Мимо старых домов, где рукою – до потолка,
их заборов из трещин времени, камня голого,
мимо рынка, где – крюк за жабры – висит
калкан
и капуста с прилавка роняет внезапно голову,
по брусчатке улицы – улица невелика —
мимо спелой хурмы: как пылают её шары
во дворах, и смотри, есть ещё фонтан
на Воронина,
мимо ящиков почты, что свалены до поры
на крыльцо при ремонте дороги, и их
не тронули,
здесь уже не живут, ведь вход перекрыт,
мимо портика с флагами, датами Крымской
войны,
виноградной лозы, колонн, белья по балконам
до больничных ворот, где были мы рождены,
чтоб расти в общежитиях, школах
и на бастионах
нашей пусть и неласковой стороны,
мимо тени былого флота, его моряков,
кораблей, что теснились, забив заводскую
бухту,
мимо чёрных орудий сражавшихся здесь
полков
из больничных ворот и уйдём на смену, когда
наутро
позовёт нас одна из труб заводских гудков.
Даны мне были мамины глаза
густого цвета переспелых вишен.
Нам говорили: ваши голоса
не различить – одно и то же слышим.
Одной и той же звуковой волной
дыхание несёт, пока нас двое.
Но этот разговор меня со мной
в любой момент прервёт гудок отбоя.
А дальше будет просто тишина,
и не соприкоснуться голосами.
Не голосить. Не плакать. Я одна,
но я смотрю на мир её глазами.
Такого не могло случиться,
глазам не верится – но вот
сидит кладбищенская птица
среди могил и к людям льнёт.
Пока мы красили ограду
и обновляли цветники,
она сновала где-то рядом
на расстоянии руки.
Она не издала ни звука,
топорща серое перо,
нахохлилась. Ржавела грудка —
как пламень лёг на серебро.
Клонились сосны, долу глядя:
иголок брошенных не счесть.
И ветер расчесал на пряди
стальную облачную шерсть.
Твой восковой точёный носик
завис над лужицей воды.
Какие знаки ты приносишь,
какой мне ждать ещё беды?
Тщедушно пепельное тело.
Пошевелюсь, боясь смотреть:
зачем ты на меня глядела
глазами бисерными, смерть?
Проверь окрестные могилы,
а в дом ко мне повремени.
За кем ты нынче приходила?