Родилась я в городе-герое Волгограде. В детстве я такое творила, что мама родная! Мне все было интересно, я все должна была попробовать в этой жизни. Несмотря на то, что такой подход часто приводил к болезненным для меня результатам, я никогда не жаловалась. Мама утверждала, что у нас было трудное детство. Да я и сегодня то и дело слышу: «У меня (или у какого-то другого человека) было трудное детство!» Я думаю по-другому. Нет, мое детство трудным не было. Голодной я никогда себя не чувствовала. Тарелка супа у меня всегда была, а суп я любила. Что отец нас бросил? Так меня это не огорчало, ушел так ушел. Я никогда не чувствовала себя загнанной в угол, никогда не унывала. Мне даже говорили: мол, с тобой что-то не так, ты слишком спокойно смотришь на любые ситуации. Но я всегда жила так, как жила.
Мы жили в пригороде, почти в деревне. Я бегала везде, играла, где хотела. Я была очень шебутная. Когда я была маленькая, меня соседи встречали словами: «О!
Васька вышла! Сейчас начнется!» Пока соседи готовились, все коты разбегались. А Васькой меня называли потому, что я Марина Васильевна, ну и за характер мой. И как только я за калитку выходила, начинался ураган. Меня интересовало все, даже как коты дышат. Я хватала их за хвост и держала, чтобы они не убегали от меня, пока я их изучаю.
Чего я только не делала! Как-то залезла на строительный кран. У нас на гипсовом заводе – мы его Бейкой называли – был кран. Вот я на него и забралась. Мама в шоке была. Вызывали спасателей, чтобы меня снять. Залезть-то я залезла, а спуститься не смогла, побоялась, уж слишком было высоко.
Как-то я решила узнать побольше про город, в котором жила. А наш Волгоград – длинный город, вытянутый вдоль Волги. Я села на один трамвай, потом пересела на другой… А я маленькая, мне пять лет. Потом, когда накаталась, подошла к милиционеру и говорю: «Дяденька, я потерялась, я домой хочу!» Он спрашивает: «А ты где живешь?» Я отвечаю: «На Бейке». А он: «А где эта Бейка?» Я отвечаю: «На Купоросном!» В том мире, из которого я попала в большой город, это были вполне конкретные понятия, точно привязанные к своему месту. Но к понятному взрослым почтовому адресу они не имели отношения. Поэтому милиционер стал меня переспрашивать: «А где этот Купоросный?» А я: «Около Волги!» Искали долго, привезли меня домой уже ночью. Бедная моя мама! Мне-то ничего, а вот мама и правда бедной была. Каждый раз вздыхала: «Что же еще ты в этой жизни натворишь?»
Это происшествие, как и многие другие, меня не остановило. Мне по-прежнему все было интересно, особенно что люди говорят. Я любила сидеть около бабушек-соседок, когда они в карты или лото играли на улице. Я смотрела на них, слушала их простую речь, разговоры. А они столько разных историй рассказывали. И мне было так интересно! Они удивлялись: «Ты что там притаилась, малая? Почему затихла, Васька?» А мне хотелось понять, как это люди вырастают, что они думали в детстве и почему, когда вырастают, начинают мыслить по-другому. Почему мысли растут вместе с нами?
Я говорила маме, что, когда вырасту, наказывать своих детей никогда не буду. Мама моя меня не била… Хотя нет, что я говорю – случалось! И тогда меня Шарик спасал, моя собака. Я убегала от мамы и издалека еще начинала кричать: «Шарик! Ша-арик!» И он выбегал из будки, а я в будку заскакивала и забивалась в дальний угол. А Шарик закрывал меня своим телом и на маму рычал. Да, и такое было, и чего только другого не случалось…
Как-то дед шлепнул меня по заднице своей тяжелой ладонью. Я ему этого простить не смогла, говорю: «Ну все, дед, теперь берегись!» У деда моего была немецкая кровь в роду, он порядок любил во всем. Поэтому свои тапочки 47-го размера всегда аккуратно ставил в одно место возле кровати, чтобы, когда ночью нужно выйти на улицу в туалет, сразу ногами в тапочки попасть. А я туда мышеловки поставила. И вот среди ночи я слышу, как в соседнем доме, где жил дед, раздается крик: «Маринка, ах ты… Я эту внучку убью когда-нибудь!»
Так что детство у меня веселое было. Но если мне доставалось наказание от деда или от матери, я всегда понимала – тогда и особенно сейчас, – что это было заслужено мною. Помню, когда я повзрослела, мама говорила: «Знаешь, что я желаю тебе? Чтобы хоть один твой ребенок был похож на тебя! Чтобы ты тогда меня поняла». Я ей действительно много хлопот доставляла. С одной стороны, я ей помогала, за своими сестрами всегда ухаживала, за чужими детьми присматривала, но и всякие каверзы успевала делать. Не со зла. Я так жила.
Когда я пошла в первый класс, сразу же подралась с мальчишками. Пришла мама мальчика-второклассника, говорит: «Маринка избила моего пацана!» Мама моя ей в ответ: «А вам не стыдно? Моей девочке семь лет, а твоему – восемь, да еще пацан!» Сейчас причину драки уже не помню, но, очевидно, она была уважительной. Просто так я руку никогда ни на кого не поднимала. Я всегда за кого-то заступалась, спасала кого-то. Помню, мама купила куклу сестре Танюшке.
Я сама в куклы не играла, мне они были неинтересны. А Танюшка взяла куклу с собой в детский сад. И вдруг игрушка пропала. Спрашиваю сестру настойчиво: «Где твоя кукла?» А Танюшка сразу про себя построила дальнейшую логическую цепочку и начала с самого важного: «Только ты его не бей! Он взял просто поиграть!» Она уже знала, чем дело кончится, потому что мальчишка не «просто взял», а отнял.
Танюшка – с виду дитя, но в этом ребенке была мудрость. Мы с ней часто лежали вместе на кровати, и она мне говорила: «Марина, когда мы вырастем большими, мы с тобой многое совершим!» Танюшка дарила мне спокойствие, мы с ней много разговаривали, хотя я на месте долго сидеть не могла. Она всегда меня просила: «Не лазай там – упадешь, поранишься». Но мне это было интересно – «лазать». Я сидела с ней, сколько было сил, а потом все равно убегала на улицу.
Много лет спустя девчонка одна, теперь уже взрослая женщина, написала мне письмо: «Марина, я никогда не думала, что когда-нибудь вспомню свое детство. И ты, наверное, меня не помнишь…» На самом деле я ее помню: у нее мама умерла, она жила на четвертом этаже. Она написала, что увидела меня на «Битве экстрасенсов» и узнала, потому что мое лицо и мимика остались теми же: «Я тебя сразу вспомнила! И вслед за этим начала все вспоминать…»
Вспомнила и я. Когда мы с детьми играли в прятки, я всегда находила их. Всех! А знаете почему? Потому что я садилась с закрытыми глазами и говорила со своими духами. А потом, так же сидя на месте, я говорила детям, где кто спрятался. Я так показывала им свои способности. И вот эта девочка написала мне, что ее уже тогда это удивляло.
Вот чего я не любила, так это учиться. Совсем не любила. Мне это было неинтересно. Только один предмет мне нравился – история. Остальные – нет. Если я хотела уйти с урока, потому что мне было скучно, то я смотрела на учительницу, пока она не спрашивала: «Марина, что с тобой?» Я загадывала желание уйти с урока, и она его исполняла: «Плохо себя чувствуешь? Ну иди, посиди на улице!» Я выходила и сразу залезала на деревья, чтобы рассматривать все с высоты… Потом появился отчим…
Когда мне было пять лет, мама снова вышла замуж. Сказала: «Марина, вот ваш папа!» Я отвечаю ей: «Нет, это не мой папа!» Мама упрашивает меня: «Марина, ну назови его папой, пожалуйста!» А я в ответ: «А он мне шоколадку принесет? Тогда подумаю…» А шоколадка не мне была нужна, я сладости всегда отдавала своей сестре. Я и до сих пор к сладкому равнодушно отношусь.
Потом мама получила трехкомнатную квартиру, и мы переехали. А я вдруг обнаружила, что боюсь высоты. После переезда мы жили на пятом этаже, и я на балкон не выходила и не спала несколько месяцев. Одно дело – жить в своем доме, а другое – в квартире многоэтажного дома. Там совсем другие звуки, и мне было страшно. Я не боялась существ, которых никто, кроме меня, не видел. Но мне были страшны звуки, которых я раньше не слышала. Где-то гудели трубы: «Бу-у!», где-то наверху соседка ходила на каблуках: «Тум-тум!», лифт поднимался и гудел: «Ву-у!» Меня все это новое тревожило. Потом привыкла. Но высоты боялась.
Раньше я могла и на дерево, и на кран строительный влезть, но вот выйти на балкон боялась. А вдруг он упадет? Я не понимала, как балкон держится.
На нашем этаже была еще одна квартира с балконом, там жили глухонемые. И вот однажды ребенок запер дверь, когда его мать вышла. Мать снаружи стучит в дверь, а он не слышит! Она постучала к нам, объясняет жестами: «Там ребенок!» – все показывала руками, но я ее понимала. Я и ребенка слышала – балконная дверь не закрыта была. И вот я, десятилетняя девочка, встала на перила своего балкона, чтобы перепрыгнуть на соседний, потому что там ребенок плакал. А это был пятый этаж девятиэтажки! Я даже не думала о высоте, о том, упаду я или нет. Когда мама узнала об этом, она чуть с ума не сошла. А когда успокоилась немного, спросила: «Как ты могла?.. Ты же высоты боишься!» Когда все было позади, я посмотрела с балкона вниз, и все у меня внутри сжалось от страха. А когда стояла на перилах, то думала только о том, что нужно ребенка спасти.
Я не хочу сказать, что всегда была такая хорошая. Я и плохая была – дралась, если защищала кого-то. Я чаще с мальчишками дружила, мне с ними было интереснее. Считала, что девчонки слишком много ноют.
А потом Танюшка заболела. Она все мне говорила: «Марина, ведь я же умру!» Я ее успокаивала как могла: «Ты не умрешь, ты просто закроешь глаза и уйдешь…»
По ее просьбе мама сшила ей белое платье. Танюшка иногда просила: «Мама, покажи мне это платье, хочу посмотреть, какая я буду красивая…» Вот что значит характер, сила воли.
Ей шел десятый год, мне двенадцатый. Мой день рождения мама никогда не отмечала, и я никогда на это не обращала внимания. Танюшка попросила маму справить мне день рождения: «Давай сделаем Маринке праздник, потому что на следующий день я уйду…» 18 июня мы отметили мой день рождения, а 19-го Танюшка ушла, как и говорила. Она знала день своей смерти. И я знаю…
После ее ухода были похороны, ее закопали. И я это все видела. И вдруг через несколько дней она пришла и села на кровать. Я была в ужасе, потому что сама видела, как закрывали гроб, как зарыли его в землю. И вдруг она появляется перед моими глазами! Я испытывала неконтролируемый страх, кричала ей: «Уходи! Я не хочу тебя видеть!» И вдруг я поняла, что сестра не одна. Оказалось, что я вижу «их» всех, мертвых. Я поняла, что ко мне приходят и другие духи умерших. Мне было страшно, я рассказывала об этом маме. Мама считала, что я фантазирую. А я не могла войти домой, потому что сестра стояла в квартире и смотрела на меня. И я начала ее прогонять. Жестоко. Она ушла. А другие – нет.
Мама сначала пыталась меня успокоить, убедить, что на самом деле никого рядом со мной нет.
А потом она поняла, что меня бесполезно увещевать, пугать словами, наказывать. Вместо этого она взяла меня за руку и отвела в больницу на горе. Это была 17-я больница, психушка. Мама меня привела и говорит: «Если ты еще кому-то скажешь про духов, то окажешься здесь. Я тебе это гарантирую, а ты мое слово знаешь». А мама просто так словами не бросалась, слово у нее было железное. Я смотрела на людей, которые там ходили под таблетками, и мне стало страшно. Но пугали меня даже не сами больные. Я видела там темные энергетические воронки.
В ужасе я спросила: «Мама, ты же меня здесь не оставишь?» Она мне говорит в ответ: «Нет! Но если ты еще кому-то скажешь о том, что ты видишь, то ты сюда попадешь…»
Я, наверное, многое взяла от своей мамы. И главное – верность слову. Она никогда ничего никому не обещала. Но если уж она сказала: «Я даю слово», то это было как закон, она это исполняла. Я тоже никогда ничего не обещаю. Я говорю: «Посмотрим!» Даже в работе своей не обещаю. Мои сын и дочь уже знают меня. Нарочно просят иногда: «Мама, дай слово!» Но я не раздаю обещаний. Для меня данное слово – закон. Как и для моей матери. Я очень редко даю слово, но когда даю, то обязательно выполняю.
Я маме пообещала никому про свои видения больше не говорить. И сдержала слово. Мама иногда проверяла меня, спрашивала: «А сейчас ты что-то видишь?» И я говорила: «Нет, не вижу!» Мама успокаивалась: «Вот видишь, твои фантазии уже ушли…» Хотя я их видела. Когда наступала ночь, они приходили. Мне по-прежнему было страшно. Но признаться в этом я уже не могла. И я просто звала маму под любым предлогом. Придумывала, например, что у меня живот болит. Я просто хотела услышать от нее хоть слово, хоть звук, чтобы «они» ушли. Кричать от страха я не могла, потому что жутко боялась попасть в 17-ю больницу. Но я не обижалась на свою маму.
Потом мама развелась со своим мужем, моим отчимом. Танюшка просто взяла и попросила незадолго до своего ухода: «Когда я умру, разведись, не живи с ним!» Мама дала ей слово и развелась с отцом, они разменяли квартиру. Сестра не уточняла причину, говорила: «Не спрашивай меня ни о чем, просто разведись…»
Уже позже, когда мне было лет семнадцать, мама меня спросила: «Почему Танюшка хотела этого развода?» Я тогда ей кое-что рассказала. Мама всегда на две смены выходила, иногда ночью работала. Она уходила, и мы оставались дома с отцом. Отец у нас был хороший, но когда родилась Светланка, его дочь, то все его внимание переключилось на нее. И теперь он часто меня наказывал, если Светланка плакала. Мог закрыть в погребе, ночью мог выгнать в мороз на веранду в одной ночнушке: «Стой там!» У меня прямо ноги леденели. Угрожал мне и сестре. Говорил Танюшке:
«Если ты матери скажешь, то я еще хуже ей сделаю!» А мне заявлял: «Если ты матери пожалуешься, то я Танюшку побью!»
Я его не боялась, я за Танюшку переживала и все молча терпела. Подумаешь, в чулан запер, ремня дал. Я только прятала свои синяки, чтобы мама не видела. Он бил меня только тогда, когда мамы не было, потому что мама его убила бы. Но она этого не знала, мы ей ничего не говорили.
А потом у меня взрыв произошел после одного случая. Была зима, помидоры и огурцы у нас в Волгограде стоили тогда 50 рублей за килограмм. Кто помнит то время, тот поймет, что это было очень дорого. И мама попросила меня: «Я куплю помидорчиков-огурчиков Танюшке, а ты не бери. Хорошо?» Я сидела, делала уроки, мама готовила салат Танюшке. А отец… Да, я его до сих пор отцом зову, хотя столько лет прошло. Не буду же я его дядей Лешей называть. Так вот, отец зашел на кухню и спросил маму: «А зачем ты на нее столько денег переводишь? Ведь все равно умрет. Лучше бы Светлана это съела!» Я этого не слышала из своей комнаты. Но потом мама пошла к Танюшке, и я отправилась с ней за компанию.
И Танюшка уже при мне говорит маме: «Отдай салат Светланке, ведь отец же сказал, что я все равно умру». Мама не стала устраивать скандал, промолчала, потому что не хотела, чтобы Танюшка нервничала. У нее была опухоль головного мозга, и вообще она была больным, обреченным человеком. А отец ведь еще хуже сказал: «Она все равно сдохнет!»
И тут у меня произошел взрыв. Мне тогда еще двенадцати не было, я до сих пор не понимаю, как на меня такая ненависть накатила! Я пошла на кухню, схватила два ножа, чтобы зарезать его, и просто сказала: «Я убью тебя!» Какой крик вокруг был, я даже не помню… Он не спал в доме неделю. Вообще не спал, боялся. Ушел к соседям.
Он убежал, а мама не могла разжать мои руки. Порезалась даже нечаянно, но не смогла вытащить ножи. Танюшка меня успокаивала и руки мне гладила. Эта мертвая хватка, когда я не могла разжать пальцы, случилась у меня уже второй раз.
Первый раз это произошло еще до переезда на квартиру. На соседней улице, в ближайшем к нам доме жила одна бабка. Мы ее звали бабка Няня, потому что у нее язык отсох. Что-то случилось, она перестала нормально говорить, могла только: «Ня-ня-ня!» Она была ведьмой, а я дружила с ее внучкой. И бабка эта меня просто ненавидела. К моей сестре Танюшке хорошо относилась, а меня – не-на-ви-де-ла! У нас с ней были постоянные стычки. Она всегда следила за мной, и я ее присутствие чувствовала всегда и везде. Если я выходила во двор, я всегда знала, когда она смотрит на меня через забор. Тогда я поворачивалась и смотрела на нее в упор. Ленка, моя подруга, рассказывала про нее много всяких страшных историй. Она видела, как ее бабка колдует, летает. Я сама не видела ее летающей, но четко понимала, что бабка это делать умеет, что она – ведьма!