Осень 107 г. от восстания мамлеков
Алпаслан[6], баш каракуллукчу[7] серденгетчи[8]
Алпаслан плохо помнил свое детство. Смутные, смазанные картинки убранств внутренних покоев гарема, улыбка матери и ее ласковые, теплые объятия. Но встречи с мамой были не слишком частыми, большую часть времени будущий сотник «рискующих головой» проводил при кухне. В будущем, глядя на казан-и шериф орты[9], Алпаслан любил шутить, что к судьбе ени чиры его готовили с самого детства.
Впрочем, так оно и было. С того момента, как их продали в гарем, его будущее было предопределено. Впрочем, первые годы, проведенные рядом с мамой, а потом и младшенькой сестренкой Эсиной, были настоящим подарком судьбы… Каких трудов, каких усилий стоила матери борьба за то, чтобы в неволе ее не разлучали с сыном и чтобы господин Беркер-ага купил ее в свой гарем вместе с малышом, – этого не знает никто.
Джемила – будущий муж неслучайно назвал мать Алпаслана звездой, в ее внешности соединились черты восточных и западных народов. Золотые, как перезрелая пшеница, волосы, ярко-зеленые, словно омуты лесного озера, и в то же время чуть раскосые, как у степнячек или заурок, глаза, восточный овал лица… Ни раннее материнство, ни торхское рабство никак на ней не сказались – впрочем, кочевники, захватившие мать Алпаслана, умели ценить такой дорогой товар, как женская красота. Ценить и беречь.
За девственницу с такой внешностью торхи могли бы запросить меру серебра, равную ей по весу. Сквозь их руки прошло множество рабынь, но немногие обладали такой яркой красотой… Они и хотели выкинуть нечто подобное, забрав сына, – но мать Алпаслана в ярости поклялась, что, если ее разлучат с ребенком, она изуродует свое лицо. Торхи поверили. А Беркер-ага с улыбкой выслушал пылкие речи наложницы, впрочем вскоре ставшей женой, и согласился принять ее сына. В те годы он был румели агасы – старшим офицером, отвечавшим за набор мальчиков и юношей в учебный корпус ени чиры. Еще один новобранец, довеском отданный к красавице-наложнице, нисколько его не смутил.
Да, первые годы Алпаслан помнит смутно… Впрочем, тогда он носил иное имя, коим его величала лишь мать, – на кухне, где ребенок проводил большую часть времени, его называли разными обидными прозвищами. «Белая собака» было самым «нежным» из них. Впрочем, такое отношение к мальчугану сохранялось лишь до того момента, пока мама не стала младшей женой Беркера-ага. С появлением маленькой Эсины изменился как статус молодой женщины, так и ее привилегии – и последние полгода жизни в гареме мальчик провел рядом с мамой и сестренкой в женских покоях.
Самое лучшее, самое спокойное и счастливое время в его сознательной жизни…
А в семь лет Беркер-ага отдал его в корпус ени чиры. И тут-то мальчуган узнал, что такое настоящая ненависть, ярость и страх. Пусть на кухне гарема его унижали и обзывали обидными словами, там его, по крайней мере, никто не бил. Легкие подзатыльники (правда, будучи на кухне он их легкими не считал) не в счет. А вот в корпусе…
Сейчас Алпаслан вспоминал это время с легкой ностальгией – ибо он с честью, достойно мужчины прошел все испытания, брошенные ему судьбой. Корпус стал местом, где сырое железо его тела и души было расплавлено и перековано заново – в стремительный и разящий клинок. Вот только чего будущему «льву» стоила эта перековка в те детские годы…
Сегодня Алпаслан умом понимал причину ненависти будущих соратников. Зависть. И хотя бывший раб никогда не думал, что у других могут быть основания ему завидовать, он очень сильно ошибался…
До корпуса Алпаслан никогда не голодал, даже не знал такого понятия – голод. Пусть на кухне его кормили не яствами для гарема, но на миску жирной бобовой похлебки на мясном бульоне, да с изрядным куском пресной лепешки он всегда мог рассчитывать. Перепадало ему и с господского стола, а уж мама всегда запасала сладостей к их встрече. Попав же в корпус и столкнувшись на первых порах с довольно скудным рационом (как ему тогда казалось), мальчишка позволил себе сказать об этом вслух, ну а заодно поведать только-только появившимся товарищам, как питался раньше. Его жестоко избили – и продолжали избивать всякий раз, когда «откормыш» приходил есть.
Учителя в тот момент еще не вмешивались в отношения между будущими ени чиры. Какое-то время мальчишкам лишь давали немного еды из остатков трапезы старших учеников, да предоставили ночлег в старой, полуразвалившейся казарме. Зато учителя ненавязчиво, но очень внимательно следили за тем, как себя проявят юноши, находясь в среде себе подобных, среди равных. Будущие харизматичные лидеры нередко проявляли себя именно в этом бараке.
Но вряд ли кто смог бы разглядеть в забитом до полубессознательного состояния мальчишке будущего командира «рискующих головой». Нет, тогда Алпаслан, еще не получивший своего настоящего имени, подвергался избиениям и унижениям за все совершенные в жизни проступки.
Что за проступки, если не вспоминать о сытом пузе? Ну как же, ведь он провел первые семь лет рядом с мамой, живой мамой, – в то время как большинство будущих ени чиры были сиротами, лишившимися отцов и матерей в самом юном возрасте. Мало кто из них помнил родительскую любовь и ласку.
А еще его мама стала женой румели агасы – человека, в котором многие видели первопричину своих бед. Да, не Беркер-ага оборвал жизни их родных ударами острого ятагана, не он продал их в рабство. Но для юных зверьков, коими являлись будущие ученики корпуса ени чиры, именно румели агасы олицетворял все зло, несомое султанатом, а Алпаслан стал удобным громоотводом их ненависти.
Мальчишку не убили и не покалечили лишь потому, что семилетние дети еще не ожесточились до крайности. Но и без того постоянный голод и побои практически сломили Алпаслана.
Однажды, в бессилии греясь на солнце после очередной порции тумаков вместо похлебки, мальчик вдруг почувствовал чей-то недобрый взгляд, чье-то присутствие. Испуганно распахнув глаза, он увидел над собой замершего Беркера-ага. Благородное, красивое, мужественно-волевое лицо румели агасы исказила гримаса брезгливого презрения. Вдруг он легким движением руки бросил что-то под ноги мальчишке и произнес слова, которые Алпаслан запомнил на всю жизнь:
– Твоя мать просила о тебе позаботиться, и я внял мольбе супруги, хоть и не вижу в ней смысла. Так что послушай мою мудрость, сын лехского пса: ты или станешь ени чиры, или сдохнешь от голода! Третьего не дано. Я уверен, что вскоре тебя не станет, ведь тот, кто не способен защитить себя кулаками, не защитит и клинком! Впрочем, ты можешь попытаться доказать мне обратное, коли хочешь жить…
Беркер-ага ушел, а Алпаслан еще долго разглядывал сокровище, что бросил румели агасы ему под ноги, – маленький кухонный нож.
Нет, Беркер-ага был не прав на его счет: мальчик пытался защитить себя кулаками каждый день. Но его хватало на два-три, а чаще всего на один удар, прежде чем стая голодных и злых сверстников сбивала его с ног и отчаянно мутузила. И все же он защищался. Вот только сил с каждым днем становилось все меньше… Однако ощутив в руке приятную тяжесть маленького ножа, коим он когда-то разделывал лук на кухне, Алпаслан почувствовал в себе целое море силы – и уверенность, что в этот вечер все изменится.
Когда с кухни корпуса принесли едва теплые котлы с остатками ужина, мальчик как ни в чем не бывало двинулся к котлу – впереди всех. За его спиной раздались удивленные, а после издевательские смешки: все ожидали уже порядком приевшегося развлечения – очередного избиения Алпаслана.
Как же тогда билось его сердце… Ни до, ни после будущий сотник «рискующих головой» не испытывал столь сильного волнения. Но именно волнения, а не страха.
Дорогу ему преградил первый из зачинщиков драки, одновременно являющийся и вожаком самой крупной ватаги мальчишек. Довольно высокий и сильный парень, взявший себе имя Каракюрт (черный волк), он со злорадной ухмылкой ждал приближения Алпаслана, демонстративно сложив руки на груди. За что и поплатился.
Никто не ожидал от вечно забитого «откормыша» столь стремительного рывка вперед. Никто не ожидал, что в его руке окажется клинок. Никто не ожидал, что в самом забитом и жалком из них они же и воспитали звериную ненависть, которой не было в них самих…
И когда в руках «откормыша» вдруг смазанной молнией блеснул нож, а через мгновение во все стороны брызнула кровь – под дикий, животной вопль Каракюрта, – они дрогнули. А «откормыш», сам вдруг по-звериному взревев, бросился к следующему обидчику, застывшему соляным столпом за спиной первой жертвы. И вновь резкий, режущий взмах, и вновь крик боли… Правда, второй парень отделался лишь порезом поднятой для защиты руки, но именно он побежал, открыв Алпаслану дорогу к котлу. А остальные по-прежнему с ужасом смотрели, как Каракюрт пытается зажать руками глазницы и остановить бьющую из них кровь… «Откормыш» же, разогнав своих извечных обидчиков, спокойно подошел к котлу и принялся есть. Впрочем, нет, уже не «откормыш» – именно в тот вечер он принял новое имя, коим его в дальнейшем именовали сверстники и с коим его приняли в корпусе – Алпаслан, храбрый лев.
В один миг превратившись из забитой жертвы в самого опасного хищника стаи, Алпаслан и позже, во время занятий в корпусе или службы в орте, старался во всем быть первым и лучшим. Ему не очень давались чтение, счет, каллиграфия – и мальчик оставался после занятий, умоляя учителей уделить ему еще хоть чуть-чуть времени. Он очень старался и где не мог понять сразу – вновь и вновь возвращался к истоку проблемы, вновь и вновь заставляя себя выводить вязь или ломать голову над счетом.
Алпаслан был твердо убежден, что станет отличным фехтовальщиком, – и действительно владение что саблей, что ятаганом, что кончаром давалось ему сравнительно легко. Но мальчику, а позже юноше и мужчине всегда было мало этих занятий, и он вновь и вновь брал в руки клинки, рисуя в воздухе сложные узоры защиты или атаки. Когда же казалось, что правая рука выучила каждое движение, каждый удар и взмах, Алпаслан брал клинок в левую. И заново учился, казалось бы, уже привычным движениям…
Стрельба, верховая езда, борьба, науки – так или иначе, но в корпусе юноша был лучшим во всем, неслучайно его одного из немногих отправили в орту ени чиры в качестве зембилджи, помощника офицера.
Здесь же, в корпусе, Алпаслан проникся духом воинского братства, товарищества и взаимовыручки, что царит среди ени чиры. Что бы ни было в прошлом, какие бы обиды и даже раны ни нанесли друг другу будущие гвардейцы перед приемом в корпус – здесь они стали даже не соратниками, нет. Здесь они стали братьями… семьей. Да и как не стать, если ты с одними и теми же людьми ложишься спать и просыпаешься в одной казарме на протяжении нескольких лет? Если на четверых делишь единственный припрятанный сухарь? Если вместе с парнями из десятка разделяешь радость победы или горечь поражения на ежегодных учениях? Если именно твой сосед по койке своей же запасной рубахой перетягивал тебе рану на ноге, им же нанесенную тупой саблей, – а через месяц уже ты жертвуешь свою, прорубив его блок ятаганом и зацепив плечо? В корпусе никогда не воровали – за это провинившегося имели право бить смертным боем, в корпусе никогда друг друга не обманывали. И каждый в десятке был готов запросто умереть друг за друга – ибо, прожив и проучившись столько лет вместе, встречая любые трудности спина к спине, будущие ени чиры действительно становились братьями. А испытания перед приемом в корпус никто не вспоминал, даже Алпаслан. С этим периодом у него связаны уже другие воспоминания – как, смеясь, они с братьями оставляли в тарелках половину ужина во время набора будущих ени чиры, отчаянно голодающих в разваленной казарме… Еще одна добрая – действительно добрая традиция корпуса. Ведь мальчишки еще не стали частью их большой семьи, а старшие уже проявляют заботу, делятся куском хлеба. По истечении же обучения в корпусе, став полноправными ени чиры, братья зачастую расставались навсегда – десятки дробили на сотни, мешали друг с другом и отправляли в гарнизоны по всему султанату. А на месте притершуюся сотню вновь дробили по десяткам… И в этом тоже был смысл – ибо молодой воин должен принимать как семью не только свой десяток, но и всю гвардию целиком. Так оно и было – в ортах их ждали точно такие же братья, прошедшие в свое время корпус, и они признавали пополнение частью своей семьи, частью боевого братства.
Свой первый бой Алпаслан принял на земле, именуемой в срединных землях Гиштанией. И он же чуть не стал для него последним – орта юноши оказалась на острие прорыва фряжских наемников-пикинеров. Тогда ощетинившийся кулак баталии протаранил строй ополченцев-азепов, словно матерый вепрь свору молодых псов, и бросился вперед, к жидкой цепи стрелков ени чиры. Юноша поймал пулю в правое плечо – в пятой и шестой шеренгах баталии двигались аркебузуры, – но не покинул строй. Присыпав ранку порохом, он, яростно сжав зубы, воспламенил его и остановил кровь. А после продолжил стрелять и перезаряжать, стрелять и перезаряжать, словно бездушный механизм, – пока фрязи не приблизились к ени чиры на удар копья.
Вооруженные лишь легкими ятаганами и саблями, заурцы были неспособны противостоять таранному удару пикинеров. Но орта не получила приказа отступать – и стрелки встретили атаку врага легкими клинками. Алпаслан был одним из немногих, кто выжил, и до последнего рубил ятаганом нацеленные в него копейные острия пик.
Полководец мамлеков, однако, свое дело знал. Он не дал приказ гвардии отступать лишь потому, что уже нацелил во фланг баталии тяжелую конницу сипахов, и ему не хватало немного времени для маневра. И пять шеренг ени чиры, практически целиком погибшие всего за пару-тройку минут ближнего боя, это самое время и подарили… Сипахи таранным клином ворвались в ряды не успевшей перестроиться баталии, довершив разгром окруженного войска гиштанцев.
Следующий свой бой Алпаслан принял уже в качестве младшего офицера, баш эски, – высокая честь в двадцать лет получить звание «начальника ветеранов»! Но личное мужество, проявленное в схватке с гиштанцами, открыло перед юношей казавшиеся ранее наглухо закрытыми двери. Впрочем, и испытание ему выпало далеко не самое легкое…
Султанат давно имел не только сильную армию, но и могучий флот. Однако в срединном море еще до восстания мамлеков существовали сильные пиратские базы. Поначалу предводители морских разбойников приняли власть султаната, впустили в свои города гарнизоны ени чиры и безропотно отдавали треть добычи. Но жадность и гордыня затмили их рассудок: четыре года назад в условленное время пираты напали на спящие гарнизоны, вырезав ени чиры под корень. После чего разбойники обрушили внезапный удар на базу флота в западной части моря, где и пожгли корабли заурцев прямо на приколе.
Султан Селим в ярости пообещал извести пиратское племя под корень – и обещание сдержал: за два года все крепости, порты и городки морских разбойников, во множестве расплодившихся на островах, были уничтожены, а население поголовно истреблено.
Алпаслан благодарил судьбу, что не участвовал во взятии городов – ибо не был уверен, что сумеет поднять клинок на беременную женщину или ребенка, даже по приказу. Он всерьез боялся, что ослушается командира, – а ведь это было неслыханно! Но даже если нет, то, совершив «воздаяние султана», он точно потерял бы часть себя… И потому очередная боевая задача – штурм Карраджа, неприступной крепости, последнего оплота уцелевших пиратов, – была принята им как благословение.
Впрочем, Алпаслан рано радовался – выжившие разбойники все, как один, являлись лихими рубаками, которым было нечего терять. И дрались они с мужеством пустынных львов, не прося пощады и не даруя ее…
Султан бросил на штурм ютившейся на крохотном островке крепости гвардию – и три орты ени чиры поголовно полегли под стенами Карраджа, а еще две остались в развалинах замка. Да… Схватки с пиратами превосходили любые нормы жестокости и ожесточения – сломав клинки, разбойники рубились тесаками, резались кинжалами и ножами, дотягивались до своих убийц зубами в последней попытке порвать горло – и ведь бывало… В сотне Алпаслана в строю не осталось ни одного солдата, сам он был трижды ранен – и только непревзойденное владение клинками сохранило ему жизнь. Впрочем, падение Карраджа Алпаслан так и не увидел – его в числе немногих уцелевших раненых вывезли на материк.
И вот теперь очередная кампания, едва ли не самая серьезная в воинской судьбе Алпаслана. Впрочем, его путь освещала счастливая звезда – он выжил в самых горячих схватках последнего десятилетия, приобретя репутацию непревзойденного бойца и счастливейшего везунчика. И звание баш каракуллукчу у серденгетчи – сотника лучших ени чиры, добровольцев из ударной сотни «рискующих головой».
Султанат совершил стремительный бросок на север – местные княжества и королевства ослабили друг друга в междоусобной войне, и одно из них, так называемая Рогора, стало легкой добычей. В будущем, при удачном ходе кампании (а разве может быть иначе?) она станет крепким тылом для развития наступления в центр срединных земель. И разве будущие битвы не могут толкнуть Алпаслана вперед, подняв его на совсем недостижимые высоты – например, в ранг командира орты, чорваджи-баши? А там, кто знает, может, удастся стать и новым румели агасы? В конце концов, Беркер-ага когда-то стал им – а сейчас он стамбу агасы, командир всего корпуса ени чиры! И явно благоволит сыну своей старшей (да-да, уже старшей!) жены. Алпаслан иногда даже допускает мысль о том, что его стремительный взлет отчасти обеспечен влиянием могущественного «родственника»… Впрочем, не стоит об этом думать. Ибо пока сотник «рискующих головой» верит в то, что всего добился своей храбростью и клинком, так оно и будет в глазах других. А сомнения – вон их!
И все же покровительственное отношение Беркера-ага, удостоившего его личной, пусть и мимолетной встречи, дорого стоит! Стамбу агасы позволил Алпаслану даже повидаться с матерью перед самой отправкой на север – да это же практически признание его частью семьи!
Вот только встреча с матерью, пусть и радостная, была омрачена и горечью, и смутной тревогой. Ведь мать не смогла не напомнить ему, откуда он родом, и впервые открыла Алпаслану имя его настоящего, пусть и давно забытого отца.
Что же, сын понял свою мать – судьба нередко зло шутит над людьми, а на войне случается всякое. Может, доведется скрестить сабли и с родным отцом… Нет, Алпаслан не верил в подобную возможность, но именно благодаря этому разговору сотник серденгетчи вспомнил и свое имя, данное при рождении, – имя старательно забытое, имя, с которым он стал рабом. Имя, что он проклял и на долгие годы предал забвению…
Осень 760 г. от основания Белой Кии
Крепость степной стражи Барс
Великий князь Торог Корг
Наблюдая со смотровой вышки за разворачивающимися перед крепостью частями штурмующих, я невольно начинаю уважать мамлеков. Ни лехи, ни тем более торхи не могли похвастаться столь совершенной организацией войска, и никогда еще мои противники не готовились к бою столь тщательно.
К примеру, целых полдня заурцы потратили на возведение батарей тяжелой дальнобойной артиллерии. Пока они, правда, молчат – видимо, вражеский командующий предпочитает экономить порох и ядра в условиях отрыва от тыловых баз. Но я уверен, что, как только заговорит наша артиллерия, они тут же постараются ее заткнуть.
А на порядки двинувшихся на штурм воинов смотреть любо-дорого: первые шеренги азепов прикрыты огромными, сбитыми по фронту деревянными щитами в ширину колонны и высотой в два человеческих роста. С внешней стороны на щиты навязано множество мешков с землей – вполне надежная защита против залпа огнестрелов. Конечно, задние ряды заурцев находятся в досягаемости нашего огня, но последние подняли над головой фашины и лестницы – какая-никакая, а защита.
Батареи дальнобойных орудий заурцы возвели вне пределов досягаемости моих пушек, даже с учетом стрельбы со стен. Но мамлеки бросили на штурм не только азепов, но и двинули вперед в качестве прикрытия стрелков ени чиры, а также некоторое количество средних орудий, распределенных поштучно между ровными колоннами штурмующих. Вот с ними, если повезет, мы еще потягаемся…
– Сколько орудий в крепости? – Бергарский внимательно смотрит в глаза Аджею, ему же адресует вопрос.
– Ни одного.
Оставшись вчетвером с паном Ясменем, мы уже более спокойно приступили к обсуждению плана будущей битвы, оставив позади один из самых сложных и острых вопросов – признание моим названым братом протектората Республики и его подчинение Бергарскому. Аджей наконец-то согласился. И вот сейчас его спокойный ответ повергает герцога в состояние… легкого изумления, назовем это так.
– Ты!.. Как хоть… Подожди. А что насчет земляных орудий?
– Бергарский, – Аджей устало смотрит в глаза бывшему заклятому врагу, – да у нас пороха было на три залпа из огнестрелов и один из самопалов. Нам не то что земляные пушки зарядить было нечем, мы даже гранатами не запаслись. Нечем, понимаешь, нечем их было снаряжать!
В отсутствие представителей сановной шляхты (только самые родовитые дворяне присутствовали на предшествующем совете) Эдрик ведет себя гораздо свободней – и потому сейчас он не удержался от восхищенно-гневного возгласа:
– Надул!!! Обставил старика, мальчишка! Эх, знать бы мне об этом с утра…
– И ровно два дня ты бы наслаждался победой, Эдрик. А после мамлеки взяли бы вас тепленькими прямо в разбитой крепости, – не удержавшись, вступил я в обсуждение.
– Чего гадать, было так, было этак? Без пушек и полдня не продержимся! Сколько орудий нам оставишь, герцог?! – Раздраженный, рокочущий голос пана Ясменя прервал не успевший толком зародиться спор и вернул разговор в нужное русло.
Но гетман юга лишь развел руками:
– У меня всего пятнадцать легких и средних орудий. Сколько бы я ни отдал, защитникам будет мало, а мы у Лецека без пушек даже мяу сказать не успеем.
– А про нас ты, значит, и не подумал, вельможный пан?!
– Да я…
– Герцог! – Громкий оклик Аджея прервал начавших браниться лехов. – Сколько бомбических ядер ты сможешь выделить? Это с условием того, что всех мастеровых я тут же отправляю в Лецек с приказом лить ядра, готовить бомбы и заготавливать сколько можно пороха?
Бросив на меня взгляд, зять тут же поправился:
– В смысле Торог отправит, а я подкреплю его письменный указ своей личной печатью.
– Бомбических ядер? Ну… – Гетман задумался. – Думаю, возок смогу выделить. Но зачем они вам без орудий?
– Затем, дорогой герцог, что после разгрома орды торхов я направил в Барс лучших мастеров-литейщиков – возрождать литье орудий в крепости. Однако к моменту нашего прибытия в замок – после разгрома у Львиных Врат – еще ни одна пушка не была готова: мастерам банально не хватило рабочих рук умельцев-подмастерий, оборудования и, самое главное, сырья. Тогда-то литейщики и предложили мне высверлить орудийные жерла в дубовых стволах, а после обить их железными прутьями для крепости. Деревянные пушки изготавливаются чуть ли не за ночь и гарантированно выдерживают несколько выстрелов, особенно не самыми большими снарядами. Я-то отказался из-за отсутствия пороха, но ведь дубовое сырье в крепости есть, остались еще и мастера. Под калибр ваших средних орудий можно будет высверлить штук восемь – десять стволов прямо за эту ночь.
За колоннами первой линии ополчения ровными рядами маршируют ени чиры, сохраняя четкое равнение. Пока они держатся на незначительной дистанции от азепов, но уже начали замедляться. Я уверен, что остановятся они на предельной для стрельбы своих огнестрелов дистанции. Вообще-то качество оружия у нас примерно одинаковое, так что, ведя огонь со стен, мы будем иметь преимущество – и именно поэтому мамлеки прикрывают своих стрелков полевой артиллерией. Пушкари будут изо всех сил мешать нам стрелять прицельно, слитными залпами…
Глубина строя ени чиры – пять шеренг. Что же, стандартное построение для ведения непрерывного огня: первая шеренга стреляет, вторая готовится делать выстрел, третья, четвертая и пятая находятся на разной стадии зарядки огнестрелов. После того как первый ряд дает слитный залп, его стрелки бегут назад сквозь четкие разрывы в строю и становятся пятой шеренгой, а вторая выходит вперед и становится первой… Для сравнения: у меня на стене всего один ряд стрелков.
На незначительном удалении, за разрывами в строю ени чиры друг за другом следуют еще по три колонны азепов! Ну что же, все правильно: когда первая линия пехоты освободит пространство у штурмовых лестниц, атака свежих сил однозначно переломит ход боя – конечно, если она вообще потребуется. А до поры до времени резерв будет находиться вне зоны досягаемости нашего огня… Да, видно, командир мамлеков приготовил к штурму ни много ни мало, а всю целиком пехоту азепов. С козырей заходит, зараза, твердо рассчитывает взять крепость одним ударом… Но и у меня заготовлены какие-никакие сюрпризы.
– Нет, возводить полевые укрепления перед крепостью я считаю неразумным. У нас нет тяжелой артиллерии на стенах, чтобы ее огнем поддержать оборону редутов, да и людей слишком мало.
– И сколько тогда простоят деревянные стены, если вы позволите мамлекам развернуть осадные орудия на дистанции эффективного огня?
– Герцог, и вы, и Аджей, – я кивнул в сторону зятя, – недооценили защищенность Барса. Мы возводили крепость как самую сильную во всей Рогоре, предполагая, что в будущем она может подвергнуться штурму с применением артиллерии. Идею украли у ругов – ведь их деревянные укрепления вы берете так же долго и той же кровью, что и каменные? Так вот, мы заполнили пространство между двумя деревянными стенками камнями и землей, плотно их утрамбовав. А сейчас южную стену еще и кирпичом облицевали… Так что, разбив внешнее дерево, артиллеристы мамлеков далеко еще не обрушат стены, им потребуется не менее двух дней бомбардировки, чтобы их уничтожить. Но и после на месте стен окажется еще довольно высокая насыпь – по крайней мере, не ниже редутов… Скажите, герцог, а сколько пороха вы можете нам оставить?
Бергарский задумчиво пожал плечами:
– Если в Лецеке успеют наладить производство, то не менее половины запасов. Хочешь зарыть в основание вала земляные пушки?
– Как вы проницательны, Эдрик…
Эх, жаль, что у нас в свое время не было мастеров ругов, возводящих из дерева рубленые стены – прясла. В последних есть нижние коридоры и бойницы для подошвенного боя, среднего боя и открытый участок за парапетом, сверху укрытый козырьком от стрел, для верхнего боя. Мои же стрелки вынуждены ютиться только за парапетом – ну за исключением гарнизонов башен. Но и те пока молчат, ждут сигнала. Впрочем, первая шеренга ени чиры уже поравнялась с отметинами в поле…
– Огонь!!!
Вой рожков – и шеренга стрельцов поднимается над парапетом. Мгновение – и со стены бьет две сотни выстрелов, напрочь выкашивая первый ряд ени чиры! И тут же им отвечает залп картечи с поля…
– Артиллеристам! Свободный огонь по пушкам врага!
Сигнальщики подали заранее обговоренный сигнал – и между зубцами башен показались толстые стволы деревянных орудий. Конечно, удобнее было бы разместить их внутри кирпично-каменных укреплений, но из-за чрезмерной толщины (а как иначе-то? Дерево же, не железо) пушки не удалось протолкнуть в орудийные бойницы.
Башни огрызнулись огнем – и облачка разрывов поднялись рядом с полевой артиллерией врага. Да, артиллеристы у меня аховые, большую часть мастеровых, худо-бедно понимающих, как вести огонь из орудий, я отправил в Лецек. Прислугу набрали из наиболее смышленых стрелков, коим на пальцах показали, как вести огонь. А учитывая, что запаса деревянного ствола хватит едва ли на десяток выстрелов, я позволил сделать лишь по одному пробному на каждый расчет.
Так вот, сейчас не попал никто. Ни одно из бомбических ядер не ударило в бронзу вражеских стволов, ни одно не взорвалось посреди снующей вокруг пушек прислуги. Хорошо хоть бомбы при подрыве дают кучу осколков, да начинка из свинцовых пуль разлетается во все стороны – хотя бы частично расчеты мы все-таки повыбили.
Удар!!!
Мощный толчок, а через мгновение еще один сотрясли ближнюю башню, да так, что даже у меня под ногами (в донжоне!) ощутимо вздрогнула кирпичная кладка. Одно ядро тяжелой кулеврины ударило в основание верхней площадки, расколов кирпичный зубец ровно под стыком. Во все стороны брызнули вывороченные попаданием кирпичи, а тяжеленную пушку швырнуло вверх. Вылетев во внутренний двор, она с оглушительным треском раскололась… На фоне удивительного полета орудия падение поломанных фигурок, в которых скорее угадывалось что-то человеческое, не так и сильно бросилось в глаза.
Второе ядро ударило чуть ниже, в плотную кладку, не причинив башне существенного вреда, впрочем, в месте попадания осталась зиять глубокая выбоина.
– Спускайте пушки! Спускайте пушки во двор!!!
Вторя моему крику, заиграли сигнальные рожки. И одновременно с ними вся крепость вздрогнула, принимая на себя удары десятков огромных ядер. Да, кажется, я недооценил мощь осадной артиллерии мамлеков…
Потери стрелков от картечи заурцев не сказать, что очень большие, но и уж точно не маленькие – два десятка убитых и покалеченных, еще десяток раненых пришлось спустить вниз. Правда, наш залп, что стрельцы дали вне досягаемости ответного огня ени чиры, выбил не менее полутора сотен гвардейцев султаната.
Досталось и артиллеристам противника. Что же, теперь мои воины спрятались за парапетом, терпеливо ожидая следующего этапа схватки.
А вот укрытые щитами азепов поравнялись с заметными лишь со стен отметками.
– Подрывай!
И вновь оговоренный сигнал, ему вторит чудовищный грохот с внешней стороны укреплений. Под подошвой вала, на коем стоит стена, взорвалось с десяток земляных орудий, заложенный заряд пороха с чудовищной силой швырнул каменную дробь в лицо врага. В одно мгновение половина штурмовых щитов азепов оказались расколоты, а брызнувшая из них деревянная щепа стала рвать людскую плоть. Камень и дерево в считаные секунды выкосили не менее трети атакующих…
– Вразнобой по ени чиры! Бей!!!
Сигнал – и, аккуратно высовываясь меж защитных зубцов, стрельцы торопливо разряжают огнестрелы в сторону «новой пехоты». Пять шеренг, пусть и разреженные по фронту, – сложно промахнуться.
Противник, уже подобравшийся на дистанцию эффективного огня, отвечает слитным залпом. А потом еще одним и еще… Есть первые погибшие и раненые среди стрельцов, но их немного: кусок горячего свинца достается или самым невезучим, или самым азартным, слишком долго целящимся в сторону врага. В основном же моих воинов неплохо прикрывают массивные деревянные плахи парапета и столь же толстые зубцы. А вот у построенных в чистом поле ени чиры никаких укрытий нет – и выбывшие из строя в их рядах появляются чуть ли не после каждого второго выстрела.
Но в целом моя задумка себя не оправдала: я надеялся, что после подрыва земляных орудий азепы бросятся бежать, смешав порядки ени чиры, а до того мои стрелки хорошенько так проредят их число. Но, оклемавшись после взрыва, заурцы лишь дико закричали и бросились вперед, ко рву. Первая вязанка фашин уже упала на дно… Эх, недаром они полвостока завоевали!
– Пан Кричич, пора!
Пан Ежи Кричич, поручик уланской сотни южного
гетманства, командир первой хоругви добровольцев
За спиной раздается приглушенный топот десятков сапог – в подавляющем числе в первую хоругвь зачисляли шляхтичей и их слуг. Причем среди моих подчиненных есть более родовитые и уважаемые паны, чем я, но при назначении командира хоругви пан Ясмень уперся как бык (это он умеет!) и именно меня поставил старшим. «Изрядной храбрости и разумения молодой человек. Лучшего командира на сотню не найти!» – таким образом полковник (и мой бывший командир) охарактеризовал свой выбор.
Что же, теперь пришла пора оправдать доверие пана Ясменя… Впрочем, старшие над десятками поставлены, цель – до последнего защищать стену – ясна как день, и особых командирских навыков не требует. Скорее уж фехтовальных – но этого мне уж точно не занимать!
Резво взбегаем по узкой лестнице внутри башни. Не знаю, правильно это или нет, но выход на прясло возможен только здесь. И вход тоже – так что, заняв стену, противник будет вынужден выбивать массивные дубовые двери под убийственным огнем из каменных бойниц… Не так и глупо.
Пан Ясмень по обоюдному согласию с князем оставил в крепости лишь две хоругви, по сотне бойцов в каждой. Но если вторая защищает северную стену и ворота, находясь, по сути, в долгосрочном резерве, моих людей пан Торог решил использовать для защиты южной стены. А чтобы мы не несли лишних потерь от обстрела, он распорядился до поры до времени отвести хоругвь к воротам. Но вот пора и настала…
Впереди ослепляющим дневным светом замаячил выход на стену.
– Руби!!!
Выскочив вперед, обрушиваю удар чекана[10] на стальной шлем приподнявшегося над парапетом заурца. Узкий клевец с тыльной стороны топорища прошивает тонкую сталь защиты, вонзившись в череп.
Первый.
Вырвав окровавленный шип из головы врага, перехватываю рукоять – и легким кистевым движением (с шагом вперед левой и переносом веса тела) отправляю топор в спину рубящегося со стрельцом азепа. Топор с хрустом вонзается в плоть, прорубив кожаный панцирь.
Второй.
Выстрел сзади обдал жаром, что-то горячее вжикнуло справа: поднявшийся по лестнице заурец, уже успевший занести кончар для укола, сбит метким выстрелом пана Енджика. Кивком благодарю его за спасенную жизнь и тут же выхватываю шпагу: над парапетом показалась рука очередного азепа, легшая на перекладину лестницы. Удар – и отрубленная кисть, брызнув на меня кровью, падает под ноги. Снизу раздается крик боли, тут же переросший в вопль ужаса – и практически сразу оборвавшийся где-то внизу.
Третий.
Соратники обтекают меня, заполняя стену и вступая в скоротечные схватки с уже поднявшимся врагом. Командовать ими бессмысленно – бой в одно мгновение разбивается на множество мелких схваток.
Быстро пробежав вперед, вырываю чекан из спины заурца – топором-то рубить значительно легче, чем шпагой, – и возвращаюсь назад, к лестнице.
Одного взгляда вниз, под подошву стены, достаточно, чтобы понять – лестницы от прясла не оттолкнуть. Когда их только приставляли, был шанс помешать рогатками, но сейчас их установили прямо со дна рва, и у нас просто нет рогаток нужной длины. Неплохо было бы скатить вниз бревно покрупнее – оно бы и штурмующих смело, и лестницу наверняка бы сломало, – да вот нет бревна! Крепость стоит в степи, здесь древесина встречается крайне редко, а заготовленный заранее дуб забрали на орудия. Толку-то от них… Нет даже камня, чтобы сбросить вниз, все пошло на начинку земляных пушек.
Между тем над парапетом появляется еще один заурец. И довольно эффектно – разом выпрямившись, будто прыгнув наверх. В руке зажат длинноствольный самопал. С двух шагов не промахнешься, но азеп слишком спешит выстрелить, а я рывком прыгаю вправо, одновременно метнув чекан. Не целился и не попал – но промахнулся и противник, пуля ударила в деревянную плаху левее.
Враг спрыгивает на узкую площадку, с обеих сторон огороженную высоким, по грудь, частоколом. В его руках сверкнул ятаган, а за спиной показался столь же проворный азеп… К последнему от башни спешит кто-то из моей сотни, я же, выхватив из ножен парные клинки, мягко шагаю навстречу заурцу.
Яростно взревев, враг рубит наотмашь – ныряю под ятаган, одновременно уколов навстречу. Однако противник легким прыжком уходит влево и тут же с силой рубит сверху, вложив в удар вес тела. Успеваю подставить под ятаган плоскость кинжала, одновременно направляя его от себя, как бы стряхивая вражеский клинок. Получается плохо, кинжал не то что не парирует, он даже направление атаки изменить не может, лишь на вершок отклонив удар ятагана. Но мне хватает и этого – с отшагом правой назад, по диагонали разворачиваюсь к противнику, одновременно подняв шпагу к голове – позиция для атаки. Стремительно колю сверху вниз, но азеп тяжелым ударом от себя сбивает шпагу и тут же обратным кистевым движением рубит навстречу, целя в горло. Лишь скорость и отменная реакция позволяют мне избежать смерти, отклонившись назад.
Укол – и расширяющийся к острию клинок ятагана с хрустом входит в стык ребер и живота. В глазах мгновенно мутнеет, и тут же становится нечем дышать, из открытого рта вместе со сгустком крови вырывается лишь глухой хрип.
Недолгое падение – и спина упирается в надежные, толстые плахи частокола. Но прежде чем сознание окончательно погасло, я успеваю с мрачной усмешкой произнести про себя: «Четвертый». Азеп, насквозь прошитый шпагой, лежит напротив, с торчащим из груди клинком.
Моим клинком.
Великий князь Торог Корг
Бой на прясле переходит в резню – с обзорной площадки донжона открывается прекрасный вид на происходящее.
Первые две волны атакующих отбили стрельцы, хотя для этого им пришлось отложить огнестрелы и взять в руки клинки. Затем их начали теснить, но тут на стену поднялась первая хоругвь добровольцев – как и во второй, в ней преобладают лучшие рубаки лехов. В считаные минуты союзники очистили прясло от заурцев – но азепы, словно «бессмертные» из древних легенд Востока, продолжают остервенело карабкаться по лестницам. Первая линия штурмующих колонн практически истреблена – но следом уже двинулась вторая.
– Они нас просто числом задавят…
Ируг произнес это тихо, но я услышал. Впрочем, я полностью согласен с сотником разведчиков – они задавят нас числом. Если только мы не сломаем лестницы…
– Ируг! Бери с собой десяток латников и поспеши на стену. В башнях остался небольшой запас бомбических ядер к пушкам – те же гранаты, только большего размера и мощи. Зажигайте запалы, дайте чуть прогореть – чтобы заурцы не успели их вытащить, и старайтесь бросать под лестницы. В степи с деревом туго, а те, что есть, заурцы сделали из собственных запасов. Сломаем их – отсрочим штурм как минимум на несколько дней!
– Есть!
Сотник будто растворился в воздухе – настолько быстро бросился вниз выполнять приказ. Жаль только, что я раньше не додумался так сделать – все же мы рассчитывали, что огонь нашей артиллерии будет более эффективен. Хотя мы и так подвыбили их пушкарей – ценных специалистов, не чета ополченцам и даже стрелкам ени чиры.
Но как же метко бьют их дальнобойные пушки! Первым же залпом накрыли одну из башен! Хорошо хоть, что после пары минут плотного обстрела – как только мы спустили свои деревянные орудия – мамлеки замолчали. Как я и предполагал, экономят порох.
– Орудия на вал! И шевелитесь уже быстрее!!!
Ируг, сотник разведчиков стражи, доброволец
Перед выходом на прясло я на пару секунд замер. Не хочется это признавать, но при виде открывшейся картины меня на мгновение парализовало от ужаса – вся площадка за парапетом завалена трупами и отсеченными конечностями. И выглядит это действительно жутко.
С ног до головы забрызганные кровью лехи столпились у лестниц. Несмотря на частую и точную стрельбу ени чиры – сейчас они бьют не залпами, а одиночными, тщательно целясь, – шляхтичи с отчаянной яростью продолжают рубить руки и головы поднимающихся заурцев. Но меткие выстрелы врага то тут, то там выбивают смельчаков, уже занесших свое оружие для удара, и везунчик азеп успевает вскочить на стену. Он бьется с отчаянной решимостью обреченного, погибает в первые же секунды – но короткая схватка дает время его товарищам подняться, и за спиной павшего оказывается по два азепа, а за спиной двух – уже четыре.
Небольшие группы врага истребляются с особой свирепостью, сдерживать их напор помогают ближние к месту схватки стрельцы. Но большинство их засели за зубцами и перезаряжаются – чтобы, закрыв наконец набитую порохом крышку полки, на мгновение высунуться и разрядить огнестрел по скопившимся внизу азепам. Или в сторону ени чиры. Правда, последние уже сломали строй и рассредоточились по полю, перестав быть такими уж удобными мишенями.
Все это я успеваю отметить за несколько ударов сердца. Придя в себя, коротко командую:
– По одному «гренадеру» и бойцу с факелом на лестницу. Помните – нужно выждать две секунды после поджога, а метать на третьей! Иначе запал не прогорит, и трубку вытащат из ядра!
Воины отвечают согласным гулом.
– Вперед!
Я добегаю до крайней из приставленных лестниц, пятой по счету на этом участке стены. За спиной – во рву – уже раздалось два глухих взрыва, которым вторит жуткий вой раненых и покалеченных. Но рухнула только одна лестница.
– Еще! Еще взрывайте!!!
Услышали они мой бешеный крик или нет – шум битвы все перекрывает, – но надеюсь, что догадаются. Так, все, остановка: впереди с поднявшимися на стену азепами отчаянно рубится тройка лехов. Заурцев уже четверо – а нет, трое: замыкающий упал, получив в спину кусок горячего свинца. Судя по пороховой вспышке, стреляли из ближней башни.
Резво сбрасываю со спины мешок с пятью ядрами – больше не вошло. Так же резво распутываю завязки с горла и достаю первую бомбу.
– Зажигай!
Незнакомый мне боец (в добровольцы шли стражи из всех сотен) молча протягивает факел левой рукой. Правой же он нацеливает самопал под срез парапета и через мгновение разряжает его в голову показавшегося азепа. Последнего сбрасывает вниз…
Запальный фитиль, утопленный в деревянную трубку, весело зашипел. Спина мгновенно становится мокрой – еще ни разу мне не приходилось сжимать в руках бомбу с горящим запалом и ждать… Отчего-то кажется, что рванет она именно в руках.
– Раз, два…
На «три» что есть силы швыряю ядро через парапет – от лестницы нас уже оттеснили; мой боец выронил факел и, вырвав саблю из ножен, в паре с уцелевшим лехом отчаянно рубится с наседающими заурцами. На площадке их уже пятеро…
Взрыв!!!
Ядро бабахнуло внизу неожиданно громко – и, судя по крикам боли, заурцам досталось знатно. Вот только лестница как стояла, так и стоит.
– Потесните их! Хоть на пару секунд!!!
Трясущимися от напряжения руками хватаю второе ядро и поджигаю запал. Уже без счета высовываюсь за ближний зубец – парни, отчаянно заработав клинками, отыграли мне пару шагов – и, высунувшись по пояс, швыряю бомбу под основание лестницы.
Есть! Рывком отпрянув, судорожно хватаю воздух ртом – я был прекрасной мишенью и осознавал это. Но пронесло…
Взрыв!!!
На этот раз бабахнуло чуть тише, скорее, гулко, а следом раздался оглушительный треск. На мгновение показавшийся над парапетом азеп отчаянно взмахнул руками, словно ища опоры, и рухнул вниз, вместе с остатками лестницы.
Уцелевшие азепы в ярости усилили нажим. В воздух взлетела отрубленная голова леха – его шпага застряла в пронзенном мгновением раньше заурце. Еще один сбил наземь моего соратника: враг успел нырнуть под размашистый сабельный удар и коротко уколоть ятаганом.
Бойницу башни вновь заволокло дымным облачком – пал замыкающий группу азеп – и еще одним. Приподнявшийся над телом поверженного стража заурец, сжимающий в руке кривой, окровавленный кинжал, повалился на живот, а двое уцелевших бросились на меня.
Сабля с легкими шипением покидает ножны, тут же встречая блоком рубящий удар ятагана, одновременно разряжаю самопал в лицо подскочившего слева азепа.
Еще повоюем!
Великий князь Торог Корг
Кажется, моя идея сработала. Уже шесть из десяти приставленных к южной стене лестниц рухнуло вниз, отчаянная рубка идет у оставшихся – но я уверен, Ируг справится с задачей. Я помню его еще десятником по службе в Степном Волке – крепкий рубака и командир толковый, не зря Аджей двинул его наверх.
– Пан князь! Пан Торог!!!
– Что?!
Развернувшись к запыхавшемуся гонцу-леху, по одному его взгляду понимаю, что случилось непоправимое:
– Ени чиры прорвались за вал. Пан Ясмень просит вашей помощи…
Алпаслан, баш каракуллукчу серденгетчи
А эти рогорцы (или лехи?!) оказались хваткими парнями, с сюрпризом!
Первая линия азепов целиком полегла под картечными залпами четырех громоздких деревянных пушек и дружным огнем четырех сотен стрелков. Наши воины остались лежать во рву и у подошвы вала, пытаясь прорубиться сквозь излюбленные гиштанцами деревянные укрепления – рогатки. Лишь немногие добрались до гребня, чтобы вскоре погибнуть под клинками врага.
Не завидую я и братьям из линейных сотен ени чиры: прежде чем топчу[11] сбили деревянных монстров с вала, несколько бомб взорвалось прямо посреди их порядков. Да и стрелки врага между атаками первой и второй линий азепов целили именно в моих братьев: надежно укрытый земляным парапетом вала, враг нес гораздо меньшие потери, чем гвардейцы султана.
Но к моменту подхода второй линии азепов огонь вражеских стрелков ослабел. Конечно, часть из них погибла, тем более что, сбив их пушки, наши топчу принялись щедро обстреливать вал, да и порох не бесконечен… И все же мне это показалось не столько странным, сколько даже опасным – нутро прямо-таки завопило о ловушке!
И, увы, предчувствия меня не подвели: как только первая волна азепов поравнялась с парапетом, у основания вала по всему периметру оглушительно взорвалось где-то с десяток земляных орудий. Веер заложенных в них осколков, камня, свинцовых пуль выкосил чуть ли не половину нападавших, а сверху по уцелевшим ударил дружный, слитный залп не менее трех сотен стрелков. И тут же обороняющиеся бросились в атаку, не давая оглушенным и ошеломленным азепам прийти в себя.
Над полем раздался высокий, чистый голос боевого горна.
Сигнал нашей атаки.
– Братья! Вы лучшие бойцы этого мира, вы – серденгетчи, «рискующие головой»! И сейчас мы перебьем этих, – я взмахом ятагана указал в сторону вала, – недостойных шакалов, как слепых щенков!
– Да-а-а!!!
– Алп, твои стрелки идут впереди, в двух шеренгах, перед рвом даете слитный залп. Арыкан, минуем ров – и твои хумбараджи забрасывают врага бомбами, затем следуете за ударными десятками. Байбарс, я атакую вместе с твоими мечниками. Серхат, ты с лучниками все время прикрываешь сзади, вместе со стрелками Алпа. Все, вперед!
Три сотни серденгетчи – по одной от каждой орты – неспешно следуют вперед. В доспехах особо не набегаешься – а лишь «рискующие головой» облачены в пластинчатые панцири и кольчуги. Помимо сабель и ятаганов, мои мечники в большинстве своем вооружены небольшими секирами и булавами. Взгляд, брошенный на воинов, отзывается в душе теплой волной заслуженной гордости – мои серденгетчи действительно лучшие воины во всей орте! Сегодня они докажут, что месяцы бесконечных тренировок прошли не впустую!
Вторая линия азепов покрыла себя бесчестьем – они бежали. Впрочем, натиск противника был действительно яростен, да и потери от подрыва земляных пушек вкупе с залпом в упор были чересчур большими… И все же будь на их месте ени чиры – мы бы не дрогнули. И именно поэтому мы – гвардия.
Уже откатившись от вала, ополченцы пришли в себя. По крайней мере, никто из них не посмел встать на пути серденгетчи. Мы предусмотрительно оставили проходы между сотнями – и азепы втянулись в них, понуро бредя и не смея поднять головы.
– Трусы!
– Мышиное дерьмо!
– Да моя собака храбрее любого из вас!!!
Унизительные выкрики ени чиры действуют на ополченцев словно удары кнута. Пусть еще ниже опустившие головы беглецы и заслужили презрение, но мало кто на их месте смог бы выстоять:
– Эмре, Арым! Вы громче всех оскорбляете их – и я надеюсь, докажете свою храбрость не только словами, но и делом! Я уверен, что вы первыми из сотни подниметесь на вал, верно?!
Выкрики со стороны моих воинов обрываются, словно ножом обрезали. Вот и хорошо – гвардеец должен быть силен не языком и храбрость доказывать в схватке.
– Алп! Расстояние?!
Я и сам вижу, что быстро поднимающиеся по валу воины противника уже находятся в пределах досягаемости огня наших стрелков, пусть и на самых границах. Но сейчас мне важно услышать мнение командира стрелков, и Алп меня не разочаровал.
– В линию!
Тренированные бойцы строятся в одну шеренгу.
– Огонь!!!
Оглушительный треск двух десятков выстрелов – и с вала срываются вниз сразу несколько бойцов врага.
– Алп, я жду еще один залп! Остальные – вперед!
Моя сотня первой отстрелялась и первой сорвалась на бег, опережая «рискующих головой» соседних орт. Но и рогорцы (лехи?) уже целиком укрылись за валом и сейчас спешно перезаряжаются – наверняка хотят достойно встретить нашу атаку.
Между тем мы практически добежали до рва.
– Алп, бейте, как только покажутся над гребнем! Серхат, навесной огонь! Пусть ваши стрелы падают на них, словно с небес! Арыкан, Байбарс – за мной!
Пока запыхавшиеся стрелки строятся у рва, я спрыгиваю вниз. Короткое падение, удар – и остаток внутренней стенки я проезжаю на спине, сбив по пути пару трупов. Земля отсырела от крови ополченцев, вся спина в жидкой грязи – но это нестрашно, сейчас главное скорость.
Над головой бьют сразу два залпа, позади раздается множество громких вскриков. Они мне знакомы – так кричат люди в момент гибели… В ярости сжав зубы, молча устремляюсь наверх, еще быстрее карабкаясь по склону рва. От меня не отстают десятки мечников и метателей гранат.
– Арыкан, давайте!
Десятник не повторяет моей команды: все хумбараджи, самые высокие и крепкие мужчины в сотне, бегом вырываются вперед, более всего спешат отрядные факелоносцы. Через несколько мгновений раздается шипение зажженных запалов – и десяток гранат взмывает в воздух.
– Еще!
Хумбараджи не ждут моей команды, первая партия гранат взрывается точно на гребне вала, а вторая уже взмыла в воздух.
– Байбарс, вперед!
– Арра-а-а!!!
Боевой клич, исторгнутый мечниками ени чиры, сотрясает воздух, в ответ же раздается лишь жиденький залп едва ли из десятка стволов и разрозненный, но явно не многоголосный вопль. Впрочем, ему вторит точно такой же жиденький залп всего в десяток выстрелов из-за нашей спины. Сколько же моих воинов погибло… Они за это заплатят!
Когда нужно, панцирные серденгетчи умеют бегать очень быстро – насыпь в три человеческих роста мы преодолеваем едва ли не за тридцать ударов сердца. Ноги даже не устают – я крепко учил своих воинов и занимался вместе с ними, нам подобное препятствие на зубок.
Уже перед самым гребнем жестом приказываю остановиться, одновременно вытащив из-за кушака самопал. Моему примеру следуют еще семь бойцов – все, кому хватило денег купить столь редкое и дорогое в наших краях оружие.
Как я и предполагал, противник ждет нас – они собирались сбить нас огнем в упор. А вот не получилось! Как только над гребнем показался самый любопытный враг (а где же только что топавшие по склону ени чиры?), я тут же разрядил самопал ему в голову. Это послужило сигналом: стрелки врага не выдержали напряжения и показались над гребнем, сжимая огнестрелы в руках, но по ним тут же ударили бойцы Алпа. Отстрелялись и мы. Немногих удалось убить – все же земляной гребень служит неплохой защитой, – но прицелиться мы врагу не дали. Встречный залп задел всего четверых мечников.
– Арра-а-а!!!
С яростным боевым кличем мы взбираемся на гребень – и врубаемся в ряды изготовившихся к схватке бойцов врага.
Ближайший ко мне воин атакует стремительным уколом шпаги. Удар по клинку снизу-вверх – поднимаю его, «раскрыв» противника, и тут же рублю по диагонали сверху: острие ятагана рассекает шею врага.
Блоком лезвия встречаю удар, прихватываю левой за сжимающую шпагу кисть – и пяточка рукояти находит челюсть противника в восходящем ударе, обратным движением режу горло атаковавшего меня бойца. Почему-то отмечаю пшеничные усы и соколиные перья на роскошной шапке из куньего меха.
Следующий воин отчаянно забивает пулю в тюфенги – он даже не успевает вскинуть его для защиты, с рассеченной головой опрокинувшись на спину. Все!
Быстро оглядываюсь: схватка закончилась практически по всему периметру вала. Лишь несколько разрозненных групп рогорцев (лехов?! пора бы все-таки уже узнать, с кем воюем!) продолжают сдерживать натиск «рискующих головой». Но пространство вокруг меня полностью очищено от врага – если не считать сотни четыре бойцов, построенных перед валом и ощетинившихся копьями. А за их спинами держится еще где-то под сотню всадников.
– Слушай команду! Перезаряжай трофейные тюфенги – и огонь по копьеносцам! Пробьем азепам тропинки в их рядах!
Великий князь Торог Корг
Сотня лучших бойцов стражи, что когда-то воевали бок о бой со мной, а после стали кирасирами Аджея. Я знаю каждого из них в лицо, я помню их еще зелеными юнцами… Воины уже оседлали коней и построились в две ровные шеренги, словно на параде, их глаза устремлены на меня, и в них читается готовность следовать за мной прямо в пекло, готовность выполнить любой приказ. Такое подчинение рождает лишь бесконечная вера в командира – и от осознания этого в душе рождается целая буря чувств. Но главное из них – гордость за своих воинов и за себя.
А ведь как я волновался, глядя им в глаза всего пару дней назад…
– Вы всё знаете, но скажу вам еще раз: я доверился лехам и сдался с остатками гарнизона в Волчьих Вратах, когда наша гибель была неизбежна. Но я не мог обречь жену и сына на голодную смерть в заваленных катакомбах и потому с радостью позволил лехам себя обмануть. Они обещали сохранить жизнь сдавшимся, обещали почетный плен под королевские гарантии – но вместо этого вынудили моего отца, короля Когорда, сдаться им, пригрозив казнить мою семью. Это моя вина.
Вы знаете, что они обманули короля, подло захватили его при обмене – и спровоцировали моего названого брата Аджея Корга на атаку, заранее подготовив ловушку! Они разбили войско Рогоры, практически уничтожили его – а я даже не смог отомстить предателю, ударившему отца в спину!.. Это моя вина.
Вы знаете, что после всего этого я принял титул великого князя из рук Якуба, короля лехов, и пришел в родную землю с войском врага. Вы знаете, что я помог им без боя занять Рогору – хотя я руководствовался лишь желанием избежать лишней крови. Но мы пришли сюда – и герцог Бергарский был уверен, что не сможет взять крепость, а значит, не сможет подчинить и Рогору. И тогда я был готов драться с названым братом и убить его, чтобы стать единственным наследником отца и приказать вам сложить оружие – потому что моя семья по-прежнему в заложниках и, потерпи Бергарский неудачу под стенами Барса, моих ближних ждала бы жестокая смерть. Вы это знаете.
Я трижды предатель: я предал память отца, предал Рогору, предал названого брата. Более того, я предал самого себя и дело, которому служил. И все ради того, чтобы спасти свою семью. Заслуживаю ли я вашего уважения? Нет. Заслуживаю ли я прощения? Нет. Может быть, лишь понимания…
Но также вы знаете, что через два дня у стен Барса появится войско Заурского султаната, войско мамлеков. Они покорили половину Востока, они наступают в Гиштании, теснят ругов, теперь же решили покорить и Рогору. И если мы не остановим их, заурцы сгонят уцелевших воинов в свое войско и бросят их на своих врагов, а всех женщин возьмут силой и заставят рожать им детей! Вы знаете их обычаи и как они ведут себя на захваченной земле, знаете, что, если мамлеки возьмут верх, Рогоры не станет!
И сил выстоять в этой борьбе в одиночку у нас уже нет. Нам нужна помощь лехов, нам нужна помощь Бергарского и короля Якуба. Я присягнул Республике и вынудил принять присягу своего названого брата Аджея Корга… Только так мы сможем сохранить если не полную независимость, то хотя бы самих себя.
Но, даже объединив силы сейчас, мы не выстоим в Барсе – в крепости слишком мало припасов, а блокировав здесь войско, заурцам будет достаточно обстреливать нас из мортир да морить голодом. И прорваться мы тоже не сможем – сегодня Барс находится слишком далеко от обжитых земель. Потому в крепости остается только небольшой гарнизон, потребный для защиты замка, – он задержит врага и выиграет время, пока основная армия отступает к Лецеку.
Судьба гарнизона предрешена, вряд ли кто из нас уцелеет. Я говорю «нас», потому что я возглавлю оборону – только мне подчинятся и лехи и рогорцы. И именно я должен сделать это во искупление собственного предательства… В крепости остаются лишь добровольцы, я обращаюсь к вам, потому что мне нужна сотня латных всадников на случай вылазки. Если среди вас найдутся те, кто готов драться под моим началом, – шаг вперед. Если…
Мою речь обрывает громкий звук сделанного шага – точнее, четырехсот шагов. Ибо все две сотни воинов единым монолитом шагнули вперед. На мгновение у меня перехватило горло…
– Воины, час настал. Враг прорвался за вал и сейчас истребляет наших ополченцев прямо под стенами замка. Мы должны помочь им отступить в крепость. Гойда!
– Гойда!!!
Вскочив в седло крупного черного жеребца (назвал Вороном в честь съеденного в Волчьих Вратах скакуна), ткнул его каблуками сапог в бока. Выучившись ездить верхом в степи, я легко обхожусь без шпор – и Ворон послушно подается вперед, подчиняясь приказу.
– Ворота!
Бойцы второй хоругви лехов спешно поднимают на северную стену четыре уцелевших орудия. Ну да, стрелков среди них немного, да и вооружены они в основном самопалами, эффективными лишь на близкой дистанции. А вот с пушками можно попробовать сбить врага с вала.
Десяток оставшихся у ворот воинов спешно разводят створки, пропуская мой отряд.
– Пошел!
Более сильный толчок каблуками, команда – и перешедший на легкую рысь Ворон проносит меня через отрытую арку. Следом не отрываясь едут кирасиры.
Справа раздается призывной сигнал – панцирная сотня пана Ясменя, укрывшаяся до того во рву, вливается в наши ряды. Старый вояка правильно попридержал людей – объединенный удар будет более сильным, да и момент для атаки сейчас наиболее благоприятен.
Заурцы, оседлав гребень вала, безнаказанно расстреливают наших пикинеров-ополченцев, по всему фронту их теснят вооруженные копьями азепы. Тоже ополченцы, но лучше вооруженные и снаряженные, имеющие больше боевого опыта… Именно сейчас между земляной стенкой и строем пикинеров их набилось не менее пяти сотен – и именно сейчас мы, на скаку огибая вал с восточной оконечности, заходим им точно во фланг!
– Гойда!!!
Залп самопалов пробивает широкую просеку в строю азепов, в последний миг успевших развернуть копья в нашу сторону. И потому в первые секунды наш таранный удар встречает лишь кучка уцелевших копейщиков, разрозненных и неспособных оказать реального сопротивления.
Древко пики ощутимо дергается и тут же наливается непривычной тяжестью – сноровисто вырываю граненый наконечник из тела заурца и бросаю Ворона вперед. Очередной противник нацеливает острие копья в грудь жеребца – увожу коня в сторону и с силой вонзаю пику в присевшего на колено врага.
Скакун делает чересчур резкий рывок влево, и я не успеваю вытащить копье, застрявшее в животе врага. Что же, пришел черед палаша: длинный клинок с хищным свистом покидает ножны – а уже через несколько секунд его сталь обагрилась кровью…
– Бей!
Алпаслан, баш каракуллукчу серденгетчи
Удушливая вонь пороховой гари забивает нос, ей вторит тяжелый запах крови, повисший над полем боя. Точнее, над площадкой между валом и крепостным рвом, ставшей местом жесткой схватки: азепы насмерть стоят против атаковавших их панцирных всадников и перехвативших инициативу копейщиков врага. Не меньше трети наших ополченцев погибло в момент флангового удара кавалерии, в чистом поле этой атаки было бы достаточно, чтобы обратить наших ополченцев вспять.
Но здесь – не чистое поле, а потому упершиеся в стенку вала азепы не бежали, а продолжили яростно драться, дорого продавая свои жизни. Густая масса воинов, сбившихся в кучу, затормозила, а потом и вовсе остановила атаку всадников. И хотя их пока по-прежнему теснят, стрелка весов боя вновь клонится в нашу сторону – ведь минуя вал и проходя сквозь наши ряды, на помощь бьющимся в окружении спешат десятки воинов.
Руки уже онемели от постоянной перезарядки трофейного огнестрела – сколько я сделал выстрелов? Десять? Двенадцать? Наш огонь на треть проредил число копейщиков врага, да и во фланг панцирным всадникам мы отстрелялись практически в упор. Редкий и неточный огонь со стен крепости нам почти не мешает, а уж когда на гребень поднялась основная масса стрелков ени чиры…
Я только успел забить шомполом пулю в ствол, как вдруг справа раздался оглушительный грохот – в трех десятках шагов. А за ним еще один, уже слева – всего в двух десятках, по панцирю с мерзкими шлепками ударили куски окровавленного мяса. Меня аж передернуло от отвращения – но, подняв взгляд, я осознал, как мне повезло. Зрелище разорванных на куски братьев ени чиры, чьи жизни вырвала залетевшая в густой строй бомба, воистину ужасно, признаться, я успел отвыкнуть от столь страшных картин.
Всего по валу ударило четыре громоздких деревянных пушки, внезапно появившихся на стене. Бьюсь об заклад, противник только что сумел поднять их – будь орудия под рукой, и их пушкари открыли бы огонь значительно раньше.
Короткий взгляд за спину. Нет, топчу еще слишком далеко – до вала им не менее сотни шагов. Да и затаскивать пушки на отвесную земляную стенку, а потом еще и нацеливать их, и все это под огнем противника… Решение приходит с очередным взрывом, слизавшим с гребня вала десяток смешавшихся между собой стрелков Алпа и Серхата.
– Серденгетчи, вперед! Руби их!
– Арра-а-а!!!
Вырвав ятаган из ножен, спрыгиваю вниз. На этот раз падение дается легче – внутреннюю стенку лехи (вал защищали именно они!) сделали не слишком отвесной. Только мягкий удар в стопы и практически удобный спуск, преодоленный на пятой точке…
Первыми на новую опасность среагировали панцирные всадники. Десяток кавалеристов отделился от задних рядов, развернув лошадей в нашу сторону, – но места для разгона им нет.
Легко спружинив от земли, перехожу на бег. Всадники атакуют не строем, я прыгаю вправо, уходя от сабельного замаха вырвавшегося вперед воина, и следующим же прыжком оказываюсь у задних копыт его жеребца. А через секунду лезвие ятагана полосует плоть несчастного животного. Оглушительно взвизгнув, конь падает на бок.
Скачок к наезднику, пытающемуся высвободиться из стремян, – и, прежде чем его сабля описала дугу, блоком закрыв хозяина, мой клинок врубается в нижнюю часть шеи, не защищенную шлемом…
Великий князь Торог Корг
В тот миг, когда масса ени чиры, спасаясь от пушечного огня, схлынула с вала вниз, в битве настал окончательный перелом. Заурцев и так было слишком много, а теперь, когда к ним присоединились стрелки, их стало едва ли не втрое больше, чем нас. В строю осталось полторы сотни всадников, да менее двух с половиной сотен пикинеров. И сейчас нам нужно успеть отступить к воротам, протиснуться всей массой в узкую арку прохода – всего-то десять шагов – и при этом не позволить врагу ворваться в крепость на наших плечах. А ведь к воротам уже бросилось более полусотни закованных в броню пешцев врага – наверняка лучшие из лучших!
– Ко мне, воины! Ко мне!!! Давай сигнал отступления!!!
Над схваткой повис пронзительный вой рожков; я же, отступив в задние ряды после первых секунд копейного тарана, разворачиваю Ворона назад, увлекая за собой захваченных рубкой кирасир.
– Все за мной! За мной!!!
Жеребец мгновенно срывается на тяжелый галоп, понукаемый резкими ударами пяток в бока, следом за мной из гущи боя вырывается не менее трех десятков гвардейцев. Оставшиеся слишком заняты рубкой с наседающими заурцами – ну и пусть. Три десятка тяжелых всадников разметают полсотни пешцев, как матерый секач свору дворняг. Тем более что у них нет копий!
Ветер бьет в лицо, выдавливая слезы из глаз, а примятая трава, во многих местах окрасившись кровью, сливается в единый чудный узор. Сердце бешено скачет в груди, гоняя по жилам кровь, а руки наливаются яростной мощью – хорошо! С каждым мгновением приближаясь к заурцам, уже не столько спешащим к воротам, сколько убегающим от нас, я вновь ощущаю чудовищный азарт схватки, погони – и хочется орать от восторга!
– Бей!!!
Вот дистанция между нами практически сократилась до самопального залпа. Между тем замедлившиеся враги (ну да, в доспехах не набегаешься) даже не пытаются выровнять строй. Похоже, для них уже все кончено… Что же, в таком случае не стоит тратить драгоценный заряд вторых самопалов…
Резкий окрик командира заурцев – я примечаю его по особому узору на белом колпаке с откинутым назад верхом, – и еще мгновение назад разрозненные воины тут же сбиваются в кучу. Впереди строится полтора десятка стрелков с огнестрелами и самопалами.
– Самоп…
Прежде чем я успеваю достать из кобуры заряженный ствол и отдать команду, враг огрызается залпом. В упор.
Инстинктивно подняв Ворона на дыбы, я жертвую жеребцом, в чье брюхо и грудь ударило две пули. Конь начинает заваливаться назад – но, вовремя освободив ноги из стремян, я успеваю спрыгнуть и откатиться от жеребца, в судорогах бьющего копытами.
Сзади раздается несколько взрывов и вторящие им крики боли – ручные гранаты заурцев остановили атаку гвардейцев, коих не достает залп. А между тем основная масса развернувшихся к крепости всадников еще слишком далеко…
– К бою!
Хрипло выкрикнув команду, разряжаю в сгрудившихся заурцев самопал и кусаю губы от досады – мой выстрел выбил лишь рядового стрелка, а я мог потратить его на командира, державшегося справа! Последний же гортанно проорал приказ и бросился ко мне, увлекая за собой ждущих своего часа мечников…
Короткий взгляд назад – за спиной, пошатываясь, встает лишь десяток бойцов…
– Бей!!!
Первый заурец, плотно сбитый крепыш среднего роста, вырывается вперед, видимо рассчитывая на скорую победу. Вот только палаш раза в полтора длиннее ятагана – и я, мгновение назад устало опиравшийся на клинок, тут же атакую отточенным уколом. Не ожидавшей от меня подобной прыти заурец повисает на палаше, словно насаженный на булавку жук, широко раскрыв от удивления глаза.
Следующий враг подскакивает слева – уже не таясь рублю навстречу, но сталь моего клинка встречает вовремя подставленный блок. Уже через удар сердца противник уходит вправо, скрещивая сталь ятагана с саблей подоспевшего кирасира – а на меня бросается вожак заурцев.
Наши воины сражаются вокруг, но никто не лезет в схватку командиров. Враг, предупрежденный гибелью крепыша, ловко уходит от укола, скакнув в сторону, и следующим прыжком сокращает дистанцию, вплотную приблизившись ко мне.
Шаг назад – противник успевает рубануть по острию палаша, «раскрывая» меня. Быстрый нырок – пропускаю над головой рубящий удар ятагана. Пружинисто распрямляюсь – и, ухватив клинок обеими руками, рублю с разворота, словно мечом.
Страшный удар – он легко бы обезглавил быка, – но заурец умудряется войти в него со скользящим блоком и шагом навстречу. Резкий укол – но враг, уклонившись, пропускает его, одновременно рубанув ятаганом по палашу, и входит на ближнюю дистанцию. От встречного рубящего замаха я отклоняюсь чудом, прогнувшись назад, а в следующий миг заурец со всей силы колет в живот…
Он подобрался слишком близко – ни парировать, ни уйти в сторону я не успел. Лишь в последний миг мне удается ухватить лезвие ятагана свободной рукой – и остановить вражеский клинок, уже прорубивший панцирь и острием погрузившийся в плоть…
Странно, но жгучую боль я чувствую лишь в разрезанной кисти – в животе только неприятное жжение. Смутно знакомое лицо заурца искажается в гневе, он пытается надавить на клинок, я же выпускаю бесполезный вблизи палаш и рву правой кинжал из поясных ножен.
Нисходящий удар обратным хватом заурец встречает предплечьем левой – клинок лишь скользнул лезвием по стали наруча. А через секунду враг рывком тянет ятаган на себя и вниз – оставив меня без пальцев. Дикая боль пронзает сознание, на мгновение померкло в глазах… Уже через удар сердца я вновь ясно вижу – и это стремительно приближающийся к голове изогнутый внутрь клинок.
Олек! Лейра…
Варшана, столица Республики
Серхио Алеман, лейтенант мушкетеров королевы
Софии де Монтар
– Лейра! Госпожа Лейра!
Молодая женщина, со скучающим видом читавшая в тени акаций у искусственного родника, грациозно развернулась на голос фрейлины. И одно только это движение заставило мое сердце болезненно сжаться – спокойно смотреть на точеный профиль ее лица, наполовину скрытый волной ниспадающих на плечи и черных как смоль волос, на полную грудь, заточенную в тесном корсете и оттого волнующе приподнимающуюся при каждом вздохе, – спокойно смотреть на эту красоту просто невозможно.
Впрочем, среди фрейлин королевы не найти ни одной дурнушки. В отличие от традиций жен местных вельмож, окружающих себя слугами самой неброской внешности, урожденная герцогиня де Монтар старательно копирует нравы ванзейского двора. Будучи изящной красавицей с белой, словно мрамор, кожей, точеной фигурой и очаровательным, но в то же время истинно королевским профилем лица, София не боится конкуренток. Впрочем, при королевском дворе Ванзеи понятия супружеской верности весьма зыбки, и мимолетные адюльтеры короля с любой понравившейся фрейлиной воспринимаются как само собой разумеющееся. Да и фавориты королевы, коли поступают мудро и позволяют себе лишь согреть ложе одинокой женщины, могут жить вполне припеваючи… Ровно до того момента, пока им в голову не приходит мысль устранить августейшего рогоносца и самим примерить корону. Но за всю историю ни один из них не преуспел – что довольно убедительно примиряет очередных фаворитов с ролью благородных проститутов…
Вот и пани Барыся, этакая сдобная пышечка, словно лучащаяся здоровьем и бойким задором, чудо как хороша: тяжелая русая коса, ниспадающая до самых бедер – полных и, что уж говорить, притягивающих взгляд, корсет, чуть ли не лопающийся от содержимого, ярко-алые чувственные губы, выгодно оттеняющие молочную кожу, яркий румянец на щеках… Сладкий, сдобный пирожок, что тут же хочется съесть – но, увы, в высшем обществе лехов, к которому и принадлежат фрейлины, понятия о женской чести еще довольно строги. Все они претендентки на удачное замужество с каким-нибудь магнатом, и, что бы ни творили вельможные супруги после бракосочетания, блюсти себя до свадьбы считается у девушек хорошим тоном. Бывают, конечно, исключения, но… Удачливый ловелас может в одночасье пропасть – дабы не порождать порочащих слухов.
К слову, это еще одна из причин спокойствия нашей королевы – никто из фрейлин не стремится согреть ложе короля, ведь в среде местной знати он не всегда воспринимается даже первым среди равных…
Но это – фрейлины. Стайка веселых девушек, в обществе королевы позволяющих себе забыть о высоком происхождении и наслаждающихся чисто девичьими забавами. И хотя все они чрезвычайно родовиты, сравнить их с госпожой Лейрой, великой княгиней Рогоры, просто нельзя. Это все равно что пытаться сравнить чудо какой хорошенький полевой цветок – и гибкую розу с огромным бутоном, выращенную лучшим королевским садовником.
Если предаться самым отчаянным, самым запретным и вольнодумным мыслям – с кем хотел бы оказаться в постели, – еще не факт, что между княгиней и фрейлиной я выбрал бы госпожу Лейру. Впрочем, нет, не так – я при любом раскладе выбрал бы княгиню. Да что там! Мне хватило одного взгляда на восточную красавицу, чтобы понять, что, во-первых, я никогда ее не забуду, а во-вторых, сколько бы женщин ни побывало в моей постели и сколько бы вина мне ни пришлось выпить, изгнать княгиню из сердца будет ой как непросто. Да о чем говорить – устрой судьба нашу встречу несколько иначе, и я бы не сомневался, кому предложить руку и сердце!
Все дело даже не столько в плотской красоте, сколько в личности, проступающей сквозь привлекательные черты. Даже в нашей королеве я не вижу и не чувствую столько царственного благородства и внутренней силы – и одновременно ранящей сердце беспомощности… Каждая черта, каждое движение, каждый взгляд, что изредка обращает на меня эта женщина, дышат ими – да она само воплощение благородной женственности! И несгибаемой воли, и внутренней силы… Я таких не видел.
– Госпожа, – изящно поклонилась Барыся, – королева приглашает вас на ужин. Сегодня наш повар приготовил изумительных каплунов в трюфелях и…
– Передай мою благодарность Софии, но я не голодна. – Бархатный, обволакивающий голос княгини под стать ей – чудо как хорош.
– Госпожа… – В голосе Барыси слышатся растерянность и недоумение. – Но королева…
– Если королева, – в интонациях княгини прорезался металл, – рассчитывает на мою компанию и дружбу, пусть выполнит свое обещание. Я хочу видеться с сыном – и чаще, чем раз в неделю!
Последняя фраза произнесена уже с надрывом, с плохо скрываемым гневом – но какого же… Она называет королеву по имени. Просто по имени!!! Да с ума сойти, это же нарушение придворного этикета!
– Я передам ваш ответ королеве. – Вновь легкий, не лишенный изящества поклон.
– Ступай…
Легкая усталость, небрежное «ступай», произнесенное госпожой не иначе как служанке – а ведь Барыся из семьи богатейших магнатов восточного гетманства, Острогских! Да, великая княгиня воистину удивительная женщина, не собирающаяся мириться ни с какими авторитетами…
Я не удержал тяжелый, протяжный вздох. Лейра (пусть хотя бы в мыслях я буду называть ее Лейрой, без титулов!) без всякого интереса мазнула по мне взглядом своих невероятно глубоких карих глаз и вновь отвернулась.
Именно это равнодушие вдруг вызвало во мне вспышку боли и гнева, и я, не ожидая от себя ничего подобного, сделал шаг вперед.
– Необдуманно отказывать королеве. Вы…
– Пленница?!
Лейра вновь посмотрела на меня, но в этот раз далеко не равнодушно: в ее глазах плескался едва сдерживаемый гнев.
– Нет, – со вздохом ответил я, – но вы гостья, и невежливо…
Меня прервал звонкий, пусть и мелодичный, но какой-то злой хохот женщины.
– Гостья? Гостья?! В гости не забирают силой и не отнимают детей! Гостей не держат при себе, желая через них управлять, жизнью и смертью гостей не шантажируют их любимых! Я пленница!
В гневе Лейра отшвырнула книгу. Но… Как же она хороша! Чуть влажные губы приоткрыты, грудь тяжело вздымается в лифе, глаза сверкают… Неожиданно их выражение сменилось с гневного на ехидное.
– А вам говорили, гвардеец, – в ее голосе слышится ядовитая язвительность, – что так смотреть на пленниц королевы и в принципе на чужих жен не особенно-то и «обдуманно»? А, скорее, даже небезопасно?!
Как?! Как я позволил ей прочитать мои чувства?! Залившись краской, стыдливо опускаю взгляд – но та же злость, что толкнула меня заговорить с ней, вновь полыхнула в груди.
– Что же, в таком случае вы также можете считать меня пленником. Пленником чувств, кои могу выдать лишь выражением лица, но никак не говорить о них вслух.
Открытый взгляд в глаза – и через пару секунд черты лица княгини разгладились, а маска ехидства пропала с ее лица.
– А вы не трус, гвардеец… Так почему болтаетесь при королевском дворе на чужбине, а не боретесь с врагом, который топчет вашу Родину?
Вопрос сбил меня с толку, и мгновение я молчал, собираясь с мыслями.
– Простите, госпожа, но как вы узнали?
– Можешь звать меня Лейрой, гвардеец. А тебя как зовут?
– Серхио Алеман, госпож… Лейра.
Называть сидящую напротив княгиню по имени было непривычно. И потому, произнося ее имя, я склонил голову в почтительном поклоне, на что женщина отреагировала легкой, коснувшейся лишь краешка губ улыбкой.
– Серхио… – Она произнесла мое имя медленно, словно пробуя на вкус. – Тебя выдает внешность. Ванзейцы белокожи, более коренасты и нередко полноваты, а ты смугл и гибок. И слова произносишь… легко, певуче… Такой акцент есть или у италайцев, или гиштанцев. Ну и шрам на брови оставил не прямой клинок, а рубящий удар изогнутого – но ведь в Италайе бьются шпагами… Все это позволило мне предположить, что тебе доводилось драться с заурцами. Конечно, ты мог родиться в самом сердце Ванзеи, в гиштанской или италайской семье, «встретиться» с кривым клинком вдалеке от Пинарских гор… Но еще у меня есть женская интуиция.
И вновь легкая, и как мне кажется, чуть одобряющая улыбка.
А меня легонько пробрало – вот так вот, с ходу определить, что шрам на брови оставил ятаган?
– И откуда великая княгиня так хорошо разбирается в рубленых шрамах?!
Женщина усмехнулась, чуть приоткрыв рот и обнажив жемчуг зубов.
– Я родилась в торхском кочевье и не только видела подобные раны, но и частенько их зашивала. Да и сама с саблей… кое-что умею…
Последние слова Лейра произнесла чуть тише – словно проговорилась о чем-то, что мне знать не стоит. Впрочем, отчасти это действительно так – от такой женщины можно ждать чего угодно… Она быстро исправила ошибку, вернувшись к теме разговора:
– Но не уходите от ответа, Серхио. Так почему дворец королевы в Варшане, а не защита родной земли? Коль вы попали в гвардию, то наверняка сильны в воинском искусстве. И все-таки почему здесь, а не там?
– Госпожа…
Вновь глубокий, трудный вздох – и недоуменно приподнятая соболиная бровь.
– Лейра, это долгая история. Но здесь я нахожусь не по велению сердца, а по воле долга. Вы были не совсем правы – я ванзейский дворянин, моя родина – герцогство в Пинарских горах, что присягнуло королю-молоту Ванзеи шесть веков назад. И ей пока что не угрожает опасность со стороны Заурского султаната. Но когда-то мы были единым народом с гиштанскими баскарами… В те времена, когда Ванзея противостояла Халифату, а королевство ванов лежало в огне, большая часть моего народа погибла, две трети уцелевших пошли под руку короля-молота, укротителя восточной угрозы. И лишь одна треть выживших, самых отчаянных, решительных и жестких, продолжила борьбу, не признавая над собой ничьей власти… Мы не забыли нашего родства, не забыли общего языка предков и их традиций. И когда на смену Халифату пришел султанат, когда заурские ени чиры добрались до отрогов Пинарских гор, мое герцогство Гаскари отправило своих воинов на помощь братьям. Именно тогда я принял свой первый бой – и заодно получил метину от ятагана.
Лицо женщины отражает легкую задумчивость.
– А теперь?
– А теперь я продолжаю нести вассальную службу дворянина.
– Но как же война с султанатом?
– Мы остановили продвижение заурцев в горах, было заключено перемирие. Гиштанцы, в том числе и баскары, вскоре начали новую войну – на деньги италайских банкиров и купленные за них мечи фрязских кондотьеров. Но, как вы знаете, эта война идет с переменным успехом – гиштанцам удалось освободить чуть ли не половину страны, но мамлеки разбили объединенное войско в генеральном сражении. Так что сейчас баскары держат лишь отроги Пинарских гор на два дня пути к югу… Ну а если вас интересует, что в эти славные дни делал я, просто отвечу: служил и сражался. Служил, как и каждый совершеннолетний дворянин своему сюзерену. Под знаменем герцогства принял участие в войне с крупными кондотьерами фрязей, что основали разбойные государства на границе с Италаей и Ванзеей и активно грабили наших торговцев… После войны купил офицерский патент и с разрешения сюзерена вступил в гвардию герцога де Монтара, принеся ему вассальную клятву. Ну а оттуда отправился в Варшану в конвое его дочери, Софии де Монтар, дальней родственницы короля Людвига и будущей королевы Республики. Вот, собственно, и вся моя история.
– Что же, занимательно…
Во взгляде княгини, до того с интересом слушавшей меня, появилась явственно набирающая силу скука. Я осознал, что разговор с Лейрой через мгновение прервется и, вполне может быть, уже никогда не возобновится. Я вновь буду играть роль неподвижной статуи в ее присутствии и ждать часа, когда моя шпага сможет послужить защитой гостье королевы.
– А вы?
– То есть?
Вновь интерес во взгляде!
– Я рассказал о себе, Лейра. Быть может, вы поведаете о себе?
– Ха, – вновь лукавая усмешка на ее губах, – а вы быстро смелеете, Серхио. Уже обратились по имени… – Княгиня отвернулась от меня к фонтану, искусно стилизованному под весело журчащий родник. – Но мне не особенно хочется рассказывать о себе. И раз уж вы благородный шевалье… или все-таки дон[12]?.. То не станете настаивать на откровенности со стороны дамы. Разве не так?
– Все верно, госпожа.
– Я же просила…
– Увы, – я позволил себе грустную улыбку, – я не могу обращаться к вам по имени на людях. А моментов, чтобы мы вот так остались вдвоем, их будет немного, так нечего и привыкать.
– Мы все живем в неволе. – Женщина печально посмотрела вокруг. – И дворец с его режущей глаза роскошью, и сад с чудесными растениями и цветами – все это лишь золоченая клетка для редкой птицы. Мы невольники – королева, которая втайне мечтает вернуться на Родину, вы, вынужденный держать дистанцию с приглянувшейся женщиной, – Лейра вновь позволила себе легкую усмешку, – и я, заложница, чья жизнь держит мужа на коротком поводке Республики.
В ее голосе вдруг зазвучал неподдельный гнев:
– А ведь эти свиньи разлучили меня с сыном! Единственным любимым здесь человеком, единственным, кто мог бы скрасить мое одиночество… – В глазах женщины сверкнули слезы. – И самое ужасное, что он рвется ко мне! Я слышу его плач по ночам! Я вижу его лишь раз в неделю, вижу лицо своего малыша, радостно бегущего ко мне на своих маленьких ножках… Его улыбка, – Лейра с трудом подавила рвущееся наружу рыдание, – она такая… счастливая, когда он видит меня! Он весь лучится, когда я беру его на руки!.. А нам дают всего полчаса! Полчаса!!! А потом его забирают на неделю – и каждый раз я вижу боль на его лице!!! Каждый раз его отнимают против нашей воли, разлучают нас… Он чувствует, что его обманывают, он боится… А няньки – да они его не любят!!! Они просто бессердечные истуканы… Я пыталась забрать его, пыталась не отдавать, я даже ранила одну из служанок, так они уже третью неделю не дают мне с ним видеться! Третью неделю!!! И я должна умолять королеву смилостивиться, унижаться перед ней – чтобы она просто забыла о моей просьбе! Да будь она проклята!!! Будь они все прокляты, твари!!! И ты будь проклят, коль служишь этим подлецам! Прочь!!!
Поклонившись, я отошел от впавшей в истерику женщины. Н-да, вот это эмоции… Такое чувство, что я действительно оказался рядом с клеткой, в которой беснуется дикая тигрица, не меньше…
Сделав несколько шагов, я случайно споткнулся об отброшенную Лейрой книгу. Чуть помедлив, поднял отпечатанный на новомодных станках томик и с удивлением прочитал на обложке: «История благородного дона Мигеля и его верного слуги Серваста». Неужели?! Бросив быстрый взгляд на отвернувшуюся женщину, чьи плечи по-прежнему дрожали в немых рыданиях, я в смятении подошел к фонтану и положил книгу на бортик.
Неужели выбор книги как-то связан со мной?!
Вечером, после смены, я с удовольствием растянулся на кровати, прихватив с кухни кувшин с неплохим красным вином и жирный, сочный окорок. Есть в общем зале не было желания, впрочем, чуть позже можно будет заказать и сыр, и запеченную птицу, и фрукты, и еще вина… Может быть, попросить, чтобы пригласили ко мне женщину? Этот постоялый двор далеко не самый худший в столице, и здесь всегда приводят свежих, чистых и опрятных девушек, которых никак не назовешь представительницами самой древней профессии.
Пару секунд я всерьез размышляю над подобной возможностью, но вскоре ясно понимаю, что в этот вечер присутствие другой женщины не скрасит моего одиночества, а лишь обострит его.
Может, у меня получится как-то повлиять на королеву? В конце концов, когда-то мы с Софией были дружны – если так можно сказать. По крайней мере, во время путешествия из Ванзеи в Республику мы могли позволить себе недолгие, но доставляющие обоим удовольствие беседы… У королевы не каменное сердце, если она позволит княгине видеть сына не раз в неделю, а хотя бы три, да не по полчаса, а по полтора-два… Ведь этим она расположит к себе Лейру, а уж если благодарная женщина узнает, кто помог ей чаще видеться с ребенком, я заслужу признательность красавицы и право уединяться с ней. А там кто знает…
Плохая мысль. Ведь мне прекрасно известно, как княгиня попала во дворец. Я рассказал ей далеко не все – например, умолчал о том, как сражался под началом молодого Алькара де Монтара в битве у Волчьих Врат, когда брат королевы возглавил войско Республики… Лейра служит лехам чем-то вроде ошейника для князя Торога – они играют на его привязанности к семье. Но если он узнает, что супруга допустила измену… М-да, восстание может полыхнуть в третий раз… И его виновника король Якуб лично поджарит на самом жарком костре!
Впрочем, как у нас говорят, кто не рискует, тому не быть королем. Глупая поговорка, но ведь что-то в ней… В конце концов, я могу помочь Лейре чаще видеть ребенка, и обязательно сделаю это – а уж там как пойдет. С такой женщиной будет только так, как она сама того захочет и позволит…
М-да, а если представить, всего на мгновение допустить мысль, что когда-нибудь я пробьюсь в сердце красавицы, добьюсь сладкого мига близости… Разве мне будет этого достаточно? Разве я не захочу большего?! Я ведь впервые испытываю к женщине нечто подобное, впервые сам не могу разобраться в ворохе собственных чувств…
Как же все непросто…
Сам того не заметив, я взял в руки гитару, стоящую в изголовье кровати, – и вот уже как минуту наигрывал что-то грустное в такт невеселым думам. Когда же сосредоточился на игре, из уст полилась старая песня ванзейских дворян:
Мало кто выбирает дорогу:
Звуки струн или блеск кирас.
Я солдат, не судите строго –
Просто жизнь без всяких прикрас.
Мое сердце на кончике шпаги,
И иного мне нет пути.
Пусть вино утолит мои страхи,
Перед тем как скрестить клинки.
Перед тем как острое жало
Паутиной сплетет узор,
Или быстрый росчерк кинжала
Прекратит мой вечный дозор.
Или, может, Фортуна ответит:
«Нет, ванзеец, не твой черед»,
И противник очнется в карете,
Что везет до последних ворот.
Среди битв, побед, поражений
Повторяю подобно псалму:
Жизнь – Родине, без сомнений,
Сердце – женщине, честь – никому![13]
Алпаслан, баш каракуллукчу серденгетчи
Что есть вино, и кто мне даст ответ?
Оно решение одно или причина бед?
Ведь говорят, что с ним порой невыносимо жить,
Но будь всегда за тех горой,
С кем веселее пить!
Серхат с чувством читает популярные среди молодежи рубаи, одновременно скобля голову отточенным до бритвенной остроты кинжалом. Подбородок уже выскоблен до синевы, вот и взялся теперь за макушку…
– Осторожнее со словами, брат: ты же знаешь, ени чиры под страхом казни не пьют вино в походе.
– Э, баш каракуллукчу! Пусть радуются, что я после сегодняшнего и вовсе не напился! Ох, дорого нам встала смерть командира склабинов…
– Кого?
– Вражеского командира, кого еще? Ты же сам его срубил…
– Да нет! Как ты их назвал?
– Склабинов-то? А разве ты не знал, баши?! Эйя сакалаби, или склабины. Когда-то и лехи, и руги, и рогорцы были единым народом, довольно известным на Востоке. Более того, в Халифате специально покупали мальчиков-склабинов и растили из них воинов для тяжелой пехоты. Помнишь уроки истории, командир? Легкие всадники пченги из зависимых кочевых племен начинали бой в первой линии, ее называли «утро псового лая». Затем следовала вторая линия, состоящая из конного ополчения наибов и их слуг – наподобие наших сипахов.
– Помню. «День помощи».
– Вот! А в третьей линии маршировала тяжелая пехота с огромными, штурмовыми щитами и длинными копьями – «вечер потрясений». Так вот ее предпочитали формировать из мальчиков-склабинов. А сегодня их потомки нам как раз и врезали… Да…
– Выходит, они были как ени чиры?
– Выходит, так.
На пару мгновений повисла тягостная тишина. Ее прервало рассерженное шипение – Серхат порезался и отбросил в сторону кривой кинжал.
– А все ж таки, Алпаслан, ты молодец! Такого воина лично обезглавил! Жаль только, склабины отбили тело…
Да они не просто тело отбили. Они нас всех едва не перебили – из боя вышло менее трех десятков моих серденгетчи. После гибели командира часть панцирных всадников буквально взбесилась – дрались столь остервенело, будто презрели смерть.
Раздраженно поморщившись, коснулся виска – его пробороздила глубокая царапина. А ведь если бы не крепкий маленький шлем под дюльбендем[14], который тем не менее прорубили… Да, ударили всадники страшно. Если бы не поспевшие к нам братья-стрелки, еще неизвестно, болтали бы мы с Серхатом сейчас или остались бы там, на поле перед воротами…
Но так или иначе склабины (вот ведь забыл!) отбили тело вождя и сумели отступить в крепость. Не все, конечно, но около сотни всадников и полторы пехоты точно спаслись. А пыл азепов и серденгетчи, пытающихся на плечах отступающих ворваться в укрепление, остудил плотный залп со стен – откуда-то подоспели стрелки склабинов. Впрочем, разве непонятно откуда? С южной стены, где они с большой кровью для штурмующих также отбились… М-да…
Еще раз взглянув на насвистывающего рубаи и бреющего макушку Серхата, я с болью в сердце вспомнил лица павших сегодня воинов, лица Бейбарса, Алпа, Арыкана… Десятника мечников нанизал на палаш убитый мной полководец, а командиры стрелков и хумбараджи пали под клинками панцирной конницы…
От тяжелых воспоминаний меня отвлекли осторожные шаги, раздавшиеся слева. Рука тут же легла на рукоять ятагана, хотя чего можно бояться в сердце огромного лагеря султанской армии?! Разве что склабинов настолько озлила смерть их командира, что они решились достать меня прямо здесь?! Да нет, это глупость!
Между тем в свете костра показался источник насторожившего меня шума – высокий вестовой, одетый, однако, чересчур пышно для обычного бойца. Чауш.
– Господин Алпаслан, – учтивый поклон и легкая улыбка, – вас приглашает к себе стамбу агасы.
Беркер-ага?! Муж матери?! Да это же… А впрочем, кто еще мог отправить именно за мной благородного всадника чауша?
– Так не будем же заставлять ждать столь достойного мужа!
Командир корпуса ени чиры не изменился с нашей последней встречи. Это в прошлый раз я его еле узнал: годы берут свое, и некогда поджарый Беркер-ага раздобрел, на его лице с тонкими чертами явственно проявились морщины, а густая и в прошлом черная борода засеребрилась седыми волосами. Зато движения стамбу агасы сохранили прежнюю грацию и пластичность искусного воина.
– Заходи же быстрее в шатер, гордость очей моих!
Несколько торопливо шагнув навстречу, отвечаю искренней улыбкой на столь радушное приветствие и заключаю в объятия распахнувшего руки Беркера-ага.
– Ты возмужал, мой мальчик… Возмужал… Что же, гость священен, так быстрее садись к накрытому дастархану! Ты не увидишь здесь ни свежих фруктов, ни домашних сластей, что так любил в детстве, зато я могу угостить тебя дивным пловом! А под пресные лепешки отлично пойдет кебаб из бараньих ребрышек! А вот к ним острый соус с томатами и чесноком…
Нет, мы неплохо ели на марше, в походных котлах всегда варилась жирная шурпа, а в казанах поспевал плов с жирной бараниной, но до такой роскоши нашей еде было очень далеко. Один только запах едва ли не лишил меня чувств – запах исключительно дорогих приправ и нежнейшего, самого сладкого и жирного мяса молодого ягненка. А уж о таком деликатесе, как зажаренные на углях, с дурманящим запахом дыма и истекающие обжигающим соком бараньи ребрышки, мы могли лишь мечтать.
Меня не пришлось уговаривать: взяв горсть жирного, пряно пахнущего плова, я сглотнул набежавшую слюну и тут же отправил в рот невероятное, самое вкусное из того, что я пробовал когда-либо, яство… Впрочем, я изменил свое мнение, оторвав зубами от ребрышек первый кусок мяса, до того макнув его в соус…
На пару минут я забыл обо всем на свете – кроме ароматного плова и кебаба, я метал еду в рот, словно в животе у меня вдруг появилась бездонная бочка – одним словом, лопал много и с удовольствием. И лишь поймав насмешливый взгляд хозяина, осознал, что веду себя неподобающим образом. Следующий кусок мяса я отправил в рот уже неспешно и принялся тщательно жевать.
Беркер-ага одобрительно улыбнулся.
– Угощайся кизиловым шербетом, дорогой, сегодня он чудо как хорош. – Стамбу агасы наполнил мой кубок прохладным, приятно пахнущим напитком, после чего налил себе – все как подобает по традициям восточного гостеприимства.
– Ну что же, мой мальчик, я поднимаю кубок за тебя! Ибо ты сегодня сразил ни много ни мало, а правителя всех этих земель, кагана Рогоры!
Я поперхнулся и долго кашлял, пытаясь осознать услышанное:
– Но… как?!
Гостеприимный хозяин позволил себе лукавую улыбку:
– Ты спрашиваешь, потому что удивлен, что их каган сам вел людей в бой? Или как мы узнали, с кем именно ты бился?
Недолго поразмыслив, я с легкой опаской – чувствуется ведь какой-то подвох – ответил:
– Думаю, и то и другое.
– Тогда начну со второго. – Стамбу агасы крепко шлепнул себя по согнутой ноге, демонстрируя глубокое удовлетворение. – О том, что сраженный тобой воин был знатного происхождения, можно судить по доспеху – да ты и сам заметил серебряные насечки на его броне. А вывод, что он был именно командиром, и немалым, мы сделали из-за знаменосца, сопровождавшего павшего. Верно?
– Все верно, уважаемый Беркер-ага. Несший знамя воин пал от стрелы.
– Что же… Многие воины из числа панцирных всадников очень бурно отреагировали на гибель этого командира, что позволило нам сделать вывод, что сраженный тобой был явно не из младших офицеров. Но все встало на свои места, когда мы развязали язык пленному.
– Невероятно…
Я действительно был потрясен услышанным, между тем Беркер-ага продолжил с довольной улыбкой:
– Что касается малого числа телохранителей и личного участия в бою… тут, мой мальчик, вообще запутанная история. Погибший был великим князем – и сыном короля. Чтобы ты понимал, в иерархии местных титулов сын короля является наследным принцем, но… Сам монарх еще пару лет назад был лишь рядовым бароном, а эти земли лишь провинцией в составе Республики лехов. Но этот самый барон, звали его Когорд, поднял восстание и преуспел. Он создал довольно сильную армию и во главе ее дважды разгромил вдвое большие силы лехов.
– Неплохо. И где же он сейчас?
– Мертв. Лехи не смирились с потерей провинции и чуть меньше трех месяцев назад начали масштабное вторжение в Рогору. Причем среди местных дворян нашлись те, кто пошел на предательство, благодаря чему пала одна из двух самых сильных крепостей – не чета той, что мы сегодня брали штурмом… Ударили лехи с двух сторон, договорились со степняками, чтобы пропустили по степи и приняли участие в нападении, так торхи привели целую тумену!
– Стервятники почуяли кровь и легкую наживу…
– Все верно. И теперь их кости гниют чуть севернее… Лехи также заключили договоры с наемниками-фрязями… ты ведь дрался с ними?
Невольно касаюсь пулевого шрама на плече.
– Было дело.
– Так вот, договор заключили сразу с несколькими капитанами. Общее число вставших под знамя Республики равнялось примерно десяти тысячам – это с учетом наемников, в прошлую кампанию переметнувшихся к Когорду, а сейчас вновь изменивших.
Не могу скрыть презрения:
– Наемники…
– Но бойцы знатные. И знаешь что? Уцелели едва ли две тысячи, после чего оставшиеся в живых капитаны разорвали договор с королем.
Я удивленно присвистнул.
– Словом, рубка была здесь знатная… Но Когорда лехи сумели захватить обманом, а его единственный сын, павший сегодня от твоей руки, еще до того сдал обороняемую им крепость и попал в плен.
– Хм… а по виду не скажешь, что слабак.
– Он им и не был! – Глаза Беркера-ага гневно блеснули. – Учись уважать врага!
– Прошу извинить меня, о почтеннейший!
Впрочем, его вспышка гнева длилась ровно секунду.
– Не спеши судить, а выслушай его историю… Великий князь продержался больше двух недель, отражая многочисленные штурмы под постоянной бомбардировкой. Он капитулировал, когда под его началом осталось едва ли полторы сотни бойцов, а под стенами обороняемой им крепости обрели покой пять тысяч воинов врага!
– Что же, действительно серьезно…
– О чем и говорю. Кроме того, на его решение сдаться наверняка повлияло нахождение семьи в крепости – видимо, не сумел обречь любимых на смерть. Так что не суди…
– Я понял урок, почтеннейший Беркер-ага.
Некоторые время мы молчим – хозяин задумался, покачивая в руке бокал шербета, а я не смею нарушить ход его мысли неосторожным словом или действием.
– Захватив в плен единственного сына и наследника, они сумели заманить в ловушку короля, когда стало ясно, что силой оружия победы не достичь. Они обещали предоставить Рогоре широкую автономию, навязав ей лишь необременительный протекторат, а наследника возвести в титул великого князя – взамен на жизнь предводителя восстания. И ради спасения сына, ради любви к нему Когорд решился на этот шаг. Но, как я уже сказал, во время обмена лехи предательски захватили его, нарушив данное их королем слово.
И вновь короткая пауза, которую я все же решился прервать:
– Простите, уважаемый Беркер-ага, но разве в этом был смысл?
Глаза собеседника насмешливо сверкнули:
– И еще какой. Они надеялись уничтожить армию Рогоры – и преуспели в этом. Когорд, отправившись на обмен, объявил официальным наследником зятя, некоего Аджея Ругу…
– Как-как?!
– Некоего Аджея Ругу. Непривычны имена склабинов? Но ведь, кажется, моя старшая жена из этих мест – и по крови ты именно их рода? Или, наоборот, услышанное тебе о чем-то напомнило?
Проницательный взгляд стамбу агасы изучающе скользнул по моему лицу.
– Скорее, нет… Просто показалось вдруг немного знакомым…
– Пусть будет так… – Лицо собеседника из изучающего стало задумчивым. – Лехи поступили очень коварно, но расчетливо. Захват Когорда был нужен им лишь для того, чтобы спровоцировать молодого военачальника на атаку, заставить его покинуть укрепленные позиции. И когда они добились желаемого, то незамедлительно ударили в спину заранее подготовленным отрядом. В итоге армия Рогоры действительно погибла – уцелела лишь горстка воинов во главе с принцем. Мятежная провинция лишилась своей силы, перестала быть опасной… Но и войско Республики понесло значительные потери. Так что, одержав решительную победу, король покинул страну во главе основных сил, поручив дожать уцелевших своему лучшему полководцу, некоему герцогу Бергарскому. Вот только пока лехи праздновали, принц Аджей лихорадочно собирал людей под свое знамя, когда же началась погоня, он разорил собственные земли, лишь бы ослабить врага. И отчасти ему это удалось.
– Простите, что перебиваю, почтеннейший, но тогда какова во всем этом роль великого князя?
– Имей терпение, юноша, и не перебивай старших – разве тебя не научили этому в корпусе? – Глаза Беркера-ага вновь насмешливо блеснули. – Лехи вынудили наследного принца принять те условия, что навязывали его отцу, – почетный протекторат и титул. Взамен князь обеспечил лояльность покоренных и предотвратил разорение своей земли захватчиками – он действительно этого добился. И три дня назад войско лехов осадило эту крепость…
– Всего три дня?!
– Верно, всего три… Но склабинские разведчики обнаружили наше приближение, и рогорцы быстро договорились с лехами о перемирии – прежде чем начался штурм.
– Подождите… Но разве их войско было столь немногочисленно?
– Нет, конечно! Пленный был из рогорцев и силы севших до того в осаду оценивал примерно в три с половиной тысячи воинов. Силы осаждавших лехов – около семи-восьми. Объединенная армия стронулась с места вечером третьего дня, а в крепости остались лишь добровольцы, равным числом с обеих сторон.
– И возглавил их великий князь…
– Верно. Его звали Торог… Так вот, он оставался истинным наследником короля Когорда в глазах рогорцев, но также, приняв титул великого князя от короля Якуба, стал и могущественным лехским дворянином. Идеальный кандидат на роль командующего объединенным войском… И тем глупее было оставлять его здесь, во главе незначительного гарнизона! Теперь армию ведут сразу два полководца, причем бывшие враги – что нам на руку! Я уверен, их вражда скажется на ходе будущей битвы… Но что касается князя Торога – как знать, быть может, это был его собственный выбор, быть может, муки совести, вина перед отцом заставили его искать смерти в бою?
– В таком случае я выполнил его волю.
Эх, как же тяжело было удержаться от самодовольной ухмылки! Но ведь удержался же! И вновь в глазах собеседника отразилось легко читаемое удовольствие – хотя я уверен, что захоти Беркер-ага скрыть свои чувства, и он без труда сумел бы это сделать.
– А принц Торог выполнил свое предназначение в качестве командира крепости. Надо же, – усмешка стамбу агасы из добродушной стала вдруг злой, – сколько сюрпризов нам подготовили склабины! И сколько достойных мужей мы потеряли под стенами этого жалкого укрепления!
Вот этот гнев действительно тяжело было бы скрыть!
– Ты подумай, мы потеряли более двух с половиной тысяч погибшими и умершими от ран, свыше семисот воинов вернутся в строй через несколько месяцев, если вообще оправятся! А главное, Торог выиграл время. Мы возьмем крепость не раньше чем через два дня.
– Отчего именно этот срок?
Беркер-ага уже успокоился: глаза его перестали метать гневные молнии, а голос затих. Не спеша отвечать на мой вопрос, он взял сушеную, засахаренную дыню – а говорил, что сладкого нет! – и отправил в рот солидный кусок, после чего принялся тщательно, с показным удовольствием жевать.
– Мы заняли вал, под его прикрытием проведем подземный ход и заложим мину под северную стену. А в день штурма мощным артиллерийским обстрелом обозначим атаку на южную. И, как только склабины уверятся в направлении главного удара, сосредоточив для его отражения основные силы, мы подорвем мины. Все равно пороха потратим меньше, чем если бы пришлось действительно разбивать стены орудиями… После им уже не выстоять.
– Очень мудро! Не ваш ли это план, почтеннейший стамбу агасы?
Беркер-ага стал похож на довольного кота, обласканного заботливыми хозяевами.
– Вряд ли сераскир Нури-паша скажет это вслух, но все озвученное вложил в его уши именно я… Впрочем, свою награду я получу, как и свою долю славы. Этим же вечером речь о тебе, герое, повергшем самого князя Рогоры!
Мне осталось лишь расплыться в добродушной улыбке, но рассыпаться в словах благодарности я не успел.
– Тебя пророчат в чорваджи-баши и хотят дать в подчинение орту ени чиры.
Собеседник стал вдруг очень внимательно следить за выражением моего лица. Поэтому я не позволил обуревающему меня восторгу вырваться на свободу, а лишь смиренно ответил:
– Это высшая честь, которой…
– Но я высказался строго против этого назначения. Думаю, сейчас самое лучшее для тебя стать сотником всадников дели[15].
А вот это удар, и удар ниже пояса. Такого от Беркера-ага я просто не ожидал… С великим трудом удержался от эмоциональных высказываний, и, надеюсь, на лице не отразились охватившие меня разочарование и недоумение. Я постарался вежливо заметить: