12:00
Гелиотроп. Если произносить это слово вслух громко и уверенно каждое утро, то у вас нормализуется давление, пройдут боли в спине и артрит. Вам даже не надо будет пить сырые яйца, чтобы ваш голос был чист и звонок. Вы можете забыть про проблемы с кишечником. Возможно, у вас даже улучшится потенция. Попробуйте. Просто с завтрашнего утра начните произносить слово «гелиотроп», а если сейчас у вас утро, то прямо сейчас громко, уверенно произнесите слово «гелиотроп». Это не шутка. Это гелиотроп. Связь тут сложная, но если немного задуматься, в принципе, понятно, почему первая вещь, которую я отчётливо вижу на этом берегу – водоросли. Водорослей и вправду больше, чем обычно – целая подушка из речных растений цианового цвета под моей головой. Слишком много, учитывая, что в обыденной жизни я с ними совсем никак не сталкиваюсь, даже морскую капусту не ем.
Дальше по течению пришвартован Нат. Он уже выкинул плот на берег, а сам бежит во весь опор к нам, ко мне и Сантьяго. Тот, согнувшись, лежит в паре шагов от меня. Жалобно всхлипывает, козлина. Понимает, что впутал нас в это всё, думает, как жить дальше. Впрочем, комментарии излишни.
– Сука, Боцман! – вдруг, как дождевой червь, которого ударило электричеством, выгибается и вскакивает Сантьяго.
Сквозь грохот речных вод его отчаянный вопль всё-таки прорывается на тот берег. Боцман, выжимая шмотки, поднимает голову, – мол, вопросы?
– Ты когда-нибудь рулил этой своей хернёю?
Боцман делает пару шагов в сторону Сантьяго, щурясь, пытаясь уловить, что тот ему кинул. Всё лицо его выражает раздражённое недоумение.
– Твоя херовина когда-нибудь плавала? Ты когда-нибудь управлял этим своим плотом?
Боцман, усмехнувшись, тут же громогласно отвечает:
– Я чё те, больной, по-твоему, плавать на этом? Меня и тут муха не жрёт! И вообще бывает, что соль дороже рыбы!
Сантьяго с размаху садится на жопу, потом поднимает руку, разжимает пальцы и смотрит на прозрачный пакетик-зип с тремя мокрыми таблетками в нём.
– Промокли… – цедит он сквозь зубы.
Сантьяго встаёт и истошно кричит, да так, что Ильменка на время будто бы застывает.
– Гера! Слушай сюда!
Гера, вдумчиво куривший папиросу, поднимает голову и смотрит прямо на Сантьяго. Тот продолжает:
– Мобилы мы промочили! Вернёмся через полчаса, максимум час. В доме возьмём трубу, сделаем дозвон. Как понял?
Гера кивает.
– Захарика оставьте целым! – кричит Боцман. Он уже закончил с вещами и, закинув штанцы на плечо, не спеша топает домой, слегка покачиваясь.
Гера, бросив хибарик, садится в машину.
– Я понял, кто вы! – Боцман, вдруг чему-то обрадовавшийся, машет своими мокрыми штанами. – Вы не из налоговой нифига!
Радостный Боцман аж подпрыгивает на своих мощных волосатых голых ногах.
– Вы не из налоговой! Вы – хиппи сраные!
12:12
Делаем мы пару шагов от берега, и тут сознание ко мне внезапно возвращается, будто это такой оптический аппарат, у которого на время вышел из строя фокус. Я вдруг всё отчетливо понимаю, всю вот эту произошедшую только что дичь несусветную. Я шиплю:
– Сеня, ты говна кусок. Ты только что чуть не утопил нас.
Нат держится чуть позади. Он приосанивается, как бы между делом говорит:
– Я почти даже не намок. Вот.
Сантьяго машет руками, как если бы его атаковал небольшой рой мошки.
– Да ты опух, – продолжаю я. – Ради каких-то танцулек!
– Так, успокойся, – отвечает он и меж тем открывает пакетик с синими разбухшими, постепенно превращающимися в кашку таблетками. – Нам просто нужен бензонасос для пизженого старого бензогенератора. Тоже мне великая задача. Попроси что-нибудь аналогичное у Фомича и сразу домой.
Я останавливаюсь, как вкопанный.
– Что? Повтори.
Сантьяго меняется в лице. Отрешённый пофигизм вдруг махом слетает с его хитрой смуглой рожи. Вид у него мгновенно становится как у щенка, которого поймали за обоссыванием хозяйского коврика. Он поспешно запечатывает зип и суёт таблетки в мокрый карман.
– Ну сейчас начнётся. Давай без этого самого. Мы просто забрали эту штуку, потому что она никому не была нужна. Стояла в отгрузочном, гнила себе спокойно. Гора железа, как и весь завод. Как и вся тяжёлая промышленность в стране. Как и вся страна. Выдохни, мучачо.
Тут весь расклад является мне чётко и ясно, как в уголовном досье. Прошлым летом Сантьяго с Герой искали работу и попросили меня устроить их на завод через дядюшку. Ну я, добрая душа, и устроил. А потом дядюшка уволился с завода, и, странное дело, почти синхронно Сантьяго стал устраивать эти выездные тусовки, весь свет и звук от которых получали благодаря бензиновому генератору «ЗУ-2». Теперь понятно – уведённому с завода моего дядюшки. И теперь им нужен бензонасос, ведь свой они где-то умудрились потерять. Наркоманы.
– Так, иди сюда, – говорю я ему и подхожу вплотную.
К тому моменту Сантьяго уже успел обратно собрать свою наглую улыбку.
– И? – вскидывает он брови. – Будешь мстить мне, и я пожалею, что родился на свет?
Он корчит такое лицо, будто очень напуган – получается нечто дебильное и необъяснимое, вроде древнегреческой маски.
Вдруг сзади меня раздаётся короткий шорох, а потом такой крик, что мне приходится пригнуться:
– Грабли вверх, мрази, или стреляю дуплетом!
Сантьяго тем временем выражения лица не меняет, но в его страдальческой гримасе мгновенно появляется куда больше жизненной правды. Глаза его выкатываются и смотрят прямо за моё плечо. Где-то там и находится источник короткого и однозначного звука – металлического щелчка. Не опуская рук, я оборачиваюсь и вижу один лазоревый глаз, зорко следящий за мной аккурат поверх двух чёрных маслянистых отверстий, поверх двух бесконечностей – это дядюшка Коршун смотрит на нас через целик двустволки.
Но вот он опускает ружьё.
– Твою ж за ногу! – горланит дядюшка. – А я думал, опять жёлтые говноеды. А это, оказывается, совсем обычные – наши!
Тут дядюшка, зыркнув ещё разок на Ната, почему-то снова поднимает ствол.
– Слушай, малыш, а этот вот точно не из жёлтых у вас?
– Нет, дядь, он же белый.
Дядюшка цокает.
– Белый, значит. Ну тоже ничего хорошего, учитывая, что мы их почти сто лет назад подчистую перебили. Смотри у меня!
Но дядюшка миролюбиво опускает ружьё, обнимает меня и страстно прижимает к груди. Оглушающий поцелуй взрывается прямо на моем ухе.
– Во даёте, пацанята! Были б нервы чуть слабже, так прострелил бы вам каждому по одному лишнему отверстию в голове. Что делать потом прикажете? Хорошо, что лес большой и места много!
И он задорно смеётся.
12:29
Лес ласково расступается. Тропа ведёт вверх от берега. Нат замечает, что дядюшка на него до сих пор слегка косится, и, улыбнувшись, произносит:
– Хорошо вам здесь. Вы будто единственный любовник природы.
Дядюшка останавливается и с какой-то даже жалостью, прищурив лазоревые глаза, смотрит на Ната. Потом он переводит взгляд на меня, и лицо его – один сплошной знак вопроса.
– Как ты прикажешь мне свои любовные обязанности с ней выполнять? – наконец снисходит до речевого акта дядюшка.
Нат, чуть смутившись, пробует подобрать слова.
– Любовник природы, ну это ты дал поэзии. Меня прозаично весьма больше женщины привлекают. Точнее, женщина. Одна и единственная.
– Ты женился, дядя? – удивляюсь я.
– Нет, замуж вышел.
– А я ещё с ней не знаком!
– Ты ещё много с кем не знаком.
Мы почти подошли к калитке.
– А как её зовут? – интересуется Нат.
Но дядя не слышит, он снова перебрасывает двустволку с плеча на плечо и топает к своему дому.
Перед тем, как открыть калитку, он поворачивается к нам:
– Так, малыши. Среди вас нет ли нацистов, скинхедов каких-нибудь, ультраправых чертей?
Он окидывает нас взглядом и, вдруг расслабившись, начинает посмеиваться, глядя на Сантьяго.
– Ну ты, цыганёнок, точно уж не фашист.
Он касается прикладом двустволки плеча Сантьяго, тот почему-то тупит взор, будто бы виноват в том, что он не фашист.
– Ты, – он показывает на Ната, – вообще чудной какой-то, интеллигенция недобитая, но точно не фашист. – Ну а ты, – показывает он на меня, – был бы фашистом, давно бы тебя уже убил. Даже если бы твои ультраправые симпатии в тебе проснулись в младенчестве.
И дядя Коршун распахивает калитку и проводит нас вовнутрь. Глаз Сантьяго, как прожектор, тут же устремляется к гаражу, у стены которого приставлены моторы, сети, сломанные вёсла, автохлам и даже огромное крыло от самолёта, а может быть, и от ракеты. А я разглядываю дом: ещё в прошлом году крыша его была укрыта новенькой черепицей. Теперь же сверху добавился солидный мохнатый слой из множества листьев, ёлочных и сосновых иголок, другого неопределённого материала природного происхождения. Под скатом крыши всё те же сушатся сети – добротная капронка, никакой лески. Давненько ещё дядюшка объяснил мне, что рыбачить на дешёвые китайские лесочные сети, в которых путается не только рыба, но и всё живое – первый верный шаг на пути к содомскому греху. Под сетями я замечаю уложенные кучкой циановые водоросли – знакомые мне растения. Чтобы отогнать плохие мысли, приходится потрясти головой.