Есть только одна причина неявки актера на спектакль – смерть.
Когда полгода назад на общем собрании сотрудников Театрального музея им. Вахрушева[2] обсуждался план перспективных выставочных мероприятий и заведующая научным отделом Арина Ивановна Савинова выступила с идеей лемешевской выставки, то предложение ее было встречено без энтузиазма.
Мнения сотрудников разделились.
Старожилы музея, захваченные восторженно-ностальгическими настроениями, выступили «за»:
– Эх, нам бы такую выставку да лет тридцать-сорок назад!
– Километровая очередь выстроилась бы.
– Что и говорить, тогда имя Сергея Яковлевича гремело на всю страну!
– Сколько поклонниц у него было! Я своими глазами видела, как эти сумасшедшие снесли дверь в театральную кассу.
Однако молодые сотрудники были настроены скептически:
– Послушайте, ну кто сейчас помнит Лемешева?!
– Спросите у любого школьника. Певцом он был или танцором? Они даже имени такого не знают!
Петр Борисович Грушин, зам. директора музея по финансам, осторожничал:
– Друзья, этот фактор, к сожалению, мы не можем не учитывать, – и поспешил напомнить, что их музей и без того ругают за низкую посещаемость. – Я не раз подчеркивал, выставочные мероприятия должны иметь хороший потенциал еще на стадии планирования. Не будем забывать, что министерство бюджетирует только перспективные направления.
Ни для кого из присутствующих не было секретом, что Вахрушевский музей, имеющий целых восемь филиалов, ведет активную выставочную работу. Не было секретом и то, что посетителей на выставки иной раз приходилось загонять палками. Пенсионерки-льготницы, студенты профильных вузов в количестве трех штук обеспечить массовость не могли. За всех, как обычно, отдувались школьники, которых стадно пригоняли учителя. Стадо зевало, мычало, жевало и бессмысленно телепалось по залам, пугая сотрудников своим диким ржанием.
Да, культурка шла тяжело, скучно, сухо. Проблема – общая, знакомая многим музеям, вахрушевцы не одни такие. По-другому дело обстояло лишь в музеях особого федерального статуса, вроде Пушкинского, Третьяковки, Эрмитажа, Русского.
– У них бюджет! У них площади, кадры! – оправдывалось начальство.
И хотя обычно Арина Ивановна, ведущий научный сотрудник музея, не спорила с начальством и вообще держала свое научное мнение при себе, ей было что возразить. С ее точки зрения, радикального пересмотра требовали не только временные, но и постоянные экспозиции. «Лучше меньше, да лучше». Как тут не вспомнить ленинский тезис.
Так вот, на том злополучном собрании Арину буквально разобрало. Невозможно было смолчать. Особенно возмутительными ей показались слова экскурсовода Марины Эдуардовны Жилиной, музейной красавицы.
Мариночка была, без сомнения, хорошенькой, к тому же протеже директора, но совершенно дремучей в своем невежестве. (И таких в музее, увы, с каждым годом прибавлялось.)
– Глупо рассчитывать, что кто-нибудь придет на эту лемешевскую выставку! – заявила она.
И Арина позволила себе высказаться:
– Как утешительно считать за глупость все то, чего сам не знаешь! Но не в том ли состоит наша задача, чтобы сохранять и передавать память прошлого, рассказывать молодым о былых кумирах. Простите, что напоминаю… – И хотя Арина не стала уточнять «кому», девушка залилась краской. – Так ведь можно и про Чехова со Станиславским забыть!
За свою горячность Арина сразу поплатилась.
– Что ж, Лемешев так Лемешев. Вам, Арина Ивановна, и флаг в руки, будете курировать эту выставку. Кстати, помню, что у вас были неплохие связи с частными коллекционерами, – подвел черту Виктор Тихонович Кабулов, директор музея, осторожный человек с тихим, бесцветным голосом.
На этом собрание закончилось.
Разумеется, тогда никто даже представить себе не мог, чем все это в итоге обернется.
«Вот ведь идиотка! Теперь и отказаться невозможно. Сама виновата. Ляпнула! Тоже мне, Лев Толстой, “не могу молчать!”» – уходя, ругала себя Арина.
На улице перед выходом из музея несколько человек задержались на перекур, прения продолжались.
– Утешительно смотреть, как старые девы умеют радоваться работе… за неимением других радостей жизни, – заявила Марина Эдуардовна. Сказано было негромко, но с расчетом.
Арина это услышала.
«Вот ведь… Такая хорошенькая, а злющая, как упырь!»
Ей всегда казалось, что злость – удел тех, кто обделен природой. Красота, перед которой все двери открыты, не должна быть зубастой.
Впрочем, сказанное ее не обидело, потому что от начала до конца не соответствовало действительности. Даже если рассуждать формально, какая она, на фиг, старая дева?! Ведь стародевичество по сути своей унылое, безрадостное, засушенное состояние души. А это совсем из другой оперы, не про Арину вовсе. В свои без малого сорок лет Арина Ивановна Савинова, кандидат наук, историк искусств, театровед, была мало похожа на ходульный образ музейного работника – иссушенной блеклой швабры в очках минус восемь. Замужем, между прочим, она хоть и недолго, но побывала, да и выглядела моложе своих лет благодаря прекрасному чувству стиля и жизнерадостному нраву. Театр (конечно, настоящий ТЕАТР) она любила не просто как работу, а как восхитительное приключение. И, помимо музея, имелось у нее занятие для души – увлекательные исследования, которые, по ее собственному выражению, напоминали маленькие детективы. Однажды она даже сделала довольно громкую находку: изрядно потрудившись в архивах, Арине удалось найти и идентифицировать золотую галстучную заколку, ту самую, в которой изображен Петр Ильич Чайковский на знаменитом портрете Кузнецова. Сама она, конечно, скромничала, говорила, что ей просто повезло, но музей был счастлив приобрести мемориальный предмет.
А еще Арина писала для популярных журналов, частных галерей, новоявленных театральных трупп. Занятие не самое достойное для научного работника, зато оно приносило приличный доход, не в пример музейному. Буклет к выставке – и вот тебе шелковая блузка, большое спасибо. Рецензия на антрепризный спектакль – низкий вам поклон, господин продюсер, – и классные шаровары, ну, или стрижка в салоне. «Арина Ивановна, вы чудесно выглядите», «Ариша, ты всегда такая стильная!» Что ж, приятно слышать, но знали бы они, чего ей это стоило! А ведь была еще Царица Тамара, которой Арина уже даже не пыталась объяснять, во сколько обходятся нынче ее «базовые потребности» в массажистке, педикюрше и, прости господи, портнихе.
С того памятного собрания прошло четыре месяца. Возможно, для кого-то они пролетели незаметно, но для Арины это было по-настоящему сумасшедшее время, потому что подготовка выставки – работа, безусловно, увлекательная, но кропотливая, трудная, а еще страшно нервная. Бывало, что доходило до валериановых капель или до коньяка залпом без закуски. Каждому свое.
Но, как бы то ни было, выставка «Сергей Лемешев. Таланты и поклонники» состоялась. Были и шумная презентация с шампанским в день открытия, и пресса, и телевидение. Директора Кабулова показали в новостях по каналу «Культура». Ну а самое главное, были посетители! На Лемешева, вопреки мрачным прогнозам Марины Жилиной, люди откликнулись и пошли. То ли реклама сработала, то ли обычное сарафанное радио… Ведь выставка в самом деле получилась интересной.
Разумеется, в первых рядах пришли те, кто помнил, а может, и слышал живого Лемешева. Соответственно, средний возраст посетителя перевалил за 60.
– Чувствую себя как на промоакции кардиостимулятора! – как-то, вернувшись в отдел после экскурсии, заявила Марина Эдуардовна. – Тоже мне, вопрос жизни и смерти! Запытали, блин! Когда Лемешев поставил «Вертера»?
Жилина терпеть не могла вопросы, экскурсионную методичку она выучивала наизусть и шпарила текст, как отличница-зубрила на уроке литературы. «Шаг влево, шаг вправо» – и девушка плыла, отливая очередную «пулю». Ее перлы расходились по всем филиалам как анекдоты.
Так уж совпало, что в это время Савинова тоже оказалась в экскурсионном отделе и снова не удержалась:
– Марина Эдуардовна, премьера оперы «Вертер» в постановке Лемешева состоялась 5 июня 1957 года в Большом театре, – вполне благодушно обратилась она к ней. – А еще не сочтите за труд исправить вот тут в ведомости. Слово «экскурс-а-вод» пишется через букву «о», – добавила она и нажила себе врага.
Через месяц директор не без гордости подписал заявку о продлении срока работы выставки.
– На месяц, Арина Ивановна, больше не могу, – великодушно согласился Кабулов. – В ноябре нашего «Лемешева» ждут в Тамбове. А потом, сами знаете, у нас в плане юбилей Островского.
Продление сроков для куратора – дополнительные хлопоты. Но Арина все равно была довольна. Даже перед закрытием, в самый последний день, в музей поступило много заявок, и набралось четыре полные экскурсии. Финальная была назначена на 15.00, а сразу по окончании начинался демонтаж выставки.
Геннадий, бригадир монтажников, уже несколько раз подходил к Арине:
– Я про то, чтоб вы не забыли. Мы начнем в половине пятого! И не минутой позже.
Его подопечные уже топтались во дворе у «Каретного сарая» и безостановочно курили строго под табличкой «Курить запрещено». Работа монтажников ценилась дорого, любая задержка грозила дополнительными расходами.
Арина согласно кивнула и направилась в главный корпус, чтобы предупредить и поторопить всех остальных.
В вестибюле толпились посетители, ждали экскурсовода. Кассирша Софья Семеновна, приветливая розовощекая старушка, продав последние билеты, покинула свой пост и пошла общаться в народ:
– …Нет-нет, вы ошибаетесь. Это лемешисток называли «сырихами». Лемешев жил на улице Горького, а рядом находился гастроном «Сыр». В магазине поклонницы грелись и вели наблюдение за объектом, – не без удовольствия объясняла она обступившим ее экскурсантам.
– Но ведь за Козловским тоже бегали! – возразила одна из них.
– Конечно, бегали, никто не спорит. Но Лемешев был такой красивый, обаятельный и, как сейчас говорят, сексуальный, – умильно пропела Софья Семеновна.
– Как же эти «сырихи» мучили его жену! – подала голос другая посетительница в кричаще-красном кашне.
– Справедливо сказано. Лемешистки вели себя очень агрессивно, – согласилась Софья Семеновна. – Чего они только не делали!
– Даже под трамвай ее толкали! – вступил в разговор худенький старичок с редкой бородкой. – Я помню жуткую историю, когда ей на голову, она ведь тоже в Большом пела, высыпали целый мешок копеек и чуть не убили. Безумно ревновали, безумно, готовы были на все!
– Да-да, я это тоже от мамы слышала. Она Лемешева обожала, – заговорила женщина помоложе. – Моя мама была народным судьей, работала в Ленинграде и бегать за ним не имела возможности. Но стоило ей только узнать, что Сергей Яковлевич поет в Большом Ленского, так она посреди заседания могла встать и уйти: «Слушания переносятся. На два дня. У меня “Онегин”!»
Присутствующие засмеялись, обмен мнениями продолжился.
Тут Софья Семеновна заметила Арину и, сияя, подскочила к ней:
– Ах, Ариночка Ивановна, все забываю вас поблагодарить. Ведь это все вы! Представьте, на последнюю экскурсию записались целых двадцать пять человек. Давненько мы такую кассу не сдавали!
– Нет, Софья Семеновна, вы мне приписываете чужие заслуги. А двадцать пять экскурсантов – это все-таки много, в зале тесно будет. Кто на группу пойдет?
– Мариночка Жилина. Ой, она, бедняжечка, так устала… она сейчас внизу отдыхает, – понизив голос, сказала Софья Семеновна. Добрая душа, она всех любила, всех жалела и в свои 62 года панически боялась увольнения.
В кармане Арины звякнул мобильный. Директриса Тамбовского краеведческого музея звонила ей сегодня уже в третий раз:
– Арина Ивановна! Кабулов не берет трубку!
– Ну, так, а что Кабулов?
– Я хотела ему напомнить, что мы очень и очень ждем. Мы и так пошли вам навстречу, сдвинули сроки! Надеюсь, никаких задержек больше не будет.
– Не волнуйтесь, у нас уже начался демонтаж, – соврала Арина и, нажав отбой, протяжно вздохнула. Сумасшедший день! Как бы чего не забыть в такой-то суете.
Тем временем в залах все шло своим чередом. Последнюю экскурсию, как и предполагалось, сократили на пятнадцать минут, и она уже подходила к концу. «Блистательная» Марина Эдуардовна стояла у центральной витрины и отвечала на вопросы.
Арина не могла пропустить такое и задержалась у открытых дверей зала. Тотчас рядом с ней нарисовался монтажник Геннадий.
«Какой же он настырный! Времени-то еще полно!» Метнув на бригадира строгий взгляд, Арина энергично затрясла головой и ткнула пальцем в часы, висевшие за его спиной. Геннадий, вздыхая, отступил.
В руках Савиновой едва слышно пискнул мобильный. Пришла эсэмэска. Коллеги хотели отметить закрытие «Лемешева» и заказали столик в кафе поблизости.
Отбив короткое «ок», она стала спускаться к выходу, но внезапно дорогу ей преградила черная форменная куртка с яркой нашивкой «Служба охраны».
Это был Юра Шнурков.
– Юр, а вы что?.. – Арина замялась.
– Арина Ивановна, мне уходить надо, – смущенно пробормотал он. – Помните, я предупреждал. Меня Харитонов подменит.
«Вот про тебя-то я напрочь забыла!» – подумала про себя Арина, а вслух сказала:
– Ох, как это некстати, Юра! И что теперь? Ваша смена, все бумаги у вас, Харитонов – новенький, он не в курсе.
Но Шнурков упрямо бубнил про то, что у него обстоятельства, что он предупреждал и что это в порядке исключения.
– Послушайте, через десять минут группа уйдет и начнется демонтаж. Юр, подождите, а? – Арина представила себе, как новенький Харитонов будет болтаться под ногами, мешать и задавать лишние вопросы.
– Ну не могу я! Мать – в больнице! Мне до зарезу надо! – взмолился Шнурков.
– А этот Харитонов где?
– Он сейчас придет.
– Ладно, бог с вами, – посмотрев на часы, с неохотой произнесла Арина и уже вдогонку ему бросила: —…Но перед тем как уйти, Харитонову вы все сами отключите… – Она хотела сказать «объясните», но оговорилась, потому что откуда-то сверху прозвучал истерический женский голос:
– Помогите! Кто-нибудь! Я его не удержу! Ну что ж вы стоите?!!
Крики доносились из того зала, где шла последняя экскурсия.
«Этого только не хватало!» – промелькнуло в голове Арины, когда она летела по ступенькам наверх.
На полу в центре зала, развалившись в неловкой позе, полулежал-полусидел очень бледный пожилой господин. Бледность эта сразу показалась Арине какой-то нехорошей, знакомой – у отца было больное сердце. Синими губами старик судорожно хватал воздух и что-то тихо шептал, рука с набухшими венами сжимала ворот пуловера. Встав на колени, старика поддерживала экскурсантка в красном кашне, то ли его спутница, то ли она просто вовремя оказалась рядом, и истошно, безостановочно кричала:
– Дайте же стул! Я его не удержу. У кого есть сердечное? Расступитесь, здесь душно, ему нужен воздух. Вызовите неотложку!
Все прочие посетители, включая смотрительницу зала, замерли с испуганными лицами, оглушенные криками, остолбеневшие, не знающие, что предпринять.
– Да! Есть! Сейчас! Уже, уже вызываю… – из-за спин посетителей вылетела Жилина. – Алло, «Скорая», срочно приезжайте! Сердечный приступ в музее! Фамилия? Не знаю. Да, мужчина! Не знаю я, сколько ему лет. Да замолчите же вы наконец! – гаркнула она на женщину в красном кашне. – Нет-нет, это я не вам! – и затараторила в трубку адрес музея.
Тут в дело вмешалась Арина:
– Уважаемые гости, убедительно прошу всех покинуть зал. Сейчас приедут врачи и окажут больному медицинскую помощь! Не задерживайтесь, проходите на выход! – громко, четко, уверенно скомандовала она и, сопровождая слова жестами, заняла позицию у выхода из зала.
Очнулась наконец и смотрительница зала, Раиса Тимофеевна, и принялась энергично подталкивать посетителей к дверям. А там, привлеченные криками, уже сгрудились сотрудники музея. Мелькнули черная форма охранника и седые кудряшки кассирши. У Софьи Семеновны, как у собаки-санитара, всегда имелась при себе объемистая сумка с лекарствами. Просочившись сквозь толпу, она передала больному нитроглицерин.
Через четверть часа посетителей в музее уже не было, лекарство начало действовать, и больной немного пришел в себя. Когда приехала «Скорая помощь», он смог самостоятельно дойти до машины.
Демонтаж начался почти без опоздания. «О чудо!» – Арина с облегчением выдохнула.
Однако полчаса спустя на выставке обнаружилась пропажа. Из центральной витрины исчез экспонат, значащийся в описи под номером 12. Это был элегантный, обтянутый шелком ежедневник великого тенора.
Его передал Арине лично, из рук в руки, известный московский коллекционер Григорий Борисович Лейбман.