Аннотация. В статье рассматривается последовательная смена трех моделей государственной конфессиональной политики в России в XX–XXI вв. Отмечено, что для монархической России было характерно клерикальное (конфессиональное) государство, для буржуазного периода российской истории – проведение реформ, обеспечивших религиозную свободу, для советской эпохи – строительство атеистического государства. Особое внимание уделяется современному периоду – процессу становления новой (отделительной, а затем кооперационной) модели государственно-конфессиональных отношений.
Ключевые слова: модель государственно-конфессиональных отношений, светское государство, Россия.
Сегодня мир является свидетелем исключительной роли религиозного фактора в мире. Одна из причин этого видится в объективных процессах складывания нового миропорядка, последствия которого вынуждают ученых исследовать вопросы политизации религии, использования ее ценностей, атрибутов и символов в чисто политических целях. Трагические события последних лет, происходящие в удаленных друг от друга уголках земного шара, но связанные использованием религии в качестве своеобразного знамени протеста и политических амбиций, всё больше показывают нерасчлененность политических и религиозных понятий в современном мире. Поэтому, на наш взгляд, приоритетной задачей политики Российского государства в сфере свободы совести является выработка оптимальной модели, основанной на разумном балансе учета современных изменений роли религиозного фактора в политике и конструктивного российского опыта мирного сосуществования конфессий.
Исторический опыт показывает, что в ХХ в. в России последовательно сменились три модели государственной конфессиональной политики. Для монархической России было характерно клерикальное (конфессиональное) православно-христианское государство. В Российской империи существовала четырехуровневая правовая градация вероисповеданий, каждое из которых занимало в ней определенное место и наделялось соответствующим объемом прав или лишалось их. Такая политика определялась, прежде всего, идеологическими соображениями и национально-политическими факторами. На вершине конфессиональной иерархической структуры располагалась православная церковь, занимавшая исключительное положение в общественно-политической системе Российского государства, служившая идеологической опорой его внутренней и внешней политики. Ступенью ниже находились «признанные терпимыми» исповедания и их приверженцы – католики, протестанты (лютеране и реформаты), иудеи, мусульмане, буддисты [Вероисповедная политика… 2005: 21]. Среди прочих специфических черт вероисповедной политики государства в дореволюционной России можно выделить: вмешательство во внутреннюю жизнь других конфессий; стремление к ограничению «иностранных» и «иноверных» религий строго национальными рамками; непризнание права личности на религиозное самоопределение и т.д.
Что касается изменения религиозного мировоззрения, то в России оно было тесно связано с процессом европеизации и имело циклический характер. По мнению Ю.Ю. Синелиной, процесс секуляризации начинался в среде высшего общества, а затем охватывал все образованное общество. Постепенно в этот процесс вступали новые слои общества. Автор выделяет три больших цикла секуляризации. Первый – в высших слоях общества (с реформ Петра I); второй – в среде разночинцев, средних классов общества, новой интеллигенции (с 1861 г.); третий – в среде рабочих и крестьян (примерно с 1905 г.) [Синелина 2004: 161].
Для буржуазного периода российской истории характерно проведение реформ, обеспечивших религиозную свободу. Именно Февральская революция положила начало строительству в России светского государства, главным принципом которого стало отделение церкви от государства. Постановлением от 14 июля 1917 г. было признано не только право перехода из одного вероисповедания в другое, но и вневероисповедное состояние; пользование гражданскими и политическими правами не ставилось больше в зависимость от принадлежности к вероисповеданию, никто не мог теперь преследоваться и ограничиваться в каких бы то ни было правах за убеждения в делах веры [Вероисповедная политика…2005: 38]. Однако Временное правительство оставило в неприкосновенности царские законы, определявшие отношения между государством и конфессиональными институтами – православной церковью, другими христианскими и нехристианскими организациями, в то время как политически активной частью общества, многими представителями инославных и иноверных религиозных организаций настойчиво выдвигались требования отделения церкви от государства и школы от церкви, правового равенства религий, введения гражданской метрикации и т.д.
Таким образом, вероисповедные реформы начала ХХ в. представляли собой существенный шаг в процессе перехода от феодальной к буржуазной модели государственно-конфессиональных отношений. Однако большинство провозглашенных принципов не получили законодательного закрепления, и столь ожидаемая российской прогрессивной общественностью буржуазная модель государственно-конфессиональных отношений так и не успела сложиться. После Октябрьской революции 1917 г. народы России были поставлены перед фактом радикального изменения места религии в их жизни.
Советская эпоха (1917–1991) сформировала свою, «советскую», модель государственно-конфессиональных отношений. Для нее характерны правовой запрет на религиозные убеждения, на деятельность религиозных объединений и всемерная поддержка государством одного мировоззренческого выбора – атеистического. Несмотря на то что в Конституции декларировалась светскость, предполагающая нейтральное отношение к религии, отделение религиозных объединений от государства, закреплялось право граждан на свободу совести, фактически политика государства была направлена на искоренение существующих на его территории исконных верований и недопущение появления новых религиозных групп и движений. В то же время, несмотря на сохранение своей сущностной основы, государственная религиозная политика в СССР претерпевала серьезные модификации, а гонения на верующих в годы советской власти имели волнообразный характер.
С середины 80-х годов XX в. в нашей стране идет процесс формирования новой модели государственно-конфессиональных отношений в рамках светского типа государства. Отметим, что в рамках светского государства выделяются две основные модели политики, или формы государства: отделительная и кооперационная. В отделительной модели, или внеконфессиональном (аконфессиональном) государстве, ведущим принципом является принцип равноудаленности всех (традиционных и новых) религиозных объединений от государства. Никакой церкви не отдается предпочтение, осуществляется принцип невмешательства во внутренние дела как религиозной организации, так и государства.
Кооперационная модель, или форма «культурного сотрудничества», предполагает отношения приоритетного государственного партнерства, сотрудничества по ряду важнейших вопросов в жизни общества с традиционными, наиболее распространенными конфессиями. Подавляющее большинство светских государств избрали две указанные модели государственно-конфессиональных отношений. К какой из этих моделей относится новая модель государственно-конфессиональных отношений в нашей стране?
На различных этапах своего развития она принимала разные формы. До середины 1990-х годов шло складывание отделительной модели. Основой для нее послужил Закон РСФСР «О свободе вероисповеданий» (1990). Его историческое значение заключалось в том, что государство перестало быть монополистом в духовной жизни общества и личности. Данным законом, либеральным по характеру, были созданы все условия для деятельности самых различных видов религиозных организаций. В то же время в государственно-религиозных отношениях стали проявляться деструктивные тенденции. Они проявились в распространении новых религий и иностранных религиозных миссий, в ослаблении дружественных связей различных конфессий, возникновении конфликтных ситуаций внутри самих конфессий, имели место политизация религии, дискредитация научных знаний о религии и др.
Позиция государства в данном вопросе была следующей: «Верьте во что хотите и как хотите». Однако направленность на отделительную модель сохранялась короткое время – с 1990 по 1993 г. Начиная с 1994 г. можно говорить об ослаблении движения к отделительной модели государства и к свойственным этой форме государственно-конфессиональным отношениям.
1994–1997 гг. стали временем кризиса, когда ни государство, ни общество уже не устраивали прежние форма и модель политики в отношении религиозных объединений. Пришло понимание того, что любая свобода (будь то свобода совести, свобода убеждений) есть специфическое интимное состояние любого человека, связанное с внутренней свободой его воли. И как таковое оно находится вне сферы правового регулирования. А любая общественная деятельность, включая и осуществляемую по религиозным мотивам, обязательно подлежит тому или иному правовому регулированию, в том числе при необходимости она может быть ограничена и даже запрещена.
С середины 1990-х годов государство встало на путь ужесточения религиозного законодательства, и в 1997 г. был принят новый закон о свободе совести, что положило начало новому этапу формирования российской политики в сфере свободы совести. Закон сдвинулся в сторону формы «культурного сотрудничества», или кооперационной модели. На практике государство начало осуществлять приоритетное сотрудничество с традиционными для России религиозными объединениями – православными, мусульманскими, иудаистскими и буддистскими – и стало проводить протекционистскую политику по отношению к ним. Но при этом наметился крен в сторону возрождения элементов вероисповедной политики, свойственной «конфессиональному государству» периода дореволюционной России.
С конца 1990-х годов в российской государственной политике проявляется заметная унитаристская тенденция, в результате чего как центральная, так и региональная власть все более активно включается в регулирование религиозной жизни. Факт отделения духовных институтов верующих от государства зачастую является декларацией. Как показывает практика, роль государственных органов в жизни религиозных общин весьма значима. Не изжиты методы регулирования деятельности религиозных организаций с помощью привлечения административного ресурса.
Таким образом, в государственно-конфессиональных отношениях существует противоречие между отделительной моделью государственной религиозной политики, зафиксированной в законодательстве, и фактически реализуемой кооперационной моделью. Данное противоречие накладывает отпечаток на все сферы отношения государства и религиозных организаций, особенно на те, в которых сложилось тесное сотрудничество, – социальную, культурную, образовательную и др. Так, например, неоднозначно идет процесс воссоздания военного духовенства в Вооруженных силах нашей страны. Продолжаются дискуссии по поводу целесообразности введения религиозного компонента в учебный процесс в светских государственных и муниципальных образовательных учреждениях.
Актуальными проблемами остаются вопросы разработки и принятия концепции государственно-конфессиональных отношений, создания единого органа в области государственно-конфессиональных отношений в целях упорядочения и координации сотрудничества всех государственных ведомств, имеющих отношение к религиозным организациям. Политика на федеральном, региональном и муниципальном уровнях, а также в различных субъектах нашей страны осуществляется с учетом сложившейся этноконфессиональной ситуации. В то же время она часто отличается и осуществляется в меру компетентности тех или иных госслужащих в вопросах религии и государственно-конфессиональных отношений. Тем не менее можно согласиться с мнением, что современной России ближе кооперационная модель государственно-конфессиональных отношений, которая предполагает отношения приоритетного государственного партнерства с традиционными для российской цивилизации вероисповеданиями в условиях полноценной реализации конституционных принципов свободы совести и вероисповедания для всех религиозных объединений, не несущих угрозу государственному суверенитету, территориальной целостности, общественному порядку и безопасности [Вера. Этнос… 2009: 144].
Таким образом, исторический опыт функционирования различных моделей государственно-конфессиональных отношений в ХХ–ХХI вв. показал, что государство и религиозные институты – по сути своей разнородные начала, призванные действовать разными методами и в разных сферах. В дореволюционной России религии российских народов и государственная православная церковь наряду с другими компонентами являлись важнейшими государство- и нациеобразующими элементами, были неотъемлемой частью российской истории, культуры, менталитета. Эти элементы требуют к себе особого внимания и особого отношения. Их нельзя игнорировать, так как это может привести к напряжению в государственно-конфессиональных отношениях и – шире – во всем гражданском обществе. С другой стороны, признание за религией важной роли в духовной жизни не означает, что общество должно быть нацелено на всеобщую клерикализацию, на замену светских эталонов поведения религиозными. Правовая градация религий и конфессий может привести к межконфессиональному напряжению, всплеску этноконфессиональной нетерпимости. Представляется важным осуществлять удовлетворение разносторонних духовных потребностей человека, создать благоприятный морально-психологический климат в стране.
1. Вероисповедная политика российского государства: Учебное пособие (отв. ред. М.О. Шахов). 2005. – М.: Изд-во РАГС. – 207 с.
2. Синелина Ю.Ю. 2004. Секуляризация в социальной истории России. – М.: Academia. – 216 с.
3. Вера. Этнос. Нация. Религиозный компонент этнического сознания (под ред. М.П. Мчедлова и др.). 2009. – М.: Культурная революция. – 400 с.
Аннотация. В статье анализируются основные социально-психологические и социально-политические проблемы современности, в частности борьба США за геополитическое доминирование; противодействие РФ созданию монополярного мира; общемировой кризис идей и институтов демократии; возрождение и повышение значимости идей справедливости; количественный рост террористических настроений и качественная трансформация террористических организаций.
Ключевые слова: геополитика, демократия, кризис, современный капитализм, молодежь, терроризм.
Практически все мировые СМИ демонстрируют жестокие преступления запрещенной в России ИГИЛ против человечности и культуры. Эти преступления настолько отвратительны, явны и наглядны, что нет никаких оснований не доверять тому, что мы читаем, видим и слышим. Тем не менее ряды этой и других террористических организаций постоянно пополняются молодыми людьми, при этом не только из исламских стран, но и за счет этнических западноевропейцев и выходцев из новых государств, образовавшихся после распада СССР. Это заставляет предполагать, что в них есть нечто, что обладает особой привлекательностью для молодежи. Попытаемся (на примере ИГИЛ) понять что? Но для этого придется критически пересмотреть некоторые представления, которые стали уже традиционной частью современного мировоззрения. В данном случае имеются в виду идеи демократии и справедливости, движущих сил прогресса и глобализации.
Начнем с анализа формирования и состояния общества, в котором мы живем. Появление современной демократии как ведущего принципа общественного устройства Западной Европы однозначно связывается с идеями Просвещения и Великой французской революцией (1789), которая стала переломным моментом современной истории и способствовала распространению и утверждению представлений о гражданских правах, равенстве и свободе, принадлежащих каждому от рождения.
Символическим выражением этих идей стал предельно простой, понятный каждому и чрезвычайно мощный лозунг: «Свобода, равенство, братство». По сути, это предполагало новую веру в величие свободы духа и свободной личности.
Одновременно в этом лозунге была заложена идея природного равенства всех людей по их задаткам и способностям, а все имеющиеся формы неравенства рассматривались как искусственные, обусловленные сложившейся в обществе несправедливостью, а также как следствие морально устаревших социальных институтов. Считалось, что достаточно освободиться от этих институтов и каждый человек проявится во всем величии своих духовных и физических сил.
И в этом было первое и величайшее заблуждение. Как убедительно доказано современной наукой и всем историческим и социальным опытом человечества, люди не равны по своим физическим, интеллектуальным и духовным качествам, и с этим, как отмечал даже Карл Маркс, «ничего нельзя поделать». Тем не менее на протяжении двух последних столетий критерием развития европейской (традиционно христианской) цивилизации оставалась апелляция к тем правам и свободам, которые были записаны вначале в «Декларации прав человека и гражданина», а затем, уже в середине ХХ в., во «Всеобщей декларации прав человека».
Хотя провозглашенные принципы «свободы, равенства и братства» фактически оказались иллюзией или заблуждением, они никогда не пересматривались, но в ХХ в. претерпели существенные изменения.
Либеральная идеология, появившаяся как преемница идей Просвещения и провозгласившая приоритеты, прежде всего, свободы экономической (следствием чего стало еще более явное неравенство), закономерно привела к появлению социалистических, коммунистических и подобных им идей. В одних странах, например в Австрии и Швейцарии, эти идеи были реализованы вполне цивилизованно, а в других трансформировались где-то в большевизм, где-то в нацизм, а где-то в «современный капитализм», понятие которого пока недостаточно осмыслено. Либеральная модель экономики породила либеральную мораль, уже давно балансирующую на грани безнравственности, анализ которой увел бы нас далеко за рамки этой публикации.
Причина достаточно очевидна – дегуманизация идей Просвещения, из которых постепенно выхолащивались «равенство и братство». По сути, в «новом издании» модернизированной западноевропейской идеологии осталась только идея экономической свободы, обретшая новое звучание в иллюзорно-спекулятивном лозунге «равенства возможностей», которого также никогда не существовало ни для отдельных людей, ни для стран и народов. В результате на смену идей «всеобщего равенства и братства» пришли идеи парциального звучания: «пролетарской солидарности», «социалистического единства» и т.п., включая более позднюю идею ЕС или исламского единства. Достаточно редко упоминается один из главных признаков «современного капитализма» – появление нового массового класса «униженных и оскорбленных» (пришедшего на смену классическому пролетариату). А именно: имеется в виду низкоквалифицированный и высококвалифицированный, и даже высокообразованный наемный персонал, не имеющий (в сравнении с работодателями) почти никаких прав и социальных гарантий и получивший наименование «прекариат» (т.е. нестабильный, опасный)1.
Одновременно с этим демократия была провозглашена как самая лучшая система общественного устройства, причем как самая миролюбивая. Однако наличие угроз для демократии начало осознаваться еще после Первой мировой войны, когда президент США Вудро Вильсон совершенно четко обозначил цель завершившейся всемирной бойни – сделать мир безопасным для демократии. Проблемы остального мира демократических лидеров начала ХХ в. не особенно заботили.
Напомню, что к началу ХХ в. практически весь мир был поделен между ведущими европейскими (действующими или будущими демократическими) странами и существовал в форме их колоний. Самыми крупными колониальными империями были Великобритания, Германия, Голландия, Испания, Италия, Португалия, США и Франция2. Освободившиеся к середине ХХ в. от колониальной зависимости страны получили название стран «третьего мира», и до настоящего времени многие из них выступают в роли источников сырья и дешевой рабочей силы для бывших метрополий. Это позволяет международным корпорациям минимизировать свои издержки, перемещая в эти страны свое производство, в первую очередь добывающую и обрабатывающую промышленность, и производство товаров массового потребления.
Существенное примечание: поскольку национальная администрация в странах третьего мира приходила на смену смешанного или колониального чиновничества, беззастенчиво грабившего национальные ресурсы этих стран, эта администрация «усвоила» все тот же колониальный тип управления, в первую очередь ориентированный на собственную наживу и подавление остального населения. В результате во многих странах третьего мира сформировались коррумпированные правящие режимы тоталитарного типа.
Эти режимы, безусловно, не заслуживают позитивной оценки, но они обеспечивали стабильность в ряде таких регионов. Здесь уместно напомнить, что еще Т. Гоббс – один из предвестников демократии – в своем «Левиафане» отмечал, что существуют другие религии и структуры повседневности, другие идеи и идеалы, а также страны, в которых только могущественный тиран может принуждать людей к мирному сосуществованию. Во всех других случаях неизбежны войны и междоусобица.
Этот тезис явно не принимался во внимание (или наоборот3), когда в начале ХХI в. лидеры США, вдруг позабыв о предшествующих двух столетиях борьбы за право каждого на инакомыслие, решили привнести демократию в страны и регионы, где для этого не существовало никаких предпосылок. Прежде всего там не было экономически независимых от государства граждан, не считая иных национальных и религиозных обычаев и традиций. Чем это закончилось в Ираке, Ливии и Сирии (а затем и для ранее относительно стабильной Европы) – все хорошо известно. И вполне справедливо прозвучал вопрос Президента РФ (28.09.2015 г.), адресованный лидерам Запада: «Вы хоть понимаете теперь, что вы натворили?»
Никто не будет отрицать, что общеевропейскими усилиями была создана высокая духовная и материальная культура. Но она не единственная. В последнее столетие появилась тенденция объединять, а затем и путать культуру с техническим прогрессом. А позднее уже сам технический прогресс с цивилизационным процессом, который лидерами экономически мощных государств нарциссически идентифицируется исключительно с европейской цивилизацией, составляющей около 21% планетарной популяции.
Здесь, конечно, есть определенное заблуждение. Мне приходилось не раз задавать этот вопрос: действительно ли весь неевропейский мир (79% населения планеты) страстно желает присоединиться к этой внешне респектабельной и благоухающей, но местами дурно пахнущей алкоголем, безверием, наркотиками, распадом семьи, проституцией, порнографией, ненадежностью дружб и двойными стандартами, коррупцией и продажностью цивилизации? Все вместе (и респектабельность, и всё остальное) обычно именуется «западным образом жизни» и «обществом потребления»4. Но, как будет показано далее, оказалось, что далеко не всех это прельщает, даже на том же Западе. В этом «образе жизни» остается все меньше пространства для высоких смыслов и нравственности, которые подменяются товарным фетишизмом и сакрализацией материального достатка.
Все еще провозглашаемые демократические лозунги уже давно не подтверждаются и не верифицируются повседневной реальностью. Идеи демократии за прошедшие два века сильно обветшали и дискредитировались и уже не вызывают того пафоса и духовных порывов, с которыми когда-то шли на баррикады и на смерть. Добавим к этому еще одно веское обоснование: за последние 30 лет преступность во всём мире возросла в среднем в 3– 4 раза, а в самых демократических странах, таких как США, – в 6–8 раз. Средний рост преступности в мире составляет около 5% в год. И это на фоне такого же количественного роста различных правоохранительных структур, призванных защищать идеалы демократии. Стал ли мир от этого безопаснее? Если для защиты демократии требуется все больше сил и средств, не требует ли это ее переосмысления, как некой «высшей стадии развития человечества»?
О глобализации можно говорить долго и описывать ее с различных точек зрения и подходов – геополитических, экономических, социальных и т.д. Но у нее имеются несколько маркеров, без которых понимание этого процесса было бы неполным.
Деньги стали постепенно утрачивать свое основное назначение и превратились в специфический товар, не подлежащий длительному хранению. Освоение новых территорий больше не сопровождается созданием и развитием производственных мощностей и заселением тех или иных регионов. Основным вариантом «освоения» стало все более технологичное изъятие природных ресурсов и высококвалифицированного научного и кадрового потенциала с закономерно однонаправленным вектором их движения в страны – лидеры глобализации. Одновременно с этим существует ряд ограничений на передачу высоких технологий странам, не относящимся к лидерам глобализации.
В итоге некогда популярная фраза о том, что «мы все в одной лодке», дополнилась саркастическим примечанием: «но некоторые в качестве провианта», и начала приобретать реальный смысл для целых стран и народов. Расслоение населения по уровню доходов постоянно растет, особенно за счет сверхприбыльной сферы экспорта природных ресурсов и ничего не производящего (кроме финансовых операций) банковского капитала, достигая «разрывов» между самыми высокооплачиваемыми менеджерами и работающей беднотой («прекариатом») в сотни и даже тысячи раз. Практически во всех странах появилась категория «более равных», безнаказанность которых пропорциональна их капиталу. Насколько вообще (с точки зрения государственной морали) оправдан ставший совсем недавно привычным тезис о «легализации капитала»?
Что-то изменилось в современном мире, и это что-то еще не осмыслено. Современный демократический дискурс не дает населению Европы никаких представлений о векторе движения общества, нравственных идеалах и смыслах бытия. Высокая культура сменилась массовой, высокая политика – популизмом, высокая нравственность – нравственной нищетой. В результате всё еще провозглашаемые демократические принципы «свободы, равенства и братства» и даже некогда чрезвычайно популярный лозунг «мирного сосуществования» стали звучать всё более цинично. Но они никогда не пересматривались.