Знаменитое во Франции, хорошо известное на Западе вообще, a также y нас и само по себе замечательное сочинение Фюстеля де Куланжа (Fustel de Coulanges) – «Histoire des institutions politiques de Vancienne France» – долго ждало русского перевода. В современной литературе всех образованных народов прочно утвердился обычай как бы переносить к себе великие произведения научного и художественного гения других наций, передавая их на родном языке. Так удается тесно вводить их в число непосредственных орудий просвещения, доступных для большинства членов культурной части общества и юных поколений. Практика переводов особенно широко развилась и продолжает развиваться y нас: самое положение нашей образованности среди других и наша сравнительная интеллектуальная юность побуждает нас черпать в глубоком и превосходном источнике западной науки и западной поэзии обильные и разнообразные элементы цивилизации и вдохновения. Нельзя, конечно, всегда одобрить выбор сочинений, появляющихся в русском переводе; иногда может даже показаться не вполне нормальным самый факт появления на русском языке такого множества нередко второстепенных и третьестепенных, часто даже прямо плохих иностранных книг. Но следует считать совершенно правильным стремление каждой национальной литературы как бы приобщать к своим духовным сокровищам чужие классические или просто крупные образцы, украшающие различные области знания и творчества.
Фюстель де Куланж, без всякого сомнения, принадлежит к числу таких первоклассных умов, работа которых могущественным образом двигает не только успехи избираемой ими отрасли науки, но и общее развитие идей и теоретического мышления. Один беспристрастный французский критик сравнивает влияние этого ученого на прогресс науки в области истории и общей методологии с тем, какое принадлежало деятельности Монтескьё в прошлом веке[1]. Наш замечательный историк, московский профессор П.Г. Виноградов, вообще довольно строго относящийся к «итогам и приемам» работы высокодаровитого французского ученого, тем не менее прямо говорит следующее: «С тремя именами связано представительство Франции в современной исторической науке: “Жизнь Иисуса” Ренана, “Происхождение современной Франции” Тэна и “Гражданская община античного мира” Фюстеля де Куланжа известны более или менее всем образованным людям. Успех последней книги, может быть, наиболее достоин замечания. Она стоит вдали от жгучих вопросов настоящего и, тем не менее, вызвала интерес среди обширной публики и существенно повлияла на ее взгляды. Тайна такого успеха не во внешних достоинствах только; изящество, ясность изложения, стройность аргументации сами по себе недостаточны для того, чтобы объяснить эту выходящую из ряда и весьма прочную популярность: преимущества формы тесно связаны в данном случае с богатством содержания»[2].
Общеевропейскую известность завоевало Фюстелю де Куланжу именно это первое его сочинение общего характера – «La cité antique» (вышедшее в 1864 г. и потом переведенное на все европейские языки)[3].
Второй капитальный труд Фюстеля де Куланжа, составлявший для него самую важную и дорогую задачу жизни – «История общественного строя древней Франции», – изучался за пределами родины историка гораздо меньше или, вернее, менее спокойно и доброжелательно, чем вышеназванная его работа по древней истории и, может быть, потому ценится там не так высоко, как должно. Между тем в нем и в многочисленных специальных «разысканиях», располагающихся около него в качестве подготовительных к нему работ и дополняющих его этюдов, лежит самая главная сущность великой ученой, научной и идейной заслуги автора, как реально (по содержанию), так и формально (по методу); в нем заключаются самые капитальные по новизне и значению результаты его, можно сказать, реформаторской в науке деятельности. Здесь проявляется во всей полноте громадный талант и поразительная эрудиция автора; здесь познаются все созданные или самостоятельно поставленные им приемы исследования; здесь же рядом открываются те своеобразности его мировоззрения и способов работы, которые должны пробуждать в читателе критическую мысль.
Блестящие и могучие свойства исключительного ученого и писательского таланта Фюстеля де Куланжа не могли не производить яркого, глубокого и неотразимого впечатления на тех, в чьи руки прежде всего попадали его книги, то есть представителей ученого, a потом вообще образованного мира. Они действительно вызывали горячее увлечение или страстный протест, но вряд ли могли они оставить равнодушным сколько-нибудь чуткого и заинтересованного наукой читателя, не говоря уже об историках по призванию. В силу этого деятельность его должна была породить большое возбуждение мысли и работы, и он сам сделался вдохновителем разнообразных научных начинаний. Широкая постановка задачи исследования, всегда освещавшаяся общеисторической точкой зрения, опиралась y Фюстеля де Куланжа на колоссальную массу знаний, которыми он располагал, как господин. Выдающиеся качества ученого дарования историка, соединенные с неуклонным стремлением его постоянно и систематически пользоваться своею замечательною эрудициею для твердого и полного обоснования своих взглядов и выводов, поддержанные сильно и глубоко выраженною природною склонностью строить новые гипотезы, вырабатывать новые методы, естественно ставят его в положение главы, если не новой исторической школы, то особой ярко и самостоятельно окрашенной группы искателей и истолкователей прошлого. Сила и прочность влияния его крупной индивидуальности во много раз увеличивалась тем, что он развивал свои идеи не только путем печати в превосходных сочинениях, но и с помощью живого и красноречивого слова с профессорской кафедры, продолжительным авторитетным преподаванием[4] и плодотворным научным руководительством. Но вместе с тем теории Фюстеля де Куланжа носят на себе печать такой острой личной оригинальности, и они настолько противоречат ходячим мнениям; он выражает кроме того свои взгляды настолько смело и резко, не опасаясь обвинения в односторонности, не избегая жестоких нападок на противников и не страшась жаркой полемики с ними, не щадя самолюбия несогласных; он настолько твердо верит в непоколебимую истину своих взглядов после того, как выковал их на огне долгого, упорного, проницательного исследования и как будто так властно требует принятия их, что деятельность его не могла привести лишь к образованию около него круга преданных учеников и убежденных адептов, которые привлекались силою его влияния к продолжению его трудов и разработке его идей. Он должен был также сплотить против себя представителей противоположных доктрин и приемов, направлений и вкусов для критики его сочинений, опровержения его теорий, борьбы против распространения его воззрений.
Указанными главными особенностями научной физиономии Фюстеля де Куланжа и его идейного темперамента предопределялось место, которое он должен был занять в новейшей европейской историографии. Всего непосредственнее и быстрее, сильнее и шире должен он был повлиять на содержание и ход развития французской исторической науки. Здесь он действительно является первоклассным двигателем, обновителем гипотез и методов, великим новатором, несомненным главою новейшей французской исторической школы строгого текстуального изучения прошлого человечества и генетического построения эволюции его культуры. Можно сказать, что в современном (уже стареющем) поколении французских историков большая часть видных талантов и замечательных исследователей являются либо прямыми учениками Фюстеля де Куланжа, либо так или иначе находятся в зависимости от его ученых воззрений. Даже те из них, которые особенно резко расходятся с ними и идут по несколько иным путям, чем указанные им, или которые подвергались с его стороны особенно суровым нападениям, – все с почтением отдают ему первое место среди новейших французских историков и признают, что сами многому научились y него[5]. Такая оценка заслуги Фюстель де Куланжа нашла уже после смерти великого историка торжественную санкцию в решении высшего ученого учреждения Франции, так называемого Инститyта, почтить «дело Фюстель де Куланжа» большой премией[6].
Все причастные к исторической науке люди в ученом мире других культурных наций Европы, конечно, также знают работы Фюстеля де Куланжа по истории средневекового общественного строя. Их читали с интересом и вниманием, когда они появились впервые. Но были обстоятельства, которые помешали здесь вырасти тому увлечению научными построениями великого мастера, которым охвачена была значительная часть не только ученого, но и просто интеллигентного французского общества. Отчасти вина тут лежит на самом авторе. Исключительность некоторых его идей, которые ставятся притом слишком резко и проводятся слишком далеко, причем тем легче обнаруживается то, что в них есть по существу преувеличенного, одностороннего или даже ложного, a в обосновании их неправильного, искусственного, иногда насильственного, – именно эта исключительность возбуждала сомнение в верности его выводов; непримиримое отрицание теорий, казавшихся до него общепризнанными, и нередко горделивое отношение к их авторам или сторонникам вызывали недовольство и оскорбление.
Отмеченные здесь крайности были причиною известной реакции против идей и направления, которые хотел провести и основать Фюстель де Куланж. Они, таким образом, значительно сузили сферу его научного воздействия; они обусловили в других странах либо сдержанную оценку его роли в науке и скептическое отношение к его выводам и потому недостаточное пользование результатами его работы, либо даже враждебное отрицание серьезного значения за его трудами. Больше всего оценили положительные стороны приемов и итогов работы Фюстеля де Куланжа английские историки, особенно же определенную антипатию к деятельности его выказали представители немецкой историографии. Отношение это воплотилось, однако, не в систематическом опровержении гипотез автора и доказательстве ошибочности его метода, а в последовательном замалчивании его сочинений и выводов или почти голословном утверждении о ненаучности его работы. Такое неспокойное и вследствие этого несправедливое отношение к Фюстелю де Куланжy в Германии не может объясняться только научными мотивами, кроющимися в его собственных недостатках; здесь сильно и пристрастно действовали патриотические предубеждения. Фюстель де Куланж разрушал в своих теориях без всякого сожаления излюбленную немецкой школой идею о первенствующей роли германского начала в процессе создания культуры новоевропейских народов; он круто обходился со взглядами непререкаемых в Германии ученых авторитетов, слишком мало, казалось, ценя работу почтенных для них и всеми признанных ученых; это заставило немецкую школу закрыть глаза на всё, что было замечательного в таланте Фюстеля де Кyланжа нового, верного и крупного в добытых им результатах. Только немногие в Германии отдали ему должную честь и воспользовались тем, что он сделал[7].
Теперь время первого впечатления давно прошло, страсти могут успокоиться, обиженное чувство улечься, национальное пристрастие заметить свою несправедливость. Недостатки Фюстеля де Куланжа подмечены и определены; относясь к ним с критическою осторожностью, можно беспрепятственно пользоваться тем огромным материалом, который он дает, и тем превосходным построением, открывающим необъятные и светлые горизонты, которое создано его трудом и талантом. Обязанность всякого научного деятеля, который сам многому научился y Фюстеля де Куланжа, заботиться о сближении с ним всякого интересующегося историческою наукою. С радостью принимаясь за обработку русского перевода его главного сочинения – «История общественного строя древней Франции», редактор этого перевода, по мере сил, стремится выполнить часть такого долга по отношению к автору и к русской читающей публике. Рекомендуя последней этот перевод, он не задается целью в настоящей краткой заметке характеризовать деятельность Фюстеля де Куланжа, хотя бы с некоторых сторон. Он только обращает внимание на великое значение этого труда, надеясь впоследствии представить специальный этюд, посвященный знаменитому французскому историку[8]. Теперь для общего знакомства с его личностью, идеями и работою лучше всего обращаться к небольшой книге одного из ближайших учеников его – Paul Guiraud, «Fustel de Coulanges» (Paris, 1896): это самое полное обозрение его деятельности, написанное обстоятельно, дающее правильное понятие об авторе, проникнутое сочувствием и благоговением к учителю, но чуждое пристрастия и панегиризма[9].
Однако, чтобы хоть несколько ввести читателей в ознакомление с большим трудом Фюстеля де Куланжа, следует указать, по крайней мере в двух словах, ту идею, которая составляет его основной фон и главную двигательную силу. Известно, что еще в конце прошлого века возникла знаменитая ученая контроверза о том, из какого источника вышла древняя культура современных европейских народов – из римского или германского. Так образовались две большие школы – романистов и германистов, представители которых наперерыв доказывали преобладание и торжество того или другого расового влияния в процессе сложения социального строя и духовного развития Европы, и из этого преобладания и торжества делали вывод о преимуществе германского или романского «духа». Много было ненаучного в теориях старых германистов и романистов; но спор их тем не менее двигал науку плодотворно и успешно, ставя вопросы и постепенно выясняя их во взаимной борьбе двух школ. В европейской историографии попеременно одерживали верх то одно, то другое воззрение, причем строгость метода и научная ясность и «историчность» теорий мало-помалу прогрессировали, очищаясь от неопределенности, метафизической отвлеченности и патриотических предрассудков. В ту эпоху, когда выступал с своими исследованиями Фюстель де Кyлaнж, несомненное господство в ученой литературе принадлежало взглядам германистов, получившим большую научную твердость и серьезный авторитет в капитальных трудах Вайтца и Рота и солидных работах тех групп преимущественно немецких историков и юристов, которые к ним примыкали, – Фюстель де Куланж снова с громадною силою поставил на очередь идею о великой исторической роли римской традиции, как средство найти ответ на коренной вопрос о связи между «Древним» и «Новым» миром. Но этот «новый романизм» рисуется в его замечательных трудах не как возрожденное учение о победе в истории культурных народов европейского Запада одного расового начала над другим, учение, которое само по себе более или менее сомнительно. То, что было «романизмом» y предшественников Фюстеля де Куланжа, вырастает y него в широкую концепцию о непрерывности исторического развития европейских народов, в великую идею о живучести могучего культурного предания и о необходимости торжества его над варварством. Эта теория в таком переработанном виде впервые применена была знаменитым автором с полным и блистательным успехом к истолкованию общего хода и внутренней сущности одного из самых трудных кризисов в истории человечества. Он проводит с редкой силой и нередко с победоносной убедительностью решительный тезис о глубине и продолжительности влияния форм и институтов общественного строя, которые сложились в римском мире, на дальнейшую эволюцию европейских государств.
Таким образом, романизм Фюстеля де Куланжа является действительно признаком культурным, a нe расовым, и он гораздо лучше и глубже способствует достоверному и полному («историчному») проведению и осуществлению принципов эволюционного изучения и понятию о генезисе, чем старая теория, которая носит это имя.
Именно поэтому его «романизм» совсем не похож на «германизм» его противников не только по содержанию самой гипотезы, но и по основным чертам, составляющим ее природу. Автор отчетливо заявляет, что не выводит средневекового строя из одних римских корней, но изображает его сложным результатом развития и перерождения древних начал в новой исторической среде, под новыми влияниями, возникшими и выросшими с течением времен[10]. Он только сравнительно мало видит в этих новых влияниях «специфически германских» положительных элементов.
Сущность взглядов и метода Фюстеля де Куланжа лучше всего обнаружится из чтения и изучения именно его «Истории общественного строя древней Франции». Самое великое здание будет говорить за себя; кроме того автор, создавая его, постоянно высказывает множество общих и частных замечаний принципиального характера, которые разъясняют его воззрения на историю и обязанность историка. Но, для того чтобы читатель составил себе предварительное суждение о том, как автор сам смотрел на план и задачу своего сочинения, полезно здесь напомнить то, что он говорил во введении, которое предпослал первому тому его при первом появлении в свете.
Фюстель де Куланж задается здесь целью сделать для истории французских учреждений то же, что сделал раньше для греко-римских. Он находит, во-первых, ту же основную черту, регулирующую развитие, какую отыскал и формулировал в последних. Если смотреть на них издали, они рисуются ненормальными, их движение – насильственным; но если изучать их вблизи, обнаружится, что в происхождении их нет ничего случайного, в их росте – ничего произвольного.
«Учреждения, – говорит он, – никогда не являются делом воли одного человека, даже воли целого народа недостаточно для их образования. Факты человеческой жизни, которые их производят, не принадлежат к числу тех, которые могут быть изменены по капризу одного поколения. Народы управляются не так, как им нравится, а как того требует совокупность их интересов».
Фюстель де Куланж предполагал, начиная изучение истории общественного строя древней Франции с эпохи возникновения франкского королевства на почве романизованной Галлии, довести ее до 1789 года, объединив, таким образом, в одно стройное целое все долгое прошлое Франции.
Он наблюдает в процессе эволюции общественного строя Франции от падения Римской империи до падения старого порядка две главные революции, из которых могут быть выведены или к которым приводятся все остальные.
«Первая совершилась в начале Средневековья; она изменила порядок земельной собственности и установила систему патронатных отношений между личностями; – из нее вышел феодализм. Вторая, происшедшая в XIII и XIV веках, изменила организацию суда; из нее выросла монархия». «Мы изучим, – сообщает тут же автор, – все периоды истории Франции, рассматривая все различные стороны жизни общества. Чтобы узнать, как управлялось каждое поколение, мы должны будем разобрать его социальный быт, интересы, нравы, умственное состояние; мы будем сопоставлять со всем этим организацию общественной власти, которая руководила политической жизнью народа и общества, формы, в каких отправлялось правосудие, повинности, какие общество несло в виде налогов или воинской службы. Проследив все это из века в век, мы должны будем показать, что между веками есть общего, преемственного, что различного, то есть возникшего вновь».
Редко ставилась задача столь обширная, задача воспроизвести такую длинную филиацию исторических процессов; редко формулировалась она с такою определенностью в духе принципов генетического изучения. Автору не удалось довести грандиозной постройки до конца. Но то, что дано им, все же представляет целое, замечательное по законченности и единству общего плана. Это как бы строго завершенная нижняя часть здания: изображение происхождения и развития феодализма.
Предлагая русской читающей публике перевод основного труда Фюстеля де Куланжа, редактор его думает, что предпринимает тем дело, полезное для развития y нас исторических знаний. Он надеется, что всякий, кто истинно любит историю, согласится с ним и поддержит его. Благодаря такому переводу первоклассное произведение одного из замечательнейших научных умов Новейшего времени не только найдет доступ y нас в большом круге читателей, но оно именно как бы войдет и в нашу историческую литературу. Конечно, чтобы достигнуть последней цели, перевод должен действительно не только точно передать внешнюю сторону изложения, но и воплотить самую внутреннюю природу как языка, так и мысли автора, его логики и его вдохновения. Когда имеешь дело с таким глубоким ученым и таким замечательным писателем, как Фюстель де Кyлaнж, подобная задача переводчика не легка. Редактор не мечтал достигнуть на этом пути безукоризненного успеха и отлично чувствует, как далек его труд от совершенства; но он сделал все, что мог, для того чтобы приблизиться к достойному выполнению нравственного долга по отношению к историку, перед которым преклоняется как перед одним из лучших учителей науки. «Научно-историческая библиотека» на русском языке не может лучше начаться, как с обнародования такого первоклассного произведения новейшей европейской историографии.
Русский перевод «Histoire des institutions politiques de l’ancienne France» есть первый вообще перевод этого сочинения Фюстеля де Кyлaнжа на иностранный язык. Пусть будет благоприятна его судьба! Кроме всех вообще интересующихся историей и преподающих ее, он обращается специально к тому серьезно ищущему знания нашему юношеству обоего пола, учащемуся в высших учебных заведениях, которому обстоятельства не дали еще возможности сродниться с французским языком настолько, чтобы свободно читать знаменитый труд в подлиннике, но которому было бы вредно откладывать ознакомление с замечательным трудом Фюстеля де Куланжа. Из своей личной профессорской практики редактор убедился, насколько работа под руководством книг Фюстеля де Куланжа является для них плодотворной[11].
Ив. Гревс. СПб., 1 января 1901 г.
Французский Институт (L’Institut de France) по представлению Французской Академии (Académie française) присудил в 1891 г. свою большую двухгодичную премию (le grand prix biennal) «делy Фюстеля де Кyлaнжа». Гизо, Низар, Тьер, все самые великие ученые писатели современной Франции получали каждый в свою очередь эту национальную награду. Институт, признав достойною ее и научно-литературную деятельность Фюстеля де Куланжа, тем самым показал, какое высокое место он отводит ему, подтверждая таким образом оценку, уже давно произнесенную товарищами и учениками оплакиваемому собрату и наставнику.
Фюстель де Куланж принадлежит к славному роду истинных французских писателей; его сжатый и чистый стиль, его удивительный дар изложения, красота его синтеза свидетельствуют о нем как о несравненном мастере в искусстве слова и творчества. У него чистый и блестящий язык, которым отличались лучшие представители литературы, его современники – Абу, Мериме, Сент-Бёв; но y него еще больше силы и смелости. В то же время широтою и мощностью своего исторического кругозора он равен Монтескьё: ни один из французских историков этого века не одарил науку столькими новыми истинами. Наконец, твердость его учености, строгость, с которою он читал и толковал тексты, добросовестность его эрудиции, делают из него наследника великих исследователей бенедиктинцев прошлых веков, Мабилльонов и Монфоконов.
Первым сочинением Фюстеля де Куланжа былa «Гражданская община древнего мира» (La cité antique). Это только одна книга в 500 страниц, a между тем в ней воскресает античный мир в его целом, от таинственных зародышей семьи и общественного союза до того момента, когда законы Рима и религия Христа создали единое отечество из стольких враждебных государств и разрозненных верований. Историк задается здесь преимущественно целью показать, какое влияние принадлежит религии в образовании обществ прежних времен: она создала семью, она дала жизнь государству; и в конце книги мы снова находим религию в качестве завершителя объединения народов, которое предпринято было римским оружием. Влияние, обнаруженное «Гражданской общиной древнего мира» на ученых исследователей нашего времени, даже за пределами Франции, неоспоримо: она открыла наконец для изучения древности настоящую дорогу, она показала, так сказать, какова душа античной жизни. Надо прибавить, что книга эта читается с увлечением, и мы знаем профессоров иностранных университетов, которые дают читать ее своим студентам, чтобы открыть перед ними одновременно дух древности и красоту французского языка.
Второй великий труд разбираемого автора – «История общественного строя древней Франции» (Histoire des institutions politiques de l’ancienne France) – гораздо более обширен: он состоит из шести томов. Но, как и первый, он отличается законченностью и полнотою, представляя целое, изумительное по своему единству. Это также превосходный образец научного построения («un chef d’oeuvre de construction»). Фюстель де Куланж изучает здесь образование феодального и нового мира, как в «Гражданской общине» он изучал происхождение древнего: поистине можно сказать, что оба произведения являются продолжением одно другого. Первый том этого второго труда изображает нам первобытную Галлию, раздробленную и варварскую, потом подчиненную, цивилизованную и объединенную Римом; второй том позволяет нам присутствовать при великом событии – вторжении германцев, которое стоит в начале истории новых народов; мы видим, в третьем – как переродились во франкской монархии политические учреждения Рима; в четвертом и пятом мы следим за образованием новых учреждений, чисто аристократических, которые развиваются помимо государства; наконец, в шестом томе эти последние являются перед нашими глазами в их могущественном росте при последних Меровингах, вытесняя мало-помалу монархию и ее законы и наконец достигая при последних Каролингах полного господства над обществом и государством. Феодализм с тех пор стал в Европе на место монархического порядка, завещанного Римскою империей.
Фюстель де Куланж в данной работе своей больше всего интересуется Францией; тем не менее, читая ее том за томом, мы изучаем развитие целой Европы, ибо Рим, германское нашествие, варварская монархия, Феодализм – все это обозначает фазы, через которые прошли все великие европейские народы. Впрочем, если замечались различия между учреждениями этих последних, автор, рассматривая эпоху за эпохой, указывает на них. Обширные и тщательно составленные примечания обращают исследование Фюстеля де Кyлaнжa и в справочную книгу по истории, выдерживающую сравнение с лучшими подобными пособиями, которые появлялись в Германии.
В специальных исследованиях, собранных в трех еще дополнительных больших томах – «Разыскания», «Новые разыскания о некоторых задачах истории» (Recherches и Nouvelles recherches sur quelques problèmes d’histoire) и еще «Исторические вопросы» (Questions historiques) – Фюстель де Куланж сосредоточивается на подробной разработке нескольких учреждений, пунктов или фактов, которые ему пришлось лишь слегка затронуть или рассмотреть лишь в общем в своих больших трудах. Исследование происхождения собственности специально вызвало y него несколько отдельных работ, и они могут быть названы самыми замечательными из тех, которые появлялись по этому вопросу после трудов Сэмнер Мэна и Лавеле. Его труд о римском колонате по справедливости считается знаменитым. Его разыскания об афинских архонтах подали повод к долгим спорам, но открытие нового трактата Аристотеля дало торжественное подтверждение теориям, выставленным Фюстелем де Куланжем. Работы автора о друидах, о Хиосе, о Полибии являются каждая образцами исторического исследования, построения и изображения. Четырнадцать очерков, которые заключаются в означенных трех томах, все представляют собою обширные труды[12].
Настоящая книга составляет первый том труда, который Фюстель де Куланж посвятил «Истории общественного строя древней Франции» в том виде, в каком окончательно сложился у него план этого сочинения. В нем рассматривается состояние Галлии до римского завоевания и ее политическое устройство в первые три века императорского владычества. В первых двух изданиях этого первого тома (1875 и 1877 года) те же предметы были изложены лишь на двухстах страницах: очевидно, стало быть, что данное третье издание не есть простая перепечатка первых, но является полною переработкою первоначальной редакции[13].
Все главы, составляющие настоящую книгу, являются всецело трудом Фюстеля де Куланжа: в текст не внесено никаких изменений ни по содержанию, ни по изложению; не сделано никаких прибавок или сокращений. Таким образом, y нас в руках находится, так сказать, последняя мысль историка о независимой Галлии и о первом периоде Римской империи, притом в тех именно словах, в которых она воплощена была его собственным пером.
Пришлось присоединить к подлинному тексту автора только заключение. Я постарался резюмировать в нем так верно, как мог, идеи Фюстеля де Кyлaнжа, как он сам выражал их в конце отдельных глав.
Читатели предшествующих изданий заметят, что во второй части этого тома, посвященной Римской империи, не говорится ни о формах собственности, ни о правах личностей, ни о социальном строе Галлии. Во втором издании Фюстель де Куланж уделил рассмотрению этих вопросов последние главы второй книги. Нам казалось, что их не следует вносить в настоящий том и что они найдут свое настоящее место во втором, который озаглавлен «Германское вторжение и конец империи». Действительно, составляя эти главы, автор ставил себя в последнюю эпоху империи, именно в момент появления варваров: это ясно при чтении, да и он это прямо заявляет[14]. Кроме того, Фюстель де Куланж, по-видимому, и сам предполагал установить такой план[15], предпочитая заниматься в первом томе лишь политическими порядками Галлии в первые века империи: прочтя наше заключение, можно убедиться, что такое новое расположение глав, изображенное самим автором, не только не лишает первый том единства, но, наоборот, гораздо лучше способствует выделению его основной мысли. Последняя глава, которую мы поместили в настоящем томе, «Судоустройство», естественным образом заканчивает его: автор обобщил в заключительных словах ее свою главную идею о Римской империи. Прибавим, наконец, что, начиная с главы о праве собственности, Фюстель де Куланж уже не успел вполне тщательно переработать редакцию нового текста.
Щекотливый вопрос приходилось разрешать относительно подстрочных примечаний. Мы вставили довольно большое число новых, которые были готовы y автора, но найдены разрозненными на листках. Некоторые из них мы, напротив, устранили, потому что они показались нам не настолько точными, как могли представляться несколько лет тому назад, до появления новых сборников эпиграфических памятников Галлии (авторская редакция текста данного тома относится к 1887 году). Мы переделали некоторые цитаты и установили при упоминании надписей Нарбоннской Галлии ссылки на ХІІ том «Corpus Inscriptionum Latinarum», изданный Гиршфельдом, которого Фюстель де Куланж не успел изучить, как желал бы. Что касается других надписей, нам казалось излишним постоянно называть берлинский Corpus, так как автор предпочитал обращать читателей к более доступным собраниям Орелли – Генцена и Вильмaннсa[16].
Можно было бы с большою легкостью весьма расширить примечания, относящиеся к Римской Галлии. Последние издания текстов, особенно сборники Гиршфельда и Алльмера, доставляют огромное количество нового и драгоценного материала; например, об именах галльских богов, об именах личных, о племенах, колониях – обо всем этом можно было бы прибавить бесконечное число рассуждений. Очень возможно, что Фюстель де Куланж нашел бы нужным еще раз переработать свой первый том на основании этих новых публикаций. Но мы думаем, что нас не упрекнут за то, что мы не попытались произвести сами такой операции над его книгою, что мы дорожили неприкосновенностью редакции и примечаний, оставленных автором, хотя бы последняя могла показаться слишком краткою и несколько устарелою. Фюстель де Куланж сам писал, что смотрит на свой труд лишь как на временный[17]. В этом, впрочем, скромность его обманывала. Можно будет доставлять себе легкое удовольствие дополнять его статистические данные и его цитаты; но его теории и его критика не станут от этого ни слабее, ни сильнее; в настоящей же книге самая мысль составляет сущность и вечную заслугу историка.
Я считаю своим долгом откровенно заявить, что по многим пунктам не разделяю мнений автора, например, по вопросу о римских колониях, об исчезновении кельтского языка, о муниципальной организации, смешении рас, провинциальном судоустройстве и т. д. Но мне не показалось приличным высказывать даже в примечаниях какие бы то ни было возражения или ограничения. Принимая редакцию этого сочинения, я взял на себя обязанность обнародовать то, что составляло мысль Фюстель де Куланжа, и я должен выполнить дело в точности, то есть обнародовать ее в неподдельной полноте, со всею ее силою и могуществом.
К. Жюллиан.
Бордо, 1 июля 1890 г.
Мы не стремились, составляя эту книгу, ни восхвалять древнефранцузские учреждения, ни нападать на них; мы задавались единственною целью описать их и показать их сцепление.
Они до такой степени противоположны тем, которые мы видим кругом себя, что сначала не очень легко судить о них с совершенным беспристрастием. Трудно человеку нашего времени проникнуть в течение идей и фактов, которые породили эти учреждения. Если можно надеяться этого достигнуть, то только при помощи терпеливого, последовательного изучения литературных памятников и документов, которые каждый век оставил после себя. Не существует другого средства, которое позволило бы нашему уму отрешиться от тревожных интересов настоящего и таким образом избежать всякого рода предвзятых мнений, чтобы приобрести способность представить себе с некоторою точностью жизнь людей в отдаленные времена.
При первом взгляде, который мы бросаем на древнеевропейский общественный строй, учреждения его рисуются нам необычайными, нездоровыми, особенно же полными насилия и тирании. Потому что они не входят, так сказать, в рамки наших теперешних нравов и умственных навыков, мы склонны думать прежде всего, что они были чужды всякого права и всякой разумности, находились в стороне от того правильного пути, по которому должны были следовать народы, были противны, так сказать, обычным законам жизни человечества. Поэтому-то легко слагается воззрение, что только грубая сила могла их установить и что для их происхождения необходим был огромный переворот.
Наблюдение памятников каждой эпохи этого далекого прошлого привело нас мало-помалу к другому чувству и суждению. Нам показалось, что эти учреждения образовались медленно, постепенно, правильно, что они никаким образом не могли явиться плодом случайного происшествия или резко-внезапного насильственного толчка. Нам почуялось также, что в них не было ничего противоречащего человеческой природе, ибо они вполне соответствовали нравам, гражданским законам, материальным потребностям, направлению мышления, вообще всему духовному типу тех поколений, которыми они управляли. Они даже родились именно из всего этого, и насилие очень мало содействовало их утверждению.
Государственный и общественный строй никогда не является продуктом воли человека; даже воли целого народа недостаточно для их создания. Факторы человеческого существования, которые производят их, не принадлежат к числу тех, которые могут быть изменены прихотью одного поколения. Народы управляются не так, как они того желают, a так, как того требует совокупность их интересов и основа их понятий. Без сомнения, в силу этого необходимо много человеческих веков, чтобы утвердился какой-нибудь политический порядок, и много других веков, чтоб он разрушился.
Отсюда проистекает также необходимость для историка простирать свои исследования на обширное пространство времени. Тот, кто ограничил бы сферу своего изучения одною эпохою, подвергнул бы себя опасности впасть в серьезные ошибки даже в суждениях об этой самой эпохе. Век, в который какое-нибудь учреждение появляется при большом свете, блестящим, могущественным, достигшим господства над миром, почти никогда не совпадает ни с тем, когда оно возникло, ни с тем, когда оно укрепилось. Причины, которым оно обязано своим происхождением, обстоятельства, из которых оно извлекало соки, нужные для роста его сил, принадлежат очень часто гораздо более ранним векам. Такое замечание особенно справедливо по отношению к феодализму, который, может быть, из всех политических порядков более всего коренится в самой глубине человеческой природы.
Исходною точкою нашего исследования будет завоевание Галлии римлянами. Это событие было первым из тех, которые, из века в век перерождали нашу страну и начертали направление ее судьбам. Мы изучим вслед за тем одну за другой каждую из дальнейших эпох истории, рассматривая их со всех сторон жизни общества; чтобы узнать, как управлялось каждое поколение людей, мы должны будем разбирать его социальное положение, интересы, нравы, всю его культуру; мы осветим также и поставим рядом с специальными порядками все элементы общественной власти, которая руководила обществом, формы, в каких отправлялось тогда правосудие, повинности, которые оно несло в виде налогов и воинской службы. Проходя таким образом век за веком, мы должны будем показать, какая замечается между ними преемственность и какие различия: преемственность – потому что учреждения живучи, вопреки всему; различия – потому что каждое новое явление, которое совершается в области материальной или духовной, незаметно видоизменяет их.
История – не легкая наука; предмет, который она изучает, бесконечно сложен; человеческое общество – такое тело, гармонию и единство которого можно уловить только под тем условием, если последовательно и чрезвычайно внимательно будут рассмотрены все органы, его составляющие и дающие ему жизнь. Долгое и тщательное наблюдение подробностей является, стало быть, единственным путем, который может привести к некоторым общим выводам. Целые годы анализа подготовляют один день синтеза («Pour un jour de synthèse il faut des années d’analyse»). В разысканиях, которые требуют одновременно столько терпения и столько усилия, столько осторожности и столько смелости, опасность впасть в ошибку повторяется бесчисленно часто, и никто не может льстить себя надеждою ее избегнуть. Что касается нас, если мы не остановились перед глубоким сознанием трудностей нашей задачи, то только благодаря убеждению, что искреннее искание истины всегда приносит пользу. Если нам удалось только бросить свет на несколько точек, до сих пор остававшихся в тени и пренебрежении, если мы достигли того, что обратили внимание на темные вопросы, которые необходимо разрешить, наш труд не пропал даром, и мы будем считать себя вправе сказать, что работали, насколько это в силах отдельного человека, для прогресса исторической науки и для познания человеческой природы.
Фюстель де Куланж