Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…» - читать онлайн

Глава 1 Счастливые семьи

В апреле 1894 года в Кобурге, столице германского Великого герцогства Гессен-Дармштадт, состоялся последний из династических браков, устроенных «бабушкой Европы» королевой Викторией. Она была бабушкой и жениха, Эрнста, Великого герцога Гессен-Дармштадтского, и невесты, Виктории Мелиты, дочери второго сына Виктории принца Альфреда. Этот союз был олицетворением близкородственных браков между двоюродными и троюродными братьями и сестрами, столь характерных в семье королевы Виктории, начиная с 1850-х годов. Ко дню смерти Виктории в 1901 году ее августейшее потомство образовало целую сеть из запутанных и зачастую антагонистических династических связей, которая продолжит разрастаться вплоть до начала войны 1914 года.

Заключенный в Кобурге брак между Эрнстом (более известным как Эрни) и его двоюродной сестрой Викторией Мелитой остался, однако, в тени очередного акта закулисной драмы, длившейся уже десять лет с перерывами – романа между наследником российского престола Николаем Александровичем и сестрой Эрни принцессой Аликс (так ее называли тогда). Аликс считалась редкостной красавицей, а также завидной партией, поскольку она приходилась внучкой королеве Виктории. Николай вздыхал по ней уже несколько лет, но она раз за разом отвергала его просьбы выйти за него замуж. Аликс была горячо влюблена в Николая, однако непреодолимым препятствием к единению двух сердец оставалось упорное нежелание набожной немецкой принцессы отказаться от своей лютеранской веры и перейти в православие. Но на свадьбе в Кобурге эта драма получила неожиданное разрешение – в ход событий вмешался тот, от кого это меньше всего можно было ожидать: в судьбе Николая Александровича и Аликс принял участие кайзер Германии Вильгельм, известный своими натянутыми и порой даже враждебными отношениями с некоторыми своими родичами.

Германский император, пребывавший в Кобурге том же статусе, что и его бабушка Виктория, которая носила титул императрицы Индии, наслаждался возможностью сыграть первую скрипку в устройстве «августейшего воссоединения старейших династий Европы»¹. Он настойчиво уговаривал Аликс сменить веру, дабы упрочить сеть династических браков, связывающую государства Европы, и 21 апреля[1] Аликс наконец уступила. В своем дневнике Николай записал, что это был «самый чудесный и незабываемый день в моей жизни – день моей помолвки с моей дорогой любимой Аликс»²[2]. Доставшаяся ему роль deus ex machina в устройстве помолвки своих германской кузины и русского кузена стала предметом пожизненной гордости Вильгельма. Своим счастьем они были обязаны ему, и эта несокрушимая вера в непререкаемость собственного авторитета так и останется неотъемлемой частью «патологической склонности к преувеличениям», которая была свойственна эксцентричной натуре Вильгельма³.

Однако королева Виктория питала весьма серьезные опасения относительно будущего, которое сулит ее любимой внучке Аликс брак с российской царской семьей. «У меня стынет кровь, когда я думаю о том, что она, такая молодая, скорее всего, окажется на этом весьма шатком троне», – писала она сестре Аликс Виктории, предвидя, что «ее драгоценная жизнь и особенно жизнь ее мужа» будут находиться «под постоянной угрозой»⁴. И, как это часто бывало и прежде, история показала, что королева Виктория была права.

Ранее Вильгельм и сам подумывал о том, чтобы жениться на одной из своих красивых кузин из Гессен-Дармштадта: на Аликс, Элле, Виктории или Ирене. Пока они росли у себя в Гессен-Дармштадте, он часто приезжал к ним в гости из Берлина и всегда смотрел на старшую сестру Аликс Эллу как на свою «самую большую любимицу»⁵. В девятнадцать он надеялся взять ее в жены. Она была его двоюродной сестрой, но королева Виктория могла все-таки одобрить их брак, несмотря на их близкое кровное родство. Но у матери Вильгельма, кронпринцессы Виктории, были на этот счет другие мысли. Она предпочитала женить своего сына на принцессе не из Гессен-Дармштадта, а из Шлезвиг-Гольштейна, которую с Вильгельмом связывало более дальнее родство.

Вильгельм очень не любил, когда ему перечили, особенно если это делала его мать, и продолжал ездить к сестрам-принцессам в Гессен-Дармштадт. Но едва лишь Элла начала отвечать на его ухаживания, как известный своей непредсказуемостью будущий кайзер перенес свои симпатии на ту кандидатку в невесты, к которой склонялась его мать, Августу Викторию Шлезвиг-Гольштейнскую, причем сделал это, как писал его собственный отец, с «возмутительной быстротой»⁶. Однако Вильгельм так и не забыл своей прежней любви к Элле и воспылал маниакальной ненавистью к человеку, за которого она вышла замуж в 1884 году, – Великому князю Сергею Александровичу. Хотя Элла и стала женой русского, в глазах Вильгельма она так и осталась немкой.

Об этом вслух не говорили, но было ясно, что кронпринцесса Виктория боялась, как бы Элла не принесла в германскую королевскую семью гемофилию – эту «Гессенскую болезнь». Ведь мать Эллы, принцесса Алиса, Великая герцогиня Гессен-Дармштадтская и сестра кронпринцессы, несла в своей крови потенциально смертельную опасность, которую невольно передала ей ее мать, королева Виктория. Поэтому целесообразность близкородственных браков, связывавших венценосные семьи тогдашней Европы, к концу века начинала вызывать все большие сомнения. Правда, тогда, в апреле 1894 года, на свадьбе в Кобурге все собравшиеся родичи старались отгонять от себя эти страхи. Это была такая счастливая пора. «Казалось, никто не помнил обо всех тех ужасах, о которых толкуют в связи с браками между двоюродными и троюродными братьями и сестрами, – успокаивала Аликс одну из своих подруг, рассказывая ей о помолвке, заключенной между нею и Николаем. – Подумай сама, половина наших кузенов и кузин переженились друг с другом». К тому же «с кем же еще можно сейчас вступать в брак?»⁷

Состоявшаяся в ноябре 1894 года свадьба Николая и Аликс (которая приняла новое русское православное имя Александра Федоровна) создала новый семейный союз между августейшими домами России, Германии и Великобритании. Благодаря этому в течение следующих пятнадцати лет российская царская семья, включая родившихся в ней пятерых детей – Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию и Алексея, – регулярно ездила в гости к своим родственникам в Европе. Больше всего они любили ездить в родное великое герцогство Александры – Гессен и обычно останавливались в Новом дворце в городе Дармштадт, где она, принцесса правящего дома, родилась в 1872 году. Визиты сюда семьи Романовых были такими регулярными, что в конце 1890-х годов здесь на деньги Николая была построена православная часовня для Александры, которая так же ревностно относилась к своей новой православной вере, как раньше к лютеранской.

Но больше всего в Гессене семья Романовых любила уединенный летний охотничий дом Эрни, известный как замок Вольфгартен, куда отец Александры Людвиг часто уезжал после безвременной кончины ее матери, принцессы Алисы, в 1878 году. Находящийся неподалеку от столицы великого герцогства, этот скромный кирпичный дом стоял в прекрасном густом буковом лесу, и его окружали благоухающий розарий с искусно украшенным фонтаном и фруктовые сады. Здесь Романовы с удовольствием встречались с сестрами Александры – Иреной, вышедшей замуж за принца Генриха Прусского, и Викторией, состоящей в браке с принцем Людвигом фон Баттенбергом и теперь постоянно проживающей вместе с ним в Англии. Порой туда наведывалась из России и Элла, в православии звавшаяся Елизаветой Федоровной. Эти периоды беззаботного семейного отдыха нередко длились по несколько недель и включали в себя многие счастливые часы, когда родственники катались верхом, играли в теннис, устраивали пикники, музицировали и пели. Их раскованное настроение резко отличалось от той напряженной атмосферы, которая всякий раз воцарялась на семейных сборищах, когда их посещал Вильгельм.

Как и большинство их европейских царственных родственников, Гессен-Дармштадтские и Романовы находили Вильгельма несносным и часто просто демонстративно избегали его; многие из них его просто презирали. Вильгельм обладал – как как-то заметил глава Российской императорской придворной канцелярии граф Мосолов – «особым даром выводить из равновесия всех, кто к нему приближался». Николай терпеть не мог заносчивости Вильгельма и всегда старался держать его на расстоянии, как и его отец Александр III ранее. Александра тоже всегда испытывала «инстинктивную антипатию» к своему двоюродному брату и часто делала вид, что у нее «болит голова», когда на обед или ужин должен был явиться Вильгельм. О своем кузене она отзывалась уничтожающе: «Он комедиант, выдающийся клоун, насквозь фальшивый», – сказала она как-то одной из своих приближенных⁸.

Английский двоюродный брат Николая Георг, ставший принцем Уэльским после смерти старой королевы в 1901 году, и его жена, наполовину немка Мария, ладили с Вильгельмом несколько лучше. Хотя в частных высказываниях Мария замечала, что сумасбродное поведение Вильгельма «делает из особ королевской крови посмешище», она и ее супруг относились к его странностям более терпимо. Частично это объяснялось памятью о тесных связях с Пруссией, за которые ратовал дедушка Георга, принц Альберт, когда он был еще жив и когда старшая дочь его и королевы Виктории Вики вышла замуж за отца Вильгельма, кронпринца и будущего императора Германии Фридриха⁹.

Какое-то время два королевских дома связывала «глубокая династическая приверженность» ко всему немецкому, основанная на более чем столетнем правлении в Великобритании Ганноверской династии, которое предшествовало восшествию на престол Виктории¹⁰. Подтверждением этого служат слова родственницы королевы, Марии фон Баттенберг, дочери принца Гессен-Дармштадтского Александра, которая заметила, что «никогда не чувствовала себя более немкой», чем в обществе Виктории. Пока королева была жива, «считалось само собой разумеющимся, что в ее семье часто и свободно говорят по-немецки»¹¹. Но после смерти Виктории Вильгельму пришлось прилагать огромные усилия, пытаясь добиться расположения своего дяди Берти, ставшего королем Эдуардом. Однако задиристый и воинственный нрав Вильгельма отнюдь не способствовали союзу с Великобританией, мечту о котором так долго лелеяли его отец и мать. Агрессивный колониальный экспансионизм Вильгельма восстановил против него британцев еще больше, и к концу века атмосфера, царившая в дипломатических и политических отношениях между двумя странами, была холодной. В годы царствования Эдуарда VII всякий раз, когда этот король должен был встретиться со своим племянником кайзером, «в воздухе неизменно чувствовалось дыхание далекой грозы»¹².

А вот датская королевская семья, по мнению королевы Виктории, напротив, всегда оставалась «примечательным исключением» на фоне разлада между столь многими ее европейскими родственниками¹³. У членов этой семьи сложились самые теплые отношения с их британскими и русскими родственниками благодаря бракам двух датских принцесс, одна из которых, Александра, в 1863 году вышла замуж за Берти, а другая, Дагмар, в 1866 году сочеталась браком с будущим российским императором Александром III. Будучи молодыми родителями, Николай и Александра совершили несколько неофициальных летних поездок во Фреденсборг к датскому королю Кристиану IX и его жене королеве Луизе, которых они называли соответственно «апапа» и «амама». Именно там окрепла дружба между двумя двоюродными братьями – сыном Дагмар цесаревичем Николаем и сыном Александры принцем Уэльским Георгом. В самом деле, еще в 1883 году сестра Георга, Мод, впервые обратила серьезное внимание на пятнадцатилетнего «милого маленького Ники». Как и все остальные, она заметила его чувства к Аликс Гессен-Дармштадской, и дразнила его тем, что предмет его обожания выше него самого. Однако, когда Ники и Мод увидели вместе в 1893 году в Лондоне на свадьбе принца Георга с принцессой Марией Текской, отец жениха (тогда все еще носивший титул принца Уэльского) поинтересовался у своей тещи королевы Луизы, есть ли надежда поженить Ники и Мод. Но датская королева сочла это неудачной идеей; по ее мнению, Мод была «очень милой, но чересчур своенравной»¹⁴.

Так что идеи династических союзов занимали в мыслях будущего короля Эдуарда VII место не меньшее, чем в мыслях кайзера, правда, для последнего матримониальные планы были всего лишь частью грандиозного замысла создания нового Zollverein – могущественного континентального союза между Германией, Россией и Францией[3]. Склоняя Аликс Гессен-Дармштадтскую к браку с наследником российского престола, кайзер преследовал именно эти цели.

Возможно, в своих невероятных фантазиях, порожденных присущим ему живым воображением, Вильгельм видел себя новым Фридрихом Великим – ведь этот прусский король некогда поспособствовал браку своей дальней германской родственницы принцессы Софии Ангальт-Цербстской с российским цесаревичем, а стало быть, и ее последующему восшествию на российский престол, на котором она прославилась под именем Екатерины Великой. Но царица Александра никогда, ни в малейшей степени не продемонстрирует широты взглядов, размаха и энергии, свойственных императрице Екатерине. Скорее она, наоборот, унаследовала от своей матери Алисы приверженность прозаичным домашним викторианским ценностям – понятиям о долге, морали и служении семье, подавая родительский пример детям. Но в одном вопросе Александра позднее продемонстрирует такой же инстинкт, какой был присущ Вильгельму, – несокрушимую веру в абсолютистскую, самодержавную власть.

Разумеется, мать Вильгельма, вдовствующая императрица Виктория, надеялась, что восшествие ее племянницы Аликс на российский престол в 1894 году после внезапной смерти Александра III, возможно, поспособствует улучшению отношений между Германией и Россией. И вплоть до 1908 года Николай и Вильгельм часто ездили друг к другу с визитами – на военные маневры, смотры морских флотов или просто для того, чтобы насладиться охотой с проживанием в охотничьем домике Вильгельма в Пруссии или Николая в российских императорских охотничьих угодьях в Польше. Они даже вместе ходили на яхтах в море в окрестностях Киля и вокруг финских шхер: Романовы на своей императорской яхте «Штандарт», а кайзер на «Гогенцоллерне». Но раздражительный, назойливый кайзер слишком часто выводил окружающих из душевного равновесия¹⁵. Несмотря на это, Вильгельм в своих письмах Ники неоднократно уверял его в своей любви и преданности; ведь, в конце концов, они оба разделяли веру в свое божественное право суверенных монархов. «На нас, христианских королях и императорах, лежит священный долг, возложенный на нас Небесами, – писал он Ники. – поддерживать принцип von Gottes gnaden (Милостью Божьей)»¹⁶.

Кульминацией периода сближения царской семьи с Вильгельмом стало крещение Алексея в 1904 году, когда кайзера попросили быть крестным отцом цесаревича, хотя это скорее было актом дипломатической вежливости, чем выражением родственных чувств. Вильгельм с нетерпением ожидал рождения у Романовых «славного маленького мальчугана» с самого венчания Николая и Александры в 1894 году – почти десять лет, пока в семье родились четыре девочки, прежде чем наконец появился на свет долгожданный цесаревич¹⁷. Кайзер был в восторге от того, что ему оказана такая честь, и выразил надежду, что маленький Алексей «вырастет храбрым солдатом и могущественным государственным деятелем», а также «всю вашу жизнь останется для вас обоих лучом солнечного света»¹⁸.

Годом позже, во время русско-японской войны, в свете союза, заключенного в 1902 году между Японией и Великобританией, Вильгельм начал усиленно обрабатывать Николая, стараясь изменить его политические предпочтения. Его долгосрочная цель всегда состояла в том, чтобы его российский кузен увяз в войнах в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, расчистив путь его собственным амбициям – достижению господства Германии в Европе¹⁹. В своих письмах он много лет поучал Николая тонкостям политики и военной стратегии. И теперь, в июле 1905 года, Вильгельм, воспользовавшись унынием русского императора, находившегося на грани поражения в войне с Японией, фактически вынудил того согласиться на тайную встречу в городе Бьорко в Финляндии. Здесь Вильгельм убедил впечатлительного и легко поддающегося чужому влиянию Николая подписать их собственное «небольшое соглашение» – договор о взаимной обороне, согласно которому Германия и Россия обязывались приходить друг другу на помощь в случае нападения на одну из них. Подписание этого соглашения явно было направлено на подрыв союза, который Россия в 1894 году заключила с Францией, но, к счастью, советники Николая отказались его одобрить, и оно так и не вступило в действие.

В последующие годы, по мере того, как обстановка медленно накалялась, чтобы в 1914 году взорваться Первой мировой войной, становилось все очевиднее, что отношения Николая и Александры с их немецким родичем «были в какой-то мере окрашены подспудной и почти инстинктивной неприязнью» – и это обстоятельство сыграет ключевую роль в тех событиях нашей истории, которые произойдут позже²⁰. Для Николая семейственные отношения царственных особ, позволявшие называть друг друга домашними ласковыми прозвищами вроде Вилли и Ники, совсем не означали, что он готов согласиться на то, чтобы «славяне склонили головы перед милостивой немецкой ассимиляцией». Как заметил американский посол в Дании Морис Иган: «Царь может называть императора любыми ласкательными именами, но это вовсе не предполагает дружественности в политике». Николаю и Александре претили воинственное бахвальство и маниакальная гогенцоллерновская кичливость Вильгельма²¹. Иган заключил, что «Германия и Россия вцепятся друг другу в глотки, как только на это дадут добро их финансисты»²².

При этом, к вящему неудовольствию Вильгельма, все эти годы августейшие семьи России и Великобритании явно и неуклонно сближались. Многие отмечали прекрасные манеры Николая и его безукоризненный английский – результат работы его английского наставника Чарльза Хита, который привил ему традиционные для британских частных школ ценности честной игры и джентльменства²³.

С момента своего первого визита в Виндзор к королеве Виктории в 1894 году Николай с большой нежностью называл ее «бабушкой», и когда в 1901 году королева умерла, написал своему кузену Георгу: «Я убежден, что с твоей помощью… дружественные отношения между нашими странами станут еще теснее, чем в прошлом… Пусть же новый век сблизит Англию и Россию ради их общих интересов и ради мира во всем мире». С этих пор принц Уэльский (и будущий король Георг) неоднократно уверял Николая: «Я, дражайший Ники, всегда остаюсь твоим любящим и преданным кузеном и другом»²⁴. У Николая с Георгом было много общего, особенно скромная, скрытая от публики семейная жизнь и любовь к сельской пасторали.

Вместе с потеплением отношений с Россией Британия после триумфального государственного визита короля Эдуарда в Париж в 1903 году вступила в союз с Францией, а в 1904 году между Соединенным королевством и Францией был подписан ряд соглашений, получивший известность как Entente-Cordiale, то есть «Сердечное Согласие». Затем, после подписания российско-британской конвенции о разделе сфер влияния в Центральной Азии в 1907 году, образовалось Тройственное Согласие Британии, Франции и России, получившее известность как Тройственная Антанта или просто Антанта. Ее участники рассматривали это объединение как давно назревший противовес Тройственному Союзу, который дед Вильгельма заключил с Австро-Венгрией и Италией еще в 1882 году. Во времена королевы Виктории Великобритания видела в России своего традиционного врага, экспансионистский потенциал которого в Центральной Азии вызывал в Англии патологическую подозрительность. Однако к 1908 году, когда «кузен Вилли» начал амбициозную кораблестроительную программу в Германии, стремительно усиливая свой военный флот, стало ясно, что только сближение Британии и России позволит им вместе противостоять этой нарастающей военной мощи. Однако многие в британских парламенте, правительстве и прессе смотрели на Николая как на деспота и открыто критиковали царский режим и его драконовскую систему тюрем, каторг и ссылок.

Но прагматичный Эдуард VII понял настоятельную необходимость этого нового союза, который он назвал «Профсоюзом королей». Николай, подобно былинке на ветру, легко поддавался воздействию своих более властных и политически искушенных царственных кузенов и втягивался в сферу британского влияния все сильнее. Некоторое время личная королевская дипломатия Эдуарда была весьма результативной. В июне 1908 года он наконец прибыл в Россию с официальным визитом – морем, по соображениям безопасности – и встретился с Николаем в порту Ревель на Балтийском море (ныне столица Эстонии Таллин), который в то время был частью Российской империи. Задуманный, на первый взгляд, как встреча родственников, этот визит придал «дружеским отношениям двух монархов более личностный характер… чтобы окончательно покончить с любыми остатками недоверия» и еще больше укрепить англо-российские отношения. Он также дал Эдуарду возможность предложить Николаю воспользоваться багажом накопленного им богатого политического опыта²⁵.

Несмотря на ворчание лидера лейбористов в парламенте Рамсея МакДональда, заявившего, что король не должен «якшаться с кровавым животным», в Ревеле Эдуард сделал широкий жест, пожаловав Николаю чин адмирала британского флота, а Николай, ответив любезностью на любезность, назначил Эдуарда адмиралом русского императорского военно-морского флота²⁶. К концу этого пиаровского мероприятия, целью которого было, как писала «Таймс», «содействовать установлению мира во всем мире», между «монархами двух самых обширных империй под солнцем» царила атмосфера «искреннего доверия». Когда новости об этом дошли до кайзера, он пришел в ярость²⁷. В глубине души Эдуард питал большие сомнения относительно способности Николая выполнять свои обязанности монарха, считая его «прискорбно неискушенным и незрелым ретроградом», но Эдуард был искусным и тактичным дипломатом, который доказывал правильность своей точки зрения примерами, а не нотациями, как его племянник кайзер. В следующем году он пригласил семью Романовых в Великобританию.

В августе 1909 года Романовы в последний раз чудесно провели лето со своими английскими родственниками, прежде чем жизнь необратимо изменилась из-за войны. Николай, Александра и все их пятеро детей прибыли к острову Уайт, чтобы провести время с «дорогим дядей Берти» и его семьей. Но обеспечение безопасности русского царя было настоящим кошмаром, и четырехдневный визит Романовых пришлось проводить почти исключительно на палубах кораблей. Встречи, трапезы и приемы, в которых участвовали обе семьи, проходили вдалеке от глаз публики на двух яхтах. Императорская яхта «Штандарт» и королевская «Виктория и Альберт» стояли на якоре в проливе Солент, отделяющем остров Уайт от южного побережья Англии, за пределами бухты города Каус. Для Романовых устроили беглый осмотр королевской резиденции Осборн-хаус, а позже, в пять часов, они вместе с принцем Уэльским и его семьей пили чай в расположенном неподалеку старинном помещичьем доме Бартон-мэнор, так что царским детям удалось хотя бы один день поразвлечься на берегу. Они получили огромное удовольствие, играя на частном пляже королевской семьи рядом с Осборн-хаус, где они строили замки из песка и собирали ракушки, как любые другие дети. Однако наибольшее внимание островитян привлекли две старшие сестры Романовы, Ольга и Татьяна, которые в сопровождении держащейся на почтительном расстоянии от них толпы детективов отправились за покупками в западную часть городка Каус. Сестры вызвали у местных жителей настоящее восхищение. Они были так естественны, скромны и очаровательны и так радовались своим простеньким покупкам – открыткам и сувенирам для их родителей и приближенных[4].

В обстановке нарастающей внешнеполитической напряженности этот визит был необходим королю Эдуарду как свидетельство поддержки недавно заключенному англо-российскому соглашению. По его словам, «политически это было очень важно»²⁸. Но тогда, в 1909 году, на обстоятельствах, в которых проходил этот визит, пагубно сказалась и внутриполитическая обстановка в Великобритании. Ожесточенная оппозиция правительству со стороны лейбористов под руководством Рамсея МакДональда отозвалась ростом враждебности британского общества по отношению к «Николаю Кровавому». Своего апогея эта враждебность достигла, когда императорская яхта бросила якорь в бухте под Каусом.

Корни ее стоит искать в трагических событиях января 1905 года в России, когда казаки и воинские части Лейб-гвардии расстреляли и разогнали мирную демонстрацию протеста в Санкт-Петербурге. На короля Эдуарда сыпались обвинения в том, что он братается с «обычным убийцей», и лейбористская партия заявила официальный протест. И тем не менее этот визит выгодно отличался по своей атмосфере от полного напряжения и неловкости визита, с которым Николай в 1907 году приезжал к кайзеру в Свинемюнде (сегодня – Свиноуйсьце в Польше) и визита короля Эдуарда в Берлин за полгода до приезда Романовых в Каус. Ни тот ни другой вояж ни на йоту не приостановили неуклонного ухудшения отношений России и Великобритании с Германией. Приезд Романовых в Каус в 1909 году, несмотря на антицаристстские протесты и тревожные признаки серьезной болезни короля Эдуарда, послужил дальнейшему укреплению активно развивающегося англо-российского союза. Присутствие царя на морском параде в Шербуре по пути на остров Уайт упрочило и союз между Россией и Францией. Тройственная Антанта представляла собой достаточно мощную силу, чтобы противостоять милитаризованной Германии.

Несмотря на явное желание российской императорской четы еще больше упрочить семейные связи в преддверии войны в Европе, которая казалась уже неминуемой, после 1909 года Николай и Александра все чаще были вынуждены оставаться дома. Угроза революционного террора, а также быстро ухудшающееся состояние здоровья Александры делали почти невозможными путешествия даже по России, не говоря уже о зарубежных поездках. От этих угроз царская семья спасалась за надежными стенами Александровского дворца в Царском Селе в тридцати километрах к югу от Санкт-Петербурга. Ехать куда бы то ни было поездом было бы самым опасным решением, поэтому теперь Романовы отправлялись повидать родню только по морю. Даже во время их почти тайного визита к королю и королеве Швеции в Стокгольм ходили слухи о попытке покушения на Николая, и в целях безопасности царская семья была вынуждена оставаться на борту своей яхты, куда к ним приходили шведы. Подобные визиты, обставленные множеством ограничений, давали царским детям слишком мало времени на общение со своими юными кузинами и кузенами – исключением являлись только благословенные поездки в охотничий домик Вольфсгартен в Гессене²⁹.

6 мая 1910 года умер Эдуард VII, монарх, стоявший в центре старого европейского монархического порядка. Его ожиревшее тело наконец не выдержало долгих лет постоянного курения, обильных возлияний и обжорства. Хотя Эдуард начал свое царствование, имея репутацию потакающего своим прихотям бонвивана, завершил он его как образцовый конституционный монарх, заслуживший всеобщие любовь и восхищение как у себя на родине, так и за рубежом. Однако, к несчастью, его пример так ничему и не научил его двух наиболее автократически настроенных племянников: Вильгельма и Николая.

Королю были устроены торжественные пышные государственные похороны, но прежде гроб с телом Эдуарда был на три дня с помпой выставлен в Вестминстер-Холле, зале, сохранившемся от старого Вестминстерского дворца, чтобы дать возможность всем желающим – а их набралось 250 000 человек, и в последний день очередь скорбящих растянулась на семь миль – пройти мимо усопшего короля и отдать ему дань уважения. Процессия из королевских особ, едущих верхом при полном параде – с перьями на шляпах, в золотом шитье и с золотыми кокардами, сверкающими на жарком солнце, – проследовала за орудийным лафетом, на котором по улицам Лондона везли гроб с телом короля, чтобы попрощаться с этим «самым царственным из всех королей»³⁰.

Похороны короля Эдуарда, даже более многолюдные, чем похороны его матери в 1901 году, бесспорно, явились апофеозом европейских монархий. Среди почетных гостей, приехавших в Лондон со всего мира, чтобы почтить память покойного, находились девять царствующих монархов: восемь королей и один император, самому младшему из которых был двадцать один год, а самому старшему – шестьдесят шесть. Потом они вместе позировали в Виндзорском замке для теперь уже ставшего знаменитым совместного портрета: новый король Великобритании Георг V, кайзер Германии Вильгельм, король Дании Фредерик VIII, король Греции Георгий I, король Норвегии Хокон VII, король Испании Альфонсо XIII, король Португалии Мануэль II, царь Болгарии Фердинанд I и король бельгийцев Альберт I; все они приходились родственниками усопшему монарху, либо кровными, либо через своих жен. То же самое можно было сказать и про большинство из сорока пяти принцев и семи королев, что сопровождали их³¹.

Однако один из европейских монархов блистал своим отсутствием. Где в то время был Николай? Ни для кого не стало сюрпризом, что он не смог явиться сам, и на похоронах его представляли его младший брат, великий князь Михаил Александрович, и его мать, вдовствующая императрица, приходившаяся покойному королю свояченицей. Официального объяснения отсутствия Николая представлено не было, но, скорее всего, ответственность за обеспечение безопасности русского царя, практически беззащитного в рядах похоронной процессии перед любым убийцей, не хотели брать на себя ни его советники, ни британская Специальная служба. Кузен Вильгельм не преминул воспользоваться отсутствием Николая и на мгновение сочувственно сжал руку Георга, когда они стояли вместе в Вестминстер-Холле у гроба покойного Эдуарда. Искреннее сочувствие, которое Вильгельм выказал Георгу в этот день, привело к тому, что он был приглашен приехать в Англию еще раз, в феврале будущего года, чтобы поприсутствовать на открытии памятника королеве Виктории, своей бабушке, которую он глубоко почитал как «создательницу величия современной Британии»³².

Хотя люди уже толковали о неизбежности войны между Великобританией и Германией, кайзер продолжал надеяться, что он и его английский кузен смогут остаться лучшими друзьями. Но за его спиной Георг уже твердо блокировался со своим русским кузеном, обмениваясь с Николаем письмами солидарности. Он писал, что надеется, что «мы навсегда сохраним нашу старую дружбу», и уверял, что «я всегда был и остаюсь очень к тебе привязан»³³. «Если только Англия, Россия и Франция будут держаться вместе, – писал Георг Николаю вскоре после смерти своего отца, – то мир в Европе будет обеспечен». За следующие годы его переписка с Николаем стала регулярной, откровенной и сердечной. Он был уверен, что царь разделяет его чувства, ибо они оба были уже убеждены в необходимости и дальше укреплять англо-русско-французское согласие перед лицом нарастающей агрессивности Германии. «Я знаю, что ты не возражаешь против откровенности, с которой я пишу то, что думаю, ибо мы всегда были такими добрыми друзьями, что я с удовольствием рассказываю тебе все», – написал Георг Николаю год спустя³⁴.

Как оказалось, 1910 год стал последним, в котором Николай и Александра смогли навестить своих немецких родственников в Гессене. Всем сестрам – принцессам Гессен-Дармштадтским, Александре, Элле, Ирене и Виктории, а также их единственному брату Эрни представилась редкая возможность надолго собраться вместе в замке Фридберг. Из всех резиденций венценосных особ, в которых бывали Николай и Александра, во Фридберге, располагавшемся между Дармштадтом и Франкфуртом, царила, пожалуй, самая непринужденная атмосфера. Здесь Романовых окружала куда меньшая, чем обычно, свита, им не докучали ни церемониями, ни парадами, правила этикета соблюдались намного менее строго, а Николай мог наконец облачиться в обычное цивильное платье. Он мог выходить в город инкогнито вместе со своим шурином Эрни, мог посидеть в кафе и выпить кружку пива или походить по местным магазинам³⁵. Но здоровье Александры к этому времени уже серьезно ухудшилось и продолжало ухудшаться: она страдала хроническим пояснично-крестцовым радикулитом, у нее были проблемы с сердцем, головные боли и невралгия тройничного нерва. Все это усугублялось постоянным нервным напряжением из-за гемофилии, которой был болен ее сын. Перед этим визитом она уже лечилась на водах в Бад-Наухайме и теперь почти не покидала своих комнат, просиживая там в инвалидном кресле. Пятеро ее детей, давно уже приученные заботиться о себе самостоятельно во время частых недомоганий матери, в восторге от того, что они предоставлены сами себе, проводили почти все время со своими двоюродными братьями и сестрами.

В России же народ в последний раз видел вблизи императора и императрицу – своих царя-батюшку и царицу-матушку – во время празднования трехсотлетия правления дома Романовых в 1913 году. В Санкт-Петербурге и позже в Москве вся царская семья участвовала в массовых крестных ходах, на которые приходили тысячи простых русских людей. Кроме того, семья Романовых со свитой отправилась в путешествие на поезде, а потом и на целой флотилии пароходов по Волге, посетив Владимир, Суздаль, Нижний Новгород, Кострому и Ярославль. Торжества в Москве позволили широкой публике наконец увидеть маленького цесаревича, хотя многие с тревогой заметили, что с рук казака, носившего его, он не слезает. Алексей еще не оправился от тяжелого кровотечения, которое чуть не убило его в минувшем году и навсегда изувечило его ногу. Правда о том, что он болен гемофилией и что его жизнь постоянно находится под угрозой, все еще держалась в тайне.

Вскоре после прошедших в России торжеств Николай отправился в Германию на последнюю перед началом войны королевскую свадьбу, которая должна была состояться в Берлине. К этому времени один из монархов, участвовавших в похоронах короля Эдуарда, уже потерял свой трон: король Португалии Мануэль I был свергнут в результате военного переворота всего пять месяцев спустя.

Всегда стремящийся перещеголять свою английскую родню, Вильгельм пригласил к себе в Берлин еще больше родственников, чем собралось в 1910 году в Лондоне. Однако Николай приехал на торжества один. Его строго охраняемый бронепоезд прибыл на Анхальтерский вокзал Берлина, где были приняты такие меры безопасности, что он стал похож на «полицейский лагерь, в котором везде были полицейские и детективы»³⁶. В Берлинском замке Николай присоединился к Георгу V и его жене Марии на бракосочетании единственной дочери кайзера Виктории Луизы с герцогом Эрнстом Августом Бруншвейгским, внуком последнего короля Ганновера и двоюродным братом Николая. Множество мужчин в парадной форме выглядели великолепно, военные парады и другие пышные имперские церемонии производили внушительное впечатление, на дамах ослепительно сверкали драгоценности, от подаваемых яств захватывало дух. Однако в общей атмосфере, несмотря на ее кажущуюся сердечность, чувствовалось напряжение из-за усугубляющегося англо-российско-германского соперничества и растущей озабоченности, которую вызывало у держав Антанты продолжающееся усиление германского военно-морского флота.

Во время берлинских торжеств Вильгельм демонстрировал еще большую, чем обычно, паранойю и ревность. Он сделал все возможное, чтобы его два кузена, русский и английский, не могли встречаться наедине. И все же Георгу удалось провести «долгую и приятную беседу с дорогим Ники» за чаем в отеле «Кайзерхоф»³⁷. Он нашел в Николае все того же приятного дружелюбного кузена, которого помнил с детства, и наблюдатели отметили царившую между ними задушевную и даже жизнерадостную атмосферу. Чтобы увековечить близость своей дружбы, они вместе сфотографировались в парадной форме своих подшефных германских полков: Николай облачился в форму вестфальского гусарского полка, а Георг – в форму полка рейнских кирасир; в ту же самую форму, которая была на них на свадьбе. На этой фотографии их сходство еще более поразительно, чем всегда. Эта фотография стала канонической и вошла в историю как последнее фото, где Ники и Джорджи, эти «восхитительные близнецы» были сняты вместе.

Год и четыре месяца спустя в мире уже полыхала война. Николаю пришлось мучительно размышлять, прежде чем принять решение объявить всеобщую мобилизацию ради защиты сербов, братьев-славян, после того, как Сербии объявила войну Австро-Венгрия. Хотя он сделал это вопреки завуалированным предупреждениям Вильгельма о последствиях этого шага, царь был убежден, что Британия и Франция окажут ему поддержку. После того как английский и российский монархи еще больше сблизились, заключив политический союз, Георг доверительно сказал жене премьер-министра Марго Асквит, что его двоюродный брат русский царь «самый лучший, самый честный, самый здравый и решительный человек, которого я знаю». Их кузен Вильгельм, мечты которого об огромном континентальном альянсе Германии, России и Франции рассыпались в прах, был теперь их врагом³⁸.

Православная, консервативная Россия стала союзницей свободомыслящей, управляемой партией социалистов Франции – удивительный союз, от которого Николай чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на то восхищение, которое вызывал у него президент Пуанкаре. Но, по его мнению, быть союзником Франции было куда лучше, чем быть союзником Германии. Его мать, вдовствующая императрица, как и многие другие Романовы, испытывала по этому поводу огромное облегчение. «Вы даже представить себе не можете, каково это, после сорока лет, когда я была вынуждена скрывать свои истинные чувства, иметь наконец возможность сказать вам, как же я ненавижу германцев!» – сказала она в беседе с одним из депутатов Государственной думы³⁹. Раны, нанесенные датчанам аннексией когда-то принадлежавших Датскому королевству герцогств Шлезвиг и Гольштейн после проигранной ими войны с Пруссией и Австро-Венгрией в 1864 году, были слишком глубоки и так и не зажили. «Я полон решимости оставаться верным моему союзнику Франции до победного конца», – поклялся Николай II греческому принцу Николаю. «Мы не можем позволить себе проиграть эту войну, так как это означало бы конец всяческой свободе и цивилизации»⁴⁰.

Теперь больше не будет никаких, даже самых кратких визитов к родственникам, ведь Европу раздирала война, и королевские семьи европейских стран были вынуждены принять сторону либо Союзных держав (Антанты), либо Центральных держав (в состав этого союза входили Германия, Австро-Венгрия, Османская империя и Болгария). Под подозрением, каким бы иррациональным оно ни было, оказались все члены царствующих домов Антанты, связанные семейными узами с Германией. Великая герцогиня Саксен-Кобург-Готская, русская жена второго сына королевы Виктории Альфреда, великого герцога Саксен-Кобург-Готского, которая была настроена крайне прогермански, была вынуждена посылать письма своим русским и английским родственникам через посольства нейтральных стран Скандинавии или прибегать к помощи шведской крон-принцессы, которая организовала что-то вроде королевской почтовой службы для своих родичей из воюющих стран.

Три скандинавских страны – Норвегия, Швеция и Дания – не желали вставать ни на чью сторону в конфликте, хотя все они были связаны историческими симпатиями либо с одной стороной, либо с другой. Король Швеции Густав V изначально сочувствовал Германии, поскольку с конца пятнадцатого века Швеция не раз воевала с Россией. К тому же жена Густава, Виктория, была дочерью великого герцога германского герцогства Баден, и Швеция издавна опасалась вторжения России, под контролем которой находилась тогда граничащая со Швецией Финляндия. В 1915 году Густав отправил секретное письмо Николаю, предлагая ему свое посредничество в заключении сепаратного мира с Германией, но Николай на это не пошел. «Россия еще никогда не была так едина и так полна решимости, как сейчас», – написал он в ответном письме Густаву. Она будет продолжать войну «до ее окончательного завершения»⁴¹. Приверженность своему нейтралитету на протяжении всей долгой войны вынудила Швецию ввести жесткую систему нормированного распределения и привела к голоду, в результате чего Густав V какое-то время даже опасался потерять свой трон.

Дания и Норвегия также выбрали политику нейтралитета, несмотря на родственные связи своих королей с царствующими домами основных сторон конфликта. Георг V и Николай II состояли в близком родстве с королями Дании и Норвегии: король Дании Кристиан X приходился племянником и Дагмар – вдовствующей императрице Российской империи Марии Федоровне, и Александре, королеве-матери Великобритании; король Норвегии Хокон также был их племянником. Однако с географической точки зрения Дания всегда считалась «частью Германии», писал американский посол в Дании Морис Иган; ее столица Копенгаген:

Имея такие тесные родственные связи с царствующими семьями двух из держав Антанты через своих вдовствующих тетушек Александру и Дагмар, король Дании Кристиан предложил свое посредничество в письмах, которые были переданы монархам России и Великобритании через богатого датского предпринимателя и судовладельца Ханса Нильса Андерсена, личного друга как датской, так и британской королевских семей. В 1915 году Кристиан предложил провести мирную конференцию в Копенгагене; он считал, что как нейтральная страна Дания могла бы извлечь выгоду из послевоенного восстановления экономик как Германии, так и России. Тогда же, в 1915 году, датчане учредили Русскую торговую компанию и назначили на пост торгового атташе при посольстве Дании в Петрограде Харальда Шоу-Кьельдсена. Перспективы датского экспорта в Россию были огромны, и главной покровительницей датских интересов на российском рынке стала датчанка по происхождению вдовствующая императрица Мария Федоровна⁴³. Во время войны политикой двигали экономические интересы, а вовсе не кровные узы монархов; политика базировалась на потребностях в территориях, сырье и рынках сбыта.

Андерсен, как и Кьельдсен, во время войны работал на торговые интересы Дании, курсируя между Лондоном, Санкт-Петербургом, переименованным в Петроград, и Берлином. Он был идеальным посредником и уже в 1915 году по инициативе Берлина прибыл в Петроград, чтобы уговорить царя заключить сепаратный мир с Германией. Это вызвало резкое раздражение в правительстве Великобритании, которое не устраивало ничего, кроме заключения общего мира между всеми сторонами конфликта, и только после того, как Германия будет поставлена на колени. Но наиболее ценным для Николая II в ситуации, когда его держава была не только измотана провальной военной кампанией на Западном фронте[6], но и оказалась под угрозой внутренней смуты, мог оказаться совет монарха, правившего страной, наиболее удаленной от России географически. Король Норвегии Хокон был, пожалуй, самым прагматичным и демократически настроенным из всех монархов своей эпохи. По рождению Хокон был датским принцем Карлом, а когда в 1905 году уния, связывавшая Норвегию со Швецией, была расторгнута, его пригласили занять норвежский престол. Его жена Мод была той самой юной английской принцессой, которая когда-то в восьмидесятых годах дразнила Николая из-за его влюбленности в Аликс, будущую Александру.

Прежде чем согласиться занять престол, Хокон настоял на проведении в Норвегии всенародного референдума, желая, чтобы его воцарение одобрил народ. По его мнению, он и его собратья-монархи занимали свои троны только потому, что этого хотели их народы, и в откровенном разговоре между ним и Николаем, состоявшемся незадолго до войны, Хаакон дал совет российскому императору, как избежать революции в России:

«Одного этого хватит, – сказал король Норвегии своему русскому кузену, – чтобы положить конец стремлению к революции»⁴⁴.

Это редкое интервью с Хоконом, опубликованное американской журналисткой Мэри Бойл О’Рейли в одном из номеров давно прекратившей свое существование газеты Fort Wayne Sentinel, было утеряно для широкой публики на целый век. И лишь недавняя оцифровка старых газет вернуло его читателю – вместе с огромным массивом ценнейшей документальной информации о том периоде. Это интервью содержит в себе самые здравые и прагматичные советы, когда-либо данные Николаю одним из его венценосных собратьев. Король Норвегии ясно понимал, что необходимо делать всем монархам, чтобы уцелеть: идти на компромиссы, проводить реформы, демократизировать свои страны, предоставлять народам избирательные права. Если бы только Николай его послушал…

Но Николай так и не последовал ни советам Хокона, ни другим разумным советам, которые его родственники давали ему в годы, предшествовавшие революции 1917 года. Он упрямо поворачивался спиной ко всему логичному и практически целесообразному и лицом к темным суевериям и жестоким превратностям судьбы.

К началу 1917 года королевские семьи Европы наперегонки пытались спасти Николая и Александру от их собственного неразумия. Но все их усилия пропали втуне. Вспоминали ли они об этом, когда многократно предсказанный кризис наконец произошел и дом Романовых оказался в отчаянном положении?