1 Над Шпрее сгущаются тучи
На открытых окнах шелестят спущенные шторы. Звук этот невыносимо раздражает Витторио Рамони. Шум напоминает щелканье бича, погоняющего время – такое драгоценное именно ранним утром. Единственное время, когда граф может отдаться любимому делу… Сегодня, правда, по собственной вине Витторио задержался чуть ли не на полчаса: примерял рабочую куртку, принесенную портным. Но что поделаешь, если ты принадлежишь к таким утонченным натурам, для которых окружающая обстановка во время работы значит очень много: будь то цвет авторучки или собственная одежда.
Витторио проводит гребешком по светло-каштановым, негустым, но волнистым волосам, потом подходит к зеркалу, висящему в простенке, и еще раз осматривает себя. Покрой мягкий, теплый тон светло-серой материи, черные бархатные отвороты – все очень элегантно и, главное, к лицу. В этой одежде он похож на своего прапрадеда, который глядит на него с потемневшего от времени портрета. Тот же утонченный овал лица, спокойные полукруги бровей над ласковыми задумчивыми глазами, прямой нос. Чувственные, чуть крупноватые губы придают лицу особую оригинальность: борьба плоти и духа! Этим отличались все предки Витторио, так же, как и этот прапрадед: он прожил бурную жизнь развращенного вельможи, оставив, впрочем, потомкам фундаментальный исторический трактат о венецианской школе искусств ранней поры Возрождения. Должно быть, от этого прапрадеда Витторио и унаследовал склонность к литературе.
Для «разгона» граф всегда начинает свой рабочий день с переписки заготовленных накануне черновиков. Толстая тетрадь в сафьяновом переплете раскрыта. Буквы быстро нанизываются друг на друга, образуя ровные строки.
«Судьба Италии – это судьба Нарцисса, который, влюбившись в собственное изображение, тихо умер от неудовлетворенной любви. Итальянцы, очарованные величием своего прошлого, восхищенные непревзойденной красотой древней истории, как бы парализованы экстазом самосозерцания. Они отказались от действий – единственной движущей силы любого прогресса, и тем самым привели нацию на край бездны. Возвращаясь к событиям недавнего прошлого, отчаянной и действительно героической попытке пробудить дух народа для деятельной творческой жизни…»
Не закончив фразу, Витторио Рамони перечитывает написанное и самодовольно улыбается. Придет время, благодарные потомки отдадут должное своему летописцу. Ничего, что сейчас приходится тайком писать эти мемуары, работать урывками, в редкие минуты, свободные от повседневных забот.
А заботы окружают со всех сторон и, по мере того как жизнь страны нормализуется, становятся все сложнее.
В послевоенном Риме
Для постороннего глаза Витторио Рамони – просто беспечный бонвиван, завсегдатай светских салонов Рима. Их двери, наглухо закрытые для мелкого адвокатишки, которым еще недавно был Витторио, теперь широко распахнулись для единственного наследника графа Рамони.
Благоприятствовала этому трагическая гибель старого графа и его любимицы Марии-Луизы. Еще совсем недавно скандальное поведение молодой вдовы служило темой злорадных перешептываний. Теперь же ее сделали чуть ли не великомученицей. Еще бы! Так нелепо погибнуть под грудой развалин в расцвете молодости и красоты. Конечно, это дело рук гарибальдийцев, хотя они и очень старались выгородить себя, распространяя слухи, будто замок взлетел на воздух по приказу какого-то эсэсовского генерала.
Великолепно осведомленный о том, как все произошло, Витторио помалкивал. Так выгоднее для дела, а следовательно, это и есть истина. Кстати сказать, новейшее философское течение трактует понятие истины именно с точки зрения выгоды. Ради одного этого стоит почитать труды апостолов прагматизма. Не помешает, если практика будет опираться на теорию. Это всегда импонирует.
Сделав соответствующую пометку в календаре, граф снова склонился над тетрадью. Но все написанное дальше не составляло единого целого. Придется переделывать…
Поработав еще с четверть часа и поняв, что работа сегодня не клеится, Витторио нажал кнопку звонка.
Чуть слышно постучав в дверь, горничная остановилась у порога в позе почтительного ожидания.
– Синьор прикажет подать кофе?
– Да, Лидия, – Витторио внимательным взглядом окинул фигуру молодой женщины и с удовольствием подумал, что не ошибся, взяв на службу бывшую служанку Марии-Луизы. Сестра отлично ее вышколила, горничная совершенно лишена налета назойливой фамильярности, с которой держится большинство слуг-итальянцев.
Чашка крепкого кофе и две хорошо поджаренные тартинки – вот и все, что можно позволить себе на завтрак, если хочешь сохранить спортивную форму и ясную голову.
Сегодня утром это особенно важно. Придется откровенно побеседовать с руководителями «Итальянского социального движения» о падении дисциплины среди членов организации.
Пригубив принесенный горничной кофе, Витторио поближе придвинул телефон и набрал нужный номер.
– Батисто Флоренти? Да, я… Нет, нет, приезжайте немедленно, дело срочное… Нет, на моей машине, вы ее знаете… Будет ждать у кафе.
Второй раз за сегодняшнее утро Витторио испытал большое удовлетворение. Вот и осуществились его честолюбивые мечты! Он уже не пешка, которую игроки двигают по шахматной доске. Сам включился в большую игру, сам может приказывать. Не важно, что о его далеко идущих полномочиях знают всего несколько доверенных лиц. Верхушка всегда должна быть законспирирована, скрываться в глубоком подполье. Да и для личной безопасности так лучше. Хотя правительство де Гаспери и относится к организации с откровенной благосклонностью, но что будет завтра или послезавтра – неизвестно. Этот сброд в рабочих организациях тоже группирует силы, недовольство политикой кабинета министров растет, коммунисты все выше поднимают голову и множат свои ряды.
Батисто Флоренти не заставил себя долго ждать. Хозяин нескольких первоклассных парикмахерских, он никак не мог служить живой рекламой своих заведений. Плохо выбритый, с жирными кольцами волос, нависавшими над вспотевшим лбом, Флоренти производил впечатление человека, который испытывает органическое отвращение к воде, мылу, ножницам и гребешку. О полном равнодушии к собственной внешности говорил и костюм из светлой альпаги, весь покрытый грязными пятнами.
Здороваясь, Батисто долго пожимал руку Витторио пухлыми волосатыми ладонями и, словно вконец измученный затраченным на это усилием, тяжело опустился в кресло.
– Простите, простите, для моей комплекции сегодня чересчур жарко. Фу ты, совсем взмок, словно только что вылез из ванны. Понимаете, моторчик того, – толстяк коснулся рукой груди, – и, честно говоря, разволновался. Почему, думаю, немедленно? Что-нибудь случилось?
– И очень неприятное, прочтите вот это, – Витторио перебросил через стол сложенную вчетверо газету. Одна из статей на нижней полосе была отчеркнута красным карандашом.
Все еще тяжело дыша, Флоренти быстро пробежал заметку глазами.
– Пхе! Неужели вас это так взволновало? Трое молодчиков в темном переулке пересчитали ребра четвертому. Обычное мелкое происшествие. Даже удивительно, чтобы на страницах газеты…
– A вы обратите внимание на заголовок и внимательно прочитайте комментарии редакции.
– «Бандитский налет или вражеская вылазка?»… Могут спрашивать сколько угодно.
– К сожалению, они не только спросили, но и ответили. Потерпевший и свидетели узнали всех троих и утверждают, что все они члены нашей организации – МСИ. А редакция к перечисленным фамилиям прибавила еще и адреса, точно указав, кто где проживает.
– A, «Унита». Что ж, дадим опровержение… Можно и в суд подать на газету за клевету.
– Трюк уже известный. И не забывайте, есть свидетели.
– Их заставят молчать. А мы подготовим каждому отличное алиби и – все!
– Вы, Батисто, неплохой организатор, но политик из вас… Неужели вы до сих пор не поняли: реорганизация подполья для того и проводится, чтобы всю нашу работу построить на основе железной дисциплины. Реванш мы можем взять, лишь тщательно к нему подготовившись, и подготовка эта не должна привлекать к себе внимания. Иначе мы не сможем сконцентрировать наши силы, объединить в самую мощную организацию все те группы, которые до сих пор действовали на свой страх и риск, по принципу «кто в лес, кто по дрова». А, черт…
Произнося эту тираду, Витторио постукивал ножом для разрезания бумаги по краю стола, словно отрубая фразу от фразы, с каждым разом удары становились все более увесистыми, и, наконец, лезвие из слоновой кости не выдержало и надломилось. Рамони с сожалением смотрел на ручку и обломок, торчавший в ней.
– Антикварная вещь… подарок… Поглядите, сколько изящества в линиях. Безусловно, работа выдающегося мастера, возможно, даже самого несравненного Челлини, – бормотал граф, сокрушенно покачивая головой.
– Жаль, как жаль, – горевал и Флоренти, надеясь своим сочувствием смягчить Рамони. – Но ведь ручка целехонька. Я думаю…
– Я не кончил, – сухо прервал его Витторио. – Руководству МСИ следует запомнить: наше движение – явление не узко патриотическое, наша организация – лишь звено большой цепи, которая тайно куется повсюду, во всем мире. Придет время, и эта цепь стреножит большевизм, опутает его, повалит… Теперь вам ясна мера нашей ответственности? Как осторожно мы должны действовать?
– Синьор Рамони! Присоединяюсь, двумя руками подписываюсь под всем, что вы сказали. Но сделайте скидку и на наш пестрый состав. Ведь до сих пор каждый действовал, как ему заблагорассудится! Попробуйте их обуздать, прибрать к рукам! Котел взорвется, если его держать под высоким давлением, закрыв все клапаны.
– Чтобы этого не случилось, вы сами должны планировать каждую акцию, заранее продумав все детали, учитывая все возможные последствия. Надо обеспечить своих людей лазейками, по которым они могут ускользнуть. Не так, как в данном случае, – Витторио брезгливо поморщился, ткнув карандашом в газету.
– Что же вы посоветуете?
– Объявить, что вся троица исключена из рядов МСИ. Потребовать привлечь их к уголовной ответственности. К какому отделению полиции относится район, где это произошло?
– Сегодня же узнаю.
– Наверняка там есть наши люди. Договоритесь, чтобы виновных арестовали и широко оповестили об этом в прессе. А спустя несколько дней, когда все забудется, ребят можно будет отправить куда-нибудь на север. В район озера Комо или Гарда. Кстати говоря, поступили сведения, что там до сих пор слоняются какие-то подозрительные молодчики. Присматриваются и принюхиваются.
– Будет сделано.
Распрощавшись с Батисто Флоренти, Витторио долго и тщательно мыл руки. Он брезговал «парикмахером», но отдавал должное его организаторским способностям. Сразу же по окончании войны очень окрепли «Комитет национального освобождения» и «Всеобщая итальянская конфедерация труда», вот тут-то Батисто, словно старый хитрый лис, и прорывал тайные ходы, по которым бесследно исчезали могущественные приспешники фюрера и дуче.
Для своих мемуаров Витторио записал фамилии многих беглецов, конечно, наиболее известных. Мир когда-нибудь ахнет от удивления, услышав эти имена. А пока списки надежно спрятаны в одном из тайников старого Рамони. Дядя очень любил тайники и устраивал их чуть ли не в каждой комнате. О существовании некоторых из них племянник знал, о других – догадывался. Поселившись на его вилле, Витторио долго тешил себя своеобразной игрой – выстукивал стены и ящики в поисках дядюшкиных тайников. Один из них – тот, что за книжными полками, – собственно говоря, и ввел его в узкий круг тех, кто собирался творить историю. Слишком уж важные документы оказались в руках наследника, чтобы можно было игнорировать молодого Рамони.
Теперь Витторио не любит вспоминать об этом. Ему нравится думать, что он достиг нынешнего положения исключительно благодаря своим незаурядным способностям и талантам, умению держаться в обществе.
Нет, не ему сетовать на судьбу. Особенно теперь, когда в личной жизни произойдет столь существенная перемена. Через неделю вернутся родители Марианны и состоится разговор, которого он ждет с нетерпением и некоторым страхом. Умберто Висконти придется позабыть о гордости и смириться с фактом: их невинная дочурка сама бросилась в объятия Витторио, и он не первый, кто сбил ее с пути. Пусть благодарит Бога, что нашелся человек, готовый покрыть ее девичий грех.
Этот план возник у него случайно, когда Марианна рассказала ему, что в автомобильной катастрофе погиб друг ее детства Андреа Досетти. Она тогда очень плакала, встревожив родителей взрывом отчаяния. Выслушав этот рассказ, Рамони не придал ему значения, и только намного позже, когда наивная монастырская воспитанница стала выделять его среди других… Бедная девочка! Она так и не поняла, что сама должна обесчестить себя. Ослепленная любовью, Марианна ведет себя с Витторио так неосторожно, будто нарочно афиширует их отношения. Вот и сегодня! Они условились встретиться ровно в двенадцать на вокзале Сан-Паоло, где соберется вся их небольшая компания, чтобы отправиться на берег моря. Полагалось хотя бы написать ей записочку, предупредить, что сегодня он не сможет прийти. Витторио не сделал этого своевременно, а теперь уже поздно, часы показывают половину второго. В три у него важная встреча, и если Джузеппе в ближайшее время не вернется…
Джузеппе появился в два.
– Синьор, все в порядке, гостей встретил, поселил в частных пансионатах. Они почти рядом, следовательно…
– Пилот ничего не передал?
– Вот письмо.
Витторио осторожно надрезал конверт и развернул вложенный пополам листок. Исписана была лишь первая страничка. Пробежав ее глазами, Рамони прочел вслух:
«Дорогой друг! Для возобновления давних контактов с вашей автомобильной промышленностью наша фирма “Испана Сюиза” откомандировала в Рим специальных представителей: Фреда Шульца и Герберта Вайса… Оба хорошо знакомы с делом, владеют итальянским языком, но в вашей прекрасной столице не бывали. Совершенно естественно, что при возобновлении деловых связей у них могут возникнуть непредвиденные трудности. Фред Шульц объяснит вам, в чем заключается сложность обязанностей, возложенных на него, как представителя нашей фирмы. Очень сожалею, что мне самому не посчастливилось еще раз повидать Рим и побыть в вашем обществе, столь для меня приятном. Надеюсь, моя просьба не очень обременит вас, в свою очередь, хочу заверить, что всегда к вашим услугам.
Иозеф Нунке».
– Какое впечатление производят прибывшие?
Секретарь Витторио пожал плечами, потом рассмеялся:
– Что касается Вайса, то с уверенностью можно сказать: воздушным асом он не был. Едва добрел до машины. Должно быть, сейчас отлеживается. Второй – Шульц – держится независимо. Очевидно, в оркестре Думбрайт – Нунке играет не последнюю скрипку. Да и из письма ясно, что в основном мы будем иметь дело с ним.
– Тогда вот что: в девять привезите Шульца сюда. Закажите ужин и все прочее.
– Будут еще какие-либо поручения?
– Прикажите подать машину. Я сейчас переоденусь.
Через полчаса Витторио уехал.
– К синьору кто-нибудь приходил? – спросил Джузеппе у Лидии, когда та вошла в кабинет, волоча за собой пылесос.
– Простите, я думала, вы у себя, хотела прибрать…
– Надо привести в порядок письменный стол. Вот разберусь с газетами и уйду. А вы спокойно включайте свою машину – она мне совершенно не мешает, жужжит даже приятнее, чем кое-кто из газетных писак. Как и пылесос, они стараются заглотнуть как можно больше грязи… Так кто приходил?
– Синьор Флоренти. Видите, сколько пепла на ковре?
– А-а! Батисто! Что же, грязь он оставляет повсюду, куда бы ни ступил. В прямом и переносном смысле слова… Курт не сказал вам, что это за…
– Курт? С какой стати он станет говорить о нем… Или о ком-нибудь другом, кто здесь бывает? – Лидия пожала плечами и стала сметать пыль, орудуя то пылесосом, то тряпкой, то веничком из мягких перьев.
Какое-то странное выражение пробежало по лицу Джузеппе. Но Лидия этого не заметила. А если бы заметила, то испугалась бы еще больше, потому что именно страх, вызванный намеками секретаря, она старалась сейчас преодолеть.
– Да, да, я не политик, синьор Шульц! Я человек кабинетного склада, и если интересовался раньше социальными вопросами, то лишь в историческом, в какой-то мере даже философском аспекте. Я с удовольствием заперся бы в этом кабинете и посвятил все свое время литературному труду. Но что поделаешь. В нашу бурную эпоху, когда на весы истории поставлено так много – само существование цивилизации, обязанность каждого человека – не только наблюдать, а и самому творить историю. Я считаю, что просчет ваш и наш в том, что мы пренебрегаем общим во имя узконационального. Вот почему…
Уже полчаса Григорий Гончаренко слушает велеречивые рассуждения Рамони, стараясь не зевнуть и сохранить на лице выражение живейшей заинтересованности.
«Павлин распушил хвост. Огромное честолюбие при мизерных возможностях чего-либо достичь. Безусловно, у него за спиной стоят силы более значительные и опасные – он лишь марионетка, которую дергают сверху. На таких людей действует апломб. Итак, держаться как персона грата, но стараться не задеть самолюбие графа. Он как миленький съест порцию лести, ибо сам глубоко уверовал в свои таланты».
– Простите, что прерву вас, синьор Рамони, но ваши слова так глубоко задели меня… Вы как будто подслушали мои собственные мысли… Когда ты все время занимаешься делами сугубо практическими, то невольно оказываешься в их власти и не замечаешь, как сужается горизонт. Я бесконечно рад, что случай свел меня с вами, да еще здесь, в Риме, где я чувствую себя столь одиноко.
Щеки Рамони чуть порозовели.
– Я тоже рад встретить единомышленника. Ведь и надо мной нависают дела практические. Только утро я могу посвятить работе, как бы это сказать, для души.
– Мне неловко, что я прибавил вам еще хлопот.
– О, пустяки! У меня неплохие связи в Ватикане, и мой секретарь быстро найдет пути, ведущие к падре… Антонио, кажется?! Если патронесса вашей школы…
Гость предостерегающе поднял руку.
– Нет, нет, я не хочу обременять вас этим. Понимаете… – Григорий выдержал паузу, как бы колеблясь. – Нет, не стану от вас скрывать: вмешательство третьего человека было бы крайне нежелательно. По секрету признаюсь: она моя невеста, и дело это совершенно интимное.
– Мы, итальянцы, всегда с уважением относимся к любви и ее тайнам. Но поднять бокал за вашу прекрасную даму вы, надеюсь, разрешите?
– Какой же влюбленный откажется от этого?
– Тогда прошу! – Витторио встал и направился к двери, пропуская гостя вперед.
В небольшой столовой был сервирован ужин.
– Садитесь, синьор Шульц, и, пожалуйста, извините меня: во время конфиденциальных бесед я предпочитаю обходиться без прислуги. Это создает некоторые неудобства, зато я уверен – все сказанное не выйдет за пределы этой комнаты…
– Вы забыли еще об одном преимуществе: интимность обстановки настраивает на откровенность.
Беседа, завязавшаяся между гостем и хозяином, действительно была если не очень искренней, то во всяком случае оживленной. Упиваясь собственным красноречием, рисуясь осведомленностью, граф не замечал, как Шульц то репликой, то вовремя брошенным замечанием направляет весь разговор в нужное русло. Вскоре Григорий довольно ясно представлял себе политическую жизнь страны и расстановку сил, ее обусловливающих.
Картина, постепенно возникавшая у Григория перед глазами, была многоплановой.
Капитуляция Италии и могучее развитие движения Сопротивления, возглавляемое Комитетом национального освобождения, было первым широким слиянием всех сил, борющихся с гитлеризмом и собственным фашизмом. В Комитет вошли шесть самых влиятельных в стране антифашистских партий: коммунистическая, социалистическая, христианских демократов, а также либералы и партии «Действия» и «Труда». Это был ответ на призыв Тольятти создать правительство национального единства. Такое правительство было сформировано в июне 1944 года. В состав его вошли те же шесть партий. Вслед за этим создается Всеобщая итальянская конфедерация труда, где также объединяются различные направления в профсоюзном движении трудящихся, возглавляемые коммунистами, социалистами и христианскими демократами. Казалось, что все прогрессивные силы, объединенные в могучий союз, способны преодолеть послевоенные трудности, построить жизнь на основах подлинной демократии. Но годы фашистской диктатуры не прошли бесследно – хаос в экономической жизни страны, разброд в мыслях. Все усиливающееся влияние Ватикана на правое крыло христианских демократов. Действуют монополии, которым угрожают новые реформы. Фашизм не выкорчеван с корнем, начинает произрастать новая поросль. И не только новая. Секретарь фашистской партии Паволини, еще до полного военного краха 1945 года, приступил к созданию широко разветвленного подполья. Повсюду возникают тайные, хорошо замаскированные, полулегальные и легальные организации. Им легко действовать подспудно, поскольку единства в действиях правительства, по сути, уже нет. Премьер де Гаспери все больше попадает под влияние Ватикана, развернувшего бешеную антикоммунистическую деятельность, а после поездки в США за кредитами и сам в нее включается. Весной 1947 года де Гаспери, ловко маневрируя, в угоду заокеанским друзьям, создает правительство, полностью подчиненное христианским демократам.
Так итальянский народ был обманут в лучших своих надеждах.
Отборное зерно, брошенное в землю Италии, не проросло. Одновременно началась и реорганизация фашистского подполья, главные силы которого были сосредоточены в партии «Мовименто сочиале итальяно», то есть МСИ. Витторио сейчас хвастался «мудрым» ходом, который позволил объединить разобщенные ранее организации и легализовать их в едином центре. Спрятавшись за удобной вывеской, можно расширять и углублять подполье, создавать повсеместно новые боевые группы, хорошо законспирированные арсеналы оружия, компрометировать и даже убирать прогрессивных деятелей, сеять тем самым в душах людей разлад и неверие.
Фашизм. И здесь он тайком накапливает силы. Да какое там тайком, почти открыто. Выходит, страшный урок ничему не научил человечество. Межпартийные распри, словно шоры, закрыли глаза вчерашним антифашистам, которые, отбросив мелкие и крупные дрязги, создавали в свое время нерушимый фронт Сопротивления.
Григорий вспомнил последний день войны и чувство безграничной радости и облегчения, охватившее его тогда. Должно быть, такое же чувство облегчения, подсознательное желание забыть об ужасах войны, усыпило в людях здравый смысл. Как заманчиво было поверить в окончательную победу добра над злом. Что ж, расплачивайся за свое легкомыслие. Вот оно, зло, коварное и хищное, восседает напротив тебя. Но только на этот раз тебе не обмануть меня.
– Я утомил вас, синьор Шульц?
– Что вы! Просто немного кружится голова от вашего превосходного вина.
– Может быть, кофе?
– С превеликим удовольствием выпью чашечку. Мы, немцы, начинаем и кончаем день кофе.
– Сейчас распоряжусь, а вы, пожалуйста, пройдите в кабинет.
Полная багряная луна, напоминая гигантский апельсин, поднималась над горизонтом, и Григорий залюбовался красотой вечернего неба. Как хотелось ему побродить сейчас среди развалин древнего Рима! Днем он видел их только издали, величественные и трагические на фоне ярко-голубого неба. При лунном сиянии это впечатление, должно быть, еще усиливается, ведь ночью все воспринимается острее. Кто-то из философов назвал архитектуру застывшей музыкой. Обрывки какой же симфонии гигантов донеслись к нам через века?
– Пожалуйста, вот сигары и сигареты, прошу сюда! Эти кресла очень удобны именно для кофепития.
Из соседней комнаты донесся скрип колесиков. Григорий краешком глаза увидел, как какая-то женщина вкатила передвижной столик.
– Оставьте все, как есть, и можете идти! – приказал Витторио и вдруг воскликнул: – Что с вами, вам плохо?
– Простите, синьор, но я… я…
Знакомый голос заставил Григория обернуться.
– Лидия!
– О, синьор Гольдринг! Так это действительно вы? Я чуть не упала в обморок… Нам писали, нам написал синьор Лютц… что вы, что вас… Он так горевал, и мы с Куртом тоже… Уф, даже ноги не держат…
Григорий вскочил, пододвинул Лидии стул. Она со страхом взглянула на Витторио и, наткнувшись на его острый взгляд, поспешно сказала:
– Нет, нет, я пойду. Извините, синьор Рамони, я, наверно, позволила себе что-то лишнее… Синьор Гольдринг, я хочу… Я надеюсь…
– Ну конечно, мы еще поговорим. А сегодня крепко поцелуйте за меня Курта.
Последних слов Лидия, должно быть, уже не слышала, так поспешно она вышла из комнаты. Григорий повернулся к Витторио и весело, непринужденно рассмеялся.
– Вот это да! Словно в театре или кино. Вас, конечно, удивила эта сцена, но прежде чем объяснить, разрешите отрекомендоваться вторично: барон Генрих фон Гольдринг! – Григорий щелкнул каблуками, – кстати, расстрелянный американскими оккупационными властями. Отсюда слухи о моей смерти. Отсюда и перевоплощение в Фреда Шульца. А Лидия – жена моего бывшего денщика, с которым мы расстались еще в Кастель ла Фонте.
Напряжение, сковавшее мускулы на лице графа Рамони, постепенно ослабевало, а при последних словах совершенно исчезло.
– Кастель ла Фонте? – воскликнул он возбужденно. – Погодите! Значит, это о вас мне писала Мария-Луиза? О том, как героически вы вели себя в истории с заложниками, спасая дядюшку и ее жениха от рук гарибальдийцев.
– К сожалению, я не смог спасти ее саму. Ни ее, ни графа, ни майора Штенгеля… Скажите, вам так и не удалось узнать, кто взорвал замок?
– Говорят, какой-то эсэсовский генерал. Но никто не мог назвать его фамилию. Для своих мемуаров я храню списки тех, кого мы переправили в Испанию, Португалию и вообще за границу. Я тщательно проверил списки, но ни одного имени, связанного с Кастель ла Фонте, не нашел.
Громкий, прерывистый звонок разорвал вечернюю тишину.
– Кто это может быть так поздно? – Витторио поднялся, чтобы выяснить, в чем дело, но не успел сделать и нескольких шагов, как дверь кабинета резко дернули. На пороге стояла девушка. Грудь ее высоко вздымалась, глаза гневно блестели.
– Витторио, вам не мешало бы обучить вашу челядь вежливости! Я полчаса звоню, полчаса объясняю, что мне необходимо вас видеть, а они расспрашивают, кто я и по какому делу, словно я прошу аудиенции у самого папы.
– Марианна! Во-первых, вы звонили всего несколько секунд, во-вторых, не мешало бы поздороваться, тем более что у меня гость. Разрешите познакомить: Фред Шульц, а это – моя невеста Марианна Висконти.
Девушка густо покраснела. Ослепленная гневом, она, должно быть, и впрямь не заметила постороннего человека.
– Вы могли бы предупредить, что мы не одни.
– Я только что это сделал.
Поборов смущение, девушка рассмеялась и протянула Григорию руку:
– Я произвела на вас ужасное впечатление! Правда?
– До сих пор я никогда не приходил в ужас при виде молодости и красоты. И очень сожалею, что вынужден распрощаться с вами.
– Из-за меня? Из-за моего неожиданного появления?
– Упаси боже! Просто я уже давно злоупотребляю гостеприимством нашего уважаемого хозяина.
– А если я очень, очень попрошу вас остаться? Витторио, не отпускайте своего гостя! Позаботьтесь о собственной безопасности. Я готова изуродовать вас, разорвать на кусочки.
– Вы видите, какая мне грозит опасность. Не станем гневить Марианну, да и я не могу отпустить вас одного в такое позднее время.
Григорий сел, в душе проклиная заботливость Рамони. Как же поговорить с Лидией? Наверняка она будет ждать его где-нибудь в саду или у ворот. А что, если…
– Синьор Рамони! Меня немного волнует деталь, связанная с нашим разговором о Кастель ла Фонте. Это относится к проклятому барону, которого якобы встретила ваша горничная. Хотелось бы убедиться, что она ошиблась. Ненужные разговоры вокруг его имени…
– И попросите принести на террасу стакан холодной воды, – поспешно уточнил Григорий. – Я немного освежусь, побеседую с Лидией, а вы тем временем поговорите с синьориной. Надеюсь, что когда я вернусь, то найду вас целым и невредимым, – смеясь, добавил он.
В дальних уголках сада было еще темно, но цветник перед террасой уже светлел в колеблющемся призрачном сиянии луны. Словно принцессы на приеме, горделиво и церемонно покачивали головками розы. Снежно-белые звездочки табака склонялись к их ногам. Кудрявые верхушки гелиотропов украшали грядки, напоминая легкие облачка… К сладкому нежно-вкрадчивому запаху цветов примешивался терпкий аромат трав, который ветер приносил с дальних холмов.
Григорий прошелся по дорожке до ворот и обратно. У террасы он остановился – навстречу шла Лидия и несла на блюдечке стакан воды.
– К черту воду! – Григорий выплеснул ее на цветы и положил руки на плечи молодой женщины. – Теперь давайте поздороваемся по-настоящему. Как вы живете, что поделывает Курт?
– Он в Германии, поехал к матери… О, синьор Гольдринг! Я так волновалась, так старалась, чтобы не допустить…
– Вы разговариваете с Фредом Шульцем и только это имя должны помнить. Договорились?
– Понятно… Но вы, неужели вы должны скрываться?
– Поверьте мне, не от старых друзей. Но этого требует дело!
– Выходит, я разоблачила вас перед Рамони? Что я наделала!
– Успокойтесь, это получилось очень кстати.
– О, вы знаете, что это за дом! Не верьте Рамони ни в чем, не верьте… ему и Джузеппе… Они…
– Лидия, милая Лидия, я сейчас должен вернуться. Нельзя, чтобы Рамони что-либо заподозрил. Поэтому давайте договоримся о главном: где и когда я могу вас увидеть?
– У меня дома. Рано утром или поздно вечером. Я уже написала свой адрес – вот! Когда Рамони сказал…
– Хорошо, хорошо… Матини жив и здоров? В Риме?
– Да. Правда, на несколько дней уехал в Анкони.
– Напишите его адрес на том же листочке и засуньте под подкладку моей шляпы. Она в передней, серая. Не спутаете?
– Конечно.
– Скажите, вы могли бы подыскать место, где можно спрятать женщину с ребенком?
– Я посоветуюсь с друзьями. Что-нибудь найдем. Это срочно?
– Еще не знаю. Сначала я сам должен ее разыскать.
– Может быть, вам и в этом нужна помощь?
– Очень. Ее зовут Агнесса, фамилия Менендос. Дочка – Иренэ. Остановились они, скорее всего, недалеко от Ватикана. В пансионате или скромной гостинице. Девочка – инвалид, ее возят в коляске. Приехали они из Испании.
– Запомнила. Если Матини уже дома, может быть, сказать ему о вашем приезде?
– Не надо, я приехал не один, а с человеком, от которого должен все скрывать. Потом расскажу.
– Когда вас ждать?
– Постараюсь прийти как можно скорее. Все зависит от обстоятельств… А теперь прощайте, мы заболтались. Впрочем, еще один вопрос: Курт получил мое письмо из Мадрида?
– Ни строчки. Мы дважды переезжали, может быть, поэтому.
– Гм… может быть и так.
Григорию тоже хотелось верить, что письмо затерялось в дебрях какой-нибудь итальянской почтовой конторы, но в сердце уже закралась тревога. Ведь не исключен и другой вариант. В Мадриде письмо задержала цензура. Как ни обдумывал он каждое слово, но что-то же могло возбудить подозрение контрразведки. Допустим, произошло именно так. С какими бы данными вышел на поиски анонимного адреса он сам, Григорий Гончаренко? Фамилия адресата и его национальность – раз, дата отправления письма – два, письмо написано по-немецки – три. Значит, аноним – тоже немец, проживающий в Испании… Курт Шмидт. С кем он может быть связан в Испании? Очевидно, не с девушкой и не с родственниками. Ведь бежали туда люди иной социальной прослойки, в основном нацисты. Будь у Курта среди нацистов влиятельный родственник, парень не служил бы денщиком, а занимал бы должность повыше. Итак, связи у него могут быть только по линии служебной. Например, с его гауптманом бароном фон Гольдрингом. А куда девался Гольдринг, очень легко узнать у Думбрайта и Нунке. Стоит только испанской контрразведке обратиться в школу «Рыцарей благородного духа» – и на Фреда Шульца падет подозрение. Тем более что дата отправления письма совпадет по времени с его пребыванием в Мадриде. Правда, раньше надо докопаться до личности Курта Шмидта. Но и это дело несложное. Не такое уж сложное… Чушь, я просто нервничаю… Испания большая. Почему именно школа неподалеку от Фигераса привлечет внимание контрразведки? Не может этого быть! А запеленгованная радиопередача? Нунке и Думбрайт пришли тогда к единодушному решению: кто-то прятался в таверне и передавал шифровки. Так было спокойнее для руководства школы. А вот испанская контрразведка, поверила ли она в эту версию? Ему, Григорию, собственно говоря, наплевать, как все обернется: еще неделя, ну, две… А вот Домантович, Домантович…
Фред Шульц вернулся в кабинет с таким беззаботным видом, что ни Рамони, ни Марианне даже в голову не пришло, как сильно он взволнован.
– Ночные феи просили передать вам, синьорина! Осторожно, осторожно, не уколитесь!
– О, какая прекрасная роза! Вы настоящий рыцарь, синьор!
– Буду очень рад. Конечно, если не возражает ваш жених.
– А может, и мы с вами отбросим церемонное «синьор» и все вместе выпьем на брудершафт? – Рамони вопросительно взглянул на своего гостя и взял бутылку.
– Тогда мне еще приятнее будет ваше и Марианнино общество!
Рамони разлил коньяк и первый поднял бокал.
– За наше знакомство, Фред!
– За будущее – ваше и Марианны!
Коньяк был не очень крепким и не лучшей марки, но девушка заметно опьянела. Она начинала говорить об одном, перескакивала на другое, бросала колкие замечания в адрес Витторио, а то вдруг некстати смеялась или чуть ли не плакала. По отдельным репликам Григорий понял, что граф не явился на свидание, выставив девушку на всеобщее осмеяние. Но по всему чувствовалось – не это главная причина ее раздражения, неуверенности, беспокойства. Она таилась глубже, подтачивала сердце и душу. Марианна напоминала тонкий, надломленный тополек, который гнется от ветра, трепеща всеми листочками.
Поймав мрачный взгляд Витторио, Григорий глазами указал на Марианну. Тот утвердительно кивнул.
– Марианна, пора ехать. Я отвезу Фреда, потом вас.
– Но я еще не осмотрела как следует ваш кабинет!
Девушка вскочила с места и стала разглядывать картины и разные безделушки на письменном столе. Вдруг она вскрикнула:
– Мой подарок! Вы его сломали!
– Завтра же отвезу ювелиру, он приделает новое лезвие, – успокаивал ее Витторио и хотел было обнять девушку за плечи. Она выскользнула, рукой отстранила Рамони и, упав головой на стол, зарыдала.
– Плохая примета… Плохая примета… Боже, какая плохая! – прорывалось сквозь слезы.
Ни Григорий, ни Витторио, ни сама Марианна не догадывались тогда, как быстро оправдаются тяжелые предчувствия девушки.