Событие, о котором вскоре по всему Цареву поползли тревожные слухи, полные самых невероятных домыслов и предположений, случилось в Пушкинском саду за драматическим театром. Уютный парк с тенистыми аллеями густо укрыл оконечность гигантского холма на заднем дворе великолепного старинного здания, стройными пушистыми елями выходя на спокойную улицу и монастырские ворота, а березами – на смотровую площадку, с которой открывалась восхитительная панорама набережной, старинного пивоваренного завода, синей полосы Волги и далекого Заволжья с притоками и озерами. Пушкинский сад, разбитый на самой высокой точке города, был и самым изысканным, почти игрушечным парком: фигурно подстриженная зелень, аккуратные выкошенные полянки, деревянные ретролавки с чугунными боковинами; среди зарослей стоят бронзовые скульптуры, а в центре парка на высокой стеле гордо возвышается бюст великого русского поэта, в день рождения которого современные сочинители вдохновенно читали как стихи классика, так и свои вирши.
Подходил к концу теплый благословенный август. По аллее задумчиво шагала кудрявая девочка лет восьми в клетчатом платье и высматривала на асфальте и в траве широкие листья канадского клена. Первого сентября отдохнувшие детки должны были предоставить свои гербарии, и девочка старательно подбирала нужные экземпляры. Она оторвалась от матери, которая задержалась в самом начале аллеи, поправляя в коляске одеяла и одежду грудничка. Девочка подхватила с асфальта один широкий лапчатый лист, затем, перешагнув бордюр и наступив в траву, второй, а третий взяла уже со скамейки. Только потом она обернулась на другую скамейку, стоявшую через аллею, и сразу замерла с тремя листьями в руке. Там, в тени деревьев, рядом с бронзовой скульптурой, неподвижно сидела женщина. В серебристом платье с воротником под горло, с забранными назад ото лба и висков светлыми волосами, спрятанными под серебристый берет, заломленный чуть набок, она была чрезвычайно элегантна и очень бледна. В руках незнакомка держала открытую книгу, но сейчас, кажется, забыла о ней, как и о многом другом. Взгляд ее был устремлен на девочку, но вряд ли дама видела любопытного ребенка. Так смотрят люди, перед взором которых проносятся ведомые только им картины прошлого или будущего, и ничто настоящее в эти мгновения их не трогает. Было в этой бледной, одинокой и безмолвной женщине то, чего девочка никогда прежде не распознавала в других. А ведь чуткому детскому сердцу самой природой открыто столь многое! Дама словно явилась из другого мира. Но было в незнакомке еще что-то особенное. Отчаянно тревожное. Неотступно терзающее ее. Безжалостно жалящее. Но что? Девочка поняла: женщина в серебристом платье бесконечно несчастна, оттого еще сильнее загадочна и отстранена от всего происходящего. Ей обязательно надо помочь. Отогреть ее сердце!
Девочка сложила листья ровно один к другому и, держа их за стебли, как букет подарочных роз, осторожно направилась к даме.
– Возьмите, пожалуйста, – тихо и очень вежливо сказала она.
Большие глаза, продолговатые и светло-синие, ожили, и взор устремился на ребенка, стоявшего перед ней. Маленькая девочка была очень мила, любая другая женщина, чем бы ни была она уязвлена, улыбнулась бы ей, потому что сердце не смогло бы устоять перед ангельской непосредственностью и душевным порывом ребенка, но эта оказалась другой.
– Благодарю, – ледяным тоном сказала она. – Но зачем они мне?
– Они – красивые.
– Но что мне с ними делать?
– Не знаю, – смутилась девочка и опустила глаза.
– Взгляни на меня, – повелительно сказала дама.
Девочка осторожно подняла глаза. Дама в серебристом платье и таком же берете взяла три кленовых листа.
– Ты – милая девочка, – сказала она. – Очень милая…
– Спасибо.
– Но… но…
– Что?
Девочка не могла понять, что происходит с этой женщиной. Реальность вновь стала рассыпаться перед глазами женщины, иной ветер, ледяной и колючий, уже подхватил ее и понес прочь.
– Как же я ненавижу его! – бессознательно вырвалось у нее.
– Кого? – почти испугалась девочка.
Этого вопроса дама не услышала. Ее лицо исказилось – негодованием, ненавистью, болью. Прошлое вернулось и нахлынуло вновь, как стремительное цунами настигает и топит в мгновение ока корабли, стирает с лица земли города. Ледяной ветер в ее душе и сердце стал реальным – он всколыхнул кудряшки милой девочки, и та зажмурилась, встревожил страницы открытой книги в руках женщины, а еще подхватил короткий листок, закладку, и унес его прочь. Девочка отступила и тут же услышала сухой треск. Он шел отовсюду. И тогда она увидела то, отчего взрослый человек мог бы если не лишиться рассудка, то потерять сознание.
Все вокруг сидевшей неподвижно женщины стало стремительным и страшным образом меняться. Зеленые кусты, у которых стояла лавка, и деревья за ней вспыхнули желтизной и багрянцем, и эти цвета стали расползаться все шире. Краски осени поглощали буйные краски лета, но за осенью тут же последовала зима – только что яркие листья стали жухнуть, бурые и сухие, они сворачивались в трубочки и опадали на уже потемневшую траву. А за темными мертвыми красками все, что было близко к женщине, внезапно засверкало – это был иней. Снегом покрылась скамья, оголенный кустарник за ней, ветви деревьев.
Девочка схватилась за щеки и отступила еще дальше. Она глаз не могла оторвать от призрака трех листьев, подаренных незнакомке, еще минуту назад – алых, с янтарными подпалинами, потом на глазах сгоревших, а теперь просто рассыпавшихся в руке женщины. Вокруг лавки была черная пустота. Зима почти мгновенно уничтожила осень. Только иней на мертвых ветках выдавал недавнюю картину. И тем ужаснее была эта картина, что такая перемена случилась только в радиусе десяти-двенадцати метров от лавки и сидевшей на ней женщины. Дальше, за погубленным уголком парка, по-прежнему цвело буйное зеленое лето.
Девочка подула на замерзшие руки и вновь приложила ладони к подмороженным щекам, как она делала зимой. И только потом обернулась – за ее спиной, чуть поодаль, стояла мать с коляской, замерев, как соляной столб. Она не верила своим глазам, не могла пошевелиться, казалось, вот-вот грохнется оземь. А потом, глядя на женщину, мать сделала то, чего не делала никогда, – быстро перекрестилась.
Дама в серебристом платье, кажется, тоже пришла в себя. Она увидела девочку, затем женщину с коляской, но явно не поняла, где она и почему. И тут, только потом, обернувшись на бронзовую статую, покрытую изморозью, закрыла книгу и встала со скамейки.
– Пожалуйста, не причиняйте нам вреда, – попросила мать девочки, отводя коляску с грудным ребенком назад. – Я прошу вас…
– Не беспокойтесь, – сказала женщина в серебристом платье. – Я прошу прощения за то, что вы увидели. – Она протянула руку и едва коснулась пальцами щеки маленькой девочки. – У вас очень милая дочка. Надеюсь, я не слишком напугала ее.
Она как ни в чем не бывало двинулась по аллее в сторону дальних ворот – откуда только что и подошли мать с дочкой. Дама покинула парк и пересекла дорогу – там ее дожидался огромный белый автомобиль. Быстро вышел водитель с белыми волосами, открыл перед ней дверцу, и дама исчезла в салоне. Водитель вернулся на свое место, автомобиль сорвался с места, свернул у монастырских ворот и, должно быть, помчался вниз, в сторону набережной и Волги.
Мать бросилась к дочери, присела рядом:
– С тобой все хорошо?
– Только щечки замерзли, – ответила та. – Особенно вот тут, где она коснулась…
– Маленькая моя, милая моя. – Женщина стала целовать дочку в щеки. – А так все хорошо? Ты не сильно напугалась?
– Нет, – замотала головой девочка. – Я ей подарила три листочка, а потом все вокруг стало меняться…
– Милая, милая, – приговаривала мать. – Я чуть с ума не сошла от страха… Этого же не может быть… Просто не может, и все…
– Как не может? – со всей непосредственностью удивилась девочка. – Вот же – и листочки завяли, и снег тает… это ведь она все сделала, да? Эта тетя? Как у нее это получилось?
– Даже знать не хочу как, – вдруг очень твердо сказала мать.
– Ой, мама…
– Что, милая? – встрепенулась та.
Девочка неотрывно смотрела в сторону бронзовой скульптуры у подмороженной лавки.
– Мама…
– Да что, Лисонька, что?
– А ведь это она, – сказала девочка.
– Кто она? – спросила мать.
Девочка указала пальцем на лицо бронзовой статуи – дамы в платье девятнадцатого века, в шляпке той эпохи, стоящей под раскрытом зонтом.
– Это ее лицо, – добавила девочка.
Мать присмотрелась и поняла, что дочь права. Живая кудесница и бронзовое изваяние – одна и та же дама. Женщина, превратившая лето в зиму, и таинственная безымянная дама с открытым зонтиком…
Ровно через сутки на той же самой аллее среди толпы ротозеев стояли и смотрели на черное пространство вокруг лавки двое мужчин – молодой спортсмен в джинсах и кожаной куртке и старичок в легком костюме цвета хаки старого колониального покроя, в мятой парусиновой панаме. Толпа гудела, шепталась, бросалась восклицаниями, снимала на телефоны место происшествия. Одни, наглядевшись вдоволь и закончив съемку, уходили, другие занимали их места. Самые смелые ощупывали скамейку, черные ветви кустов и деревьев, строили предположения, другие держались подальше от места происшествия, но тоже сыпали версиями того, как такое могло случиться.
– Да ладно! Молодежь костерок разожгла, вот и хрень такая вышла, – говорил кто-то убежденным густым баском. – Все ж почернело!
– А почему тогда листья кругом скрюченные лежат? – визгливо вопрошала старушка. – Осенние листочки-то! Не уголь!
– Да от жары они и скрючились, бабуля! – гудел басок. – Чего тут не ясно? Ты от старости, они – от жары!
– Что вы несете? – возмутился молодой женский голос. – Алла, моя соседка, сама видела, как вокруг той женщины все пожелтело, потом почернело и рассыпалось! И дочка ее, Алиса, тоже все видела. Она даже говорила с этой женщиной, колдуньей!
– Инопланетяне это шалят, – изрек известный в городе уфолог, у которого в последние десятилетия работы поубавилось – не летели инопланетяне на Землю, не оставляли следов в небе и зигзагов на некошеных полях. – Теперь такое начнется! Думаю, в этом месте кротовая нора, и ведет она в другую галактику. Так что вы поосторожнее, граждане, – провалитесь еще, даже МЧС не достанет.
– Ваша инопланетянка на большой белой иномарке приехала, – парировал кто-то. – И уехала на ней. Все-таки без счетчика Гейгера не обойтись – вдруг здесь высокий радиационный фон, а? Потом у всех будет опухоль головного мозга.
– Типун вам на язык! – взвизгнула бабушка.
Громкий бас ее сердечно поддержал:
– Сейчас я тебе сделаю опухоль головного мозга, добазаришься, умник!
Двое, бодрый старик и молодой мужчина, смотрели на все это свысока.
– Как на средневековой ярмарке, – сказал старик в колониальном парусиновом костюме и панаме. – Столетия проходят, а им хоть бы хны!
– Да, только карлицы с бородой не хватает, – вторил ему молодой мужчина-спортсмен. – И медведя на цепи в шутовском колпаке.
– Именно, Андрей Петрович, именно. Ну что, вы свою фотосъемку завершили?
– Да, Антон Антонович.
– И я тоже. А теперь нам надо поймать ту женщину, которая назвала свидетельницу соседкой Аллой. Вы ее приметили?
– А как же, профессор? Слежу за ней краем глаза.
Двумя наблюдателями были Антон Антонович Долгополов и Андрей Крымов. Слухи распространяются быстро. В их случае этот слух подхватила Кассандра Лопухина, мимо которой подобные известия просто не проходили. Ведь ей по поводу и без повода звонили все чудаки города Царева, в любом мало-мальски занятном событии предполагавшие участие потусторонних сил. Что касается происшествия в парке Пушкина, то оно было практически равно солнечному затмению. Кассандре позвонили сразу человек десять, и версии были одна страшнее другой.
Она перезвонила Крымову, тот – своему куратору. Все трое не могли упустить такого уникального случая – увидеть чудо. Долгополов немедленно забрался в своего «жука» и рванул в город, заехал за Крымовым, и вот они на месте происшествия. Кассандра должна была приехать сюда с работы, но пока что опаздывала.
– Кстати, а где ваша рыжая умница-помощница? Пора ей уже появиться.
– Сейчас наберу ее, – сказал Крымов, но тотчас осекся. – Не стоит. Вон она, – кивнул он. – Бежит!
К ним уже пробивалась рыжеволосая красотка с горящим от конопушек, сияющим лицом.
– Привет! – сказала она, потянулась и чмокнула Крымова в щеку, потом пожала руку Антону Антоновичу. – Что я пропустила, мужчины?
– Увлекательный спор, – сказала Андрей. – Хорошо выглядишь.
– Как всегда. – Она уверенно пожала плечами. – Но спасибо. Полосу свою вычитывала – поэтому опоздала.
– Ясно, – кивнул Крымов.
– С подругой свидетельницы Аллы будете говорить вы, – многозначительно сказал Долгополов молодому коллеге. – Ваша епархия, Андрей Петрович.
– Несомненно, – усмехнулся тот. – Касси, ты пока осмотрись, пофоткай «кротовую нору», а мне надо прикинуться спецом по паранормальным явлениям и вытянуть важную инфу из одной дамочки.
– Опять врать будешь? – хитро прищурила синие глаза Кассандра.
– Как всегда, – пожал плечами Андрей. – Раньше времени не подходите ко мне, а то спугнете клиента. Всему свое время, – добавил он и стал пробиваться в нужном направлении.
Молодая дама, заступница за Аллу, с кем-то отчаянно спорила в компании таких же ротозеев, доказывая им, что соседка и ее дочь видели все своими глазами, а не «напридумывали себе бог знает чего», на чем настаивала дама в летах.
– Простите, – очень доверительно сказал ей на ухо Крымов, – можно вас на пару слов? Это очень важно и серьезно.
Он прихватил женщину за руку, пользуясь силой мужского обаяния, выволок из компании спорщиков и показал открытые корки.
– Иван Иванович Логинов, старший специалист по паранормальным явлениям спецотдела Российской академии наук. Только что из аэропорта. Стрелой прилетел. Когда мы узнали, что такое случилось опять… – Он сделал многозначительную паузу.
И не ошибся в своих ожиданиях.
– Опять?! – горячо прошептала женщина.
– Кстати, как вас зовут?
– Наталья Сенчина.
– А по отчеству?
– Наталья Петровна. Так что значит «опять», Иван Иванович? Это уже было?
– Да, скажу вам откровенно, было, и не раз. Случай у вас в Цареве – пятый по стране.
– Какой ужас. А где еще?
– Секретная информация – не могу сказать.
– И все именно вот так?
– Где-то больше, где-то меньше. Ваш мы уже назвали «Царевский инцидент».
– Ясно. И что же это такое? Вы уже догадались? Ведь ужас какой-то. – Она поморщилась: – Тоже не можете сказать?
Крымов и впрямь морщился, но только потому, что еще не успел придумать, в чем же суть подобных инцидентов, и тем более «Царевского».
– Мы думаем, это слом пространственно-временного континуума. Своего рода «кротовая нора», как тут сказал один уфолог, но не в другую часть космоса, а в иное измерение. – Он вздохнул. – Где живут вовсе не люди…
– А кто?
– Догадайтесь сами.
За их спинами шумела возбужденная толпа. Раздраженные людской перепалкой птицы нервно летали над парком, а в деревьях их дожидались заботливо свитые гнезда с птенцами, которых пора было кормить вкусными червяками и жуками. Люди шумели так, будто собирались срубить или спилить все деревья подчистую, только дожидались, когда же им привезут и раздадут топоры и пилы.
– Вы про потусторонний мир? – шепотом спросила Наталья Сенчина. – Мир духов?
Подсказка была идеальной.
– Именно, Наталья Петровна, именно, – кивнул «старший специалист». Впрочем, он и сам склонялся к этой версии случившегося.
– Но если уже пять раз…
– Да-да-да, все так. Как говорим мы, специалисты по паранормальным явлениям РАН: один раз – случайность, два раза – совпадение, три – тенденция, четыре – закономерность, а пять…
– А пять?
– Система, – выдохнул Крымов. – Такие страшные слова. И роковое предположение. А еще мы заметили вот что: люди, вступавшие в контакт с существами, появлявшимися подобным образом, становились объектами их воздействия.
– И что это за воздействие?
– Не могу сказать, – покачал головой Крымов. – Но воздействия те еще! Нам необходимо вместе с вами посетить вашу соседку Аллу, поговорить с ней и ее дочерью Алисой.
Лицо молодой женщины стало несчастным:
– Но я не могу ее тревожить – она и так сама не своя…
– А мы будем аккуратны и предельно тактичны. И потом, лучше я, чем другие. Тем более вместе с вами. Просто скажете ей: это друг, он здесь, чтобы помочь. Мы сядем и поговорим. Да хоть на лавочке у вашего подъезда. У вас есть лавочка у подъезда?
– Есть, – кивнула Наталья. – А что потом?
– А вот мы и увидим, что потом, – многозначительно изрек Крымов. – Я не исключаю, что с вашей соседкой и ее дочерью тоже могли произойти какие-то перемены. И психического, и физического свойства.
– Но какие именно перемены? – с легким отчаянием в голосе вопросила Сенчина.
– Я пока не знаю. Старый шаман поговорил с одним испытуемым, открыл пару каналов, и что вы думаете? Бедняга заговорил сразу на шести тибетских диалектах. Теперь не знает, что с этим делать. Шаман, между прочим, тоже не знает, куда девать знания этого балбеса. Я могу выяснить, что с вашей подругой, только поговорив с ней. Ну так что, идем? Или вначале позвоним?
– Если позвоним – она откажет. Очень может быть, что она сейчас гуляет около дома. С малышкой и с Алисой.
– Тогда пошли.
Они быстро покинули парк и галдящую толпу, вышли через ворота, перешли зеленую улицу. Перед ними была многоэтажка.
– Нам во двор, – сказала Наталья. – Мы тут живем.
Крымов обернулся – за ними на расстоянии двигались двое: старичок-коротышка в хаки и рыжеволосая девушка в джинсовом костюме. Собранностью и сноровкой оба походили на заядлых карманников.
Крымов и его спутница обошли многоэтажку, затем садик. Сенчина вдруг остановилась как вкопанная и быстро остановила рукой «старшего специалиста»:
– Вон она, – прошептала новая знакомая.
На лавке у подъезда, рядом с коляской, к ним спиной сидела молодая женщина. Напротив, сидя на другой лавке, что-то сосредоточенно рисовала в альбоме кудрявая девочка лет восьми.
– А это Алиса? – догадался Крымов.
– Да, она. Бедняжка, такое пережить! Первый раз вижу ее с альбомом в руках.
Алиса заметила их первой, улыбнулась и рассеянно махнула ручкой соседке Наталье. Рядом с девочкой лежала коробка с цветными карандашами, Алиса вооружилась сразу несколькими и опять ушла в работу. На подходивших оглянулась ее мать. Спутник подруги, собранный спортсмен с проницательным взглядом, сразу озадачил женщину.
«Господи, сейчас опять придется врать, только еще вдохновеннее, – вздохнул про себя Крымов. – Ладно, на штурм…»
– Алла, – подходя, заговорила Сенчина, – хочу тебя познакомить с Иваном Ивановичем… – Она явно забыла фамилию. – Он из Москвы. Алла Нежина.
– Логинов, – очень доброжелательно кивнул Крымов. – Можно просто Иван, я из Академии наук, специалист по паранормальным явлениям. Прошу меня простить за беспокойство.
Лицо Нежиной стало несчастным:
– Наташа, ты издеваешься?
– Иван Иванович здесь, чтобы помочь, – со всей заботливостью заверила ее подруга.
– Помочь – как? Чем?
– Я пока не знаю, – стушевалась Сенчина.
– Скажите, Иван Иванович, как вы можете нам помочь? – вопросила Алла Нежина. – Мне и моей дочке? Изменить нашу жизнь? Повернуть время вспять, чтобы мы не вошли в тот парк вчера? Можете так сделать?
– Нет, но могу другое. Предупредить возможные изменения в ближайшем будущем.
– Предупредить? – усмехнулась она.
– Именно так.
– Вы опоздали, – твердо сказала Нежина.
– Как это понимать?
– А так. Аллисочка, подойди к нам.
Девочка нахмурилась.
– Я прошу тебя. Покажи свой альбом. Покажи дяде картинки. Прежде она почти не рисовала, а если рисовала, то каракули.
Кудрявая малышка спрыгнула с лавки и подошла к матери, соседке и незнакомцу. На последнего она смотрела особенно подозрительно.
– Человечка с ножками-палочками, домик с окошком, где рама крестиком. Елочку, – продолжала ее мать. – Дай, пожалуйста, свой альбом. – Алла Нежина взяла из рук девочки альбом, открыла его и протянула Крымову. – А теперь она рисует вот это. Со вчерашнего дня. Как вам?
И Андрей Крымов, и Наталья Сенчина смотрели с открытом ртом на рисунок, выполненный цветными карандашами. Это был уровень добротного иллюстратора книг, учившегося как минимум лет пять своему искусству. На лавке, спрятавшейся в кустах и деревьях, сидела женщина в серебристом платье с воротником под горло, в белоснежном берете и смотрела на зрителей так, точно решила замертво свалить их взглядом.
– Мамочки родные, – прошептала Сенчина. – Это точно она нарисовала?
– Нет, я вызвала художника, чтобы он по-быстрому разрисовал весь альбом! Она – и на моих глазах.
– И как это у нее вышло, Алка?
– Дальше пролистайте, – пропустив реплику соседки мимо ушей, предложила мать серьезному мужчине.
Крымов стал смотреть. На следующей странице уже был портрет этой женщины, но крупным планом: пронзительный взгляд продолговатых глаз, ослепленных ненавистью; их, как и сердца женщины, уже коснулись грозы всех возможных страстей. Этот взгляд был готов сразить наповал.
– С трудом верю своим глазам, – пробормотал Крымов. – Девочка, это точно ты нарисовала?
– Я, – ответила она так, словно сейчас же собиралась смертельно обидеться на незнакомца за его недоверие.
– А как у тебя так вышло?
– Не знаю.
– Ясно, – кивнул детектив.
На следующей странице вокруг той же дамы вся листва стала ослепительно рыжей, на другой – краски померкли. На очередном листе женщина в серебристом платье сидела буквально напротив черной дыры, а редкие черные ветки вокруг густо покрывал иней. И были еще три кленовых листа, которые, стоило перевернуть страницу, буквально превратились в пепел.
– Могу подтвердить, что все так и было, уважаемый господин из Москвы, – заверила Алла Нежина. – Лето, осень, зима – и зияющая черная дыра в конце. Смерть всему живому. Ну, теперь скажите, чем вы сможете нам помочь? – Она с той же насмешкой взглянула на Крымова. – В частности, моей дочери, которая в одночасье стала вундеркиндом? Ей всего восемь лет, и она, знаете ли, не успела окончить академию художеств. Даже детскую художественную школу. Интересно, годам к шестнадцати она будет рисовать как Леонардо да Винчи? Или, может быть, это всего лишь следствие внезапного тяжелого заболевания? – Она замотала головой: – Не дай-то бог! Я даже боюсь вести ее к врачу. Так что скажет об этом ваша паранормальная наука?
Внимание девочки уже привлекло нечто другое – она даже забыла о своих рисунках, которые так внимательно разглядывали взрослые люди. Алиса подняла ручку и указала в сторону кустов, откуда недавно вышли Крымов и Сенчина.
– Они смотрят на нас, – сказала она.
Все обернулись.
– А это еще кто? – подозрительно спросила Алла Нежина.
На них смотрели жадными глазами двое – старик в костюме цвета хаки и рыжеволосая девушка в джинсе. Антон Антонович Долгополов и Кассандра выглядели так, будто собирались совершить набег и, угрожая расправой, завладеть не чем-нибудь, а именно альбомом для рисования. Именно к нему было приковано их внимание.
– Мои коллеги, – честно признался Крымов.
– Тоже из Москвы?
– Оттуда.
– Так вы здесь не один? – удивилась Сенчина. – Вы мне не сказали.
– И тоже из Академии наук? – поинтересовалась Алла.
– Профессор Задавалов и наша аспирантка Веселая. Мы всегда путешествуем втроем, чтобы не скушно было.
– Задавалов и Веселая? – переспросила Нежина. – Они что, персонажи мультфильмов?
– Господин профессор! – окликнул преследователей Крымов, – аспирантка Веселая, вы себя уже выдали – можете выйти к нам. Не стесняйтесь.
Двое преследователей не просто вышли – выбежали, причем профессор достиг лавки первым, опередив молодую ассистентку. Первое, что он сделал, – вырвал из рук Крымова альбом для рисования и стал жадно перелистывать страницы.
– Так я и думал, – энергично кивал он, – так и думал!..
– И что же вы думали, профессор? – спросила Алла. – Расскажите.
– Класс! – едва увидев рисунки, горячо прошептала Кассандра. – Супер! Это же чудо, Антон Антонович…
– В том-то все и дело, – согласился он.
– О чем же вы «так и думали»? – спросила Нежина. – Расскажите нам.
– Не расскажут, – цинично предположила Наталья Сенчина. – Как пить дать – государственная тайна. Я угадала?
– Нет, это вселенская тайна, милочка, – отчасти фривольно отреагировал Долгополов. – Но на самом деле все очень просто: прикасаясь к простым смертным, боги часто невольно делятся с ними своей силой. Та, кого вы увидели, коснулась вашей дочери и в бессознательном порыве передала ей часть своей космической мощи.
Соседки переглянулись.
– Вы точно ученый? – спросила Алла Нежина.
– Паранормальный ученый, – шепнула ее подруга.
– Вот-вот, – подтвердил бодрый старик. – Одним словом, не такой, как все. Особенный!
– И какой же богиней была та женщина? – спросила мать крохи. – Что замораживает парк, превращает все живое в мертвое и при этом ездит в современном автомобиле?
– А вы сами подумайте, – подбросил дровишек в огонь любопытства Антон Антонович.
Теперь уже Крымов переглянулся с Кассандрой, и оба посмотрели на двух женщин.
– Вы издеваетесь над нами? – спросила Алла Нежина. – Наташа, они издеваются…
– Видите ли, дамы, – вздохнул Долгополов. – Люди проживают на планете лишь один миг, а боги живут с начала всех времен – сотни тысяч, а то и миллионы лет. И время от времени, соответственно эпохе, меняют свой облик. Совершенно нормальная практика.
– Они точно издеваются над нами, – кивнула Алла Нежина. – Вчера нас чуть не заморозили, сегодня попросту морочат.
– Но вы так и не ответили на мой вопрос. – Старик погладил Алису по кудрявой голове. – Ах ты малышка, художница! Может, скажешь нам, кто это был? Ангелочек?
– Это была Снежная королева, – вдруг сказала девочка.
Наступило молчание.
– Устами младенца! – выдохнул Долгополов.
– Смелое предположение, – кивнул детектив.
– Очень смелое, – согласилась Кассандра.
– И что же она тут делала? – с вызовом усмехнулась мать девочки. – У нас, в Цареве? Что ей понадобилось? Персонажу из сказки? Если допустить вероятность, что Снежная королева существует.
– Ее прототип, – хитро подмигнул рыжеволосой ассистентке Долгополов. – Существует ее прототип! И был всегда. А та, кого описал великий сказочник, его догадка, плод интуиции художника, фантазия.
Алла Нежина притянула Алису, прижала ее к себе.
– Только что вспомнила. Дочь вчера там, на аллее, – она кивнула в сторону парка за домом, – сказала мне странную вещь. Об этой женщине, Снежной королеве…
– Какую именно? – спросил Антон Антонович.
– Бронзовая статуя «Незнакомки», рядом с лавкой, копия дамы в серебристом платье.
– То-то я смотрю, она мне кого-то напоминает, – оживленно кивнул Андрей, уже разглядывая на экране айфона бронзовую статую и сравнивая ее с рисунком Алисы. – Точно… А, Касси?
– Сходство определенно есть, – согласилась рыжая ассистентка.
– Еще как есть, – подключился Долгополов, разглядывая портрет крупным планом. – Эти продолговатые глаза, как у инопланетянки, ни с какими другими не перепутаешь. – Антон Антонович хищно всматривался в каждую черточку на лице дамы в серебристом платье. – Твердый подбородок и поджатую нижнюю губу. Какое исполнение! На художественной школе вы теперь точно сэкономите, – успокоил он растревоженную мать крохи. – А то и на колледже, если повезет, и на академии художеств. Вашу девочку сразу в Союз художников примут.
– Вот спасибо, – откликнулась Нежина. – Какой поворот в жизни моей семьи за одни сутки!
– Алла, вы позволите сфотографировать рисунки вашей дочери? – попросил Крымов. – Для нас это очень важно.
– Нет вопросов, – пожала плечами та и погладила дочку по голове. – Милая, дяде очень понравилось, как ты рисуешь, и он хочет сфотографировать твои картины. На память. Можно?
– Да, – с улыбкой ответила девочка.
Когда дело было сделано, детектив спросил:
– А скажи мне, Алиса, что еще было особенного в этой ледяной даме?
Девочка задумалась.
– У нее в руках была книга.
– Какая?
– Не знаю, – пожала та плечами. – Старенькая.
– Хорошо, – кивнул детектив и взглянул на остальных: – Вот бы узнать, что она читала.
– А я даже не заметила у нее в руках книги, – покачала головой ее мать. – Надо же.
– Дети видят мир иначе, – заметил Крымов.
– Вот что было в этой книге, – вдруг сказала Алиса, полезла в кармашек платья и вытянула оттуда тонкий листок.
– Ну ни фига себе, – только и пробормотал детектив. – Можно?
– Когда ты успела это взять? – удивилась мать. – И где его нашла?
– Подул ветер – и унес этот листочек. А я потом подняла, когда мы уходили из парка, – объяснила находчивая девочка. – Ты малышку укутывала, а я подняла.
– Какая ты хитрюга, Алиса, – заметила Сенчина.
– Какая ты молодец, – в пику ей констатировал детектив, аккуратно забирая листок. – Так-так. Это чек из магазина редких книг «Экслибрис».
– Он тут, в центре, – подсказала Кассандра.
– Ага. Сборник рассказов «Сказки старого города», автор Йозеф Кале, год издания 1887-й.
– Небось целое состояние стоит? – поинтересовалась Наталья Сенчина.
– Именно так, – кивнул детектив.
– И зачем ей понадобились эти сказки, вот бы узнать? – поморщилась рыжеволосая ассистентка. – Да, Антон Антонович?
Долгополов почти что выхватил из руки Крымова чек и, сунув альбом с рисунками под мышку, стал изучать его.
– Неспроста она заделалась читательницей, ой, неспроста, – прищуривая правый глаз, изрек он.
Крымов вернул себе чек и сфотографировал его. Глядя на листок, Кассандра уже что-то набивала в своем айфоне.
– Пусть дедушка отдаст мне альбом, – потупив глаза, сказала девочка.
Крымов протянул руку:
– Дедушка, отдайте альбом, будьте так любезны. – И подмигнул девочке: – Алиса – ты чудо! Что бы мы без тебя делали?
Они сидели в открытой кафешке в центре города. Все втроем тянули легкое светлое пиво. Кассандра не отлипала от экрана айфона. Было видно: девушка работает увлеченно и на совесть. Бокал с пивом она брала чисто автоматически, один раз едва не опрокинув его.
– А я кое-что нашла, – азартно сказала Кассандра и подняла руку с указующим вверх пальцем. – Итак, мужчины, вы готовы?
– Мы готовы, – ответил Крымов.
– Тогда слушайте. Теперь мы точно знаем, что читала Снежная королева на лавке в Пушкинском парке. – Она деловито посмотрела на своих спутников. – Я нашла в Инете сборник «Сказки старого города» Йозефа Кале, отсканированный и выложенный постранично, с ятями, год издания тот самый – 1887-й. Изучила содержание, а затем и рассказ – «Подарок Метелицы».
– Умница, – сказал детектив, сделал глоток пива и полез в карман за сигаретами.
– Читайте, милая, мы все внимание, – кивнул Долгополов.
Крымов уже прикурил свое неизменное «Мальборо».
– Читаю, – тоже кивнула она. – «В шведском городке Вестербург жил десятилетний мальчик по имени Аксель. Он прилежно учился, его любили родители, а еще он мечтал стать художником, поэтому всегда и везде ходил с альбомом для рисования. Однажды зимой он вышел на каток, но без коньков, зато у него в сумке лежали альбом и уголь, которым Аксель очень любил рисовать. То, что он увидел, поразило его. На катке смело и весело каталась на тонких серебряных коньках молодая дама в белом платье и белой шубке, с длинным белым шарфом на шее, в белой шапке и варежках. И так ловко она пролетала через весь каток, делала фигуры на одной ноге, крутилась волчком вокруг своей оси или катилась ласточкой, подняв одну ногу и разбросав руки, словно пыталась взлететь, – что Аксель, забыв о времени и затаив дыхание, смотрел и смотрел на нее. А потом быстро вытащил из сумки альбом, вооружился углем и сделал, хоть и рукой неопытного юнца, сразу несколько рисунков танцовщицы на льду. Он очнулся, только когда его окликнули: «Ах, милый мальчик, у тебя есть талант!» – сказала фигуристка в белой шубке. И как же быстро она оказалась рядом с ним! Точно с дуновением ветра подлетела к нему. «Спасибо», – покраснев, ответил он. «Как зовут тебя?» – спросила юная дама. Ее продолговатые синие глаза сверкали пронзительным льдом, улыбка на губах ослепляла. «Аксель», – ответил он. «Сейчас поднимется метель, и я улечу вместе с ней, – доверительно сказала она, – но однажды я найду тебя. Когда ты повзрослеешь и станешь мужчиной. Дай мне руку, хочу сделать тебе подарок на прощание, только сними перчатку…» Он протянул руку, она сняла пуховую белую варежку и сжала его пальцы. И тогда Аксель почувствовал, как тело его прожгло то ли колючим льдом, то ли божественным огнем. Он так и не понял, что с ним случилось. «Как тебя зовут?» – наконец-то спросил он. «Метелица», – ответила юная дама. Она взглянула на ясное звездное небо, словно призывая неведомые силы, и крикнула: «Ко мне, мои слуги!» Тотчас поднялась метель, целый ураган, смерч в центре катка, в котором можно было угадать белоснежную тройку и запряженные в нее хрустальные сани. Девушка, разбежавшись, нырнула в них, взвился кнут, а когда ураган рассыпался, то не стало и прекрасной незнакомки. Только эхо еще звучало над катком: «Жди меня, Аксель!» Тогда он прошептал: «Я буду ждать тебя, Метелица…» С того самого вечера Аксель Готфрид почувствовал в себе силы истинного художника, и когда он повзрослел, то поехал в Стокгольм поступать в художественную академию…»
– Как вам? – заговорщицки спросила Кассандра. – Хорошее начало?
– Отличное, – сбив пепел в оловянную пепельницу, ответил Крымов и взглянул на Профессора. – Что скажете, Антон Антонович?
– Скажу, что Кассандра права, Снежная королева читала именно этот рассказ. Дальше, милая, дальше!
– Читаю дальше, – кивнула их рыжеволосая спутница. – «Нечего и удивляться, что в академии художеств Аксель Готфрид скоро прослыл лучшим учеником. Профессора не могли нарадоваться на него и пророчили ему великую судьбу. Едва он брал карандаш или кисть, рукой его будто водила высшая сила, оживали портреты и природа, даже «мертвая натура» – натюрморты становились необъяснимо живыми. Одни ему завидовали, другие преклонялись. Аксель снимал просторное ателье в мансарде большого дома. Как и положено, у него появились друзья. Молодой художник Исольф Видар, почитавший своего друга выше всех учителей и сам учившийся у него, и их ровесник – Варди Сигурдсон, писавший стихи и сказки. Друзья Акселя очень удивлялись, наблюдая, что рисует их товарищ в свободное от учебы время. Это были портреты – одной и той же молодой женщины. То она каталась в белой шубке на катке, то стояла в серебристом платье на краю скалы и смотрела на заснеженную даль, то сидела на троне в ледяном дворце в роскошной горностаевой шубе, будто была повелительницей мира. Картины Акселя Готфрида разлетались нарасхват, только полотна и рисунки с прекрасной дамой всегда оставались в мастерской. Они словно ждали своего главного зрителя и почитателя. Однажды Исольф и Варди набрались смелости и спросили у своего друга: «Скажи, наконец, кто она?» Прежде он всегда обходил эту тему. Но в это раз Аксель ответил: «Моя королева – Метелица. Это она дала мне крылья и подарила новую жизнь». Одна была неприятность: Аксель Готфрид все чаще кашлял, и доктор, хорошенько прослушав его, посоветовал как можно скорее отправиться туда, где лечат легкие. Но Аксель все тянул с отъездом, будто ждал кого-то, с каждым месяцем и днем все нетерпеливее. И наконец дождался. Она вошла в его мастерскую с первыми днями очередной зимы – такая же юная, как и в первый раз, в длинном серебристом платье, с белоснежным мехом вокруг шеи. Первым делом она поцеловала его в губы. А он плакал от счастья и не мог произнести ни слова. Метелица обошла мастерскую – всюду были ее изображения. «Ты не был там, откуда пришла я, но видел все моими глазами. Я сразу поняла, еще тогда, на катке, что ты избранный, ты мой, Аксель…» Она поселилась у него, и те полгода, которые они провели вместе, были самыми счастливыми в его жизни. И, может быть, в ее тоже. Хотя кто посчитает счастливые дни, века и тысячелетия в жизни богов? Спустя этот короткий срок случилась беда. Однажды Аксель закашлялся, и тяжело, закрыв платком рот, а когда отнял его от губ, то увидел кровь. Он сознался, что болен, но не предполагал, что настолько. Горю его гостьи не было предела, но она сказала ему: «Мне придется еще раз покинуть тебя, мой верный Аксель, но я вернусь не с пустыми руками – привезу тебе лекарство. Он подарит мне его». – «Кто – он и что это за лекарство?» – спросил Аксель. «Он – повелитель Севера, мой отец – Один, а лекарство его, – она задумалась, – дорогого стоит, поверь мне…» – «Но когда ты вернешься?» – «А вот этого я сказать не могу, потому что сама не знаю, чем обернется моя просьба. Но будем надеяться на лучшее, мой милый». И она вновь, уже второй раз, ушла из его жизни. Улетела быстрой метелью!»
Кассандра вновь оторвалась от чтения и взглянула на мужчин:
– Один? Ее отец – Один? Тот самый? Верховный бог в скандинавской мифологии?
Крымов с легким сомнением взглянул на Долгополова:
– Это не слишком круто, Антон Антонович?
– Даже чересчур, коллеги, даже чересчур. И для меня, – он выбросил вперед руку с поднятым крючковатым указательным пальцем, – а я повидал немало.
– Но вы сами верите, что такое возможно?
Долгополов как ни в чем не бывало пожал плечами:
– Я думаю, этой снежной даме, Метелице, виднее, кто ее отец. Это – раз. А два – нам это не снится. И лучшее тому подтверждение – девочка Алиса, которая за одну ночь превратилась в художницу. Не так ли?
– Именно так, – кивнула рыжеволосая ассистентка. – Но я продолжаю.
– Прошу вас, – кивнул Долгополов, пригубил напиток и поморщился. – А пивко-то стало теплым. Закажем еще по бокальчику, Андрей Петрович?
Крымов попросил проходившую мимо официантку повторить.
– «Но время не стояло на месте, – продолжала читать Кассандра, как только им принесли еще по бокалу холодного пива и Долгополов сладострастно утопил в пене пол-лица. – Акселю становилось все хуже. И тогда ему посоветовали отправиться на лечение в Саксонию, в Гринсбах, где как раз открыли первую лечебницу для чахоточных больных. Деньги от продажи картин у него были, и два его друга, не слишком преуспевших финансово, устремились за ним, поддержать товарища. Но незадолго до этого случилось вот что. Как-то Варди вошел в мастерскую к Акселю и увидел, как перед одной из работ стоит Исольф и смотрит на полотно ослепшими глазами. Это была непростая слепота – ослепляющая и лишающая разума зависть! Как оказалось, Исольф Видар все это время бешено завидовал своему другу и если был с ним рядом, то лишь потому, что надеялся заполучить от него хоть частицу его дара. Варди вышел, так и не обнаружив себя. Он хотел сказать другу, что не стоит брать с собой Видара, найти любой предлог, но так и не решился. А после корил себя всю оставшуюся жизнь, потому что его слабость и трусость имели роковые последствия. Втроем они приехали в лечебницу в городок Гринсбах на озере Ливен. Несмотря на заботу врачей, Акселю становилось все хуже, но он и не ждал большой помощи от этой лечебницы. Он ждал другого! И наконец, как и в первый раз, дождался! Она приехала к нему – ворвалась смерчем, и в ее руке был саквояж, с каким ходят к своим пациентам доктора. «Я принесла то, что обещала!» – сказала она. «Но как тебе это удалось?» – спросил ослабевший, но счастливый Аксель. «Это было сложно, но того стоило. Ты выпьешь его, и к тебе вернутся не только силы и здоровье – ты обретешь долгую, очень долгую жизнь, увидишь смену многих поколений! А еще твой талант приумножится – в сотни раз! Но теперь я должна приготовить снадобье. Жди меня!» Она ушла на кухню, достала из саквояжа склянки с жидкостями, порошки и принялась ворожить над посудой. Затаив дыхание, Исольф и Видар смотрели на это священнодействие. «Мне пришлось совершить великое путешествие, – говорила она его друзьям, – и обмануть отца. А он страшен в гневе. Но я ни о чем не жалею». Скоро на кухонном столе стоял бокал с искрящимся, шипящим золотистым напитком. Но стоило Метелице выйти из кухни в ванную комнату, как вероломный Видар оглушил Варди кочергой, метнулся к столу и залпом выпил напиток богов; жадный, он даже вытряхнул последние капли на язык, а потом выбежал из квартиры. Больше его никто не видел. Никто и никогда. Больному Акселю досталась только одна капля со дна кубка, и он протянул еще несколько лет, а потом чахотка все-таки убила его. Метелица, с разбитым сердцем и раненной навеки душой, должна была вернуться в свой северный ледяной край, держать ответ перед отцом. А несчастный Варди не знал покоя до самых последних дней, виня себя в том, что не сумел помочь другу в самый важный для него момент. Он знал, что Метелица попросила врача извлечь сердце любимого из груди и похоронила его в доме, где жил Аксель и они обрели друг друга. Варди успел спросить, вернется ли она когда-нибудь в этот мир? Она ответила: «Если я и вернусь, то лишь для того, чтобы отомстить за моего любимого». Сказочник Варди Сигурдсон написал немало книг, дожил до глубокой старости и все эти годы ждал возвращения Метелицы – возлюбленной своего друга, – но она, кажется, забыла о мире людей раз и навсегда.
– Видать, не забыла, – допивая пиво, изрек Антон Антонович. – Что скажете, детектив?
– Грустная история, – вздохнул Крымов. И тоже допил пиво.
– Ага, – согласилась с ним Кассандра. – Очень грустная.
Седые брови Долгополова съехались к переносице.
– Нечего грустить, когда по вашему городу ходит дочь самого Одина и мечтает о мести. И, кстати, почему именно тут, а не в шведском Вестербурге? И почему бронзовая скульптура этой дамочки – копия Метелицы? Каким образом ее занесло сюда, в Царев?
– Я уже пыталась выяснить, каким образом, – сказала Кассандра. – Она считается произведением неизвестного автора середины все того же девятнадцатого века. Но об этом нам лучше всего расскажет Павел Иванович Кравцов. – Она взглянула на детектива: – Андрей, ты помнишь его?
– Разумеется, у меня даже есть его телефон. Если он на работе, напросимся в гости. Антон Антонович, вы готовы?
– Вы меня об этом спрашиваете? – возмутился старик и пружинисто встал со стула. – Звоните, и поехали. Немедленно! И за пиво заплатите, у меня мелочи нет.
Услышав о старинной бронзовой скульптуре «Неизвестной дамы» из Пушкинского парка, Кравцов очень оживился. Это была его тема, так он сказал. Искусствовед ждал их через полчаса. От летнего кафе до музея можно было добраться и пешком, но они доехали на раритетном черном блестящем «жуке», вызывая неподдельный интерес у автолюбителей и прохожих.
– А мне нравится ваша машина, Антон Антонович, – выходя, у дверей музея, сказала Кассандра. – Экзотика. Модерн. Стиль. Просто класс – честное слово. Правда, Андрей?
– Полностью согласен, – кивнул детектив. – Ничем не хуже египетской колесницы. Только без четверки жеребцов, конечно.
– Остряки, – миролюбиво огрызнулся Долгополов.
Летом в музее особая благодать – минимум посетителей и долгожданная прохлада. Аромат полотен чувствуется особенно остро. И, как всегда, в этом безлюдье шаги и голоса отзываются эхом.
По мраморной лестнице они поднялись на второй этаж.
Кравцов, пожилой дядечка благородной наружности, усадил их рядком на диван, по-домашнему присел на край стола и спросил напрямую:
– Откуда такой интерес к нашей бронзовой незнакомке? Между собой, кстати, мы ее называем «Дамой с зонтиком» или «Строгой дамой». Как я помню, вы – детективы, а не искусствоведы. В чем она замешана? Что незаконное совершила? Или, постойте, – сообразил он, – она вас интересует в связи с тем нелепым событием, что произошло в парке?
– Нас интересует, кто ее автор, вот и все, – просто объяснил Крымов. – Ну и, возможно, кто ее прототип. Есть хотя бы предположения?
– Предположения есть. В середине девятнадцатого века из Санкт-Петербурга в Царев приехал молодой художник-академист Венедикт Смолянский, обладатель большой золотой медали, восходящая звезда. И уже заходящая, увы.
– Почему заходящая? – спросила Кассандра.
– Туберкулез, – развел руками Кравцов и встал со стола. – Печальная история. Неизлечимый по тем временам недуг.
– Так-так, – поглядев на своих спутников, пропел Антон Антонович Долгополов. – Очень интересно.
– Да-с, – встав у окна, продолжал Кравцов. – Он приехал лечиться в нашу знаменитую кумысолечебницу купца Постникова – она многих вытащила с того света. По крайней мере, продлила жизнь. К тому же у него здесь были корни – бабка-промышленница имела свой дом. Приехал он с двумя товарищами: художником Семеном Зарубиным и начинающим писателем и журналистом Генрихом Лапшиным-Трюггви.
Крымов и Кассандра оживленно переглянулись.
– Очень интересно, очень! – даже подался вперед Долгополов. – Продолжайте.
Кравцов обернулся.
– А что в этом такого интересного? Для вас, если не секрет?
– Пока что тайна, – хитро ответил старичок в костюме хаки.
– А у вас какая специализация? – спросил у пожилого гостя настойчивый искусствовед. – Вы особый расследователь по искусству?
– Я больше по демонологии. Моя специализация – белая и черная магия, – как ни в чем не бывало пооткровенничал старичок. – Белая – для своих, черная – для чужих. – И предупредил: – Ко мне в неприятели лучше не записываться. Пара наговоров, щепотка порошка – через минуту враг чихает и кашляет, а через полчаса – брык, и набок. Как таракан после дихлофоса.
– Остроумно, – кивнул Кравцов.
– Да, я такой, остроумный, – тоже кивнул Долгополов.
Андрей и Кассандра едва справлялись с улыбками. Но тема трех залетевших в Царев из Санкт-Петербурга молодых людей творческих профессий уже завладела ими.
– А женщины в этой истории были? – спросил Крымов. – Как правило, без них никуда. Шерше ля фам. Хотя бы одна?
– Представьте себе – да, – вновь присел на край стола хозяин кабинета. – Она была музой Венедикта Смолянского. У нас в архиве есть кое-какие письма, журналиста Лапшина-Трюггви в первую очередь, свидетельства врачей Постниковской лечебницы, одного полицмейстера в том числе. Но вам неделю их разбирать, а я расскажу в двух словах. Они были влюблены друг в друга еще в Петербурге, потом она исчезла, и, как я понимаю, неспроста. Обещала вылечить своего возлюбленного и принеслась к нему сюда, в Царев, с каким-то снадобьем. Достала его через третьи или даже десятые руки. Прямо-таки амброзию, – усмехнулся Кравцов. – И тут случилось невероятное. Якобы случилось. Об этом как раз и писал Лапшин-Трюггви. Художник Семен Зарубин, их общий друг, как оказалось, всю жизнь завидовавший таланту своего товарища Смолянского, сбежал с этим снадобьем. Прихватил и был таков. Исчез с горизонта. Канул в Лету.
– Вот это да-а, – протянул Крымов. – Как вам такой поступок, коллеги?
– Отвратительно, – честно призналась Кассандра.
– Подонок, – вынес строгий вердикт Антон Антонович. – А почему Лапшин-Трюггви, кстати?
– Его мать была полунемкой, полушведкой.
– Ясно. И что с ним было дальше? С Венедиктом?
– Болезнь Смолянского прогрессировала, и через какое-то время он умер. Дело в том, что последние несколько лет он провел в своем доме в Цареве.
– В бабушкином доме? – уточнил Крымов.
– Именно. К тому времени та уже упокоилась с миром. По легенде, когда художнику становилось лучше, он лепил в небольшой мастерской скульптуру «Незнакомки». Эта женщина ухаживала за ним, она же похоронила его. И отдала, как говорили старые искусствоведы, глиняный слепок на отливку из бронзы. Но документально это нигде не подтверждено, как и реальность этой женщины. Была – не была? Но если была, то сделала еще кое-что перед его смертью. Она не хотела расставаться с его сердцем.
– Как это? – спросил детектив.
– Якобы она сожгла его, поместила в сосуд и замуровала эту урну где-то в доме, то ли в стене, то ли где-то еще. Постойте. – Кравцов вновь сполз со стола и подошел к одному из стеллажей. – Вот она, энциклопедия Царева в трех томах; второй том, сейчас, дамы и господа, – искусствовед наконец-то сел с книгой за свой большой стол и стал листать объемный том. – Смолянский… Так-так… Судя по письмам… Местная легенда гласит… Ага… «Сердце художника и ключ покоятся под шпилем-флюгером с ласточкой…» Поди пойми, что это. Вот и фотография самого дома, посмотрите…
Трое посетителей спрыгнули с дивана и подбежали к столу, причем бодрый старичок, демонолог и маг, опередил всех.
– Вот старое фото, еще с флюгером, а это дом в нынешнем состоянии, аварийном, уже с выбитыми окнами и без ласточки… Администрация города дожидается, когда его наконец признают аварийным, без надежды на восстановление фондом, с которого снимается ярлычок «исторический памятник».
– Это на пересечении Льва Толстого и Алексеевской? – спросил Крымов. – Если идти в сторону площади?
– Именно так.
– Я знаю его.
– Да все его знают – Дом Смолянской. Уверен, его запустили до такого позорного и плачевного состояния исключительно ради того, чтобы поскорее снести и «разумно обустроить территорию», как говорится, «использовать землю по назначению», «дать прибыльному делу ход». Две кариатиды, уникальный фриз, архитрав, карниз – все по барабану. Конечно, эти архитектурные излишества здорово поизносились, но если их восстановить, а? Да, и шедевральная изразцовая старинная печь! Ой, какая печь! Правда, почти все изразцы пооблупились, но по образцу можно отлить новые. Местные керамисты сказали: сделаем. Куда там!
– А что стало с Лапшиным-Трюггви? – спросил Крымов.
– Он уехал в Петербург, а потом на родину матери, в Швецию, там ему досталось наследство; взял псевдоним и стал, кажется, писателем. Россию он бросил навсегда. Исчез из поля зрения. О Семене Зарубине история просто забыла. Такова судьба подлецов!
– Значит, все это правда? – шагая по мраморной лестнице вниз, говорил Крымов. – И трое друзей были, и Метелица. Только рассказ Йозефа Кале представил нам эту историю как сказку, а господин Кравцов изложил ее сухим языком материалистического реализма. Даю руку на отсечение, что за псевдонимом «Йозеф Кале» и скрывается Лапшин-Трюггви, который был свидетелем всех этих событий, он не просто так уехал из России и взял другое имя. – Они прошагали холл и вышли из прохладного коридора музея на теплую солнечную улицу. – Будучи свидетелем, он решил навсегда скрыться с глаз опасного товарища – Семена Зарубина.
– «Сердце художника и ключ», – повторила как заклинание Кассандра. – Сердце, обращенное в пепел, это мы знаем. Но что за ключ?
Крымов был готов к яростному бою:
– Ну что, Антон Антонович, подбросите нашу компашку до особнячка Смолянских?
– Только и мечтаю об этом! – откликнулся Долгополов.
– И я! – добавила Кассандра. – Едем!
Через пять минут «жук» остановился на улице Алексеевской у двухэтажного старинного особняка. Фасад разрушался буквально на глазах, даже был обведен красной лентой на столбиках, чтобы зеваки близко не подходили. Второй этаж и широкий балкон охраняли две вусмерть потасканные кариатиды. С балкона и карнизов второго этажа, как видно, то и дело выпадали кирпичи. Всюду зияли ровные продолговатые дыры. Вот-вот, и сам особнячок сложится, как карточный домик. Но так казалось только на первый взгляд. Ветер времени безжалостно разносил только фасад здания. Если заглянуть в подворотню, можно было увидеть, что крепкий дом глубоко уходит в квартал, а значит, занимает гигантское пространство, как раз под новый аккуратный небоскреб.
– Не-ет, – покачал головой Крымов. – Вы меня не обманете: он бы еще лет двести простоял, отреставрируй его.
– Согласен, – кивнул Долгополов. – Крепость! Мордашка чуть облетела, всего-то.
– А вот и башня с дырявой крышей, – кивнула наверх Кассандра. – И шпиль сохранился. Только ласточки нет.
– «Сердце художника и ключ покоятся под шпилем-флюгером с ласточкой», – теперь уже Крымов повторил слова, прочитанные искусствоведом.
Андрей взлетел по ступеням парадного, подергал рукоять, обернулся к друзьям и отрицательно покачал головой:
– Забит наглухо. Я сейчас. – Детектив прошел во двор, оглядел косые двери, заглянул в низкие окна. – Я знаю, как попасть внутрь. Ну что, подождем до ночи?
– А то! – вскинул голову их старшина-заводила. – А пока что пообедаем – я, например, проголодался. Поросенка проглочу – не замечу. А вы, Кассандра?
– Кролика, – скромно сказала их рыжеволосая спутница.
В полночь они стояли у дома Смолянских, но теперь во тьме кромешной. К счастью для них, с работающими фонарями на этом участке улицы оказалось бедновато. За спиной Крымова уже висела походная сумка с инструментами взломщика. Кассандра успела переодеться в темный спортивный костюм и кроссовки – на случай, если придется быть женщиной-кошкой. Погода портилась. За ближними домами, где-то над Волгой, блистали молнии и гремел гром, раскатисто проходя по старому городу. Далекие вспышки над крышами походили на частые взрывы.
– Где свет? Куда смотрят хозяйственные службы города? – вопросил Долгополов. – Пойдет старичок – брякнется и переломает себе руки-ноги.
– В это время старичкам надобно лежать в койке с грелкой, – заверил его Крымов. – Вы – исключение, Антон Антонович. Вы на службе. Идемте во двор – я знаю, в какую дверь мы войдем. Двигайтесь строго за мной, по тропинке, не то и впрямь еще расшибетесь.
Они оставили позади фасад и направились вдоль грубой кирпичной стены. Это было обычным делом для купеческих особняков девятнадцатого века: вычурный фасад со всеми излишествами, как визитная карточка, мол, вот мы какие, глядите и завидуйте, и сам дом, похожий на убогую казарму. И чем дальше такой дом вытягивался в глубь квартала, тем быстрее уходила многоэтажность, – тут жила когда-то прислуга, и крыша была ниже. В самом дальнем аппендиксе, как правило, располагалась дворницкая. Крымов поднял руку у предпоследней двери – старой, деревянной, косой, еле державшейся на петлях.
– Замок проржавел, – орудуя отмычкой, сказал детектив. – Нет, здесь лучше всего отжимом.
– А скажите, Антон Антонович, – тихо спросила Кассандра, – как соотносится языческий Один и наш с вами Бог?
– Это проще простого, – пожал плечами бодрый старик. – Греческий Зевс, римский Юпитер, скандинавский Один, славянский Перун, Вицлипуцли у ацтеков и так далее – это все одно и то же лицо. Только у каждого народа было для него свое имя. Как и для других богов. Но две тысячи лет назад все изменилось – старые боги превратились для христианского мира в демонов. Они утратили полномочия и ушли в тень, но это не значит, что перестали существовать.
– Вы сейчас серьезно говорите? – спросила Кассандра.
– Антон Антонович о таких вещах не шутит, – бросил через плечо Крымов. – Табу.
– Да, милая моя, да. И последняя великая битва еще впереди.
– Значит, берем попкорн и ждем? – задорно спросила Кассандра.
– Нет, девушка, берем в руки оружие и помогаем силам света. Берите пример с Крымова. Вон как пашет! Всем нам придется поработать, и еще как.
– Ясно, – вздохнула Кассандра. – Значит, попкорн отменяется.
– Именно.
За новой вспышкой последовали раскаты грома, но уже куда ближе.
– К нам идет непогодка, – констатировал Долгополов. – Ну что вы так долго возитесь, Андрей Петрович?
Гвоздодер сделал свое дело, и старая дверь со скрипом пошла вперед, в темноту дома.
– Так, говоруны, – обернулся к спутникам Крымов. – Идете за мной. Вначале Кассандра, потом умный дедушка.
Кассандра не смогла удержаться – рассмеялась.
– Надо было все-таки попкорном запастись, – сказала она.
Они включили фонари. Жилище прислуги традиционно соединялось с господским жильем. Тут многое перестроили за последний век, но схема особняка была типовой для своей эпохи. Некоторые двери открывались легким пинком, где-то нужно было налечь плечом, а где-то и вновь поорудовать отмычкой. Взломщики обошли первый этаж, заглянули во все закутки, потом прошли и второй. На мебель смотреть было нечего – она за сто с лишним лет поменялась тут раз двадцать пять. Простучать все стены – это была великая забота. Но, в сущности, что они искали? Пепел, оставшийся от сердца художника, или что-то еще? Разумеется – загадочный ключ! Но от какой двери? И что она скрывает?
– Кравцов говорил о печи, помните, изразцовой? – напомнила Кассандра. – Какой-то уникальной?
– Точно, – кивнул детектив, – изразцовая печь. Отыщем ее?
– Непременно, – поддержал его Долгополов.
Печь оказалась на первом этаже, заваленная развороченной мебелью. Когда-то она представляла собой произведение искусства, но теперь это было только напоминание о былой роскоши. Даже осколки керамической плитки, еще не слетевшие с основания, казались ценными. Но в центре печи, несомненно, был особый рисунок, и его контуры что-то напомнили Крымову.
– А ведь мы стоим как раз под самой башенкой, – вдруг сказала Кассандра. – А значит, и под шпилем.
– Верно, – задрав голову, согласился Антон Антонович.
Стекло хрустело под их обувью. В этот раз молния сверкнула прямо над улицей Алексеевской, где стоял дом Смолянских, ослепила всех разом. А за ней мгновенно гром расколол ночное небо, оглушив трех авантюристов, и покатился во все стороны, сотрясая дома, заглушая остальные звуки.
– Мамочки! – только и успела выкрикнуть Кассандра, словно звала на помощь.
Крымов усмехнулся: он и забыл, как она боялась грома. Однажды точно так же вскрикнула в Девьих горах, за Волгой, когда их застала непогода. Но тогда, под открытым небом, было куда опаснее.
И сразу же, нарастая, начался обломный ливень.
– Вот так тысячи лет назад громыхнет над головой несчастного грека или скандинава, – заметил Крымов, – он сразу тебе и Зевса придумает, и Одина, и самого черта.
– Это камень в мой огород? – спросил Долгополов.
– А в чей же еще? – усмехнулся детектив. – Вы у нас любитель языческой мифологии.
Вдруг догадка озарила его сознание. Помогла еще одна молния – сверкнула уже над самым особняком, атаковав страстно и страшно. Крымов рывком привлек к себе перепуганную Кассандру и заложил ей уши ладонями. Но он глаз не сводил с печи, на которой яркий свет очертил теперь уже ясный контур.
– Сердце! – выкрикнул Крымов. – В центре печи – сердце! Было…
Подобно рукам слепца, изучающего чье-то лицо, ладони Долгополова впились в это место и стали шарить по окаменевшему раствору, на котором когда-то была плитка в форме человеческого сердца.
– Да, оно! – горячо проговорил Антон Антонович. – Оно самое! Тут и прах, и ключ! Молоток, Андрей Петрович, нам нужен молоток!
Но вытащить молоток из сумки Крымов не успел. Фары автомобиля ярко осветили темную улицу за разбитым окошком. Быстро приблизился и рык мотора. Затем фары погасли. Крымов, Долгополов и Кассандра немедленно бросились к зияющему дырой окну. Машина остановилась как раз напротив дома Смолянских.
– Кто еще пожаловал? – шепотом спросила Кассандра.
Это был большой белый автомобиль. Они сразу отступили, как только из машины вышли трое – двое спортивных белобрысых мужчин и женщина в серебристом костюме и заломленном набок берете. Один из них укрывал даму гигантским зонтом, другой держал в руке спортивную сумку.
– Это они, – прошептал Крымов. – Где нам спрятаться? В ту комнату! – бросил он, кивая на смежное помещение, в котором была одна разрушенная мебель.
Они нырнули туда и затаились.
– Что, не хочется связываться с мифологическими персонажами, а? – усмехнулся Долгополов, который и в такую минуту не потерял мрачного чувства юмора.
– Нисколечко, – ответил Крымов. – Тсс! Идут!
– Мамочки, – совсем уже жалостливо повторила Кассандра. – Только бы пронесло!
Вскоре они услышали шаги и голоса. В соседнюю комнату вошли трое, хрустя стеклом под башмаками.
– Посылка должна быть в центре печи – разбивайте, – приказала женщина. – Гром и молния нам в помощь.
Размеренные удары шли друг за другом. В проеме двери появился элегантный силуэт женщины – она оперлась руками о косяки и смотрела в темноту. А они таращились на нее из этой темноты с замирающим сердцем. В очередной вспышке молнии Крымов увидел ее лицо – бледное, очень правильное, будто написанное рукой Боттичелли или изваянное Роденом. Большие продолговатые глаза – нет, ей не было дела ни до кого! Даже сейчас! Она никого и ничего не видела, кроме своего прошлого. Туда смотрела она, там жило ее сердце.