– Так конечно ж, Тонька-то тута аж три дня прибиралась, – сказал Трофим с гордостью. – А то как же – вы приедете, а тута пыль до колена, да паутина по углам? Так и я ж руку приложил, вон, пробки вкрутил, – он щелкнул выключателем, настольная лампа загорелась. – Бак опять же накачал, бак тута знатный, на полкуб<А>, с нержавейки, горячей воды тока нет, говорили ж Викентию: ставь бачок в печку на полсотни литров, будешь как кум королю, сват министру, Никита-печник занедорого совсем ставил, он всё собирался, собирался, да прособирался, помер, а потом и сам Никита помер-то, прошлым годом...
Антонина потрудилась здесь на славу. Нигде ни пылинки, ни соринки, посуда в сушилке-«ленивке» сверкает, заново вымытая. Марина прошла в горницу, откинула край покрывала с большой двуспальной кровати – белье хрусткое, свежевыстиранное. Кирилл остался в соседнем помещении, совмещавшем функции кухни и столовой, крутанул кран, вода забарабанила в эмалированную раковину. Цивилизация, однако... Он-то ожидал увидеть какой-нибудь антикварный рукомойник, на носик которого приходится нажимать намыленными руками...
– Так хорошая вода, вкусная, – пояснил Лихоедов, – добрый колодец был у Викентия, правда, застоялся малехо, но я ж кубов пять выкачал, да и всё путем... Вон тама унитаз даже стоит, – он кивнул на неприметную дверь, – все как в городе, тока вот канализации нету, все в яму текёт, хошь не хошь вычерпывать раз в год надо. Ну да коли деньги водятся – плати тыщу, сенизаторы со Сланцев прикатят, сами всё и выкачают...
Видимо, наследник не стал забирать абсолютно ничего из вещей умершего Викентия. Оно и понятно: например, старый черно-белый телевизор «Темп» разве продашь? Лет через семьдесят, возможно, коллекционеры будут платить бешеные деньги за такие уцелевшие раритеты. Но не сейчас...
Холодильник – ЗИЛ с закругленными очертаниями и торчащей из корпуса массивной ручкой-рычагом – помнил еще более древние времена. Шестидесятые годы, когда мало кто из советских граждан жил в отдельных квартирах – в ручку встроен замок, дабы соседи по коммунальной кухне не подворовывали продукты и не подливали в суп чернила.
Холодильников, кстати, здесь имелось целых три: помимо упомянутого ЗИЛа, в обширной кладовке стоял еще один, неизвестной модели: металлические буквы названия оторваны с передней панели. И третий, в сенях, – «Самарканд» несколько более современного вида.
– Так что все три на ходу, без обману, – Трофим воткнул штепсель «Самарканда» в розетку – холодильник заработал шумно, завибрировал, да что там – просто-напросто затрясся, словно в честь пробуждения от долгого-долгого сна собрался немедленно пуститься в пляс на своих крохотных винтовых ножках... – однако передумал и несколько поутих. Лихоедов широким жестом распахнул дверцу – лампочка исправно загорелась, осветив белое пластиковое нутро. Полки там отсутствовали, равно как и пластмассовая дверца на морозильной камере.
– Так этот вот весь одна морозилка сплошная и есть, – пояснил Лихоедов в ответ на вопрос Марины. – Если, значит, свинью забить, али другую животину, – разве ж сюды всё впихнешь? – Он щелкнул пальцем по кожуху камеры. – А так мороз на всю нутренность...
Кирилл удивился было – ему почему-то казалось, что крестьяне режут скот поздней осенью, либо в начале зимы, как раз во избежание подобных проблем. Хотя какие нынче зимы, смех один в сравнении со старыми временами, – плюс пять и дождичек под Новый год никого уже не удивляют... Вот и подорвало глобальное потепление климата традиционный уклад деревенской жизни.
– Так-то всё путём, телевизор тока вот не фурычит, – вздохнул Трофим. – Я врубил – шипит, ничего не кажет... Сломался, али с антенной чего... Ну да беда небольшая, что вам та рухлядь, новый с городу привезете.
На этом он счел свои обязанности гида-экскурсовода законченными. Спросил:
– Так это... когда обратно-то вы?
Кирилл переглянулся с женой. Ответила глава семейства (Марина, разумеется):
– Завтра, в воскресенье. После обеда, до вечера оставаться не станем. Кирюше в понедельник на работу.
– А-а-а... – неопределенно протянул Трофим. И брякнул на обеденный стол связку ключей. – Так уж сами разберетесь, какой от бани, какой от сарая... На возвратном пути заедете, отдадите. Ну а ежли глянется хозяйство, с Николаем-то сланцевским сами дальше разговоры ведите, а я свою службу справил... Пойду, делов сёдня навалом. Родительский день как-никак завтра.
Кирилл слегка удивился. Он ждал, что Лихоедов еще долго будет расписывать достоинства дома и обстановки. Похоже, версия об агентских процентах шита белыми нитками. Но отчего тогда они с Антониной столь тщательно возились с предпродажной подготовкой? Деревенский менталитет, надо полагать. В городе, пожалуй, куда реже встречаются люди, так ответственно и с душой относящиеся к чужим просьбам.
Трофим ушел. Они остались вдвоем.
– Я чувствую себя Машей из сказки про трех медведей, – сказала Марина. – Кажется, сейчас дверь распахнется, ввалится хозяин: ну-ка, кто тут ел из моей миски?
И в самом деле, у Кирилла тоже возникло похожее чувство. Наверное, Антонина в своем стремлении навести порядок чуть перестаралась...
Он сказал преувеличенно бодро:
– Нет уж, нет уж! Не надо нам такой стивенкинговщины: похороненный хозяин выкапывается из могилы – проверить, как тут его любимое жилище...
Марина рассмеялась – как показалось Кириллу, слегка неуверенно. Потом взглянула на часики, сказала:
– Ну что, покурим? Уже можно.
Две недели назад она заявила: с третьего месяца – ни единой сигареты, может повредить малышу. И к тебе, милый, то же самое относится: нечего дымить, как паровоз, вводить меня в искушение и превращать в пассивную курильщицу. Беременность, Кира, дело совместное.
С тех пор Марина проводила свою линию с неумолимой последовательностью: чтобы не бросать слишком резко, они постепенно увеличивали промежутки между выкуренными сигаретами. На работе Кирилл, понятное дело, безбожно нарушал установленный женой график. Дома и в совместных поездках приходилось терпеть... Он был уверен, что супруга, даже оставшись в одиночестве, не жульничает – ее б силу воли, да в мирных целях...
Курили, разумеется, на крыльце.
Кирилл даже не стал спрашивать мнение жены: покупаем дом или нет? И без того все ясно...
Марина ластилась: прижалась к плечу мужа, гладила пальцами кудри... С чего бы? Прояснилось все быстро.
– Кирюньчик, как твоя головушка? Сможешь пригнать машину от Лихоедовых? А то я что-то совсем никакая, вымоталась, передохнуть хочу, прилечь, ножки хоть на полчаса вытянуть...
Лет пять назад Кирилл всенепременно после таких слов сделал бы комплимент ее бедным уставшим ножкам, таким стройным и красивым. И снес бы ее на руках в горницу, к кушетке... И, вполне возможно, за машиной от той кушетки он отправился бы не сразу, несколько погодя, и в весьма улучшившемся настроении.
Сейчас же...
Сейчас он просто осторожно прикоснулся к украшавшей голову шишке, задумался: все не так плохо, коли уж не вспоминал о травмированной голове до самого вопроса Марины. Наверное, все же не сотрясение, – лишь сильный ушиб. Ответил коротко:
– Пригоню.
– Умничка! – она чмокнула мужа в щеку. – Кстати, про какой родительский день они твердят? Мне вроде казалось, что родительская суббота – это незадолго до Пасхи...
– Не знаю... Может, Троицу здесь так именуют? Она не завтра, случайно? Тогда понятно – принято в этот день на кладбище ходить: могилки прибрать, предков помянуть...
Оба были абсолютными атеистами и скептиками, не отдавая дань даже модной ныне внешней религиозности – и в датах церковных праздников ориентировались слабо. Вопрос остался открытым.
...Шагая за машиной к подворью Лихоедовых (на сей раз по деревенской улице, ну ее, эту короткую дорогу среди коровьих лепешек) Кирилл вновь вспомнил недавнюю мысль про кушетку и стройные Маринины ножки, и про то, что еще пять лет назад все было иначе... Вздохнул: психологи давно доказали – после нескольких лет брака взаимное охлаждение неизбежно. Но отчего-то каждая пара в начале совместной жизни уверена: уж к ним-то такое утверждение никак не относится... Эх-х-х... Ладно, родится ребенок, и все у них наладится...
Хотелось бы верить.
Марина осталась одна.
Прошлась по горнице, рассматривая вещи – совершенно ей чужие вещи, старые, помнящие тысячи прикосновений чужих рук, слышавшие тысячи чужих разговоров.
И эта чуждость давила. Еще как давила...
Хотелось взять большой мешок, или большую коробку, быстро покидать туда все ненужное старье, и – на помойку. Разрушить здешнюю ауру. Избавиться от впечатления, что хозяин вышел и вот-вот вернется... С кладбища не возвращаются. Всё. Точка. Это будет ИХ дом.
Увы, вариант с большим мешком не проходит. Пока не проходит, по крайней мере до оформления сделки...
А вот это... Нет, ЭТО она не выбросит. Знакомая вещь, почти родная... Как привет из прошлого.
Марина остановилась рядом со старинной ламповой радиолой «Ригонда» – достаточно громоздким ящиком, возвышавшимся на непропорционально тонких ножках. Точно такой же предок современных музыкальных центров некогда стоял у ее тетки – мать часто бывала в гостях у сестры, и, пока женщины болтали о своем, пятилетней Маришке ставили пластинку, «Буратино» или «Незнайку», эти две сказки она знала наизусть, и других слушать отчего-то не желала...
Она осторожно, почти нежно коснулась пальцем полированного дерева. Именно дерева, никаких ламинированных ДСП в годы создания этой вещи не употребляли... Решено, радиолу они оставят. Если не работает, попробуют починить.
Та, теткина, перешла в конце концов во владение Владика, кузена Марины, – парнишки на десять лет ее младше, ярого фаната «Биттлз». И юный меломан утверждал, что вовсе это не старье, а классное ретро, что никакие транзисторы не сравнятся по характеристикам, по чистоте звука со старыми добрыми лампами. Правда, родными динамиками «Ригонды» он все же не пользовался, – прослушивая виниловые диски из своей коллекции, пропускал звук через современную акустическую систему.
Не откладывая в долгий ящик, Марина тут же устроила проверку работоспособности «классного ретро». Приемник функционировал вполне исправно на всех диапазонах. На диске проигрывателя никакой пластинки не было, и поблизости не видно... Она с сожалением опустила полированную крышку. Ладно, попросит потом у Владьки какой-нибудь не самый ценный диск...
Следующий предмет, привлекший внимание Марины, ей решительно не понравился. Часы. Висевшие в кухне-столовой настенные часы-ходики с маятником и двумя гирьками, соединенными длинной цепочкой. Гирьки выполнены в форме еловых шишек, краска с них облупилась, проглядывает сероватый свинец...
А еще часы были с кукушкой – по крайней мере стоило ожидать, что плотно затворенные дверцы распахнутся, и выскочит именно эта птичка. Ходики безбожно врали, показывая без двух минут восемь – не то утра, не то вечера. Марина уставилась на дверцы, ожидая появления пернатой хранительницы времени. Как и бывает в подобных случаях, секунды ползли с кошмарной медлительностью. Громкое тиканье раздражало, – хотя, когда рядом находился Кирилл, она не замечала навязчивый звук.
Тик-так, тик-так... Словно идет обратный отсчет чьей-то жизни... И осталось ее, жизни, совсем чуть...
Минутная стрелка подрагивала различимой лишь вблизи дрожью – туда-обратно, туда-обратно с крохотной амплитудой – но уверенно ползла к двенадцати... Марине пришла неожиданная мысль: а где был ангелочек-Юрчик, когда его родители приводили дом в порядок? Не здесь ли тоже? И чем, любопытно знать, занимался?
У нее возникло иррациональное предчувствие: сейчас дверца распахнется, и...
И появится отнюдь не кукушка, нечто иное...
Крыса.
Дохлая крыса.
Оскалится, уставится мертвыми глазами, любопытствуя: а что это ты тут делаешь?
Стрелка перевалила двенадцать, поползла дальше... Дверца не распахнулась. Вообще. Сломаны, с облегчением поняла Марины.
Но мысленное картинка – выскакивающая из часов окровавленная крыса – оказалась настолько яркой, что она подняла руку и решительно остановила маятник. Тиканье смолкло. Нечего тут... Здесь ЕЕ дом! Ну, почти ее... И при первой возможности эта рухлядь отправится на свалку.
Она прошлась по кухне еще. Больше ничего интересного на глаза не попадалось, Марина машинально подошла к большому обеденному столу, столь же машинально потянула за ручку выдвижного ящика...
Ящик служил хранилищем для всевозможных нужных и ненужных мелочей. Очки со сломанной дужкой, пакетики с семенами, давно просроченные таблетки в пачках и таблетки в стеклянных скляночках, груда квитанций на оплату электричества, налога на недвижимость, чего-то еще...
Внимание ее привлекла небольшая – на половине ладони поместится – овальная шкатулочка. Бронзовая, чеканная, старинной ручной работы. Изящная вещица... Когда у них здесь появится камин, шкатулочка чудно будет смотреться на каминной полке.
Она легонько потрясла находку. Внутри перекатывалось что-то маленькое, но твердое. Не один предмет, несколько.
Неужели старик Викентий держал здесь немудрящие драгоценности покойной жены – пару сережек, нательный крестик, простенькое колечко – а наследник не стал заморачиваться поисками?
Не слишком доверяя собственной догадке, Марина попыталась снять крышку со шкатулочки, та шла туго, потом как-то неожиданно легко соскочила, содержимое чуть не просыпалось на пол.
Разглядев, ЧТО она отыскала, Марина с трудом удержалась от крика.
Любопытство, как известно, губит кошек. И не только их.
Но Кирилл все же полюбопытствовал: по пути к Лихоедовым подошел поближе к паре загривских домов, пригляделся к орнаменту резных ставень и наличников. Так и есть, везде повторяется один и тот же мотив – сплетенные свастики.
Ну и ну... Хорошо, что в такую глушь редко забираются корреспонденты либеральных изданий – перед сном заглядывающие со свечкой под кровать в поисках притаившихся русских фашистов.
А то бы уж сочинили всем сенсациям сенсацию: целая деревня Страшных Русских Фашистов! «Русский Марш» отдыхает, РНЕ нервно курит в сторонке...
Сам Кирилл относился к истерии вокруг старых символов равнодушно. Не так уж важно, что нарисовано на знаменах, гораздо важнее – какие дела под ними вершатся. Крылья самолетов, башни танков и советской, и американской армии украшали пятиконечные звезды Соломона, имеющие не менее древнюю историю, – но никто же не ставит знак равенства между США и Советским Союзом.
К тому же было у Кирилла одно давнее хобби, одно увлечение, – история Зимней войны с финнами. И он знал: кокарды фуражек у солдат Финляндии (безоговорочно оправдываемой нынешними либералами в том давнем конфликте с тоталитарным Союзом) – тоже были украшены свастикой! Причем с восемнадцатого по сорок четвертый годы, а Гитлер, как известно, в девятнадцатом служил в Красной гвардии Баварской республики. И ходил, хе-хе, со звездой Соломона на красной нарукавной повязке, какой позор для будущего фюрера арийской нации...
Пока он шагал, размышляя о делах минувших дней, эхо которых звучит и сегодня, мимо, в том же направлении, прокатила машина. Уже третья. И опять с городским, с питерским номером... И что бы это значило? Наплыв городских родственников в честь пресловутого родительского дня? Или объявились конкуренты в покупке недвижимости?
Последнее предположение не оправдалось – у лихоедовского забора по-прежнему стояла лишь их «пятерка».
Антонина, закончив возню с тестом, занималась на огороде прополкой. На вопрос Кирилла о так и мелькающих мимо городских машинах ответила:
– Так это... как всегда, за мясом приехавши...
– За мясом?! Сюда?! Из Питера?! – изумился Кирилл.
– Так чтоб и не приехать, по тридцать-то целковых... Пудами ж берут.
Цифра изумила Кирилла еще больше.
– Так на рынке ж от нашей, крестьянской цены чуть не вдесятеро накручено, – пояснила Тоня. – Торгаши пить-есть хотят, да прочая братия... А у нас на ферме забой два раз<А> – под родительский день, да под ноябрьские. Щас-то что, а по осени так и катят, прям вереницей... Под завязку грузят, на продажу небось. А летом так, для себя, помаленьку, а то и прям тута, вблизях, шашлыки с водочкой затевают, места-то у нас привольные. Помню, прошлым годом...
Она осеклась, наморщила лоб. Видимо, задумалась: стоит ли рассказывать прошлогоднюю историю, очевидно, не короткую? И решила: не стоит. Закончила совсем по-иному:
– Так и вы ж к ферме скатайтесь, тама и продают... Мясцо свежее, парное – чтоб не попользоваться, коли случ<А>й выдался?
Она объяснила, как добраться до фермы, и вернулась к прерванной прополке.
А Кирилл завел машину и покатил к «их» дому.
Надо понимать, почти уже действительно их, без всяких кавычек.
Марина с трудом удержалась от крика.
Поставила шкатулочку на стол медленно, осторожно, словно была она наполнена самыми зловредными, самыми кусачими насекомыми. Энцефалитными клещами, например.
На деле содержимое бронзовой емкости оказалось куда более безобидным.
Зубы.
Обычные зубы.
Человеческие.
Не вставная пластмассовая челюсть – натуральные резцы, клыки, моляры с длинными почерневшими корнями... Коронковые части тоже выглядели не лучшим образом – изрядно стертые и потемневшие. Наверняка бывший владелец экспонатов этой странной коллекции был далеко не молодым человеком. Да к тому же заядлым курильщиком.
Викентий? Скорее всего – зубы крупные, мужские.
Марина зримо представила сидящего здесь, у окна, старика – неопрятного, грузного, одинокого... Вот он лезет двумя пальцами в рот, достает очередной, давно уже шатавшийся зуб, кладет в шкатулочку, к ранее выпавшим собратьям... Рассматривает, перебирает кусочки себя, ставшие вдруг инородными, чужими... Вспоминает, как когда-то, давным-давно, пленял белозубой улыбкой девушек... Всё ушло навсегда, и жить, по большому счету, незачем, и тащиться за тридевять земель, на зубное протезирование, совершенно ни к чему...
Б-р-р-р...
Извращение. Фетишизм дикий какой-то.
Она взяла шкатулочку двумя пальцами, далеко отставив руку. Изящная вещица не виновата, что ей нашли такое отвратное применение – но, прежде чем украсить каминную полку, будет тщательно прокипячена, простерилизована... Где тут у нас мусорное ведро?
Как выяснилось, одно крохотное упущение в своих титанических трудах Антонина все же допустила – два ведра с мусором, оставшимся после генеральной уборки, не были вынесены, стояли в дальнем углу сеней. Марина опрокинула шкатулочку над одним из них, скользнула взглядом по другому... Да что ж такое, скажите на милость! Прямо какой-то день прикладной анатомии выдался! Не зубы, так ребра...
Ребра, по счастью, оказались не настоящие – большой рентгеновский снимок грудной клетки. Присмотревшись в свете тусклой лампочки, Марина увидела некую странность, нагнулась... Вот оно что. Это не рентгеноснимок, вернее, лишь был таковым в первоначальной своей ипостаси. А потом стал патефонной пластинкой...
Марина их не застала, знала лишь по рассказам старшего поколения – когда-то, до широкого распространения бытовых магнитофонов, кое-где стояли павильоны и ларьки грамзаписи. Можно было записать понравившуюся мелодию, надиктовать звуковое письмо... А в качестве носителя чаще всего использовали старые рентгеновские снимки.
Точно, вспомнила она, Владик как-то хвастался парой раритетных записей битлов «на ребрах».
Удачно... Марина взяла диковинную пластинку. Можно теперь проверить радиолу. Личное послание, если что, она слушать не будет. Лишь убедится – звук есть – и тут же выключит.
Звука не было.
Ребра и хребет вращались, впустую наматывая оборот за оборотом. Игла пересекала их раз за разом, но радиола выдавала лишь легкое шипение.
Разочарованная Марина потянулась к выключателю, и тут раздался звук. Не голос, и не музыка, – по крайней мере, инструмент, породивший этакие акустические колебания, музыкальным можно было назвать с огромной натяжкой.
Протяжный, пронзительный скрип, меняющийся по тону, под конец уходящий вовсе уж в ультразвуковую область... Как будто ржавым гвоздем провели по оконному стеклу, а заодно – и по хребту Марины.
Скрип завершился, и вновь тишина, лишь прежнее шипение иглы, бороздящей чьи-то ребра. Оборот, оборот, оборот... Ничего. Какая-то помеха при звукозаписи, решила Марина. Но где то, что собирались записать?
Скрип прозвучал снова. Тот же самый. Теперь на него наложился иной звук, вызвавший неприятные ассоциации со стоматологическим кабинетом: словно бешено вращающийся бор врез<А>лся в зуб – не постоянно, а периодически, следуя определенному ритму...
Вторая пауза закончилась значительно быстрее. И после нее к двум первым присоединился третий «инструмент» – не иначе как плеть, раз за разом рассекающая со свистом воздух...
Все-таки ЭТО было мелодией... Пауз не стало, вступали все новые инструменты, Марина уже не пыталась представить, на что же они могут походить... И первоначальная какофония начала складываться в некий мотив – дикий, нелюдской, но определенно обладающий внутренним ритмом. Даже гармонией, если здесь применимо такое слово...
Да уж... Сплошной сумбур вместо музыки. Не диво, что под такие увертюры одинокий старик начал коллекционировать свои выпавшие зубы. Может, это так называемые «народные инструменты»? Ну, всякие там рожки-гудки-сопелки-дуделки... Да нет, ерунда. Народные оркестры из крепостных были у русских вельмож, вроде Потемкина, – не стали бы те слушать подобную ахинею... Больше похоже на проделки придурков-авангардистов, пытающихся извлекать «музыку» для услаждения слуха особо продвинутых граждан, – из громко скрипящей двери, из шумно спускающего воду унитаза и тому подобных устройств... Но откуда ЭТО здесь? И зачем?
Она думала, что пластинка «на ребрах» уже ничем не удивит. Ошибалась. К «инструментальному ансамблю» присоединился дуэт вокалистов. И оказался гнуснее всего, ранее услышанного.
Первый «певец» голосом, как таковым, не пользовался. Полное впечатление, что человек – с заткнутым кляпом ртом – громко мычит носом от дикой, непредставимой, сводящей с ума боли. Мычит, тем не менее, попадая в такт мелодии, под которую его пытают...
Второй голос – очень тихое, слитное, неразборчивое бормотание, ни слова не понять... Казалось, бормочущий то обращался к мычащему, то смолкал.
Мычание становилось все громче и громче, заглушив под конец и бормотание, и инструменты. Динамики «Ригонды» буквально ревели, Марина потянулась было к ручке громкости...
И тут все смолкло.
Смолкло на таком диком крещендо, что не оставалось сомнений, – человек издал его и умер. Умер от жуткой боли.
Игла проигрывателя подпрыгнула вверх, ребра продолжали беззвучное вращение.
Марина застыла, тупо глядя в никуда.
И стояла так века, тысячелетия, совершенно потеряв представление о пространстве и времени...
Заставил ее вздрогнуть, очнуться лишь звук автомобильного сигнала, долетевший с улицы.
Кирилл...
Быстрым, каким-то хищным движением она сдернула снимок-пластинку с проигрывателя.
И спрятала в первое попавшееся место – в бельевой шкаф, под стопку ветхих, но чисто выстиранных и наглаженных мужских рубашек.
На крыльце послышался веселый голос Кирилла:
– Ау, хозяюшка! Отпирай!
И стук в дверь.
Марина раздраженно шагнула в сени – самому уж и двери не открыть, не маленький вроде... – и остановилась, изумленная.
Массивный внутренний засов входной двери был задвинут.
Она не помнила, что хотя бы прикасалась к нему – с момента своего появления в этом доме.
Абсолютно не помнила...
Продавщицу звали Клавой – и сей факт она первым делом сообщила Кириллу самым радостным тоном. Так прямо и сказала:
– Здравствуйте! А меня Клава зовут! Мяса купить приехали, да? – слова сопровождались широчайшей улыбкой.
Можно подумать, что в этом импровизированном магазинчике, примыкавшем к длинному, приземистому зданию свинофермы АО «Загривье», продавалось что-то еще, кроме мяса и мясных субпродуктов...
Тем не менее, при всей внешней бессмысленности, тирада продавщицы оказалась-таки информативна – и между слов в ней можно было услышать многое.
Например, что Клаве – кустодиевской девице с соломенно-рыжей косой до пояса – надоело до смерти Загривье, и здешние кавалеры, не способные связать двух слов, зато сразу норовящие залезть под юбку.
И то, что Кирилл – видный городской парень – чем-то ей понравился, хотя на самом-то деле она не такая, но вот понравился с первого взгляда, что тут поделаешь, – и при некоей толике галантности и предприимчивости вполне способен составить успешную конкуренцию деревенским Казановам, попахивающим навозом...
Нет, господа, мужчинам это не под силу, лишь женщины способны вложить в свои глупо звучащие речи бездны тайного смысла...
Примерно так подумал Кирилл, и понял: энтузиазм девицы надо гасить, причем очень быстро. Хотя весьма симпатична и молода, лет двадцать, не больше. Но... Марина задержалась в машине с целью навести блиц-марафет, в любой момент может войти. А реакция его супруги на подобные ситуации... Не будем о грустном.
– Можно и мяса... – улыбнулся он в ответ сдержано. И сделал совершенно ненужный жест, просто чтобы продемонстрировать обручальное кольцо на пальце. – Но вообще-то мы с женой сюда дом купить приехали.
Улыбка Клавы исчезла, словно кто-то повернул невидимый выключатель: щелк! – и погасла.
– А-а-а... – сказала она разочаровано.
И все-таки (вот чертова девка!) продолжала смотреть на Кирилла с нескрываемым интересом. Дескать, сегодня женат, завтра бросил, на другой женился...
– Ну и прикупите мясца заодно, коли уж приехали! Смотрите, красота какая...
Тут она, якобы желая продемонстрировать товар лицом, начала перекладывать аппетитнейшие куски свиной вырезки, придавая им выигрышный ракурс. И как-то получилось, что куски те лежали на дальнем от девушки конце прилавка – так что ей пришлось низко склониться над мясным изобилием.
Ну что же, товар она продемонстрировала успешно, в том числе и собственный бюст под белым халатом, не застегнутым на две верхние пуговицы... Бюст был выдающимся. Во всех смыслах.
И, конечно же, именно в этот момент вошла Марина.
Ситуацию она поняла и оценила мгновенно, даже не присматриваясь к мизансцене и ее персонажам. Наверное, такие уж флюиды витали в воздухе...
– Ох... – сказала Марина. – Сколько мяса-а-а...
Невинная и вроде бы уместная фраза прозвучала крайне двусмысленно. Прозвучала хриплым ревом боевой трубы, вызывающим на смертный бой.
Клава величаво разогнулась и ответила взглядом, полным снисходительного превосходства. Что там, дескать, бормочет эта городская замухрышка, носящая бюстгальтер первого размера?
Началось, напрягся Кирилл. Ожидать можно было всего.
Ну, не совсем всего, – способы борьбы благоверной с соперницами, как с истинными, так и с мнимыми, давно изучены и сводятся к двум базовым вариантам.
Первый – агрессивный. Причем агрессия не слепая, не истеричная, – все, что предпринимает в таких случаях Марина, делается с холодным расчетом и трезвой головой. И направлено на соперницу...
Второй – ласковый. Тут объектом приложения служит муж, а соперница попросту не замечается. Игнорируется. Будто и нет ее. Но, понятное дело, все расточаемые мужу ласки рикошетом попадают в гадюку-разлучницу, обернувшись ядовитыми стрелами: посмотри, как нам хорошо вдвоем, как мы счастливы, а ты – никто, пустое место, пыль под солнцем...
Примитивные существа эти женщины.
Сегодня Кириллу повезло.
Оба варианта равновероятны, но Марина отчего-то избрала второй. Может быть, до сих пор чувствовала себя чуть-чуть виноватой за происшествие на лесной дороге. Лишь чуть-чуть, на большее она не способна.
– Красотища... – а вот эти слова и в самом деле адресовалось уже богатому мясному ассортименту. – Кирюньчик, солнышко, да ты знаешь, что я тебе из этого сделаю?
Она прошлась вдоль прилавка – ни дать, ни взять английская королева, ревизующая монаршьи регалии.
– Я тебе тако-о-о-е сделаю... – Между слов звучало: сделает, еще как сделает, сначала очень-очень вкусное, а после вкусного – очень-очень приятное, такое, что в жизни не сможет сделать деревенская клуша, только и сумевшая отрастить на дармовой свинине неприлично большие сиськи.
Она повернулась от прилавка к Кириллу.
– Бесподобно... Спасибо, милый, что меня сюда вытащил...
И, нимало не смущаясь постороннего взгляда, обняла мужа, припала к губам в долгом-долгом поцелуе.
Впрочем, какие, к чертям, посторонние? Не было тут таких. Лишь стояло у прилавка некое рыже-грудастое торговое оборудование, чьи единственные функции – взвесить выбранный товар, принять деньги и отсчитать без обмана сдачу.
Целоваться Марина умела – при желании – и сполна умением воспользовалась, но Кирилл вдруг почувствовал себя сидящим в бочке с вареньем – и вкусно, и сладко, но чересчур уж много. Приторно...
Марина вновь обернулась к прилавку.
– Вот из этого я сделаю отбивные, сегодня же, – прямо-таки промурлыкала она, тесно прижимаясь к мужу. – А вот это... о-о-о, ты не представляешь, какое чудо можно сотворить из свиной головы...
Кирилл и в самом деле не представлял. Что еще можно соорудить из упомянутой детали свиного организма, кроме самого банального студня? Но интригующий тон супруги определенно намекал на нечто экстраординарное и запредельное.
Голова возвышалась над прочим содержимым прилавка, как египетская пирамида над жалкими хижинами своих создателей. Мертвые глаза ее смотрели мудро и проницательно, словно издалека, словно из неведомого свиного рая. Зубы оскалились в усмешке: как будто последнее зрелище в жизни хавроньи – нож в руке приближающегося мясника – весьма ее позабавило.
Кирилл вообще-то собирался после появления жены в магазинчике держать рот на замке. Во избежание. Но тут не выдержал:
– Куда нам такая огромная... Не осилим. Да еще испортится, пока до дома довезем...
Его репликой тут же воспользовалась Клава – как предлогом для вступления в разговор. Роль статистки без слов девушку угнетала.
– Берите-берите, – быстро сказала она, обращаясь исключительно к Кириллу. И добавила заговорщицким шепотом:
– Это ведь не просто свинка... ЭТО САМА МАДАМ БРОШКИНА!!
– Странное имя для свиньи... – пробормотал он, и тут же пожалел о сказанном. Взгляд Марины на пару мгновений стал колючим и неприязненным. Когда-нибудь – не сразу, на холодную голову – она ему это припомнит.
Клава явно пыталась перехватить инициативу:
– А вот такая она и была... погулять любила. Одно слово – мадам Брошкина. Ее ж той осенью забить еще собирались – так ведь сбегла, сколько раз ее на огородах да на гриве видали, да все никак словить не могли... По холодам сама пришла.
Кирилл молчал, Марина же ответила, – по-прежнему ласково и по-прежнему в упор не замечая продавщицу, – лишь на его предыдущую реплику:
– Ну что ты, любимый... Не испортится, у нас же здесь целых три холодильника! Охладится как следует за ночь, да за половину дня, доедет до города как миленькая...
Кирилл удивился – до сих пор Клава демонстративно игнорировала речи его законной супруги. Но к последним словам прислушалась внимательно – лицо вдруг стало серьезным, чтобы не сказать тревожным, лоб нахмурился...
– Так вы до завтра остаетесь... – протянула она негромко.
И, кажется, хотела добавить что-то еще... Но не успела. На сцене появилось новое действующее лицо – из двери, ведущей во внутренние помещения, вынырнул невысокий чернявый мужчина, тоже в белом халате. Нос пришельца оседлали несколько кривовато сидящие очки – и стекла их оказались чуть не с палец толщиной.
– Клавка, марш в разделочную, – негромко скомандовал мужчина. – Петровне прибрать пособишь.
Клава глубоко вздохнула, но перечить не стала, удалилась. Марина проводила ее победным взглядом: идите, дескать, идите, сударыня, вымыть помещение, загаженное кровавыми ошметками мяса, – вполне достойная ваших талантов задача.
Мужчина повернулся к ним. Глазки его сквозь толстенные линзы казались крохотными, и оттого в них чудилось недоброжелательное выражение... Кирилл понимал, что это всего лишь оптический эффект, преломление лучей, – и все равно не мог отделаться от ощущения: мужчине неприятно их присутствие. И он очень хочет, чтобы они убрались как можно быстрее.
– Покупать что-то будете? – ровным, бесцветным голосом спросил мужчина.
– Будем... – без энтузиазма ответила Марина. Еще бы, оборвали спектакль на самом интересном месте.
Как выяснилось, Тоня Лихоедова несколько преувеличила здешнюю дешевизну: по «тридцать целковых» за килограмм продавались шеи, ребра, ножки, еще кое-какие менее ценные части свиных организмов... И головы. Вырезка же стоила на целых двадцать рублей дороже...
«Интересно, сколько она может весить, эта черепушка, из которой обещано некое потрясающее блюдо?»– задумался вдруг Кирилл, пока мужчина взвешивал и упаковывал мясо, выбранное Мариной для отбивных. Определить на вид не получалось даже приблизительно... Затем вдруг пришла вовсе уж дурацкая мысль: он не знает даже, сколько весит его собственная голова. И, понятное дело, никогда не узнает... Хотя... Нет ничего невозможного под Луной, по крайней мере теоретически... Если во Франции вдруг вновь введут казнь на гильотине, а он к тому времени туда эмигрирует и чем-то крупно проштрафится, и при этом верна гипотеза о загробной жизни...
Тьфу, оборвал он идиотское рассуждение. Надо ж о такой ахинее задуматься: сколько весит твоя голова...
– Девять килограмм триста грамм, – сказал мужчина, словно бы подслушав мысли Кирилла. Тот вздрогнул, с трудом удержавшись от нервного смешка. Но, конечно же, названная цифра относилась к водруженной на весы башке знаменитой мадам Брошкиной...
Спустя несколько минут они шли к машине, Марина вальяжно выступала впереди, небрежно помахивая пакетом с двумя кусками свиной вырезки.
А сзади Кирилл влачил завернутую в упаковочную бумагу голову. Укладывая ее на заднее сиденье, подумал: учитывая разницу в размерах, человеческая должна весить килограмма три, три с половиной. Но что же за кулинарный шедевр задумала Марина?
Спрашивать не стал. Пусть будет сюрприз, неожиданность...
На прогулке по главной улице Загривья настояла Марина.
По главной и единственной – отходящие в сторону небольшие, на два-три дома, ответвления названия улиц не заслуживали...
Кирилл подозревал, что поводом для решения супруги о вечернем променаде послужила незавершенная стычка с Клавой-продавщицей. Не исключено, что ему придется приезжать сюда в одиночку, – и благоверная спешит продемонстировать всем тоскующим о женихах деревенским красоткам: ничего вам тут не обломится.
Если Марина и впрямь руководствовалась такими намерениями, а не решила попросту подышать свежим воздухом, то она просчиталась. Красотки упорно не желали встречаться на их пути. Не иначе как сидели по домам и строили коварные планы.
Да и прочих гуляющих не видно... И спешащих по делам не видно. Лишь пару раз мелькнули вдали смутно видимые фигуры. Шествуя под руку с женой по абсолютно пустынной улице, Кирилл чувствовал себя глуповато.
Они подошли к запертому по вечернему времени продуктовому магазину – какая-либо вывеска на унылом здании из силикатного кирпича отсутствовала, равно как и расписание работы. Догадаться о его назначении позволяли лишь смутно видимые через окно полки, уставленные продуктами...
Дверь магазина, кстати, обрамляли резные наличники, несколько нелепо тут смотревшиеся. На окнах имелись ставни, отчего-то не закрытые, – и не казенные, безлико-железные – тоже деревянные, резные. Кирилл подошел поближе, пригляделся: ну конечно, знакомый орнамент.
Очевидно, здесь имел место административно-деловой центр деревни – неподалеку стояло второе здание, тоже серо-кирпичное: несколько отдельных входов, над одним понуро свисает выцветший российский триколор, над другим – не менее выцветшая эмблема Сбербанка, рядом с третьим – синий почтовый ящик, но этот недавно покрашен, сверкает свежей краской...
И, разумеется, наличники и ставни – в полном комплекте. Подходить Кирилл поленился, и без того ясно, что увидит... Неясно другое: отчего похожих украшений нет на доме покойного Викентия, – пожалуй, на единственном во всем Загривье. Старик воевал в Отечественную и с тех пор люто возненавидел нацистскую символику? Так мог бы изобразить или заказать другой узор... Из сплетенных серпов-молотов, например.
Неподалеку от магазина лежали обтесанные бревна, наваленные небрежной кучей. По всему судя, лежали относительно долго – год, или два, или три: сгнить не сгнили, но потемнели от непогоды.
По рассуждению Кирилла, здесь всенепременно должны были кучковаться местные алкаши – везде и всюду на просторах необъятной страны эта публика предпочитает отираться неподалеку от источника живительной влаги.
Однако – не отирались.
Может, предпочитают пить дома напитки собственной перегонки, закусывая домашними же грибочками-огурчиками?
Но почему тогда здесь не тусуется местная молодь? Не сидят на бревнышках, не треплются о том, о сем, не бренчат на гитаре или не гоняют раздолбанный магнитофон, не хихикают беспричинно и глуповато, не подбивают неумело клинья к девчонкам-ровесницам... А ведь есть, есть дети и молодежь в Загривье: та же Клава, и Юрок-вивисектор (хотя ему-то на вечерние гулянки рановато), и та, оставшаяся для них безымянной, первая встреченная девчонка... И несколько других парней и девушек, встреченных позже...
– Пойдем обратно? – предложил Кирилл, прекратив ломать голову над странностями здешнего вечернего досуга. – Аппетит уже нагуляли... У меня слюнки текут при мысли о твоих отбивных.
Марина ответить не успела – оба одновременно увидели шагающего к ним человека. Вышел ли он из какого-то входа «административного здания» (хотя ни одно окно там не светилось), или вывернул из-за его угла, – они не поняли, обернулись в ту сторону несколько позже. Но направление целеустремленных шагов сомнений не вызывало – к ним.
Мужчина, среднего роста, лет сорок, сорок пять. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо с резкими чертами. Пиджак свободного покроя несколько потертый, с кожаными нашлепками на локтях, – однако же Кирилл до сих пор не встречал загривских аборигенов в такой одежде... Идет торопливо, но походка не суетливая, как у того же Трофима, – уверенная.
Подойдя, незнакомец представился коротко:
– Рябцев.
Больше ничего не прозвучало: ни имени, ни отчества, ни кто такой и почему ими заинтересовался... Лишь короткий не то кивок, не то полупоклон – голова чуть дернулась к груди и вернулась в исходное положение.
– Кирилл...
– Марина...
Они назвали свои имена немного растерянно, пытаясь понять подходящий модус операнди в общении с непонятным пока Рябцевым. Тот уже тянул руку для пожатия – столь же уверенным движением.
Кирилл ответно протянул ладонь – ничего себе хватка у мужичка, не из слабаков будет.
А вот Марина...
Марина отступила на полшага, улыбнулась и подняла руку куда выше, чем положено для рукопожатия. И повернула слегка согнутую кисть ладонью вниз.
Понятно... Первый пробный шар. Проверка на вшивость.
Рябцев посмотрел ей прямо в глаза – недолго, какую-то секунду, но показалась она Кириллу бесконечной. А еще показалось, что Рябцев сейчас попросту проигнорирует вызов Марины, супруга так и останется стоять с протянутой рукой, и будет выглядеть нелепо и жалко...
Не проигнорировал. Быстро, уверенно протянул руку, вернул ладонь Марины в надлежащее положение, пожал осторожно. Словно опасался раздавить хрупкие пальчики.