих интересов демократические институты и процедуры».
Уже в 70–80-х годах наблюдалось идеологическое «обмирщение» отечественной элиты, которая лишь формально придерживалась коммунистической стилистики и риторики, а на деле проводила вполне прагматичный политический и социально-экономический курс. Уже тогда правила игры внутри советского истеблишмента предполагали надмировоззренческую корпоративную солидарность правящего класса и его покровительственно-надменное отношение к верящим в идеалы народным массам. Нужно отметить, что такого рода «игра в идеологию» могла продолжаться достаточно долго (как это происходит до сих пор в КНДР), однако моральный износ коммунистического проекта оказался настолько глубоким, что советский истеблишмент был вынужден форсировать модернизацию режима (в том числе политическую и идеологическую).
Встав с середины 80-х годов на путь перестройки, а затем и радикальных реформ, элита СССР отстаивала в том числе и свои вполне корыстные интересы. Советским партийным, хозяйственным и силовым бонзам требовалась конвертация своего условного управленческого капитала во вполне реальные финансово-экономические активы, «частное» использование которых в условиях сохранения коммунистической системы было просто невозможно.
Для столь существенных преобразований требовались соответствующая массовая поддержка и новая идеологическая база, способная дать морально-этическое обоснование слому устаревшего режима и ниспровержению ранее незыблемых догм.
И здесь у российской (тогда еще советской) элиты было два пути: национально-патриотический и либеральный. При этом каждый из них имел и свои «группы поддержки», и свой потенциал мобилизации населения на некоммунистической основе.
Так, национально-патриотический проект предусматривал резкое повышение статуса русской нации до государствообразующей и титульной, возврат от светского государства к религиозному (в диапазоне от умеренного клерикализма до православного фундаментализма), активную игру на патриотических чувствах граждан и их «генетической» нелюбви к Западу, «осторожный антисемитизм». Этот путь вел к установлению «национальной диктатуры» и наведению порядка железной рукой. При этом в социально-экономической сфере допускалась возможность введения элементов «ограниченного капитализма», «дирижизма» и «функциональной частной собственности».
Однако такой путь развития страны представлялся советской элите весьма рискованным.
Во-первых, национально-патриотический проект вызвал бы жесткое противодействие со стороны США и их союзников, которые боролись с коммунистической «империей зла» явно не для того, чтобы на ее месте возник «Третий Рим».
Во-вторых, «великодержавная» модернизация была чревата междоусобицей внутри самой элиты, которая изначально формировалась как «межнациональная».
В-третьих, неизбежное введение диктаторского правления пугало истеблишмент, который после «сталинских чисток» и «андроповского закручивания гаек» зарекся «играть в вождя».
Что же касается проекта либерализации и демократизации, то он казался более компромиссным, поскольку практически не ущемлял интересы ведущих властных групп и позволял им провести передел собственности и сфер влияния без масштабной внутриэлитной войны. Так российские элиты обеспечивали себе контроль над политическим и экономическим потенциалом наиболее ресурсоемкой части СССР, а элиты в национальных республиках повышали свой статус до уровня «суверенности» и получали право единоличного распоряжения собственными ресурсами. В итоге, отмечает А. Аринин, как ни парадоксально, «сговор правящих элит во многом предопределил мирный характер распада СССР. Между тем определенные международные силы в целях захвата природных ресурсов и территорий России готовили сценарий распада Советского Союза по югославскому варианту – с гражданской войной и большими человеческими жертвами. Конечно, в ряде регионов кровь все-таки пролилась, но масштабной гражданской войны удалось избежать».
Для реализации либерального проекта модернизации понадобилась соответствующая идеологическая обработка населения, которая осуществлялась по двум направлениям. С одной стороны, проводилась целенаправленная политика по дезавуации советского наследия и преодолению «нерыночных» стереотипов граждан СССР, а с другой – на контрасте с деградирующей социалистической системой пропагандировались в качестве «современных» и «успешных» идеи политической демократии, свободного рынка, парламентаризма, многопартийности и пр. И опять же – «ничего личного»: представители элиты (за редким исключением) не являлись искренними адептами либерализма, они исходили из вполне рационально понимаемой выгоды, которую сулил им этот идеологический проект.
Всю относительность «либерально-демократического настроя» правящего постсоветского российского истеблишмента продемонстрировали события сентября-октября 1993 г. и первая чеченская война, которые сопровождались вопиющими отклонениями от базовых принципов либеральной идеологии и многочисленными нарушениями прав и свобод человека. При этом стоит отметить, что отечественная элита в этом плане мало чем отличалась от своих западных «коллег», которые откровенно пренебрегают либеральной догматикой в случае угрозы своим корпоративным интересам (вспомнить хотя бы маккартизм, войну во Вьетнаме, уничтожение общины «Храма народов» в Гайане, «принудительную демократизацию» Югославии, Ирака, Ливии и др.). Как пишет в своей статье М. Белоусова, «с точки зрения политических элит, жалобы на нарушения прав человека – удел слабых и неспособных. В отличие от рядовых граждан они не апеллируют к абстрактному “государству” как источнику или нарушителю их прав. Находясь “внутри” государственной системы, они располагают дополнительными эффективными ресурсами (административный, клановый, финансовый) для защиты и реализации своих прав. Таким образом, они отделяют себя от “остальных”, воспринимая реализацию прав человека как нечто зависящее (производное) от борьбы за власть».
При этом идеологический заряд либерализма с точки зрения воздействия на массы оказался достаточно слабым: его хватило на то, чтобы сломать прежнюю Систему и перекантоваться на этапе становления новой российской государственности, но не более. Уже в 1995–1996 гг. либеральный проект стал терять актуальность и привлекательность, что продемонстрировали, в частности, выборы в Госдуму второго созыва, а также «проблемная» президентская кампания Б.Н. Ельцина. Несмотря на «вымученную» победу правящего истеблишмента в президентской гонке 1996 г., стало ясно, что этот успех является последним, если не будет кардинальным образом пересмотрен идеологический антураж российского постсоветского режима. Либерализм уже откровенно враждебно воспринимался массами, и появлялось все больше политиков (системных и несистемных), стремившихся на волне идеологического недовольства прийти к власти. Так, на оппонировании либеральному проекту в конце 90-х годов сделали себе имя сперва руководитель Движения в поддержку армии генерал Л.Я. Рохлин, а затем лидеры блока «Отечество – вся Россия» Ю.М. Лужков и Е.М. Примаков.
О кризисе идеологии либерализма в России тех лет можно найти свидетельства многих очевидцев, но примечательно, что это признают не только противники демократов, но и сами представители либерального лагеря «ельцинской» эпохи. В частности, экс-губернатор Ярославской области А.И. Лисицын, один из адептов либеральных реформ 90-х годов, в своих воспоминаниях признает, что в конце правления первого президента России «демократические, рыночные и прозападные взгляды политиков разделялись обществом все меньше: призывы к достижению личной свободы и правового государства не подкреплялись экономическими благами и практическими государственными действиями, а потому выглядели голословными и демагогическими».
Поэтому правящей элите понадобился новый идеологический поворот, способный, с одной стороны, консолидировать элиту, а с другой – удовлетворить запросы населения страны.
Ставка была сделана на идеологию неоконсерватизма, получившую свое российское воплощение в начале 2000-х годов в концепте «суверенной демократии». Данный интеллектуальный замысел, несмотря на жесткую критику со стороны оппозиции за «абстрактность» и «эклектичность», нес в себе ряд важных смыслов. Прежде всего впервые после 1991 г. страна получила вариант национальной идеи, которая в целом на тот момент отвечала настроениям общества. Так, при всем своем негативном отношении к Б.Н. Ельцину и его курсу большинство граждан России не были готовы «вернуться в прошлое» и отказаться от пусть и вполне условных, но «демократических» и «рыночных» реалий. Но при этом на рубеже 1990–2000-х годов отчетливо ощущался социальный запрос на державность и патриотизм, а населению требовалась компенсация за национальное унижение, связанное с крушением Советского Союза. В этом плане «суверенность» фактически становится умеренным ответом на имперские, а где-то даже националистические устремления россиян.
Кроме того, концепт «суверенной демократии» позволил власти в начале 2000-х годов снизить градус социального противостояния в обществе и мобилизовать массы на основе «социального компромисса». И это притом, что в конце 90-х годов, особенно после финансово-экономического обвала 1998 г., социальное размежевание в России достигло своего апогея, едва не дойдя до классовой борьбы. Об этом пишет, например, К. Клеман: «На период с 1997 по 1999 г. пришелся пик коллективных действий, отмеченный такими явлениями, как “рельсовая война”, продолжительные эксперименты рабочего контроля над производством (например, на целлюлозно-бумажном комбинате Выборга, на Ясногорском машиностроительном заводе), или “палаточные городки” (например, в Ярославле или Астрахани). В то же время кризис легитимности власти достиг своего апогея. Стачкомы и демонстранты требовали отставки Ельцина и жестко противостояли новым собственникам, купившим заводы с целью перепродажи или спекуляции. Недовольство политической властью и олигархами нарастало».
Нo особое значение «суверенной демократии» стоит отметить с точки зрения примирения российской элиты, которая в последние годы правления Б.Н. Ельцина находилась в состоянии перманентных конфликтов и информационных войн.
С приходом к власти В.В. Путина отечественный истеблишмент приобретает отчетливую двуличность: одну его часть составили так называемые «питерские либералы-прагматики», работавшие с новым президентом России в мэрии Санкт-Петербурга, другую – «силовики», выходцы из спецслужб. При этом если первые были сторонниками «умеренной демократии» и рыночной экономики, то вторые придерживались скорее авторитарных и державно-патриотических позиций. Соответственно, концепт «суверенной демократии» позволил примирить эти два сообщества, дав каждому из них необходимую идеологическую надстройку для проведения в жизнь собственной политической и социально-экономической линии.
Позже концепция «суверенной демократии» органично (с точки зрения приоритетов российских элитных групп) была дополнена идеей участия России в «глобальном акционерном обществе». Эта идея зарождается после прихода к власти В.В. Путина, однако ее активная практическая реализация начинается как раз при Д.А. Медведеве.
В течение первых лет XXI в. страна была вынуждена заниматься внутренним обустройством. Именно на этот период приходятся перестройка политической системы и федеративных отношений, активные социальные и экономические реформы, формирование новой повестки дня для России как современного, демократического и в то же время сильного государства. При этом в 2000–2006 гг. руководство страны еще не могло позволить себе проводить активную внешнюю политику: были слишком велики внутриполитические и внутриэкономические риски и «перегрузки». А потребность в таковой явно ощущалась: на постсоветском пространстве одна за одной свершались «цветные революции», НАТО все ближе придвигалась к границам России, одновременно появилась угроза развертывания системы ПРО в Европе.
Кроме того, несмотря на объективно возникшую потребность в преодолении униполярности (в связи с появлением де-факто политических и экономических альтернатив новому мировому порядку США), никто из ведущих государств мира (даже КНР) не осмеливался напрямую заявить Вашингтону о необходимости поделиться глобальным «контрольным пакетом акций». Эту миссию взял на себя В.В. Путин во время своей мюнхенской речи 10 февраля 2007 г., в которой он заявил о недопустимости сохранения мировой монополии Вашингтона в современных условиях: «Сегодня мы наблюдаем почти ничем не сдерживаемое, гипертрофированное применение силы в международных делах, военной силы, силы, ввергающей мир в пучину следующих один за другим конфликтов. В результате не хватает сил на комплексное решение ни одного из них. Становится невозможным и их политическое решение. Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права. Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере – и навязывается другим государствам. …И это, конечно, крайне опасно».
Одновременно была заявлена главная идея новой российской внешней политики: отныне окрепшая Российская Федерация станет претендовать на свою долю в мировом глобальном «акционерном обществе» и будет жестко отстаивать свои интересы, исходя из величины своего «пакета».
Можно выделить основополагающие принципы стратегии участия России в «глобальном АО». Прежде всего, это прагматичное и жесткое отстаивание своих прав на влияние в мире, соответствующее проценту «контролируемых акций», в диалоге со своими международными партнерами. Так, например, в этой связи нельзя не отметить жесткую, но в рамках международной процедурной практики, реакцию Москвы при ее проверке на «уступчивость» в войне «08.08.08», когда с подачи США режим Михаила Саакашвили поставил под сомнение авторитет России не только в Закавказье, но и на Кавказе в целом. В этой ситуации поддержка Южной Осетии и Абхазии со стороны Москвы стала фактически вынужденной, поскольку их «сдача» угрожала стабильности ситуации в регионе и была чревата вытеснением оттуда России. При этом стоит отметить, что сила, использованная в данном конфликте, в целом была дозированной. Несмотря на призывы российских «ястребов» «жестоко покарать агрессора», «взять Тбилиси» и пр., данные боевые действия не превратились в войну с грузинским народом, а стали лишь демонстрацией готовности России взять на себя ответственность за стабильность ситуации на постсоветском пространстве.
Тесно была взаимосвязана с вышеуказанными событиями и активизация России в рамках ОДКБ, который она стремилась (и стремится) превратить в мощный военно-политический блок, в оплот защиты постсоветского пространства от «рейдерства» со стороны США и Евросоюза. При этом также прагматично учитывается, что большинство постсоветских государств заинтересованы в материальной поддержке со стороны России, обеспечиваемой в том числе и по линии евразийского экономического партнерства.
Кроме того, с учетом объективного роста протестных настроений руководство стран «пророссийского пула» держит в уме возможность силовой поддержки со стороны ОДКБ в случае внутренних вызовов стабильности (массовых беспорядков, путчей, «цветных революций»).
Еще один принципиальный момент связан с последовательным отстаиванием Россией (например, в период «газовой войны» с Киевом в январе 2009 г.) приоритетов своей энергетической политики. Так, с одной стороны, отечественная элита стремилась избавиться от «посреднических фирм» в лице Украины и Белоруссии, которые своими регулярными демаршами лишь затрудняли энергодиалог с ЕС, а с другой – приглашала к широкому сотрудничеству европейский бизнес через реализацию проектов «Северного» и «Южного» потоков. Другое дело, что контрагенты не всегда желали учитывать отечественные интересы и вместо укрепления партнерских связей зачастую старались навязать Российской Федерации либо заведомо невыгодную Энергетическую хартию, либо «диверсификацию поставок сырья» в обход России. Отсюда и жесткость позиции Москвы в защите своих нефтегазовых приоритетов.
Характерной чертой стратегии участия в «глобальном акционерном обществе» является и отказ руководства России в 2000-х годах от эмоциональности и иррациональности в своих внешнеполитических действиях. Оно старалось придерживаться общепринятых правил игры, апеллировать в своих внешнеполитических маневрах к международной практике и международному праву, не стремилось в отличие, например, от ряда инициатив Уго Чавеса или Ким Чен Ира шантажировать своих «соакционеров». Определяющим здесь стал принцип возможностей: если есть возможность перехватить «по закону» у конкурентов какой-либо бизнес-актив, Россия это делала.
Это же касалось и взаимодействия в рамках Содружества Независимых Государств. В 2000-е годы Россией был взят курс на достижение прагматизма в отношениях с внешнеполитическими партнерами, в том числе и в СНГ.
С одной стороны, такой курс выглядел вполне оправданным: методы «задабривания» и «покупки лояльности», используемые в 90-х годах, принесли весьма плачевные результаты. Выработав у партнеров «хватательный рефлекс» и спровоцировав с их стороны паразитическое отношение к себе, Россия не только не сумела закрепиться в этих государствах, но и допустила их постепенный дрейф в сторону Запада. С другой стороны, российская элита учитывала, что, если страна претендует на статус великой державы, то ей в любом случае нельзя отказываться от контроля над зоной своих национальных интересов, которой, без сомнения, является постсоветское пространство. При этом страна должна быть готова и к определенным «тратам», только уже в качестве компенсации не за абстрактную «любовь», а за вполне конкретные взаимные уступки. Соответственно, «геополитические амбиции не должны игнорировать экономические интересы и политические реалии. Российская Федерация стремится… обрести новое равновесие и занять более высокое место на ставшей уже глобальной арене. Из сказанного следует необходимость поддержания баланса между амбициями и ресурсами, вложениями и приобретениями. Критерием при этом могут служить лишь национальные интересы самой Российской Федерации».
Прагматизм России предполагает и ее обязательное встраивание в систему международных институтов, чтобы не отдавать их на откуп своим конкурентам, через глобальные структуры отстаивать свои интересы и доносить свою позицию до международного сообщества. Поэтому наша страна принимает участие не только в работе таких «нейтральных» организаций, как ООН, но и активно сотрудничает со своими традиционными критиками вроде ОБСЕ, Еврокомиссии и пр.
Еще одной и, пожалуй, главной, чертой стратегии участия в «акционерном обществе» является борьба за признание России равноправным партнером со стороны мировых стран-лидеров. И хотя на Западе зачастую преобладает негативный подход к этому вопросу, обусловленный, с одной стороны, историческими комплексами (вроде «Русские идут!» или «О чем можно договариваться с варварской Россией?»), а с другой – скепсисом относительно современного состояния нашей страны (она-де «не является больше сверхдержавой»). Но у нас все же имеется масса «конкурентных преимуществ» – начиная от наличия мощного арсенала ядерных вооружений и заканчивая огромной ресурсной базой.