Англия. XIII век, целиком вместивший долгую жизнь нашего героя (ок. 1214–1292) и властвование трёх королей: Иоанна Безземельного, младшего сына Генриха II, вступившего на престол в 1199 году после смерти своего старшего брата Ричарда І Львиное сердце и умершего в 1216 году; Генриха ІІІ (1216–1272 гг.), сына Иоанна; Эдуарда І (1272–1307), сына Генриха ІІІ.
Итак, Иоанн Безземельный. Его правление совпало с эпохой борьбы английского общества за правопорядок, который должен быть обеспечен принятием Великой хартии вольностей, подписанной 15 июня 1215 года.
Но хартия без гарантий – пустой звук, хотя и важно звучит. Звук должен обрести смысл гарантий, обеспечивающих неприкосновенность и реальность феодальных прав баронов, поднявших массовое движение, направленное против беззаконий короля; движение, переросшее в вооруженное восстание против короля, должное завоевать справедливость, существующую дотоле лишь на бумаге – в шестидесяти трёх параграфах Великой хартии вольностей (Magna Carta Libertatum). Но и это было актом капитуляции перед восставшими против попрания прав баронов, против неправедных поборов, потери некоторых английских территорий (Нормандии, Мэна, Анжу, Турени) в пользу Франции в результате проигранной войны с франкским королём Филиппом ІІ Августом, против столкновения с английской церковью, отлучившей от церкви самого короля… Королю не удалось разбить антикоролевскую коалицию. И хартию пришлось подписать. И даже коллективно её подписать. Вот её преамбула, обращенная едва ли не ко всем подданным короля:
«Иоанн, божьей милостью король Англии, сениор Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании и граф Анжу, архиепископам, аббатам, графам, баронам, юстициариям, чинам лесного ведомства, шерифам, бэйлифам, слугам и всем должностным и верным своим шлет привет. Знайте, что мы по божьему внушению и для спасения души нашей и всех предшественников и наследников наших, в честь бога и для возвышения отцов наших Кентерберийского архиепископа, Стефана, примаса дублинского, архиепископа, Уильяма Лондонского, епископов Петра Уинчестерского, Жослена Бозского и Гластонберийского, Гуго Линкольнского, Уолтера Устерского, Уильяма Ковентрийского и Бенедикта Рочестерского; магистра Пандульфа, сениора папы субдиакона и члена его двора, брата Эйнерика, магистра храмового воинства в Англии, и благородных мужей: Уильяма Маршалла графа Пемброка, Уильяма графа Солсбери, Уильяма графа Уоррена, Уильяма графа Аронделла, Алана Петра, сына Герберта, Губерта de Burgo, сенешала Пуату, Гугона де Невилль, Матвея, сына Герберта, Томаса Бассета, Алана Бассета, Филиппа дʼОбиньи, Роберта де Ропели, Джона Маршалла, Джона, сына Гугона, и других верных наших.»
И далее, … «чтобы английская церковь была свободна…»
Ей же – «свободу выборов»… «Пожаловали мы также всем свободным людям королевства нашего… на вечные времена все нижеписаные вольности… (см.: здесь и далее Петрушевский, 1936).
Какие же это вольности и кому они пожалованы в первую очередь? Конечно же, имущественные и, прежде всего, организовавшим восстание и руководящим им баронам. Ограничивается произвол короля в обложении различными податями баронов. Они взымаются с согласия общего совета королевства (исключения: пленение короля, посвящение в рыцари старшего его сына, выдача замуж первым браком старшей его дочери).
Знаменитый параграф 39 защищает интересы феодальных баронов и как бы между прочим всякого «свободного человека» (homo liber) и гарантирует ему за совершённое правонарушение приговор местных пэров по закону страны. Это для обыкновенных «свободных людей» (королевский суд времён Генриха ІІ с разъездными судьями и присяжными). Для баронов же надлежит отменить право короля вторгаться в юрисдикцию феодальных курий.
В случае возможных нарушений королём своих, предусмотренных хартией, прав баронов, в дело вступал комитет из двадцати пяти баронов, имеющий право поднимать «общину всей земли» (communam totius terrae). И всё же, вольности распространялись и на не феодальных членов общества – просто на «свободного человека». И этим явно намечалась перспектива политического развития общества с расширением степеней свобод, с дальнейшей демократизацией правовых норм. Долгий и трудный, но верный путь!..
Новый король – Генрих ІІІ, сын Иоанна Безземельного. По свидетельству хронистов, это был безвольный, неспособный к управлению государством, вздорный и недалёкий властитель. Это была эпоха жестокой борьбы английского общества за правовой порядок. Великая хартия вольностей – обязательное условие правопорядка, но не достаточное. Предстояло букву этой «конституции» исполнить действенного смысла.
Что для этого надо было сделать? Во-первых, придать незыблемость нормам, записанным в хартии. Во-вторых, создать такие органы, которые ставили бы власти рамки, выход за которые власти был бы заказан. То есть указать путь к формам парламентаризма. Не простой путь: через междоусобные распри к парламенту, реально ограничившему власть короля.
В первые годы правления Генриха ІІІ борьба английского общества с королевским произволом была окрашена в национальные тона. В Англию нахлынули полчища иноземцев, привезённых многочисленными континентальными родственниками королевской четы. Иностранные, главным образом, французские, авантюристы убеждали короля пренебречь Хартией, поскольку, по их мнению, вся власть – от короля. Открыто пренебрегая правами и обычаями страны, они оскорбляли чувства местного населения. Великая хартия вольностей померкла, каллиграфия выцвела, с таким трудом вырванные у власти параграфы еле читались. Оскорбление английского национального достоинства удваивалось бесцеремонным хозяйничанием римского первосвященника. Иоанн Безземельный помирился с папой, отдав римскому престолу своё королевство, и получил его обратно в качестве мена с обязательством платить ежегодную подать. Генрих ІІІ оказался ещё покладистей: папские люди захватили в королевстве лучшие приходы, грабя и мирян, облагая их непомерными налогами и втягивая Англию в опасные авантюры.
Протестные антикоролевские и антипапские настроения в обществе нарастали. В 1246 году в ответ на требование папы Иннокентия IV, предъявленное англиканской церкви дать папе огромную сумму денег, бароны пригрозили папе и королю большими бедами. Народ поддержал баронов. Папа как будто не услышал эту угрозу. Налоговый гнёт церкви продолжился с ещё большей силой: двойной гнёт – со стороны папы и со стороны короля. Хартия беззастенчиво попиралась. Назревал общий кризис, который разразился в 1258 году, когда в созванном в Лондоне Великом совете (называвшимся теперь парламентом, parliamentum) король от имени папы потребовал… третью часть всей собственности в Англии в счёт уплаты за сицилийскую корону для младшего сына короля, которая была ещё в руках Гогенштауфенов, с которыми папа вёл упорную борьбу. И… терпение лопнуло: иностранные авантюристы должны быть судимы, а к королю (страшно подумать!) должны быть применены «исключительные меры». Таким был приговор собрания.
Через несколько дней, 30 апреля 1258 года, бароны в воинских доспехах явились к королю в Вестминстер, предъявив ему такой ультиматум: изгнать «гнусных и нетерпимых выходцев из Пуату», равно как и всех других иностранцев; избрать комитет двадцати четырёх для проведения необходимых реформ. В ответ на сие 2 мая король издал две прокламации: согласился с сыном Эдуардом на реформы и на избрание комитета двадцати четырёх при условии взаимно соблюдать всё, что постановит комитет. Обещал созвать парламент в Оксфорде через месяц – сразу после Троицы.
До Троицына дня оставалось пять недель. Противники короля (а заодно и Папы) собирались с силами. Главные: Симон де Монфор граф Лестерский, граф Глостерский, граф Герефордский… Была составлена петиция с перечнем «художеств» короля. Был выбран комитет двадцати четырёх, составивший новую конституцию, ограничивающую власть короля постоянным советом пятнадцати, избираемым комитетом и собираемым три раза в год парламентом. Всё это стало содержанием Оксфордских провизий. Там же король подтвердил баронские вольности. Но «община бакалавров Англии» взяла сторону короля. Король оживился, тем более, что заручился разрешением папы не соблюдать Оксфордские провизии… Война Симона де Монфора и его сторонников против короля продолжилась. 17 мая 1264 года в битве при Льюсе король был побеждён и взят в плен. Симон де Монфор – один из трёх третейских судей – становится фактическим главой государства и тут же принялся за написание новой конституции согласно Льюисской Мизе, всё это узаконившей. Новая конституция (Forna regiminis domini Regis et regni) Симона де Монфора была принята созванным от имени короля парламентом в Лондоне 22 июня. Парламент оказался достаточно представительным: вместе с прелатами и магнатами были приглашены по четыре избранных рыцаря от каждого графства и по два представителя от Йорка, Линкольна и «прочих городов Англии», а также от «баронов и уважаемых людей пяти портов». Ну чем не парламентская монархия XIII века?!
Но роялисты вновь вернулись. Их возглавил наследный принц Эдуард, бежавший из плена. 4 августа в битве при Ивземе войско Симона де Монфора было разбито, а сам Симон был убит. Но борьба ещё продолжалась до октября 1266 года, когда воюющие стороны заключили мир на условиях короля, хотя и выработанных комиссией из четырёх епископов и восьми баронов (Кепилуорский Приговор, принятый парламентом). Приверженцы Симона де Монфора приняли эти условия, а именно: король восстанавливался во всей полноте его власти, все имущественные права также восстанавливались, а документы, изданные Симоном де Монфором, объявлялись утратившими свою силу; в то же время сохранялись вольности Хартии для баронов и церкви; прописывались условия, на которых возвращались под защиту закона сторонники Симона де Монфора с возвращением конфискованных у них владений.
Борьба сошла на нет к осени 1267 года, а созванный в ноябре того же года в Марлборо парламент (тоже представительный) поставил точку в этой войне. Он издал (с некоторыми пропусками) Вестминстерские провизии, узаконив почти всё, что требовали бароны в своей петиции в «бешеном» парламенте 1258 года.
Что было дальше в этом значимом для истории Англии XIII веке?
При Эдуарде І провозглашается с виду весьма демократический порядок. Что касается всех, должно быть всеми и одобрено. Этими всеми должен стать созываемый королём парламент, куда приглашались представители всех сословий: от духовных и светских магнатов до представителей «свободной массы» (рыцарей от графств и авторитетных горожан).
Но за парламент как верховное учреждение Англии необходимо было побороться, причём с оружием в руках. Демонстрацию силы возглавили Роджер Биго, граф Норфолский и маршал Англии, и Гэмфри Богэн, граф Герефордский и констабль Англии. Окончательное (в пределах правления короля Эдуарда І) торжество парламента как верховного органа Англии случилось 5 ноября 1297 года, когда Эдуард І вынужден был подтвердить Великую хартию вольностей с дополнительными статьями, касающимися чрезмерного налогообложения. Первый параграф латинской версии (Statutum de Tallagio non concedendo) теперь читался так: «… никакой налог или пособие не будет впредь налагаться или взиматься в королевстве нашем нами или наследниками нашими без воли и общего согласия архиепископов, епископов и других прелатов, баронов, рыцарей, горожан и иных свободных людей в королевстве нашем». В предварение новации были приняты ещё некоторые статуты, улучшающие местную юстицию и носящие противофеодальный характер.
Таковы ощутимые результаты борьбы за становление парламентских форм, ограничивающих власть короля, на пути к новой английской государственности.
А что же наш герой в этом бранчливом XIII веке? Как соотнести Время страны и время конкретного человека в их трагическом со-бытии́? Попробую наметить…
Политические страсти, которые разыгрывались в Англии XIII века – как раз тогда, когда в начале этого века началась жизнь нашего героя, а на излёте этого же века и закончилась – казалось бы, прошли мимо этой жизни, не прибавив от себя дополнительных мучений к его тюремным мучениям. И борьба за феодальные вольности, и относительно представительный «назначаемо-выборный» парламент, и кровавые распри за прозрачный характер всевозможных поборов, и хотя бы за видимое равенство перед лицом власти тогдашнего свободного населения, и за – пусть неполное – ограничение власти папского престола, и за освобождение от иностранного вмешательства в жизнь английского общества – всё это не мешало Роджеру Бэкону учиться и думать. Но… обострённое чувство справедливости, каждый раз травмируемое ханжеским лицемерием и всевозможными неправдами, завладевшими тогдашней жизнью, выковывало характер – гордый и непреклонный.
Со смертью папы Климента IV (1268 г.), проявлявшего интерес к научным штудиям Р. Бэкона, надежды на поддержку духовных властителей стали рушиться. В 1277 или 1278 г. генерал ордена францисканцев Иероним из Асколи усадил Бэкона в тюрьму за «подозрительные новшества». Вероятно, имелись в виду его «антихристовы» изобретения (хотя и не осуществлённые). Но главное – открытые выступления против «ложных авторитетов», закрывавших глаза на вопиющее расхождение жизни орденского начальства с жизнью Ассизского святого, некогда придумавшего движение «меньших братьев», одухотворённых раннехристианскими идеалами «честной бедности», плюс к этому – декларирование «опытной жизни». Не против, а за восстановление раннехристианского канона, опустошённого в его – Роджер-бэконовском – времени. В результате 12 лет тюрьмы (освобождён около 1290 года). И это при Эдуарде І – самом приличном английском короле из всех прочих королей, правящих в Англии в XIII веке!
А теперь время Роджера Бэкона, как оно запечатлелось в хрониках событий, которую в монастыре святого Альбана вел монах Матфей Парижский, прозванный так потому, что учился в Париже. Из года в год он вел свои хроники.
Он записал:
«В год от рождества Христова тысяча двести двадцать седьмой и в год царствования своего двенадцатый король Генрих с великой торжественностью отпраздновал рождество в городе Ридинге. По возвращении же своем в Лондон потребовал от жителей этого города и других городов уплаты в его королевскую казну денег, с каждого – пятнадцатую часть от всего движимого имущества и пятнадцатую же часть от всякого прочего достояния…»3.
«И вскоре же, в месяце феврале, созвал он в Оксфорде Великий совет королевства и объявил перед советом, что отныне не потерпит над собою никакой опеки и важнейшими государственными делами самолично ведать намерен».
Недовольство и ропот. Наступали худые времена. Понуро шли кузнецы. Роджер знал, почему.
Вольный город Оксфорд. Привилегии его записаны в хартии. Все жители – свободные люди. Им пожалованы права…
Но король легко мог нарушить хартию. И – нарушал…
Роджер принимал все это близко к сердцу.
Матвей Парижский записал:
«В год от рождества Христова тысяча двести двадцать девятый и в год царствования своего четырнадцатый Генрих III король Англии отпраздновал рождество в Оксфорде вместе со многими знатными людьми королевства.
В скором после этого времени, как того потребовал папский нунций Стефан, посланный папой римским в Англию, король созвал в Вестминстер епископов, аббатов, графов и баронов. Когда же все собрались, прочитал Стефан папскую буллу, в каковой требовал десятины со всех жителей Англии, Ирландии и Уэльса, дабы мог он и впредь вести войну с императором Фридрихом. Король же, у которого все искали защиты и избавления, ничего на это не сказал, изъявив тем молчаливое свое согласие…
И в том же году, на праздник святого Михаила, король Генрих III собрал в Портсмуте великое войско, имея намерение отвоевать за морем утраченные земли, и приказал садиться на корабли, которые, однако, не могли поднять и половины столь многого войска. Видя это, король в сильном гневе винил во всем верховного судью Губерта, и называл его предателем, и упрекал в том, что ныне он, как и прежде, чинит помехи своему королю».
Десятина была уплачена. В этом году обошлось без войны.
Рыцари готовили доспехи.
Матвей Парижский заносил в хронику:
«В год от рождества Христова тысяча двести тридцатый и в год царствования своего пятнадцатый Генрих III король Англии отпраздновал рождество в Йорке…
В том же году король Генрих у всех подданных своих, а в особенности у церквей и монастырей, много потребовал денег для пополнения своей казны, дабы мог он отвоевать заморские земли. Горожане Лондона и прочих городов, невзирая на вольности свои, великие тяготы нести принуждены были.
И на праздник после пасхи собрал король в Ридинге немалое войско, призвав туда рыцарей со всех концов королевства, и за день до майских календ двинулся с ними в Портсмут, где повелел садиться на корабли.
Прибыв в Анжу с войском, король большие там понес потери и оттуда ушел в Пуату, где захватил замок Мирбо…
Однако, теснимый врагами, отступил к городу Нанту, истощив казну и лишившись войска. Английские же рыцари, издержав деньги в походе, а многие потеряв коней и оружие, от претерпеваемых тяжких невзгод лишались сил и отдавали Богу душу.
И в месяце октябре повелел король садиться на корабли, не добыв славы, и после плавания, полного грозных опасностей, вернулся в Портсмут, напрасно истратив все деньги, а бесчисленное множество рыцарей либо приняло смерть, либо было истощено болезнями и голодом, либо же приведено в полнейшую нищету».
Роджеру издалека война представлялась большой дракой, где спор решался не умом, а силой.
Год начинался плохо. Война разорила Англию, а король роскошествовал и требовал денег…
«В год от рождества Христова тысяча двести тридцать второй и в год царствования своего семнадцатый король Англии отпраздновал рождество в Винчестере, где Пьер де Рош, епископ Винчестерский, устроил празднество пышное и великолепное…
В эту же пору собрались там призванные на Совет королевства магнаты Англии, епископы и многие священники, и король им объявил, что бесчисленными обременен долгами по причине недавних военных походов в заморские земли; и, вынужденный необходимостью, от всех подданных своих требует денежного воспоможения. И тогда граф Честерский Ранульф от лица всех магнатов королевства отвечал, что графы, бароны и рыцари столько денег напрасно издержали, что доведены до нищеты и отчаяния, а по закону платить королю не обязаны…»
Хартия гласила:
«Мы, Иоанн, божией милостью король Англии, властитель Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании, пожаловали всем свободным людям королевства нашего за нас и за наследников наших на вечные времена все ниже писанные вольности».
В хартии были слова:
«Никому не будем мы продавать права и справедливости, никому не станем отказывать в них или чинить препятствия».
Хартия не позволяла бросить в тюрьму невинного:
«Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или объявлен вне закона, или изгнан, или иным каким-либо способом обездолен иначе, как по законному приговору равных ему и по закону страны».
Король Генрих не раз подтверждал хартию. Он же не раз нарушал ее. Щедрый на клятвенные обещания. И вместе с тем – двоемысленный и вероломный.
Бесстрастный летописец Матфей Парижский записал:
«В конце месяца июля по наущению епископа Винчестерского Пьера де Роша король повелел Губерту де Бургу не состоять более в должности верховного судьи. И малое время спустя, прогневанный, обвинил Губерта в своекорыстном присвоении денег из его королевской казны, а равно и в убытках, кои потерпел король по небрежению Губертову. И равно во многих поступках ко вреду королевства как в военных, так и в иных делах».
Подумав, летописец добавил к этому:
«Упомянутые обвинения высказаны под влиянием гнева, и враги Губерта были над ним судьями и судили неправедно. Губерт же не однажды столь похвально и с таковой отвагою в ратных делах постоял за короля и королевство, что заслуги его все обвинения достойно отвергают».
И… продолжил:
«Губерт, однако, принужден был тайно и с поспешностью бежать в Мертон, где его укрыли служители церкви. Король же послал туда триста вооруженных рыцарей, повелев схватить его и заточить в Тауэр. Каковые рыцари ворвались в церковь, где Губерт стоял у алтаря, держа крест в простертой руке. Они грубо вырвали у него крест, и повлекли в тесную темницу, и позвали кузнеца, дабы заковал его в цепи. Кузнец же спросил: «Кого это велите мне заковать?» Они отвечали: «Губерта де Бурга». И сказал кузнец: «Помилуй бог! Ни за что не буду заковывать в железа человека, который столько раз спасал Англию от супостатов!»
Матфей Парижский записал:
«Хотя повелел король всем графам и баронам своего королевства быть в Оксфорде к празднику святого Иоанна, они не пожелали ему покорствовать, ибо возмущены были бесчинствами чужеземцев, каковых король дарил милостью, к сраму и унижению для магнатов Англии. Король в великом гневе призывал их дважды и трижды, они же ответствовали через гонцов, что не явятся, доколе не будут чужеземцы удалены от двора».
Записал:
«В том же году брат Роберт Бэкон из ордена проповедников в городе Оксфорде перед королем и епископом Винчестерским проповедовал слово божие и прямо сказал королю, что никогда не будет на земле английской мира, доколе не удалит он от себя помянутого епископа. Король же отнюдь не прогневался, но, напротив того, милостиво склонялся сердцем своим внять гласу разума. И тогда, видя, что он смягчился, случившийся при дворе ученый человек, прозываемый Роджер Бэкон, спросил в остроумных и шутливых словах, однако же смело, с негодованием: «Государь, что всего опаснее и страшнее для плывущего через бурное море к берегу?» Король отвечал: «Про то ведают странствующие и путешествующие по большим водам». И тогда молвил королю этот человек: «Государь, я скажу: всего опаснее скалы и утесы».
Матфей Парижский продолжил:
«В год от рождества Христова тысяча двести сорок третий и в год царствования своего двадцать восьмой король Англии о рождестве бездеятельно пребывал в Бордо. И дабы не было напрасной потерей времени, повелел король войску идти к монастырю, Веррине именуемому, и помянутый монастырь штурмом взять».
«И в том же году король Франции Людовик повелел собраться знатным людям своего королевства, и когда все собрались, епископ Парижский, при котором король, когда был у врат смерти, клятвенно обещал, если исцелится, принять крест и идти походом в святые земли, сказал так: «Государь, откажись от крестового похода, ибо без тебя по всей Франции произойдут смуты. Ведь был ты тогда недужен и собой не владел»». И о том же просили короля его мать и братья. И сказал король: «Быть по вашему желанию» – и отдал крест помянутому епископу. И все возликовали, а король, мало помедлив, сказал гневно: «Теперь же владею рассудком своим и памятью, и потому отдайте мне крест господа моего Иисуса Христа». И принял крест наперекор всем стенаниям…»
Шел год тысяча двести пятьдесят третий.
Матфей Парижский записал:
«Пребывая на одре смерти, Роберт, епископ Линкольнский, призвал к себе брата Иоанна из ордена проповедников, искусного в медицине и сведущего в богословии, и помянутого брата, а равно и прочих монахов сурово упрекал за то, что многие проповедники и минориты не соблюдают добровольно бедности, и пороки их порицал со строгостью… Немало горьких истин сказал епископ, тяжко больной и умирающий, о собратьях своих, недостойных церковнослужителях.
Был он правдивый изобличитель пред папой и королем, смелый обвинитель возгордившихся священников, гроза порочных монахов, наставник и друг своих учеников, проповедник пред народом, бичеватель алчных и жадных. Был он в жизни щедр, красноречив, добр, благосклонен и приветлив. А в делах духовных ревностен был, и скорбен, и сокрушен сердцем».
«При наступлении августовских календ была ночь ясна и воздух прозрачен, и то тут, то там срывались с неба звезды, низвергались вниз с дивной стремительностью и в таком множестве, что если бы все они воистину были звездами, ни единой звезды не осталось бы на всем небесном своде».
«В год от рождества Христова тысяча двести пятьдесят восьмой и в год царствования своего сорок третий Генрих король Англии отпраздновал рождество в Лондоне с великой пышностью и торжественностью…
А весной созван был в Лондоне парламент, и потребовал король на свои расходы незамедлительно столько денег, что никак нельзя было их выплатить без конечного разорения баронов и всего королевства.
Долговременны были споры между королем и магнатами, и всякий день множились против короля упреки, что не исполняет свои клятвы и нарушает Великую хартию вольностей. В особенности же Симон, граф Лестер, говорил с негодованием, порицал короля, а равно всех приближенных к нему чужеземцев и требовал справедливости. Главное же, изобличал он короля и винил в том, что король всех чужеземцев обласкал и милостями осыпал, английских же своих вассалов ограбил и обездолил, к разорению всего королевства, так что даже столь ничтожного и презренного врага, как валлийцы, англичанам одолеть не можно. И закончил речь на том, что нельзя королю столь много злоупотреблять своею властью. Король же на то отвечал, что признает правоту помянутых прежде упреков, и со смирением обещал клятвенно у алтаря, что прежние несправедливости свои наивозможным образом искупит и впредь милостив будет к английским своим подданным. Но поскольку прежде попирал он их права многократно, магнаты в правдивость слов королевских не поверили и не ведали, как поступить впредь, ибо дело было важное и многотрудное, а потому порешили его отложить и собраться парламенту в Оксфорде перед праздником святого Варнавы. Тем временем, самые знатные магнаты Англии, графы Глостер, Лестер и Герефорд, и прочие, дабы себя надежно оберечь, объединились, ибо весьма опасались козней и подвохов от чужеземцев, от короля же ожидали всяческого коварства, и собрали большое конное войско».
Вместе с чумой начался голод. Матфей Парижский записал старческой рукой:
«В том же году свирепая и страшная чума посетила Англию, а в особенности простых людей, и этих несчастных поражала смертной погибелью. В городе Лондоне умерло уже пятнадцать тысяч бедняков. И еще был в Англии голод, и многие тысячи человек через то смерть приняли. А по причине беспрестанных дождей таковой был недород, что во многих местах королевства вовсе никакой не сняли жатвы».
Матфей Парижский был дряхл, ехал вслед за королевской свитой, вез с собой пергамент, и у пояса у него была чернильница, а за ухом перо. И он записал:
«На праздник святого Варнавы магнаты и прочие знатные люди королевства поспешили в Оксфорд, где надлежало собраться парламенту, при оружии и в готовности оборонить себя от врагов, ибо опасались нападения валлийского войска, а также немало тревожились, как бы из-за раздоров не произошла междоусобная война и король со своими родичами из Пуату не призвал на подмогу чужеземцев против своих английских подданных. Имея таковую опаску, озаботились магнаты послать подкрепления во все морские порты. Когда же собрался парламент, стояли магнаты твердо на своем и требовали, дабы король Великую хартию соблюдал неукоснительно и безотменно, коль скоро Генрих хартию многократно подтверждал и соблюдать клялся. А сверх того требовали, дабы было им предоставлено самим выбрать верховного судью, каковой оказывал бы справедливость обиженным, равно богатым и бедным. Кроме того, хотели они ведать и другими важными делами к общей пользе, миру и чести королевства. Помянутые решения и определения они с настойчивостью убеждали короля принять, объявив, что скорее лишатся всех земель своих, и достояний, и даже живота своего не пощадят, а на том будут стоять непоколебимо. Король же дал согласие и поклялся твердо все предложенное принять, и таковую же клятву принес сын его Эдуард. Однако воспротивились этому родичи королевские из Пуату и прочие иноплеменники…
Магнаты же, подождав несколько времени, собрались вновь в обители братьев-проповедников, где торжественно подтвердили свою решимость не щадить живота, дабы королевство, в коем они рождены, от иноплеменников и зловредных людей очистить и для общего блага законы учинить. А кто станет противиться, тех принудят силой. Ибо принц Эдуард, хоть и поклялся, готов был от клятвы своей отречься, и Генрих, сын германского короля, и граф Вильгельм из Валанса, и прочие чужеземцы заверяли клятвенно, что никогда не отдадут землю и замки, каковые король милостью своей в Англии им пожаловал. На это сказал граф Лестерский Вильгельму из Валанса, разумея также других спесивцев: «Сам знаешь прекрасно, что либо отдашь замки, либо не сносишь головы!» И прочие графы и бароны произносили таковые речи. Чужеземцы же, устрашась, бежали прочь с великой поспешностью, а в пути часто приказывали слугам подниматься на высокие башни и смотреть, не гонятся ли за ними бароны. Так, претерпевая страх, добрались они до Винчестера, где уповали обрести защиту. Бароны же тем временем избрали верховного судью, англичанина по рождению, человека благородного и доблестного, а также изрядно сведущего в законах королевства, Гугона Бигода, брата графа Маршалла, дабы должность свою с неколебимостью исполнял и не допускал совершаться несправедливостям. Когда же стало баронам ведомо о бегстве чужеземцев, поняли они, что медлить не до́лжно, ибо Винчестер к морю близок, и коль скоро к чужеземцам подоспеет подмога, как бы не учинилось от них нападения с тыла. А потому, вскочив на коней, бароны ускакали, и на том порешился парламент в Оксфорде, и предпринятое содеялось с немалыми тяготами».
Накануне Рождества Матфей Парижский оглянулся на прожитый год, прежде чем внести в хронику итоги. Он написал:
«Вот истек этот год, на все предыдущие не похожий, принесший чуму, голод и смерть, дожди, недород и смуты. Люди бедствовали и умирали с голоду, и такое множество народу приняло смерть, что покойников сваливали кучей в одну яму. Не было жатвы на полях, и простые люди имущество свое продавали и покидали пустую землю целыми семьями, не имея надежды, каковой могли бы утешиться в отчаянности. И если не будут куплены за морем хлебные припасы, нельзя усомниться, что погибнет Англия, оставленная на произвол судьбы».
А в следующем году хроника обрывается – из-за смерти летописца монаха.
«Видение Уильяма о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда – один из выдающихся памятников европейского средневековья, ярчайшее явление литературной и политической жизни Англии XIV столетия. Глубоко народный, воинствующе антиклерикальный характер «Видения» делает это произведение актуальным и в наши дни. Здесь публикуется (с некоторыми сокращениями) мой стихотворный перевод «Пролога» поэмы.
Почему спустя столетие после Роджера Бэкона целесообразнее представить время нашего героя типажами XIV века, а не исконного XIII?
В условиях консерватизма английской истории вообще (и средневековой в частности) социальные типажи за столетия не только потускнели, а, напротив, – сделались действительно хрестоматийными. Так творится история – вечно актуальная вопреки так называемому прогрессу, не отменяющему уроки истории, поучительные назидания прошлого.
Это именно типажи XIII столетия, хотя и пришедшие в XIV век с его недавней памятью по веку минувшему.
Потому что это живая литература, выразительно запечатлевшая чувство и мысль народных еретических движений своей страны и своего времени. «Чёрная смерть», или чума, обнищание крестьян, бесчинства придворной клики, разложившееся францисканское братство… Совсем близко – восстание Уота Тайлера. Книга восставших. Запретное, но дорогое чтение.
Социально-нравственный темперамент поэмы направлен не на ниспровержение основ средневековой жизни, а на восстановление начальной чистоты этих основ, что особенно противно имущим власть. Не такой ли Роджер Бэкон?