Урагану мыслилось, что нашествие персидского царя Дария заставит вспомнить саров о своих нравах и обычаях, заповеданных богом земного огня, главным из коих был закон совести.
По этому закону всякий вольный сар обязан был сам и только силой своего рода пасти скот и лошадей, доить кобылиц, строить жилище и защищать свою землю, размеры которой определялись по тому, сколько каждый мог обскакать на коне за один день, от восхода до заката. В прошлые времена совесть не разрешала нанимать изгоев или покупать рабов, которые пасли бы табуны и стада, ковали оружие и строили хоромы. Только плененных в войнах врагов позволялось порабощать, дабы на вечные времена лишить их свободы и возможности отомстить за свое поражение. Да и то, если такой раб был ранен или хвор, следовало лечить его и докармливать до смерти. А коли родственники придут и, дав клятву не мстить, пожелают взять пленного, то следует отдать его безвозмездно.
Суть этого закона состояла в том, что он был не писан и потому как бы не сущ, словно незримое и хрупкое стекло. Блюдя его, нельзя было поступиться малым во имя великого, и наоборот. Стоило единый раз сотворить не по совести, как от сего закона оставались лишь осколки. Многие народы в те ветхие времена и вовсе не ведали его, и когда, приезжая в Сарское государство, зрели нравы и обычаи, то непомерно дивились им, по своему неразумению считая это дикостью. Ведь тогда весь мир был сущ по единому закону алчности, который считался благом и не вызывал удивления.
Тая свои мысли, Владыка желал, чтоб супостат поскорее выстроил мост да переправился в сарские пределы. От своих лазутчиков государь знал о скором нашествии Дария, однако ни племенным князьям, ни ярым мужам и слова не сказал о грядущей войне, думая, что, внезапно появившись в подвластных землях, персы заставят народ содрогнуться, объединиться и вспомнить законы Тарги, хотя бы тотчас, когда их жиру будет грозить опасность.
Однако многие вельможные сары, слушая вездесущих купцов, что продавали пряности и лечебное зелье, тоже ведали о строительстве моста, но не верили, что Дарий посмеет напасть. Они торговали с персами еще с времен, когда те были под пятой у саров и их коврами устилали не только кибитки и вежи, но и грязи, когда застревали телеги.
А Дарий перевел по мосту войско числом в семь сот тысяч, нанял греков, дабы те сторожили его, покуда не вернется назад, и отправился в сарские земли.
В былые времена, когда еще степь гудела от великого множества народа, когда только от скрипа колес бежали прочь конокрады и разбойники, ищущие поживы, старейшины родов сами приводили отроков на службу и еще упрашивали взять, ибо служить государю считалось за честь. В случае большого похода или набега племенные князья в один день собирали ополчение, а в мирное время государь держал под рукой лишь малую дружину, числом в десять тысяч, по числу родов, однако ярую и клыкастую, как волчья стая. И называлась она Скуфь, поскольку ковали ее, как куют меч: выплавленное из руды железо – куфью – отец зарывал в землю в скотьем загоне, а по истечении трех лет откапывал, расковывал в полосу и вновь предавал земле. Повторяли так, пока не выйдет вся ржавчина, не сотлеет его мягкость и не впитается великая земная сила.
И лишь внук, достигнув зрелых лет, в последний раз доставал дедову кладь и выковывал куфский меч.
А еще государевы воины отличались тем, что носили черные одежды, как знак готовности к смерти, и волчьи островерхие шапки, которые так и назывались – скуфейчатые. Ломать их было не положено ни перед кем, даже перед вечевыми старцами и государем; снять головной убор с ратника можно было лишь вместе с головой. Чаще всего иноземцы сталкивались не с сарами, большую часть теплого времени кочующих в глубине степей, а со Скуфью, и потому именовали так весь народ и само государство. А когда их поправляли, говоря, мол, так зовется всего лишь войско, у народа же иное название – сары, то несмысленные заморские гости, дабы выказать уважение и не ошибиться, достигали обратного, называя их сарскими скуфами, а еще хуже – саврами. Или вовсе царскими, ибо это было им понятнее.
У государя в то время не было Скуфи под рукой, ибо племенные князья, разжирев и не зря опасности, давно уже не приводили отроков на службу, говоря: мол, на что тебе, брат, дружина, коли мы торгуем со всем миром и нет у нас врагов? Дескать, чад мужского пола и так рождается мало, чтоб тебе отдавать. Кто же станет управлять родовыми землями, охранять табуны и стада, если мы всех здоровых паров сведем Урагану в потешное войско?
Они считали, что раз нет угрозы войны, то Скуфь служит лишь для потехи государя. В самом же деле эти сары потеряли не только совесть, но и стыд, который считался оберегом совести и был сущ, как брат и сестра.
Когда же Дарий перешел Горло Черемного моря, вся сарская земля всколыхнулась, но не от страха перед многочисленным вражьим войском и не от страстного желания встать на защиту отчины; персидский царь, прознавший о нынешних нравах саров, разослал во все стороны своих гонцов с вестью: мол, войско у меня пешее, конница совсем мала, воины едут верхом на ослах и мулах, и кто продаст мне лошадей, в земли того племени я не пойду. Торговать было выгоднее, чем воевать, и потому те сарские племена, что давно отделились и жили сами по себе, сказали: мол, нет нам дела до богатого Сарского государства, пусть защищаются, как хотят, а мы лучше продадим Дарию коней.
И стали спешно сгонять ему табуны, продавая даже племенных кобылиц, дабы опередить коренных саров. Те же, видя, как презренные окраинные племена, вчерашние наемники, готовые трудиться за малую плату, ныне отнимают у них жир – а Дарий платил щедро, не позрев грозящей им опасности, погнали свои табуны персам.
Ведь не зря же говорят, что человек или целый народ, не имевший либо утративший совесть, вместе с нею лишается не только стыда, но и разума, ибо одно без другого не суще.
И тогда Ураган воспользовался правом двенадцатиколенного бича, поскольку не зря всюду носил его с собой. Когда народ терял совесть и разум, становясь беззаконным, то, подобно безвольному рабу, не слышал слова и внимал лишь бичу. Взяв с собой верную городскую и степную стражу, присовокупив к ним подручных и паров своего рода, государь поскакал на перехват табунов, которые гнали в полуденную сторону навстречу Дарию.
Если бы его войско с ослов и мулов пересело в седла стремительных сарских коней, то не прошло б и двух месяцев, как персы очутились бы на берегах Азара. Добро, что безмудрые племенные князья, вздумавшие продать своих лошадей супостату, не могли ездить верхом и потому, возлежа в кибитках и носилках, двигались медленно.
И все же далеко ушли: Ураган настиг беззаконных уже на переправе сарской реки Дунави. И пригнали они на берег не мало – сто тысяч лошадей, да привезли еще столько же мечей, секир и топоров. А персы уже подошли с другой стороны и теперь вели торг. Видя столько многоценного и необходимого товара, Дарий не скупился, ибо знал, что потом вернет свой жир сторицей, когда завоюет сарскую землю, но утратившие совесть племенные князья и ярые мужи хотели получить больше и не уступали в своей цене.
Государь со своим малым войском отрезал беззаконных от реки, угнал в степь и там учинил расправу.
У саров не было обычая лишать жизни своих соплеменников, независимо от их провинности, ибо все они считались божьими внуками, и, поднявши руку на них, Ураган бы поднял ее на Таргу и Тарбиту, чем возмутил бы землю и небо. Всякий сар, сознающий себя родственником богов и осознавший тяжкую вину свою, сам покрывался черным покровом и творил под ним вено, рассекая запястье мечом и выпуская кровь.
Это был единственный способ спасти славу своего рода и собственную душу, отправив ее в подземные чертоги Тарги, если это была женщина, или в небесные к Тарбите, если мужчина.
Однако племенные князья, лишенные рассудка, не осознавали своей вины, а потерявшие совесть, стыд и с ними честь, будто рабы, выпав из своих носилок, ползали перед государем и молили его позволения продать коней и оружие персам. Де, мол, так и быть, мы заплатим тебе таможенную и торговую пошлины.
Позрев на них и послушав, Ураган понял, что эти вельможные сары чумны – так называли безумных, коих нельзя было покрывать смертной пополомой, а следовало помещать в черные шатры, называемые чумами, и содержать там, покуда не возвратится рассудок.
Беззаконные были ненаказуемыми!
Государь отнял лошадей и оружие для ополчения, самих же князей отправил под охраной в их земли с наказом посадить в чумы, а княжеских людей взял к себе в ополчение. Дарий услышал об этом и загоревал, что не будет у него теперь конницы, а на ослах сарские великие просторы не завоевать, и вздумал уйти в свои земли. Но, алчный, прежде захотел взять отступные с Урагана и вызвал его на переговоры. Поставил на берегу голосистого мужа, а сары на своей стороне глашатая и стали разговаривать.
– Не вступлю в твои пределы, если дашь мне по двадцать золотых монет на каждого воина, – сказал Дарий.
Сарская казна была богата, да и старейшины родов скорее бы дали откуп, чем давать людей в ополчение, и, пожалуй, собрать столько жира не составляло труда, но сары не привыкли откупаться от супостата либо платить ему дань.
– Мы сами берем с врагов своих! – ответил Ураган. – Нам легче воевать с тобой, чем изменить своим нравам и обычаям.
Дарий понял, что жиром с Сарского Владыки не получить, но все равно взять что-то надобно, и потому говорит:
– Отдай моих людей, которых вы прежде полонили и поработили! Добавь к ним столько же своих, и тогда я уйду.
В рабстве персы были, поскольку сары много лет владычествовали в их землях, однако пленники уже состарились и не желали возвращаться в родные земли, где ждала нищета. Здесь же хозяева докармливали их и заставляли исполнять малую сидячую работу.
– За пленниками пусть придут их родственники! – прокричал глашатай на другой берег. – А по нашему обычаю, своих людей мы не отдаем никому, ибо они вольные. Захотят, так пусть сами идут!
– Ты мне уже дважды отказал! – говорит на это Дарий. – Откажешь в третий раз, пойду войной и полоню всю твою страну!
– Отказываю, потому что требования твои претят нашим обычаям. Не могу я пойти против своего закона!
– Каков же твой закон?
– Совесть!
Дарий же не ведал подобного закона и долго совещался со своими подручными, пытаясь выяснить, в чем его суть. И когда сведущие люди растолковали, он и говорит:
– Добро! Мое третье требование не претит вашему обычаю. Слышал я, у тебя есть дочь, прекрасная Обава. Отдай мне в жены? Возьму ее и уйду с миром.
Все мог предвидеть Ураган, но только не это, и застонало отцовское сердце. Воевать с персами – войска нет и ополчение еще не собрано, да уж так повелось в Сарском государстве, что война и зима всегда некстати.
Дарий же почуял смятение государя и стал наседать.
– Я персидский царь, – объясняет он. – А цари по вашему обычаю сами берут невест и не ждут, когда девы их огласят по любви и согласию. Так что нужна только твоя воля.
– Не будет тебе моей воли, – шепотом промолвил Ураган, однако глашатай услыхал и повторил громогласно:
– Не будет тебе моей воли!
А ветер принес с того берега:
– Тогда я сам возьму и жир твой, и людей своих, и твою дочь!
– Испытай счастье!
Сарский Владыка вздыбил бич над Дунавь-рекой и щелчком утвердил свое слово.
Обиженный Дарий стал строить переправу через реку, а Ураган скоро пошел по своим окраинным землям и начал созывать народ в ополчение. Без великой войны вот уже два поколения выросли, сары отвыкли от ратного дела, от доспехов и боевого порядка, но самое дурное, утратили любовь к оружию и все куфьи, заложенные в землю дедами, давно откопали, отковали мечи и продали их заморским купцам. А новые, что сами зарыли, еще не дозрели и сырые.
Мало того, привыкнув к жирной жизни, редко кто по своей воле вставал в ополчение. В прошлые времена первыми поднимались довольно пожившие сары, ибо знали, что в начале всякой войны велики потери, и жертвуя собой, они берегли своих молодых родственников, которым доставалось победное завершение и возвышенный дух. Ныне же сары старшего возраста затяжелели и для войны не годились, а которые помоложе еще не вкусили всех радостей вольготной богатой жизни и потому умирать от персидских мечей не желали и сами стали прятаться в степи да прятать своих паров и дев, поскольку они на равных с мужами шли в ополчение. Иные же ссылались на немоготу и болезни, иные норовили откупиться, предлагая взамен себя золото, коней и рабов. Но были и такие племенные князья, что без всяких хитростей и вовсе отказывали государю: мол, наши земли далеко от Казара, Дарий к нам не придет, так что же мы станем отдавать тебе своих сыновей, дочерей и внуков? Пусть дают те, кто на пути у персов окажется!
Ураган с ними не спорил, не призывал вспомнить законы Тарги и не наказывал в тот же час, вздумав проучить, дабы пробудить совесть. Кое-как собрав войско в семь раз меньшее, чем у персов, он встал на пути и стал ждать, когда те переправятся через Дунавь. Имея малую и несвычную рать, Сарский Владыка не сдержал бы натиска Дария, и тем паче, не победил бы его в открытом сражении, и потому, дождавшись супостата, начал отступать. Причем не в сторону Казара пошел, а по тем землям, князья которых отказали дать своих людей в ополчение. Жаждущий битвы, оскорбленный царь персов двинулся его следом, попутно разоряя все окрест и отнимая у беззащитных кочевых саров коней, скот и жир.
И тогда взвыли непокорные князья, теряя имение от коварства своего государя, однако не рассовестились, не пришли с повинной, не покрылись сами черным покровом, а, напротив, озлились, разгневались и стали проситься на службу к персам, покрывая неслыханным позором своих дедов и обрекая на него своих внуков. Ведь с потерей совести и стыда теряется не только разум, но и вся прежняя и грядущая слава всего рода на семь поколений назад и вперед.
Дарий же не брал изменников, говоря: мол, вы предали своего царя, предадите потом и меня. Дескать, мне довольно ваших коней и провианта, а вы идите куда хотите. И так, творя из князей и ярых мужей изгоев, он шел по следу Сарского Владыки и никак не мог его настигнуть, чтобы сразиться, ибо не имел достаточно лошадей, а ослы и мулы не поспевали. Тем более персы часто останавливались, дабы восполнить запасы, и тогда по ночам сарские конницы совершали дерзкие налеты на станы супостата. Еще ни разу не позрев на врага, не сразившись с ним, Дарий нес потери и все более наполнялся ненавистью к этой земле и народу, которого было трудно найти на великих степных просторах.
Тем временем молва уже прокатилась по всем землям, сары знали, из-за чего сотворилось это вторжение, и называли его не войной, а сватовством Обавы, поскольку-де персы идут, чтоб добыть своему царю невесту. Более всего Ураган опасался, чтобы эта молва не докатилась до ушей дочери, бывшей на учении у ягини в глухих лесах на реке Божьи Чары. Своенравная и еще юная Обава, вскормленная по законам совести, не сдержит порыва, воспылает страстью сразиться с Дарием и встанет в ополчение.
Однако опасался государь не ее гибели на бранном поле, ибо подобная смерть достойна и принесла бы лишь славу – иное тревожило Урагана: прознав, что Обава в сарском войске, персы, улучив подходящее место, непременно навяжут открытую битву.
И тогда в любом случае грядет поражение: или Дарий полонит дочь, и таким образом сострунит Урагана, как струнят, обездвиживая, волка, или разобьет малочисленное ополчение, и тогда вся сарская земля, все пути к Казару останутся без какого-либо прикрытия.
Пока же государь водил за собой персов, все глубже вовлекая их в недра сарских степей, зимним городам и весям на побережьях морей ничто не угрожало, а разрушать на кочевых путях ему было нечего, кроме скотьих загонов.
Не того опасался государь, молва не достигла слуха Обавы, но князья и ярые мужи, земли коих были позорены и разграблены персами, затаили на Урагана смертельную обиду, и поскольку волей Дария сделались изгоями, то сами вздумали отомстить, но не царю персов, а Сарскому Владыке.
Ведь утративший стыд и совесть, ставший от того безумным, человек не только покрывает позором своих предков и потомков, но еще всецело отдается во власть обиды и мести. Назвав тяжкую, мучительную войну сватовством, беззаконные замыслили отыскать Обаву и отдать ее в руки Дарию, попрося вернуть взамен разграбленное имение. Собравши своих людей, они начали рыскать по государеву кочевому пути, полагая, что Ураган там спрятал дочь.
Ездили они долго и если ловили пастухов либо стражников, таких же, как они, изгоев, то пытали их, раскалив на огне стремя и прикладывая его к челу.
И таким образом заклеймили всех, кто встретился им на пути, но ничего не выведали, ибо, кроме самого государя и подручного Свира, отыскавшего ягиню, никто не знал, где Обава. Тогда бессовестные поехали к младшему брату Коченю, который оставался в Казаре, и ему наложили на чело раскаленное стремя. А ничего не добившись, учинили разбой в оставшемся без стражи стольном граде, после чего отыскали старого ведуна-кастрата, однако пытать его не стали. Исхитрились и явились к нему под личиной государевых гонцов.
– Нас Ураган послал, – сказали ему. – Велел нам дочь его отыскать, Обаву, да к нему доставить. А мы, слепые, ездим вокруг и никак не найдем. Ты ведь ясновидящий, так укажи, где она? Не то нам хоть под черную пополому садись.
И положили перед ним горсть жира.
Ведун как увидел злато, так и не узрел, кто перед ним. А может, и узрел, да искусился: ведь не для потехи говорят, что кастраты родину не защищают.
Стал женоподобный гадать по птицам перелетным, на чечевичном зерне, на воде и огне – не может узреть, куда Ураган спрятал Обаву. Но жир возвращать не пожелал и велел беззаконным принести гада ползучего. Те вышли в степь, поймали, а ведун зажал ему голову меж своих перстов и стал от хвоста отрезать кусочки да спрашивать, где скрывается Обава. Гад шипит, скворчит, извивается, на изгоев отчего-то страх напал, чуть только не убежали, забывши о своем жире.
Когда от гада половина осталась, гадателю и открылось место.
– На реке Божьи Чары сидит государева дочь. Идите туда и берите!
Беззаконные схватили женоподобного и тем ножом, коим он гада пытал, разрезали пополам, чтоб никому не сказал, зачем изгои к нему приходили.
И жир себе взяли.
Ураган ничего этого не знал, водя персов по степи, но почуял неладное и, хотя каждый воин был на счету, послал Свира к Обаве, чтоб тот оборонял ее и никуда из лесов не выпускал. Сам же еще дальше повлек за собой Дария с войском, умучивая его и каждую ночь дергая перья набегами, словно из птицы.
Персы зашли так далеко, что уже и не знают, как обратно выбраться, и идут следом за сарами не победы над ними для, а чтобы вовсе не потеряться на великих пустынных просторах. Государь велел ополченченским племенам и родам впереди себя идти и гнать широкой лавиной табуны и скот, дабы они выбивали и выедали всю траву и чтоб коням да ослам неприятеля оставалась одна черная, пыльная земля.
А однажды Ураган сказал свом подручным:
– Дарий сказал, что идет взять мою дочь себе в жены. А я хочу взять его дочь себе в наложницы. Кто добудет мне персидскую царевну, тот будет первым ярым мужем.
Подручные взяли своих людей и стали выслеживать кибитки, в которых ездили жены, наложницы и дочери персидского царя. Сродник государя, Важдай, тогда еще был сотником, однако отважным и ретивым. Долго он ездил вокруг супостата со своей сотней, лишний раз не трогая его, и высмотрел кибитку красной кожи, в которой, как говорили пленники, ездит царевна. Потом улучил ночной час, захватил да и пригнал на свой стан.
Дарий же все мыслил сразиться с сарами, и его глашатаи, когда был случай, кричали Урагану:
– Перестань убегать от нас! Давай сойдемся в чистом поле и позрим, чья возьмет!
Заполучив царевну в наложницы, государь стал ему отвечать:
– На что мне сражаться с тобой? Лучше я позабавлюсь с твоей ласковой дочерью!
Она и в самом деле была прекрасна и ласкова с Ураганом.
Дарий же от таких слов приходил в невиданный гнев, казнил своих воевод и подручных или гнал войско на верную смерть, забывая, что воевать след с хладным разумом и великим спокойствием.
Пуще всего он опасался темных и холодных ночей и посему велел зажигать костры. Урагану же у себя дома нечего было бояться, он огнями себя не выказывал и очередной ночью заходил с тыльной стороны, скрываясь в темноте, рвал в клочья и так скудные обозы персов, осыпал стрелами уставших воинов, ясно видимых в свете костров, и уходил незримым.
И наводил тем самым великий ужас, а страшиться-то было чего. Персы уже не успевали хоронить своих убитых, бросая их в степи, и за ними увязались все хортьи стаи. Они двигались на поприще позади и не трогали саров, пропуская их к вражеским станам, ибо, дошлые, знали, что после каждого набега будет чем поживиться. И от этого супостату казалось, будто не люди нападают на него по ночам, а выученные стрелять из луков звери, ибо, отскочивши от костров в непроглядную степь, зрели только оскаленные волчьи пасти. Отсюда и пошла молва на весь мир, будто сары – весь народ-оборотень, и еще неизвестно, в каком образе они больше пребывают, в зверином ли, в человеческом ли…
Ко всему прочему, причастный Ураган однажды воззвал к богам и попросил сверзнуть с небесных гор зимний студень. Тарбита услышала его, наслала пыльные ветры, которые выдули тепло из степи, и опустился на землю горный недвижный хлад. У персов не было зимних одежд, а доспехи настывали и выхолаживали тела, делая супостата неспособным сопротивляться. Но если они сбрасывали с себя кольчуги и латы, то становились уязвимыми для стрел и гибли сотнями.
И более всего не выдерживали студня ослы и мулы, сдыхая тысячами, а поскольку запасы персов давно истощились, то воины поедали пропастину и страдали от поноса либо умирали, поскольку мясо их для человека ядовито.
Хортьи стаи же, позрев, что люди отнимают у них добычу, начали сами нападать на супостата, отчего разразилась редкая в степи война людей и зверей, усмирить которую могла бы только Обава.
Она же, будучи в лесах у ягини, не ведала, что сотворилось в сарской земле, ибо учение считалось великим таинством, проходило вдалеке от прочего мира и с ним никак не сообщалось. Но всякий раз, когда старица выводила ее ночью, чтоб слушать звезды или внимать лунным чарам, Обава чуяла тревогу, однако не могла просить ягиню погадать на воде и позреть отца, дабы не искушаться миром.
Днем же то над головою ворон закружит, то вдалеке собака залает, то малая птица постучит в окно.
Сведущая ягиня говорила: мол, все это – соблазны и искушения мира, которые ей след преодолеть, дабы стать достойной женой будущему мужу и матерью потомства.
Она, должно быть, тоже что-то почуяла, поскольку однажды вынула из сундука не разрыв-траву, не зелье и снадобье, а чудно изогнутый, невиданный костяной лук и колчан со стрелами. Обаве же был строгий наказ: покуда в учении, к оружию не прикасаться, ибо все, что несет гибель, не совместимо с чарованием и добро скоро может обратиться в зло.
– Хочу теперь научить тебя стрелы пускать, – сказала старица.
– Умею я стрелять, – ответила Обава, полагая, что это искушение. – Нелепо мне смерть ныне сеять. Чары метать более по нраву.
– Жене, что она ни сотворит, все лепо. А пойдем-ка на охоту! Глядишь, и дичь подстрелим какую-нито.
Еще от ягининых хором отойти не успели, как она понюхала воздух, держа нос по ветру, затем натянула лук, прицелилась и выстрелила в крону дуба, стоящего на расстоянии поприща.
И вдруг оттуда свалилось что-то! Подбегают они, а это человек сверзся – стрела ему в глаз угодила!
– Не отвыкла еще рука, – заметила старица. – И око зрит добро. Да ведь всего-то другая сотня лет пошла, не скоро утолчешь.
Подивилась сему Обава и спрашивает:
– Где же ты, баба, так стрелять научилась?
– Добрая из тебя жена получится, – похвалила ведунья. – Если б напугалась да спросила, кто это, недостало бы толку. Сейчас и тебя так же стрелять научу.
И вручила лук.
Взявши его в руки, дева вмиг забыла всяческие ее наставления и ощутила воинственность.
– Чуешь ли супостата? – Ягиня принюхалась.
Обава потянула носом воздух, и почудилось, будто наносит ветерок запах конского пота. Сказала старице об этом, а она и говорит:
– Это в двух верстах отсюда чужие лошади на привязи стоят. Нюхай еще!
Дева покружилась по лесу, испытывая его запахи, и вдруг уловила дух, от коего отвыкла уже – так воняло от парфян, рабов и даже от некоторых саров.
– А вот это уже иным духом пахнет! – одобрила ягиня. – Стреляй в него – не промахнешься.
Заложив стрелу, Обава верное вынюхала место, откуда дух сей наносит, да выстрелила. И сверзся с древа еще один муж! Стрела ему в грудь попала, так еще жив был и все к государевой дочери руки тянул, будто схватить хотел, и сказать что-то пытался.
– Кто же эти люди? – наконец спросила дева.
– Изгои. По запаху ведомо.
– Что же они здесь по деревам расселись, словно вороны?
– Добычу высматривают, – говорит ягиня. – Да ведь того не ведают, что я их еще вчера за версту почуяла. И ждала, когда приблизятся, чтоб далеко самой не ходить.
– Мне мыслилось, ты и оружия в руках не держала, коли ведунья!
Старица между делом все носом водила и вдруг опять говорит:
– Туда стреляй! Там еще один затаился.
Обава понюхала да пустила стрелу. Глядь, и верно – третий с дуба пал, сраженный в ухо.
– Какого оружия только не бывало в моих руках! – призналась старица. – Ведь я из племени мати.
Обошли они лесом ведуньины хоромы и еще двух изгоев сбили наземь.
– Ну, более не чую, – сказала ягиня. – Должно быть, все тут.
Но Обава еще раз испытала запахи леса и уловила еще один, от коего даже голова вскружилась. А старица похвалила:
– Добрый у тебя нюх. Только это достойный муж скачет. Я их аж за три версты чую.
И верно, скоро прискакал подручный государя, Свир, спешился и к Обаве, а ягиня на него руками замахала, загрозилась:
– И близко не подходи! Нельзя нам с миром сношаться! Собери вон лихих изгоев, брось волкам на съеденье и убирайся прочь!
Свир исполнил ягинино повеление да и уехал восвояси.
Поскольку Ураган ведал все ходы и броды, то шел легко, а Дарий переправы наводил, плутал, коли в пыльную бурю со следа сбивался, и потому всегда позади оказывался. Однажды узрели они друг друга, будучи по разным берегам реки, царь и кричит ему:
– Довольно бегать, сразись со мной! Ведь я должен отомстить тебе за свою опороченную дочь!
Ураган хотел ответить ему как обычно, но видит, что от огромного войска у Дария осталось всего тысяч двести против сарских сто, и говорит:
– Добро, строй свои порядки, а я сейчас свои приведу.
Персы обрадовались, что состоится сражение, а то ведь они еще не воевали в сарских землях и только ходили по неведомым степям, то в пыли, ибо тащились за сарами, то в дождь и по невиданной грязи, отчего оружие и доспехи поржавели.
Объялись они ратным духом, выстроились и стали ждать неприятеля.
А сары перешли реку по броду и едут к порядкам персов вольно, без всякого строя. Впереди у них, по обыкновению, должны бы лучники стоять, за ними конные копейщики с четырехсаженными копьями, на которые они нанизывали неприятеля, словно бусины на нить. Тут же ударная эта сила назади оказалась; во главе откуда-то взялись засапожники, обычно вступающие в битву после лучников, копейщиков и меченосцев, когда уже не осыпать стрелами, не таранить и не рубить след, а резать супостата, словно баранов в загоне.
И вот эти разбитные сары, вооруженные лишь ножами и наручами, веселые и бесшабашные, ибо прежде битвы испили братину хмельной суры на брата – без этого им нельзя было воевать, они в чужой и своей крови плавали; на вид потешные эти ратники выставились прежде всего ополчения и давай зайца ловить, коего из травы выпугнули. Заяц верткий, скок-поскок, а они за ним, да стараясь живьем взять, животами на него. Остальным же воинам забава, давай свистеть да улюлюкать – про супостата забыли!
Супостат же позрел на нрав сего народа и устрашился, ибо, по его разумению, на грани смерти своей след к богам взывать, а веселиться так могли только бессмертные. Персы сначала попятились, затем развернулись, смешали строй и побежали прочь, так и не приняв сражения. А сары поймали наконец-то зайца, и глядь, а нет уже неприятеля! Стали догонять его, однако Дарий бежал так быстро, что кони под ополчением притомились.
Покуда супостат блудил по кочевым путям, гречане услышали, что Дарий разбит и обратно бежит, тоже ужаснулись и, чтоб не ссориться с сарами, мост разрушили. Когда же персы наконец-то отыскали свою переправу, настращали гречан, и те опять выстроили мост. Такие уж они были, но речь не о них, и даже супостат уже мало заботил Сарского Владыку. Иная беда открылась перед Ураганом, которую не ведали прежние государи и которая была хуже вторжения персов: земля разделилась. Одни, кто не дал воинов в ополчение и пострадал от Дария, утратив имение, винили во всем Урагана и называли войну сватовством Обавы. Другие же, не испытавшие лиха, теперь ликовали, всячески превозносили и славили государя, что он с малыми силами победил великое нашествие и теперь на долгие годы избавил государство от посягательств.
Война не приблизила саров к законам Тарги, а, напротив, отдалила их от верных старых обычаев. В прошлые времена, когда табуны, стада и прочее имение было общим, такого бы не случилось, избежавшие разора по совести поделились бы с пострадавшими, и все земли в мгновенье ока поднялись бы и оправились от опустошения. Но сейчас первые обвиняли вторых, те первых, однако не давали им ни скота, ни жира, ни колес, которые когда-то ходили на кочевых путях заместо монет.
Прогнав умученного Дария, Ураган отправился в путешествия по землям, но не вкушения славы для, а чтобы примирить обе половины народа. Однако лишь усугубил это разделение, ибо свести в один народ бедных и богатых оказалось невозможно, а редкие мудрецы, что еще встречались на пути, сетовали, что государь напрасно оказал сопротивление персам. Следовало бы впустить Дария в страну, и пусть бы он разграбил и разрушил ее всю, поскольку-де Ураган не позрел в нашествии бич божий.
И государь соглашался с ними, зная, что совесть в человеке скорее всего пробуждается на пожарище, где огонь очистил землю и люди, позрев на это ее первозданное состояние, готовы обняться друг с другом.
Соглашался, однако от таких мыслей ему хотелось бросить свой государев бич и удалиться на свою землю в недрах степей, которую он способен от восхода до заката обскакать на коне…