В конце ХХ в. в противовес политической установке «жесткой силы» заметно возросла роль гибких факторов, усилилось влияние «мягких» инструментов воздействия на систему международных отношений.
Концепт «мягкая сила» (в некоторых источниках дается перевод «гибкая власть») был сформулирован известным американским политологом Дж. Наем [Nye 2002; Nye 2004]. Он выделил три базовых ресурса «мягкой власти»: культуру, идеологию и внешнюю политику, имеющую моральный авторитет [Nye 1990: 167]. Следовательно, привлекательность, взаимопонимание и воздействие являются важнейшими элементами поведенческой мотивации «мягкой силы», т.е. привлекательной силы.
В историко-культурном аспекте понимание природы «мягкой силы» связывается с культурными, ненасильственными, демократическими, эмоционально привлекательными ценностями. Эти ценности используются для установления и поддержания власти методами, направленными на осуществление установки убедить (заставить) других «хотеть того, чего хотите вы».
Феномен «мягкой силы» – далеко не однозначное явление современной внешней политики, публичной дипломатии, использующих в своем арсенале многообразие подходов и технологий внешнеполитической деятельности с целью воздействия на общественность, деловые и политические круги зарубежных стран. Дж. Най предложил новую концепцию «умной силы» (smart power), т.е. «способность координировать и комбинировать возможности и ресурсы “мягкой” и “жесткой” сил»1.
Роль «мягкой силы» в современной геополитике возрастает на фоне изобретения новых способов, методов и технологий информационно-психологического воздействия на международное сообщество, властные мировые элиты и национальные правительства. Возникнув как стержневой концепт школы американского политического либерализма, «мягкая сила» оказала существенное влияние на формирование внешней политики США, в том числе в государствах Восточной Европы, Центральной Азии (Афганистан, Ирак), Африки. Она породила концепции «демократическая интервенция», «ответственность по защите» и «человеческая безопасность», стала ядром сценария революций Арабской весны на Ближнем и Среднем Востоке и постсоветском пространстве. Все это требует тщательного изучения различных доктрин и инструментов «мягкой силы», их эффективности и той меры ответственности, которую должно нести современное государство, использующее «мягкую силу» в интересах внешней экспансии и транслирования своих ценностей другим акторам международных отношений.
Измеряемость эффективности использования инструментов «мягкой» и «жесткой» сил всегда требует конкретного подхода, так как зависит от многих внутренних и внешних обстоятельств, определяющих возможности применения тех или иных сил. Так, жесткость экономических санкций может варьироваться в широких пределах, и они могут быть весьма суровым средством воздействия.
Разной степенью жесткости может также характеризоваться информационное воздействие; более жесткими или более мягкими могут быть различные формы международной политики. И даже такой ресурс, как ядерное оружие, может в известном смысле считаться элементом «мягкой», а не «жесткой» силы. Свидетельством этому явился военный парад 9 мая 2015 г. в честь 70-летия Победы СССР в Великой Отечественной войне. Можно считать, что ядерное оружие является инструментом не военной, а жесткой политической силы – как образ, предупреждение о реальной смертельной угрозе использования ядерного оружия, что нередко и делается. Как условие сохранения мира…
Аналогичный пример – новость о том, что 15 ноября 2015 г. во время проведения в Анталье саммита G20 российский ракетный подводный крейсер стратегического назначения «Владимир Мономах» произвел успешную стрельбу двумя межконтинентальными баллистическими ракетами «Булава», которые пролетели почти 6 тыс. км и поразили учебные цели на полигоне «Кура»2.
«Мягкая сила» как технология, по мнению П.Б. Паршина, представляет собой «совокупность инструментов и сформировавшихся практик, которые рассматриваются как “мягкие” в том смысле, что при их использовании можно ожидать нанесения относительно меньшего ущерба», чем в случае «применения других инструментов для достижения поставленных целей» [Паршин 2014: 14].
В политической лексике российской публичной дипломатии термин «мягкая сила» введен в официальный государственный оборот с февраля 2012 г., пополнив арсенал инструментов отечественной дипломатии. Впервые этот термин использовал В.В. Путин в своей предвыборной статье «Россия и меняющийся мир», в которой искомое понятие определяется как «комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия, а за счет информационных и других рычагов воздействия»3.
Вместе с тем сущность и содержание «мягкой силы» в российской концепции полностью не раскрыты, что позволяет предположить прямое заимствование разных смыслов толкования термина. Сложившаяся ситуация требует уточнения, конкретизации и расширенного определения термина «мягкая сила» в ее российском понимании, поскольку копирование западных шаблонов и перенос их на иную культурную почву чреваты обратным результатом. Эта задача особенно актуальна в контексте различных форматов международных отношений, которые Россия выстраивает со своими стратегическими партнерами в мировой политике.
9 июля 2012 г. на совещании послов и постоянных представителей президент России обратил внимание отечественной дипломатии на необходимость использовать в работе «мягкую силу». Это подразумевает «продвижение своих интересов и подходов путем убеждения и привлечения симпатии к своей стране, основываясь на достижениях не только в материальной, но и в духовной культуре и интеллектуальной сфере». В.В. Путин признал, что «образ России за рубежом формируется не нами, поэтому он часто искажен и не отражает ни реальную ситуацию в нашей стране, ни ее вклад в мировую цивилизацию, науку, культуру, да и позиция нашей страны в международных делах сейчас освещается как-то однобоко»4. Очевидно, что в современных условиях «мягкая сила» становится одной из опор российской внешней политики.
Сегодня практически ни одно событие в мировой политике не происходит без использования инструментария «мягкой силы», серьезно усиленного новейшими информационными технологиями. Крайне важен тот факт, что в современных условиях именно «мягкая сила» зачастую обеспечивает информационную подготовку прямого военного вмешательства. Ярким примером в данном случае может быть ситуация «российского присутствия» в Сирии. 30 сентября 2015 г. стало известно, что президент Сирии Башар Асад попросил Россию о военной помощи в борьбе с боевиками ИГИЛ, а Совет Федерации России одобрил применение российских ВВС в Сирии. В этот же день российская авиация начала бомбардировки позиций боевиков в Сирии5.
Россия в Сирии оказывает военную помощь только легитимной армии президента Асада в соответствии с Уставом ООН. Об этом президент РФ Владимир Путин заявил в интервью американскому журналисту Чарли Роузу для американского телеканала CBS6.
Формирование у России своего формата «мягкой силы» является объективным индикатором (маркером) достижения страной такого уровня, на котором с ней следует выстраивать отношения как с мировым лидером, даже если этот факт не признан со стороны великих держав, таких как США.
Для трансляции российской «мягкой силы» и культурного влияния на международное сообщество и политическую элиту, помимо официальных путей воздействия, существуют и другие каналы сотрудничества, среди которых заметную роль играет спорт, туризм, образование, выступающие в качестве проводников «мягкой силы». По этой причине, на наш взгляд, 9 ноября 2015 г. комиссия ВАДА предприняла беспрецедентное давление, направленное на разрушение положительного образа российского спорта – обвинение российской команды по легкой атлетике в использовании допинга, рекомендуя отстранить всех российских легкоатлетов от участия во всех турнирах, включая Олимпиаду в Рио-де-Жанейро в 2016 г. Выступая на форуме Всемирной ассоциации олимпийцев, президент РФ Владимир Путин заявил: «Мы четко следуем Олимпийской хартии, где прямо указано о недопустимости использования спортсменов в политических целях. Последовательно выступаем за тезис о том, что спорт – вне политики»7.
Следует признать, что исторический опыт США и Запада в применении «мягкой силы» был вполне удачным. Результаты применения инструментария «мягкой силы» оставили заметный след в разработке программ информационного воздействия на массовое сознание населения европейских стран. В годы холодной войны публичная дипломатия достигла наивысшего расцвета. В это время особенно отчетливо проявилось соперничество между СССР и США, а также их союзников за доминирование в мировом пространстве. Многие специалисты не без оснований отмечают лидерство США в применении инструментов «мягкой силы»; старается наверстать свое отставание Китай; за последние годы серьезной стала и российская активность в этом направлении.
Согласно новой стратегической доктрине ведущих зарубежных стран, в сложный период политического и финансово-экономического кризиса установка на использование привлекательного образа «мягкой силы» в публичной дипломатии, в регулировании международных процессов начинает занимать доминирующие позиции, все более оттесняя возможности «жесткой силы» на второй план. В условиях формирования глобального информационного пространства и новых информационно-коммуникативных технологий неуклонно возрастает влияние общественного мнения на внешнюю и внутреннюю политику стран, расширяются возможности коммуникационного воздействия на международные процессы.
Как показывает практика стран, использующих в своих целях механизмы «мягкой силы», наибольшая эффективность достигается там, где в выборе методов и средств внешнеполитической и внутриполитической деятельности государства соблюдается индивидуальный подход к процессу формирования привлекательного образа страны (т.е. использование модели «умной силы», соединяющей привлекательность мягкости и возможности жесткости); важнейшим условием достижения эффективности использования механизмов «мягкой силы» является ее информационное обеспечение с учетом всех возможностей интернеттехнологий.
В продвижении позитивного имиджа государства в каналах массовых коммуникаций ключевая роль отводится публичной дипломатии. Неправительственные акторы публичной дипломатии в состоянии охватить весь спектр политической жизни своей страны, транслируя не только официальные, но и оппозиционные настроения. В последнее время наше государство стало уделять этому вопросу больше внимания, увеличился бюджет Россотрудничества. Новый руководитель Россотрудничества Любовь Глебова рассказала о приоритетах в работе ведомства: так, правительство приняло федеральную целевую программу «Русский язык» на 2016–2020 гг., где в том числе предусматривается и его распространение за пределами России. В этой программе доля финансирования проектов по линии Россотрудничества увеличена по сравнению с предыдущей аналогичной программой в 3 раза. Главным приоритетом было, есть и будет пространство СНГ8.
Появилось несколько фондов, выделяющих гранты российским НКО на деятельность по развитию публичной дипломатии. Но таких фондов в России немного – Фонд Горчакова и «Русский мир».
Следует признать, что образование является мощным инструментом «мягкой силы», приобретая характер механизма, или канала публичной дипломатии. Анализ практического использования инструментария данного феномена показывает, что в российской действительности использование возможностей образовательных систем как механизма «мягкой силы» осуществляется недостаточно эффективно как в информационном продвижении заслуг и достижений российской системы образования, так и в слабом информационно-коммуникативном продвижении имиджа российского образования в глазах зарубежной, да и российской общественности. Следует учитывать, что на эффект от высшего образования как инструмента «мягкой силы» можно рассчитывать только в долгосрочной перспективе. Культура и ценности распространяются и укореняются постепенно, однако глубоко и надолго. Поэтому необходимо учитывать и то, что в современном мире «происходит увеличение роли университетов как центров науки и культуры», благодаря которым по-новому происходит конструирование образов социальной реальности, осуществляемого «с целью усиления положительного эффекта инновационных трансформаций в науке, производстве, образовании» [Образование…2014: 60]. И в этом контексте при соответствующем информационном обеспечении российская система образования может стать эффективным инструментом внешней политики нашей страны.
Восприятие страны в массовом сознании складывается как при непосредственном взаимодействии с реальной действительностью, так и под влиянием целенаправленного информационно-коммуникативного воздействия – посредством имиджа. «Имидж России должен вызывать уважение, быть привлекательным, открывать возможности для конструктивного диалога на основе тех ценностей, которые позиционирует Россия как мировая держава» [Василенко 2015: 34]. В настоящее время необходим комплексный подход к формированию современного имиджа России: выявление проблем, определение новых целей и перспектив, идеи нового бренда, его социокультурных основ, ведущих коммуникаторов, инструментария национального и территориального брендинга.
Исходя из анализа использования механизмов «мягкой силы» в практике урегулирования международных отношений, «мягкая сила» должна поддерживаться возможностями «жесткой силы» без использования ее инструментария, но как щита, фундамента для защиты государства от поползновений «других» на его самостоятельность и суверенитет. Данный подход позволяет рассматривать проблему «мягкой силы» под углом зрения инструментальных или ценностных критериев мягкости-жесткости и расширяет возможности решения многих внешнеполитических проблем для любого государства.
Подводя итоги, можно заключить, что все технологии, которые были рассмотрены выше, работают на главное – сохранение государства. Успех российской внешней политики сейчас во многом зависит от умелого использования инструментов «мягкой силы»: информационного обеспечения, механизмов формирования имиджа России, публичной дипломатии, развития туризма, спорта, привлечения зарубежных студентов для обучения в России и расширения сети российских учебно-образовательных центров русского языка и русской культуры за рубежом, поддержания авторитета «русского мира».
1. Василенко И.А. 2015. Роль технологий «мягкой силы» в формировании имиджевой стратегии России. – Проблемный анализ и государственно-управленческое проектирование. – № 1(39). – С. 28–34.
2. Образование. Культура. Язык: монография (под общ. ред. Е.П. Савруцкой). 2014. – Н. Новгород: Изд-во НГЛУ; СПб.: Изд-во РХГА. – 232 с.
3. Паршин П.Б. 2014. Два понимания «мягкой силы»: предпосылки, корреляты и следствия. – Вестник МГИМО–Университета. – № 2(35). – С. 14–21.
4. Nye J. 1990. Soft Power. – Foreign Policy. Autumn. – № 80. – P. 153–171.
5. Nye J.S. Jr. 2002. The Paradox of American Power: Why the World’s Only Superpower Can’t. Go It Alone. – N.Y.: Oxford University Press. – 240 р.
6. Nye J.S.Jr. 2004. Soft Power: The Means to Success in World Politics. – N.Y.: Public Affairs Group. – 208 р.
Современную геостратегическую позицию России во многом следует рассматривать в контексте упорного натиска на ее суверенитет со стороны США и их западных вассалов, объединенных в тщетной попытке укрепить крошащуюся военную и финансовую гегемонию США. Вся схема стала очевидной, когда США организовали государственный переворот в Украине, что привело и так очень бедную страну к нищете, а также стало причиной гибели тысяч невинных граждан. Последовавшие санкции Запада и «бряцанье оружием» НАТО в определенной степени повлияли не только на экономический рост России, хотя и гораздо меньше, чем ожидалось, но и заставили ее пересмотреть свои идеологические позиции.
Сейчас Россия сама вводит санкции, что наносит значительный вред европейским производителям, которые в свою очередь начинают открыто протестовать против раболепной политики своих ЕС лидеров. Что еще более важно ‒ Россия выдвигает новые союзы на Востоке и в других частях мира, что предвещает огромный вызов некогда абсолютному и часто разрушительному господству США.
Вызов, который сможет пообещать возможность более справедливого и мирного мира.
Новые стратегии России, помимо мощного военного сотрудничества и огромных коммерческих контрактов с гигантским Китаем, включают в себя также активное сотрудничество в области науки. Во время недавней встречи министров образования стран БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и ЮАР) было принято решение создать Лигу университетов в качестве зонтичной структуры в этих странах и, в частности, сетевой университет БРИКС в качестве образовательного проекта сотрудничества. Это было прокомментировано преподавателем Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте России Владиславом Гинько следующими словами: «БРИКС – это новая философия».
Этот факт может показаться несколько странным, особенно в глазах западного читателя, который стал бы задаваться вопросом, что же именно предполагает эта новая философия, особенно в отношении к известной нам великой классической дисциплине. Но давайте вспомним старую дихотомию Восток–Запад – понятие, используемое для описания разницы между восточной и западной цивилизациями, для того чтобы определить прошлую и нынешнюю позицию России.
Исторически мусульманские и азиатские народы относят к Востоку, христианские – к Западу. Особенности культуры России во многом были определены ее геополитическим положением на границах этих весьма разных блоков. Со временем были сформированы три философских течения, которые в широком смысле можно определить, как славянофильство, западничество и не очень давнее изобретение – евразийство.
Так как эти течения непосредственно связаны с общим развитием русской философии, будет полезно взглянуть на ее происхождение, и, таким образом, на предпосылки возникновения в России проблемы «Восток–Запад».
Славянофилы утверждают, что философия в России берет свое начало с распространением в ней православия в XI в. (Фролов И.Т. (1929–1999) «Введение в философию: учеб. пособие для вузов» / при участии известных профессоров философии России). В то время как представители западничества считают, что русская философия обрела свое существование лишь в XVIII в. (Спиркин А.Г. (1919–2004) «Философия» / учебник носит рекомендацию Министерства образования РФ).
Предысторией возникновения двух течений было время, когда расслабленное и во многом отсталое положение дел России было глубоко расстроено правлением Петра I (1672–1725). Его усилия по модернизации России обрели соответствующее название «европеизации», это понятие позже превратится в западничество. В течение трех десятилетий своего правления он сумел не только наложить на упорно консервативную русскую знать европейский код моды, что иногда включало в себя собственноручную обрезку бород упорных бояр, но и сделать глубокие изменения в мышлении и поведении российской элиты в целом.
Одним из результатов этих радикальных изменений стало введение организованной науки, кульминацией чего стало создание первого светского университета в Москве в 1755 г. Университет быстро стал привлекательным учебным заведением для преподавателей со всей Европы, в частности, для ученых-немцев, которые представляли науку философии на основе классической европейской учебной программы.
В «Вестнике РФО» № 1 (73) за 2015 г. опубликована статья Н.М. Кишлаковой «Новый взгляд на историю русской философии». В ней совершенно откровенно написано: « <…> справедливости ради, стоит отметить, что философская мысль в России очень молода. Всем известно, что у нас только в XVIII в. появилась светская философия, а до этого существовало лишь то, что принято называть предфилософией. Такие мощнейшие фигуры в русской философии, как В.В. Розанов, К.Н. Леонтьев и многие другие, появились во второй половине XIX в.».
Как реакция на насильственную европеизацию интеллектуальных кругов России появляется концепция «Россия между Востоком и Западом», которая впервые упоминается в «Философских письмах» П.Я. Чаадаева (1794–1856), который считал, что Россия может стать мостом между Востоком и Западом. Это послужило импульсом для возникновения движения «славянофилов», которые, в свою очередь, начали сомневаться в ценности «западного» влияния и искали идеологической антитезы на основе тысячелетия самобытной русской культуры.
Яркими представителями «славянофильства» были Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) и Иван Васильевич Киреевский (1806–1856), оказавшие значительное воздействие на развитие русской мысли. Что касается «западничества», то его наиболее заметными представителями были литературные критики, философствующие публицисты, общественные деятели – В.Г. Белинский (1811–1848), Н.Г. Чернышевский (1828–1889), Н.А. Добролюбов (1836–1864), Д.И. Писарев (1840–1868), А.И. Герцен (1812–1870). «Западники» были хорошо опознаны в немецкой классической философии и были знакомы с идеями французского Просвещения.
Н.О. Лосский (1870–1965) пишет, что, по мнению «славянофилов», православная духовность России может быть полезной в оздоровлении внутренних и внешних политических проблем Западной Европы в соответствии с христианскими принципами. «Западники», с другой стороны, были убеждены, что Россия должна учиться у Европы и пройти тот же самый этап развития на основе европейской науки и плодов векового обучения и научных исследований.
Третий вариант, евразийство, появился среди эмигрантов-интеллектуалов во втором десятилетии XX в. как реакция на события революции 1917 г. «Евразийство» было устремлено отнюдь не оправдать события, а распространить концепцию независимого «географического и исторического мира», расположенного между Европой и Азией и который отличается от обеих частей света в геополитическом и культурном виде.
Один из современных представителей евразийства, Александр Дугин, сравнивает первых евразийцев – князя Николая Сергеевича Трубецкого (1890–1938) и Петра Николаевича Савицкого (1895–1968), с революционными мыслителями Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Это, видимо, и является причиной, почему мрачные предубеждения этого движения появились уже на его ранней стадии. Н.А. Бердяев (1874–1948) писал о евразийцах: « <…> утопический этатизм евразийцев приводит их к той ложной и опасной идее, что идеократическое государство должно взять на себя организацию всей жизни, т.е. организацию всей культуры, мышления, творчества, организацию и душ человеческих, что есть задача Церкви».
Сегодня Россия не по своей вине, если не учитывать намерение сохранить свой суверенитет, сталкивается с безжалостными махинациями исчезающей супердержавы и группировки ее ссорящихся вассалов, которые активно работают против благосостояния и безопасности своих стран. Французская комедия «Мистрали» и ее совершенно комические протагонисты являются прекрасным примером для этой ситуации. То же самое касается Германии и ее секретной службы, которая годами похищала немецкие промышленные секреты в интересах своего принципала – США. В то время как НАТО со своими ужасающими конфронтационными намерениями, конечно, является самой огромной головной болью в этой безумно опасной игре.
Таким образом, вероятность того, что Россия в ближайшем будущем сможет активно сотрудничать с важными европейскими лидерами, которые действительно независимы и могут себе позволить проводить сбалансированную и рациональную политику, почти нулевая. Поэтому неудивительно, что она держит двери на Восток открытыми «нараспашку».
Тем не менее кажется очевидным, что этот маршрут строго практический и не является идеологическим последствием, на которое надеются такие серьезные «акробаты ума», как Александр Дугин. После десятилетий духовного вакуума христианская Россия полностью восстановила православный храм – защитника верующих. То же самое можно наблюдать и в Китае, где, к большим опасениям правящей элиты, распространение христианства воистину чудесным образом сделало огромный прогресс за последние годы. Прогресс движется с такой большой скоростью, что сегодня в Китае католиков и протестантов больше, чем членов коммунистической партии, а именно – более 100 млн приверженцев. И их число растет. Такая ситуация, в сочетании с твердыми политическими намерениями со стороны двух стран, может предвещать благую весть также и для политически подчиненной и духовно ослабленной Западной Европы. В таком случае эта весть донесет до сердец недавние слова президента Путина: «<…> нас сейчас всеми силами пытаются убедить в том, что это и есть грамотная, взвешенная политика, которой мы должны бездумно и слепо подчиняться. Этого не будет. Если для ряда европейских стран национальная гордость – давно забытое понятие, а суверенитет – слишком большая роскошь, то для России реальный государственный суверенитет – абсолютно необходимое условие ее существования».
Центр цивилизационных и региональных исследований Института Африки РАН осуществляет исследовательскую программу «Исламистское движение в мировом политическом процессе: Идейные направления, организации, тенденции развития». В рамках этой программы, которая формально рассчитана на три года (2013–2016), готовится монографическое издание в нескольких томах под названием «Исламские радикальные движения на политической карте современного мира».
Основная задача проекта – дать по возможности полное представление о природе, деятельности, взаимоотношениях с властью и перспективах развития исламистских движений в максимально возможном числе государств, где радикальный ислам в том или ином виде проявляет общественно-политическую активность.
Предметом исследования являются процессы, порождающие радикальные учения и способствующие их воплощению в жизнь, цели и задачи радикальных организаций, их взаимоотношения с официальной властью и обществом. В центре внимания также взаимовлияние Запада, России, других субъектов мировой политики, с одной стороны, и исламских движений – с другой; возникновение на основе этих движений глобальных религиозно-политических организаций, их соперничество и воздействие на мусульманское общество, особенности взаимоотношений фундаменталистских и традиционных течений.
Проблематика феномена радикального ислама чрезвычайно разнообразна. Отчасти поэтому до сих пор нет и устоявшейся терминологии для его обозначения: используются такие определения, как исламизм, политический ислам, исламский фундаментализм, исламский терроризм, джихадизм, ваххабизм, салафизм, возрожденчество и т.д. Все они, так или иначе, выражают одну чрезвычайно характерную составляющую современного мирового политического процесса – широко распространённые и массовые, часто крайне агрессивные, в том числе и насильственные, движения, ставящие целью захват власти в соответствии с проектом создания всемирного исламского халифата.
Впервые в Новейшее время политический ислам заявил о себе в качестве проблемы мирового значения в ходе иранской революции 1978–1979 гг. Ускоренная европеизация экономической и культурной жизни в этой стране, осуществляемая шахской властью, встретила широкое общественное сопротивление, опиравшееся на исламские религиозные принципы, которые в короткий срок привели к власти духовно-религиозных лидеров иранского общества. События иранской исламской революции произвели большое впечатление во всем мире и вызвали всплеск религиозной активности, в особенности в тех исламских государствах, где есть заметный мусульманский этнический компонент.
Переломом в истории становления исламизма можно считать события 11 сентября 2001 г., когда в Нью-Йорке в результате террористических актов рухнули башни-близнецы Всемирного торгового центра. Официальные власти обвинили в захвате самолетов и атаке на здания исламских террористов, руководимых «Аль-Каидой», другие специалисты, тоже с аргументами в руках, утверждают, что это грандиозная провокация, организованная секретными службами США и Израиля10. Название «Аль-Каида» с того времени становится нарицательным для всех экстремистских исламских группировок. Вне зависимости от их идейного содержания оно превращается в символ, объединяющий исламский экстремизм, в миф, подобный призраку коммунизма, который «бродит по Европе». Об опасности, исходящей от исламских радикальных организаций, воплощаемых в «Аль-Каиде», заговорили во всем мире, ей посвящали первые страницы крупнейшие американские и западноевропейские издания, вездесущей «Аль-Каидой» пугали обывателя в странах «золотого миллиарда». Однако в результате арабской смуты в целом ряде стран в центре исламского мира под давлением местных салафитских сил рухнули национально ориентированные режимы, существовавшие десятилетиями, и на простор вырвались разнообразные исламистские группы, движения, ассоциации, вдохновлявшиеся различными учениями, в основном салафитскими. Так, в итоге рухнули, казалось бы, благополучные Ирак и Ливия, Сирия и Йемен превратились в арены ожесточенной борьбы между шиитами и суннитами, Египет пережил несколько смен власти и стал очень небезопасен для потенциальных туристов, которые то и дело становятся жертвами экстремистов, объявляющих себя «борцами за веру».
И наконец, апофеоз исламского радикализма, его наиболее массовое и бурное проявление – «Исламское государство», стремительно ворвавшееся в мировую политическую жизнь и ставшее центром притяжения для многих сотен и тысяч приверженцев идеи восстановления всемирного исламского халифата, каковую увидели они в нем. В несколько месяцев «Исламское государство» (которое именовали также «Исламским государством Ирака и Шамса», «Исламским государством Ирака и Леванта») выдвинулось на роль лидера всех исламистских движений. Этим оно вызвало ярость «Аль-Каиды», оказавшейся в тени ИГИЛ и «Талибана», на подконтрольных территориях которой оно осмелилось учинить террористический акт, как бы указав тем самым, кто здесь хозяин. ИГИЛ быстро превратилось в центр притяжения для многих мусульман Западной и Восточной Европы, России, стран Центральной Азии. Туда по «зову сердца» отправились «пламенные» моджахеды из США, Великобритании и Дагестана, Франции и Татарстана, Германии и Тюменской области, Ямало-Ненецкого автономного округа, не говоря уже о странах ислама. По подсчетам российского специалиста по Дагестану А. Ярлыкапова, только из Дагестана в ИГИЛ перебрались, иногда вместе с семьями, примерно 500 защитников веры, а всего из России – 2 тыс. человек.
Росту симпатий к радикальным учениям в исламе в немалой степени способствовала утрата центральной объединяющей идеи, какой в свое время был смысловой проект строительства общества экономического и социального равенства; распад Советского Союза, продемонстрировавший убогость новоявленного социокультурного проекта, который нацелен исключительно на достижение финансового результата. Отсутствие возвышающих человека императивов привело к тому, что на первый план выдвинулись в первую очередь исламистские учения, в которых активная идея присутствовала, но в виде безусловного принятия ислама всеми гражданами России и государств СНГ и создания исламского теократического государства. И она в условиях отсутствия общероссийской солидаристской идеи оказалась востребованной. Преимущество этой доктрины перед накопительской формально-правовой идеологией победившего либерализма состояло в том, что она обращалась к душе человека, взывала к «идеациональному миропредставлению», выделенному великим русско-американским мыслителем П.А. Сорокиным в качестве одного из типов культурной ментальности. Носители идеационализма стремятся приблизить свои души к Богу, причем спасти не только свои, но и души других людей. Таков, по классификации П.А. Сорокина, активный идеационализм11, который демонстрируют деяния великих религиозных реформаторов. В случае с последними исламскими движениями типа ИГИЛ, «Талибана», «Аль-Каиды», отдельных группировкок в Ливии духовные и материальные потребности и цели находятся в сбалансированном сочетании, но при этом материальные явно подчинены идеациональным, т.е. духовным, потребностям. В силу этого радикально настроенные исламисты, включая фундаменталистов «в себе» или «для себя», тяготеют к непреходящим, нетленным ценностям. Их философия Бытия – вечное, неизменное существование общества и политических отношений, тысячекратно воспроизводимое с времен Пророка Мухаммада. А если так, то «все вопросы жизни человека и государства должны регулироваться божественными установлениями, а не отдаваться на откуп низким желаниям людей»12. Временные, преходящие, краткосрочные ценности – на втором и третьем плане. Объявившие себя борцами за веру, где даже Пророк Мухаммад не вписывается в доктрину единственности Бога, истинные ревнители чистоты ислама рассматривают внешние ценности материального мира лишь с точки зрения их полезности для достижения вечных, глобальных целей, в первую очередь создания Халифата, в котором будут объединены все мусульмане мира и все территории, где есть хотя бы один правоверный. Будучи с этой точки зрения идеационалистами, суннитские радикалы в лице их лидеров (самые яркие среди которых Айман ал-Завахири, покойный Усама бен Ладен и др.) в целом безразличны к любым иллюзорным и суетным, по их убеждению, ценностям, а в ряде случаев и враждебны по отношению к ним как к причинам эрозии души и нарушения «революционной стойкости» и гармонии убеждений. В таком радикальном обществе материальный успех, богатство не могут стать преобладающей ценностью, они могут восприниматься только как необходимое условие достижения высокой, надмирной цели. Самые преуспевающие богачи в этих обстоятельствах не могут претендовать на роль стандарта, эталона жизненного успеха, исполнения божественного предначертания. Служение религии, абсолютистской этике, благочестие и знание шариатских законов, хадисов – вот идеал, на который должны ориентироваться, по убеждению салафитской части мусульман, истинный мусульманин. Но особо – защищать и отвоевывать установленные Аллахом и переданные Пророком заповеди, свершать не только пять основных принципов (столпов) ислама, но и шестой – вести военный джихад в качестве ещё одного столпа веры и бескорыстной религиозной ценности.